«Алё, гараж! Ты спрашиваешь, почему я до сих пор не женился?». Восьмая.

— Хотим подать заявление, — внезапно охрипшим голоском. Откашлялся, но помогло слабо: хрип так и остался под адамовым яблоком..

Вообще, возвращаясь в детство, это было удивительное по неординарности ощущение, — впечатление иллюзорности, эфемерности происходящего — как во сне. Будто это происходило не с ним, а кто-то другой шёл в загс.

Кто-то другой разговаривал.

Это было как бы продолжение сна. И в этом сновидении он, продолжая действовать, ждал — что-то произойдёт.

Что-то произойдет? Ну не может быть так всё хорошо и быстро ...

Например, он щас проснётся у себя на кровати в Джи*… Или он сидит за письменным столом, и мучаясь от летней жары, пишет, как его герой и героиня мучительно ищут выхода из того лабиринта, куда их загнала безжалостная и несправедливая житуха...

Н-да, словами такое не передашь.

И никак не может выйти из шкуры своего героя, но вот одно неимоверное волевое усилие, — и он окажется за своим письменным столом с шариковой ручкой в руках.

— Ну что застыли, молодые люди? Раз пришли, то давайте ваши документы, — почти не глядя на их смущённые лица, мельком. Ему показалась, что строгая тётка даже недовольна тем, что они пришли.

Вера привычным движением достала из сумочки свой паспорт, он — свой растерянно вытащил из кармана, сердце дрогнуло в тот момент — надо сказать правду: неужели? в самом деле...

Когда они совместными усилиями нашли эту злополучную вывеску, и вошли в эту дверь судьбоносного заведения, то сначала показалось, что неожиданно повезло — коридор загса, куда они приехали — а ехали они очень далеко, с несколькими пересадками — битый час = был пустым, безлюдным, безо всякой очереди, если не считать выстроившихся у стеночки нескольких пустых стульев… Женись — не хочу! Но никто почему-то в этот августовский полдень не женился, не разводился, и даже не регистрировал тех, кого уже нет с нами ...

Казалось, жизнь остановилась.

Остановилась на распутье: а не пойти ли в обратную сторону?

… Тёмно-зелёная книжечка вдруг выпала из его рук, но упала не на пол, а на стол. Получилось неожиданно и как-то неприятно: будто он презрительно бросил этот свой дубликат бесценного груза заведующей. Но та и глазом не повела — не то, что там сделать замечание.

— Нет, мы не примем ваше заявление, — лёгкая улыбка раздвинула его губы: начинали сбываться предчувствия и предсказания..

— Это почему ещё? — резко и, как ему показалось, зло спросила Вера.

Как он и ожидал, начали происходить события, которое всё поворачивали вспять и возвращали по своим привычным насиженным местам.

— Вы, девушка, не кричите.

— Я не кричу, я просто спрашиваю!

— Вы просто спрашиваете, я — просто! — объясняю: вы прописаны в соседнем Б… ском районе, и мы не имеем права = юридически не имеем права принимать заявление от вас. Ежжайте в своё отделение, там регистрируйтесь на здоровье, сколько хотите.

«Вот она — судьба!» — подумал он с удовлетворением; и эта мысль имела некий мистический оттенок. И вдруг какой-то неожиданно глубокий вздох вырвался из его груди.

Вера повернула голову и искоса одарила его взглядом весьма неласковым и загадочным. Впервые он видел её такой, но ни капельки не смутился — ну, на нет и суда нет.

Однако она была не та девушка, она начала грозить заведующей загсом:

— А что вам мешает принять у нас заявление и переправить его в нужный загс? Вы же одна контора! — наступала она по всему фронту. — Почему мы должны ездить туда-сюда, если вы просто-напросто филиалы одного и того же учреждения? Ничего не понимаю!

Заведующая Загсом, хотя и сама была из столичных людей, но от такой наглости на мгновение потеряла дар речи. Наезда она не ожидала совсем.

