БЫЛА БЕЗ РАДОСТИ ЛЮБОВЬ, РАЗЛУКА БУДЕТ БЕЗ ПЕЧАЛИ.11-я.

Повесть о счастье, Вере и последней надежде (НЕОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВАРИАНТ)

Чудеса да и только…

Часть первая. Чудес не бывает, НО?..

БЫЛА БЕЗ РАДОСТИ ЛЮБОВЬ, РАЗЛУКА БУДЕТ БЕЗ ПЕЧАЛИ.11-я.

Сначала Глава восьмая. Затем 9. На самом деле оказалась: 11-я.

Потребовалось совсем немного времени и пространства, — РАССТОЯНИЕ от квартиры Старшего Брата до вокзала? — оно не такое уже большое, а скорее — КРАЙНЕ МАЛЕНЬКОЕ — чтобы он осознал эпохальность перемен, произошедших с ним за минувших две недели. Всего лишь Нет, нет, внешне он остался тем же самым человеком … Но дух, с которым он возвращался, был уже совсем другим.

Когда он ехал в гости к Старшему Брату, у него и в догадке-не говоря уже планах, написанных по пунктам: первое, второе, третье …— не было о том, что может произойти то, что произошло в считанные дни… Вместо беготни по разноредакциям и знакомством со столичной богемой, он занимался поездками по магазинам, а в салоне для новобрачных бывал почти что каждый день. В его планах было пообщаться с литературной богемой, хотя бы с поэтическими швейцарами и швейцарками в вестибюле одного или другого графского особняка, но неожиданное знакомство оставило эти планы на бумаге… И он как-то не жалел об этом. Может быть впервые в жизни не жалел, что не смог претворить свои планы, написанные перед поездкой в Москву, в жизнь. .

На вокзале царила обычная для такого рода присутственных мест толкучка чемоданов, зарёванных детишек, сумок на колёсиках и без, различного рода баулов, рюкзаков — вплоть до мешков. Гомон обезьяньей стаи собравшейся к переездам и перелётам был настолько велик, что его не мог даже перекричать электрически усиленный, металлический звук громкоговорителей… Была макушка лета, самый пик отпусков … Только успевай уворачиваться, а то затолкают до скорой помощи!

Несмотря на хорошо проспатую ночь, он чувствовал себя безмерно уставшим и выжатым как лимон…

— … —

Под звуки ну очень страстной песни, льющихся из вокзальных динамиков над застывшими составами

— Луна! Луна! Цветы! Цветы!

— он дождался появления на табло строки с номером пути своего поезда, и вышел по подземному переходу на платформу. Ещё немного и он уже был в вагоне. Можно было расслабиться и подвести предварительные итоги.

«Как мало прожито, как много пережито!» — по своему обыкновению пафосно и цитатно подумал он, вглядываясь в мутное вагонное окно на мимо бегущих, орущих, машущих руками пассажиров; все какие-то напряжённые, злые, дёрганные.

В то, что он поимеет семью, да ещё в Москве — ему верилось и не верилось: с точки зрения внешней — это был колоссальный и ошеломляющий жизненный успех, с другой стороны, уже в то время всякие успехи его внутренне настораживали:

, во-первых, он уже понимал, что за всё в жизни надо платить

, во-вторых, чужая страна, чужие люди, совершенно незнакомая обстановка, — и может быть новые неизвестные правила игры, не зная которых он обречён на проигрыш. Всё это пугало до жути — но только временами. Временами он поддавался песенному настроению…

— Луна! Луна! Цветы! Цветы! — ликованием перестроечной песни гремела над Курским вокзалом его неожиданная удача

В глубине души неизвестно откуда — (sic!) — вдруг поселилась равнодушная уверенность — всё будет хорошо! Всё будет очень хорошо! Он узнал вкус и запах победы.

Вкус и запах победы! Вкус был один из горьких и запах — отвратительный.

В жизни побеждает сильнейший!

Он не был сильнейшим, более того — он был труслив, он был паникёром, он прятал свои глазки в землю, боясь о том, что через них окружающие догадаются он наличии в нем постороннего гнусного голоса…

И теперь вот так-он почувствовал, что он побеждает, что жизнь его, где бы она ни продолжалась в РайЦентре или в столице южной складывается благополучно для него … и он ничего с этим поделать не может. Уже не первый раз он с некоторой тревогой отмечал, что как-то уж очень удачно у него всё складывается по жизни. Но с самого Курского вокзала он был во власти каких-то новых и необычайных мыслей.

Как только проводница принесла постельное бельё и забрала билет, он сразу же полез на свою верхнюю полку в купе рядом с туалетом, и с большим-пребольшим удовольствием растянулся от одного края узкой полки до другого. Было пол-одиннадцатого утра, поезд очень медленно выезжал из столицы, но в голове всё плыло и кружило, —

СУДЬБА ДУМАЕТ ОБО МНЕ; ОНА ОБО МНЕ ЗАБОТИТСЯ.

— и он неожиданно снова крепко заснул несмотря на то, что проспал всю ночь на квартире у Старшего Брата.

Х Х Х

Он проснулся посреди ночи: вагон дружно храпел в полутьме под стук колёс и мерное раскачивание. Был ещё какой-то скрип … качался не только вагон, но и весь тусклый электрический свет матовых плафонов по проходу; его лучи то выхватывали какие серые с чёрными пятнами простыни, чьи-то ноги, бугры тела под покрывалами, то покрывал их тьмой… Сознание как-то медленными шажками и постепенно возвращалось к нему.