— Не положено! — повысила и она голос. — Вы что понимаете — НЕ ПОЛОЖЕНО?! Там чёрным по белому написано: заявление подаётся по месту прописки одного из брачщахися!

— Я прописана в Москве!!! Что этого недостаточно? Что вы не можете сами из одного отделения передать в другое!

— Девушка! Ну — не положено!

...\— —… — —… —

— Это всё ты виноват! — сказала она. — Ты что? Не мог нормально узнать, в каком ЗАГСе расписывают?

… Нет, совсем не так он представлял последние моменты расставания. На повышенных тонах? Бог мой, зачем! Через какой-нибудь час они расстанутся, а через день забудут друг о друге! Всё это так знакомо как се ля ви

— Да-к, я спросил в 09, телефонистка мне назвала этот адрес — откуда я мог знать, что в столице столько загсов? У нас всего лишь один… — лениво оправдывался он.

— Ну что будем делать теперь? — спросила Вера как прокурор.

— Я и не думал, что в столице так много загсов! — повторил он, пожимая плечами.

Заведующая загсом, вышедшая на крыльцо, с интересом наблюдала за разговором влюблённых друг в друга молодых людей на повышенных тонах. И она и он выглядели гораздо моложе своих лет — детский сад, прямо! И какие разные! Один — спокойный как идиот, другая нервная как истеричка ...

— Не знаю, — пожал он плечами, — ничего не знаю. Ну раз так получилось… Не получилось — давай я лучше тебя провожу додому...

Точно так же как вчера в Ботаническом Саду она, не дослушав его, повернулась спиной, вышла из кабинета, потом по коридору — и пошла к автобусной остановке. Он как побитая собачонка поплёлся вслед за ней: как всякий настоящий джентльмен несмотря ни на какие разногласия и разночтения он проводит её домой, чтобы услышать на прощание: «Больше не приезжай!» (как они все обычно говорят!)

— «Хорошо, не буду!» ...

ДОРОГИ РАЗНЫЕ НАМ СУЖДЕНЫ.

При этом он отстал от своей спутницы прилично. Впрочем. хорошую книгу он привык дочитывать до конца. Осталось теперь проводить её додому и распрощаться по-человечески.

… Какая-то старушенция в Чёрном, она вклинилась на его пути, откуда-то со стороны, сбоку — между ним и уходящей Верой. Он хотел её обойти, но понял, что ему это сделать не удастся ...

Чёрная Женщина — он сразу и вдруг понял, что это именно она — откинула вуаль с лица: нет не старуха, как можно было подуматься с первого взгляда на эти приподнятые до подбородка плечи, скорее пожилая, бледная немочь, может быть уже на пенсии — работает (подрабатывает?) дежурной в Музее изобразительных искусств имени А.С.Пушкина — примерно одного возраста с его матерью, сельской учительницей.

— Сейчас я вам скажу очень важное! — она глубоко и тяжело вздохнула.

— Ну! — он остановился, в любую минуту готовый агрессивно ответить грубостью на её ласково-похоронный тон. Остановившись он правым глазом продолжал косить на остановку, где среди нескольких человек соляным столбом застыла Вера. В любую минуту девушка могла оглянуться, но она, расстроенная, не оглядывалась, а автобус не подъезжал. Видимо, спрятался там паршивый сарай на колёсах — за поворотом, ожидая нужного стечения обстоятельств.

В молодости черноротая была выше его ростом, но старость сделала своё дело, и сейчас сгорбившись — их глаза оказались на одном уровне.

— Сын мой ...

Но именно в этот момент при этих словах он ощутил: он-не один, и эти поганые слова обращены не только к нему. И, наверное, по большому счёту он должен был быть благодарен этой ведьме за это чувство: впервые в жизни он — не один. Смотря прямо в чёрные трагические глаза, он видел не столько черноротую, а ту, которая сейчас была на остановке. Он — не один; там ещё Вера, какая-то Вера… Которую он должен кровь из носу успеть проводить додому...

— Это ваш сын, — резко и неблагодарно оборвал он Чёрную Женщину. — И мне это неинтересно.

Ему вдруг всё стало понятно — и без её слов понятно: «Она думает, что мы подали заявление! Она ещё не знает, что заявления у нас не приняли!» — куда она клонит.

«Надо в Ишь перескочить к РСДРП и подготовке революции — светлых образов большевиков и тёмных морд меньшевиков — или наоборот?» — мелькнула неожиданно поэтическая мысль. — «Да, надо сделать наоборот: большевикам пририсовать чёрные морды а меньшевикам приделать светлые ноги, то есть образы ...»

— Вы послушайте! Почему вы не хотите выслушать меня? Вас это ни к чему не обязывает!

— Потому что я здесь ненадолго, я здесь проездом — И улица Стартовая всего лишь стартовая для меня — на моём пути из Джи* — в Джо*.

Непонятно?

Из ДЖи* в Джопенгаген. На моём звёздном пути я долго здесь не задержусь! Максимум ...

— Попенгаген? — перебила она его озадаченно. — Это что ещё за птичка? Синичка, воробышек или стрекозёл?

— Это всемирно известный город, где выдают Нобелевскую премию! Да будет вам известно!

— Ха! — не смогла сдержать улыбки Чёрная Женщина. = Но до сих пор к ней приговаривали в Столькгоме?! Или я ошибаюсь?

— Столькгомно — тоже неплохое местечко отовариться! — ухмыльнулся он приготовленной для Советской власти улыбкой Швейка.

—… беда. Езжай быстрее домой, сынок! — выпалила Чёрная Женщина, — я спасти тебя хочу: здесь тебя ждёт беда большая, а ты такой слабенький! — похоже, что она действительно принимала его за бравого солдата, а это надоедает ...

— Домой? А я и так уже туда еду! — пожал он плечами как бы в недоумении, продолжая дурашливый диалог. — Завтра или послезавтра скажу столице — гудбай, и если навсегда гутпаай — то навсегда. — Мне это не нужно, понимаешь, я сейчас больше думаю о… о РСДРП, её стратегии и тактике… Мне это не нужно

—… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — \ —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — \

—… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — \ —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — \ —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — \

— Ну всё, хватит! — сказал он, зло и истерически, — меня зовут! Ты что не слышишь, как звёзды меня зовут ...

— —… —! — она впервые назвала его по имени и кинула ему, как плюнула в лицо, слова, которые через 30 лет он снова услышит от Проклятой Жидовки: — Мне очень жаль тебя, —… — !

— Ну где ты там застрял? — окликнула его Вера с автобусный остановки, подозрительно всматриваясь в чёрную удаляющуюся спину горбуньи. «Откуда Чёрная знает моё имя? Кто ей мог сказать? Брат? Фотинья?», но он ничего не сказал Вере, которая посмотрела на него требовательно вопросительным взглядом. Точнее он сказал совсем другое.

— Звёзды зовут, мистер Китс! — важно и вальяжно выдохнул он первое, что пришло на ум, подходя к ней с дрожащим от непонятной ненависти сердцем. Впоследствии другие разговоры с Чёрной Женщиной были не такие волнительные, как этот — первый.

— Что ты сказал?

Слёзы, звучавшие в голосе Чёрной Женщины, пробудили в нём что-то, но он был молод, здоров и полон сил. И эта тень над Висмутом промелькнув у него перед глазами было отогнанно его сильной тогда волей — прочь.

— Это название повести. Научная фантастика. Звёзды зовут, мистер Икс! Звёзды зовут… — повторил он с неимоверным придыханием, стараясь унять сердцебиение.

Вера по своему обыкновению пропустила это мимо своих ушей, в мочках которых ласково поблёскивали маленькие золотые звёздочки. По величине и размеру они были ничуть не меньше тех, что появятся ночью на небесах, если не будет облачно, конечно. Но те были по-прежнему далеко, до них световые годы тяжелейшего труда и напряжённой работы над словом, а эти были — рядом, рукой подать. и если захотеть, то легким наклоном головы он мог дотронуться до золотяшек губами. И это тоже была фантастика, только не научная...

— Ты хочешь спросить — как они могут звать меня, если их сейчас невидно? — ещё не отошедший от неприятного разговора пробормотал он.

Вера ещё раз посмотрела в спину удаляющейся чёрной горбуньи.

— Всё-таки она Кого-то мне здорово напоминает! — пробормотала она, переводя взгляд на него.

— Давай догоню, спрошу! — предложил он. — Спрошу, как её зовут ...

Вера равнодушно махнула рукой.

— Да ну! Буду я еще себе голову забивать всякой чушью! — она тоже была сегодня не в настроении

Подошедший автобус прервал их диалог о таком чудном столичном слове:

ЧУШЬ!

И снова они ехали очень долго, после автобуса ждали — трамвай, потом, проехавшись по рельсам, снова пересели на автобусные колёса. Он не задумывался, куда они ехали; его мысли витали в других облаках, явно не столичных — чушь крепчала.

Оглядываясь назад, совершенно непонятно: почему Черная Женщина впервые объявилась именно в тот момент, который вряд ли можно было бы считать переломным: не было ни физического перенапряжения, ни нервного истощения — но первый их разговор по душам состоялся именно здесь ...

Х* Х* Х*

Станет ли он действительно великим? Сможет ли он осилить и претворить все свои решения в жизнь — всё разнообразие задуманного?

Если суждено стать Великим, то он станет им, а если не суждено, то — кто он такой, чтобы перебороть судьбу, взрастить в себе талант, которого нет, приделать себе ум, будучи глупым от рождения?

Пойти наперекор течению, непрестанно доказывая себе и обществу то, что ты гений?! Да нет, не будет он никому ничего доказывать!

— Сынок, лучше ты напиши про подвиг! Про положительного героя! — в сердцах воскликнула мать. — И тебя напечатают!!

— Мам, знаешь, какая разница между мной и тобой? Ты только говоришь, а я пишу!..

—… Ум что талант: либо он есть, либо его нет — третьего не дано! — со всем пылом и жаром юности, свойственными хмурому утру жизни максимализмом заявил он тогда.

Х* Х* Х*

… И снова они ехали рядом, но абсолютно молча, как будто были совершенно незнакомы — два чужих человека, случайно оказавшихся рядом. Сейчас один встанет и сойдёт на следующей остановке. И они больше никогда не встретятся. Ну и пусть! Нет ничего в жизни чище и светлее безответной любви! Ну правда же нет?!

— Кажется, здесь! — полувопросительно сказала Вера, но те не менее встала и направилась к выходу из автобуса. Он не успел напоследок исправить свою джентльменскую обязанность: она вышла раньше его.

Когда они пошли от автобусной остановки вниз по улице, он вдруг понял, что они приехали совсем не на Стартовую, как он ожидал — какое символическое название, однако! Он с большим изумлением посмотрел на свою спутницу: она — что дура? Решила что ли всерьёз связать свою судьбу с ним… Ну и дела? Краска гнева начала заливать лицо!

Вообще, что заставляет умных людей совершать дурацкие поступки? Эй, кто знает — отзовись!..

Вокруг была совершенно другая обстановка, и декорации другие — среди свежеотстроенных зеленоватых небоскрёбов стоял домишко такой небольшой, двухэтажный без балконов, с несколькими вывесками, наиболее массивная из которых была «Химистика», он поправил свои очки: нет, оказывается не химистика, а ХИМЧИСТКА. Но когда они подошли к двери, то рядом оказался подвальчик — с окном с разбитым стеклом — точнее треснутым… Мелочь, конечно, но всё-таки неприятно.

«Ищите треснутых людей» — вспомнилось ему седьмое правило из советской научно-популярной книги «Тайное становится явным».

— Давай ищи! Ищи, Тузик, ищи. — сказала она, улыбнувшись. — Чутьё есть?

— Что? — пробормотал он недовольно. «Тебе надо, ты и — ищи! А я — не собака ...» — проскрипел недовольно внутренний голос. Но он промолчал.

— Загс, — услышал.

— А я и не… — он не запомнил совершенно адреса, произнесённого завзагсом; но стал судорожно оглядываться по сторонам.

Они не сразу нашли синюю ставшую такой знакомой вывеску. Казалось, она перекочевала чудесным образом оттуда, откуда они добирались полтора часа, но в действительности их делали единовременно и одинаково для всех отделений столичного Загса.

«Страна Дураков превращается в Страну Придурков» — запишет он в своём дневнике особыми стенографическими знаками, понятными только ему одному. Потом подумает, поставит вопросительный знак и пометит: —… — 1987 года.

А вспомнил: он отказывается жениться, но продолжает тайком приезжать в столицу, и узнавать про её жизнь. и как бы тенью сопровождать — опять Гранатовый Браслет грозил вторгнуться в его жизнь! И никуда от него не денешься.

Ну это же поэзия!

Литература!!

Кино, наконец!!!

В жизни, оно, кино это, конечно, мало что чёрно-белое, так оно всё почему-то по-другому.

По-другому: но тут по-другому не получалось. Тёмно-зелёная книжечка снова выпала из его рук, но опять упала не на пол, а на стол. Но это уже было не только неприятно, но и как-то смешно: ноги ещё ходят, а руки уже не держат. Полтергейст какой-то! И когда паспорт его хлопнулся перед заведующей, та вздрогнула и выразительно посмотрела на будущего жениха. Она хотела что-то сказать ему такое, но махнула рукой и сказала будущей невесте:

— Девушка! Вас зовут Вера? — сказала она, заглянув в брошенный им паспорт.

— Да! Это я! — звонко ответила девушка по имени Вера.

Эта строгая тётка оказалась гораздо более официальной, чем в предыдущем загсе. Если та была в какой-то светло-зелёной блузке, то на этой был напялен строгий тёмно-синий брючный костюм.

— Так вот Верочка, я хочу вас предупредить. Вы за кого выходите замуж? — спросила она поверх очков, самоубийственно зависших на кончике носа, и сама же ответила:

— За приезжего! Поверьте, Верочка, я не первый год бракосочетаю в этом кабинете, и у меня уже столько зарегистрировано нехороших случаев, когда вот так выходят замуж за каких-то приезжих, (она глубоко и трагически вздохнула) а потом через полгода делят жилплощадь!

«Тётка правильно говорит! — подумал он даже с каким-то внутренним одобрением: — Но очки! Очки-то ведь сейчас упадут и разобьются, гады!» И самое главное он ощутил, что никакого желания спасать их от падения и разбиения насмерть стёклышков не имеет ...

— Поэтому я всех предупреждаю — вы хорошо подумали, милая? Вы сколько, извиняюсь, месяцев знаете друг друга? Три-четыре, год? Вы знаете, что семья — это союз нерушимый навеки...

«Ну это не ваше дело» — сказал Вера таким ледяным тоном, что назидательно-воспитательный фонтан моментально замёрз на полуслове, а сама заведующая минуты две тупо смотрела в стальные глаза девушки, ошеломлённая таким упорным стремлением к разделу жилплощади с приезжим, а может быть и личному несчастью. «Жаль, что вы не хотите меня слушать! Ну я вас предупредила!» — наконец, зло буркнула она и принялась заполнять какие-то бумажки, — бумажки, явно не относящиеся к тому заявлению, которое они положили перед ней. По каким-то еле заметным признакам она почувствовала у молодых какую-то отчуждённость друг от друга.

Так получилось, что я в жизни имел много досуга разглядывать движущихся людей

—… — —… — —… —

Вдруг она посмотрела поверх очков на часы: до закрытия ЗАГСа оставалось ровно десять минут.

— Боже мой! Уже без десяти пять. Ничего не получится. Всё! МЫ закрываемся, осталось мало времени — придите лучше завтра. Заодно хорошенько подумаете над моими ...

— Нетушки! Всё у вас получится! — сухо и деловито вспыхнула Вера, — Буду я десять раз отпрашиваться с работы! И я не понимаю, что вам мешает оформить сегодня? Это возмутительно… Там — вы не можете принять заявление, здесь— у вас время закончилось — это ещё что такое?

— Ну-e-у! если вы так… — завзагсом недовольно дёрнулась, покачала неодобрительно головой, и вздохнув снова наклонилась над толстенным гроссбухом.

Пять минут, пять минут… «хорошо устроились?! Им работать неохота — буду я разъезжать по загсам — девушка была не только с изюминкой, но еще и с характером. — Делать что ли мне больше нечего! «

— Распишитесь! — скорее это был не человеческий голос, а шипение очковой змеи или звук проткнутой велосипедной шины.

Всё как-то получалось само собой, безо всяких усилий… «Удивительно! Но сегодня мы попали... Мы попали в самый последний момент в последний вагон уходящего поезда» — подумал он совершенно неверя, что заявление действительно подано.

Они вышли на улицу, растерянные и смущенные, — дверной замок громко и поспешно захлопнулся за ними, как засов тюрьмы за арестантами. Он посмотрел себе под ноги и у него сами собой сорвались с языка странные, как ему тогда показалось, подсказанные внутренним голосом, но оказавшиеся (пророческими) — ,. — слова на свете:

— Если мы с тобой поженимся, то у нас будет самая дружная семья на свете! — и не узнал своего голоса: какое совершенно непонятное, доселе неведомее чувство нахлынуло на него, и как волна откатила обрано.

— Это ты, брат, погорячился! — прохрипел внутренний голос.

— Зато как поэтично! — следом пропел Тихий восстанавливая гаромнию во вспыхнувшей было душе.

Вера промолчала.

Тихий ангел пролетел. Молчание — знак согласия? Он искоса взглянул на неё: он не знал да и в принципе не хотел знать, что у неё творилось на душе, но судя по всему — по её пасмурному виду — ничего хорошего. Да, действительно, глуповатые какие-то слова, совершенно невовремя сказанные… Лучше бы он их и не говорил вообще.

(«С высоты многих дурацки, но счастливо прожитых лет очевидно, что здесь явно вмешивалась какая-то сила, которая была сильнее нас настолько, что мы не только не могли, но и — сами не хотели ей активно сопротивляться ...

Наверное, паралич воли, импотенция разума, — наиболее достоверные приметы вторжения неведомой силы, но кто в силах противостоять силе неведомого? Я думаю, что никто ...

Я уверен, что никому не дано.

Я скажу даже больше: не будет никогда дано.

Никому.» — записал он через много лет и услышал свой внутренний голос: «Ну вы — фаталист!»)

...

Вера молча по-хозяйски взяла из его рук голубую картонку с намалёванной на ней картинкой: двумя перепелетающимися кольцами, которую ему нелицеприятно сунула завзагсом, и вложила её в свою светлую сумочку. Потом как-то приостановилась, замялась:

— Тебе нужно свидетельство?

— Какое свидетельство? — не понял он.

Она снова вытащила эту злополучную картонку с картинкой и показала ему:

— Нужно?

— Н-нет! — Вообще-то нет, — сбитый с толку. По ленинградскому опыту он знал, что реальной волшебной силой в столицах: как Северной так и Южной, — обладает штампик прописки в паспорте, а не какое-то там свидетельство. Будь у тебя хоть десять свидетельств, без штампика в дубликате бесценного груза тебя будут держать за человека второго сорта.

— Хорошо. — Сумочка захлопнулась.

«Хорошо» — какое чарующее слово. Как много в нём заключено! О как он был счастлив услышать его, Хорошо! — и я снова молод, хорошо! — снова счастье переполняет меня… С тех пор оно станет для него красной нитью с её уверенностью: всё будет хорошо! Неужели всё будет хорошо?

— Хорошо, — с той тихой интонацией вздоха, скорее не услышанного в телефонной трубке, а угаданного сверхъявственным образом

Х* Х* Х*

… Нет, это не безобразная правда, а красивая ложь; в действительности, жизнь гораздо более неожиданна и разнообразна, чем это кажется входящему в ней поколению: я пью из маленького стакана, но я пью из своего — то что, одним кажется верхом остроумие, для ддругих образчик ослоумия, огромное количество нюансов и оттенков, несводимых ни к какому структуралистическому (тем более постструктуралистическому!) инварианту. А самое главное, она продолжается, эта грёбаная жизнь… Со страшной силой продолжается ...

— Ну как у тебя с ним? — поинтересовалась Фотинья. Обе девушки прекрасно понимали, о ком идёт речь.

— Никак! Я его отговаривала покупать костюм, но он купил ...

— Ничего страшного, — мудро заметила Фотинья. — Ему это всё пригодится: у них в Джи* там вообще ничего нет.

— Звонил Аркадий Романович: он пробивает для меня место в чехословацком госпитале на следующий год… Это уже точно. — перевела тему разговора Вера.

Х* Х* Х*

Большая Медицинская Энциклопедия! Вот это да! Это же надо?.. И где — —… — —… — Опытным взглядом Библиомана, Библиофила и Библеиста, он прошелся — если мне не изменяет память! — по тёмно-зелёным корешкам, без труда определив, что первая рука, которая к ним коснётся — это будет его; его и только лишь его.

В тот весьма памятный для него день Старший Брат появился даже позже его; помимо основной работы он халтурил на танцах с оркестром для тех, кому за 30. Хрипатым гласом Пьяного Пушкина он напевал:

— Прочь вливания извне! Привыкай к голубизне!.. Привыкайте люди к обсераниям ...

Любуясь собой в зеркало, висевшее на стенке в прихожей, он повторил нараспев торжественно-похоронным баритоном:

. — — Прочь вливания извне! Привыкай к голубизне ...

— Ты про что это? — не удержалась Фотинья, выглянув из кухни.

Старший Брат заблымал очима. Он сделал в зеркало некую гирмасу и значительно изменив фиоретуру, снизив в своей октаве голос на два пункта:

— Про голубей, мать! Мне всегда кажется, что мы с тобой как голуби, — голубь и голубка… Два голубка, а! — он пасхально заулыбался. — Мила-аа-ая! — протянул он нежно посапывая носом

И пошёл обутый на кухню. Послышались шлепки, потом звуки умиротворяющих поцелуев… Потом были какие-то нежные приглушённые шёпоты, не хватало только соловьиной трели: вместо неё как всегда донеслось отдалённое воронье карканье. Вернувшись в прихожую, Старший Брат с трудом опустился на табуретку, которая под его весом жалобно скрипнула.

Отложив в сторону 34-ый том Большой Медицинской энциклопедии, он тоже вышел к приходу родственника с «Веранды»

— Братан, салют! Салют, братан! Могу поздравить? — лицо Старшего Брата расплылось в широоченной улыбке. Родственник действительно, был рад. Он понял, что Фотинья уже сказала ему о сегодняшнем визите в ЗАГС

— Да, ты знаешь… — как-то замялся он

— Да! Знаю! — Старший Брат махнул пригласительно рукой наклониться и когда Бледнолицый Брат подошёл:

= Хватит скромничать! — потряс его брат за оба плеча и от души обнял того, отчего тот, хилый и худосочный, чуть не задохнулся; крепок перегар, однако!.. — Я бы никогда не подумал такое про тебя: какой выстрел! Какой выстрел!!! Это же надо: с первого раза — прямо в яблочко! И когда свадьба, скромняга?

— Через два месяца… Тише ты меня задушишь!… как по закону положено.

— О-о-о, ну теперь держись, братан!

Он покраснел и забормотал в том роде, что заявление ещё ничего не значит — пустая бумажка! И всё может в любую минуту расстроиться и перемениться.

— Да ла-аа-адно! Знай наших! Ты не смотри что мы тихие! Мы своего не упустим! У нас мёртвая хватка!

— Ну это от меня мало зависело

— А от кого позвольте спросить? Это она тебе на шею нет — что ли? — повесилась?

— Нет, это я предложил.

— Да? Так и сказал?

— Да. Я сказал: «Ну, что — пора в загс»

Старший Брат хлопнул себя по ляжкам, весело и довольно рассмеялся. «Такие сранные слова, — дурашливо запел он, — а как кружит сковорода!» Его Бледнолицый Брат так и не понял, что здесь может быть смешного… Бум! Буц! Шляпс!

Отсмеявшись, Старший Брат посмотрел на него свысока и сказал весьма философским и пророческим тоном:

— Ну теперь у вас начнётся такая рубка — и было совершенно непонятно: радовался ли он этому, или наоборот сожалевал и сочувствовал

— Но ты должен знать! — он поднял указательный палец вверх. — у тебя всегда есть запасной аэродром, на котором ты можешь приземлиться… У тебя есть Старший Брат, который подставит своё плечо… — и он оглянулся через плечо. Там никого не было.

Он пожал плечами

— И совсем не то, что ты думаешь! — как глухарь продолжал токовать Старший Брат, = не твой вонючий и занюханый как его — ты должен знать, что брат всегда поможет брату. Мне самому в столице досталось — во! — и он провёл себя ребром ладони по кадыку — Ты должен знать, что ты всегда в любое время дня и ночи можешь ко мне привалить — ко мне, и будешь как дома… Мы тебе поможем: не таких объезжали! Взнуздаем, укоротим… Подыскаешь себе работу ...

Старший Брат охотно делился своим единственно правильным, как он считал, пониманием семейной жизни

— Ты ни уступай ни капли! — Вот настолько уступишь — он сжал подушечками большой и указательные пальцы — всё пропал! Зажмёт тебя под ноготь, сука, будешь всю жизнь по струнке ходить: сделай то, сделай это — и всё будет: надо, надо, надо/… И всё будет: мало, мало, мало… Ну что ты смотришь на меня как Ленин на буржуазию? Что я не прав? Кстати, слушай, тут мне анедот рассказали про молодожёнов, почти как про вас. Ну, значит, такой анекдот: Петька женился на Верке, и отправились они в свадебное путешествие в Париж. —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — \ —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — \

—… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — \ —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — \ —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — —… — \

… В Тихом Омуте черти водятся. Он родился на полустанке Тихий Омут и рос под петушиные крики и время от времени, но каждый день собачий лай из конца в конец. Строго по расписанию в эту идиллическую симфонию вплетались гудки поездов, шнырявших сквозь сельцо. Там бы и прожил всю свою жизнь, если бы население полустанка хоть мало-мальски дружественно относилось к нему. Пусть не к нему, пусть хотя бы к его родителям ...

Здесь в столице вместо собачьего лая царил вороний грай. Рано поутру какая-то ворона как трубач зорю издавала еще сонное карканье. В предутренней тишине предсмертный хрип был подобен пушечному выстрелу. Оно казалось случайным и казалось, что тишина продолжится — не тут-то было! Минут через пять раздавалось второе, а затем и волнами шло по нарастающей, пока не превращалось в сплошной концерт!

Х* Х* Х*

… Вера посмотрела на него странным и слегка сонным взглядом и спросила:

— А кто ты такой? Я тебя не знаю! ...

(Продолжение следует)