Сколько же я проспал? — удивился он. — Чёрт побери!

Он вспомнил, как он был в Москве и что сейчас возвращается домой. Как же это надо устать за неделю, чтобы вот так проспать — сначала ночь на квартире у Старшего Брата, а затем проспать целый день в поезде… Действительно, Столица далась ему нелегко. Поташнивало. Ведь он не ел целый день. Хотелось пить.

Он облизал пересохшие губы и вспомнил окончательно Веру, и тут какая-то странная и совершенно необъяснимая тоска сжала его сердце. Повторяю, не знаю отчего, но с самого Курского вокзала он почувствовал, что он во власти новых каких-то мыслей. Того эйфорического настроения, что было при отъезде, не было и в помине.

Ему стало не просто грустно, а очень грустно … Кошки заскребли в душе, и она скукожилась. Он глубоко и часто задышал, но тоска не отступала, давила и давила грудь. Он оглянулся вокруг — не грозит ли ему какая-то опасность? Но всё вокруг было на удивление спокойно и безлюдно… Он подождал.

Все дрыхли как убитые! Но один (или одна?) был убит больше чем другие, и своим рыком временами напоминал льва, обожравшегося люминала...

Может быть такая тоска овладела им, потому что вдруг почувствовал, что расставшись с Верой, он потерял что-то очень важное? И больше никогда его не найдёт? "Дороги разные нам суждены…"

Он был молод и попытался по-своему справиться с этим тяжёлым чувством: он спустил ноги, спрыгнул аккуратно держась за противоположную полку на пол вагона, отыскал свои сандалеты и, клацая зубами от беспричинного страха, побрел в туалет, благо что этот отсек был рядом. И действительно, движение позволило хоть немного, но как-то отстраниться от овладевшего душою наваждения. Окно в отсеке рядом с туалетом было открыто и на него вовсю подул свежий ночной воздух… Туалетные запахи? Шибанув в нос, заставили скорчить гримасу ...

—… но ты же можешь всю жизнь ей писать письма? Писать и складывать в стопочку, писатель— пришёл ему на помощь еле слышно тихий внутренний голос, когда он повернул рукоятку щеколды, закрываясь в туалете изнутри, — отправлять их совершенно не обязательно… Писать и складывать. А там не загадывая, если политическая ситуация изменится, ту стопочку опубликуешь. Это будет принципиально новая форма: роман о любви в неотправленных письмах или «Письма из Ниоткуда в Никуда»

После этого та чёрная дыра отчаяния и безнадёжности, которая его так стремительно засасывала всего несколько минут назад, немного посерела и съёжилась, и выплюнула обратно; он почувствовал, что паника точно так же неожиданно начавшись, точно так же неожиданно покидает его душонку паникёра …

А после того когда он избавился от накопленных запасов мочи, то он уже не понимал, что за странный приступ тоски произошёл с ним…. И откуда он взялся?

… B даже возникло желание вернуться, отыскать потерянное и забрать с собой. Он что-то оставил на квартире у Старшего Брата?

— В неотправленных письмах ты можешь гораздо искреннее и правдивее написать то, что думаешь и как себе это представляешь …

Ехать было ровно сутки; половина пути, проведённая во сне, уже была позади, он снова прилёг и стук колёс на стыках рельсов, и мерное покачивание опять усыпили его. Но скоро он проснулся. Светало. Большинство пассажиров в вагоне ещё спали, а он уже был на ногах, свеж и бодр — в гордом одиночестве стоял рядом с туалетом, где была открыта верхняя форточка окна, или пропуская очередного туалетника выходил в прокуренный насквозь тамбур, где гулко лязгала в такт движению по стыкам рельс сцепка.

Всегда когда он возвращался домой из дальних и не очень поездок — он почему-то испытывал незабываемое чувство эйфории и блаженного успокоения всех своих нервных вершков и корешков. Особенно оно усиливалось на последних пролётах и перегонах железнодорожного пути, имена этих станций он знал уже наизусть. Все заботы, все страхи, вся необходимость что-то делать — отступала от него и он погружался в безделье как в тёплую ванну… Блаженная улыбка идиота периодически освещала его лицо…

— Сыночек, как ты похудел?! — всплеснула руками мать.

Х Х Х

… Соскочив с подножки на перрон вслед за зевающей проводницей, он сразу окунулся в ощутимо горячий воздух, в сухую жару; несколько шагов и в подмышках стало ощутимо мокро. После нескольких вдохов-вздохов в воздухе ощутимо почувствовался такой знакомый и родной привкус солёной пыли. А после десятка набирающих силу и скорость шагов из чебуречной за углом вокзального здания принеслись к носу ароматные запахи горелого теста и жареного лука. Проголодавшаяся за ночь собака, забравшись двумя передними лапами на урну внимательно исследовала её внутренности … Ну почти как я!

Батя, мать и он жили в многоэтажном доме на южной окраине Райцентра, тогда как вокзалы были расположены практически в центре степного городка. Он был молод и здоров, вдоволь належался и выспался, и решил сэкономить целых пять копеек, поэтому пошёл домой пешком, тем более во времени он не был ограничен. Он достаточно быстро спустился по улочке вниз к речке Вонючке, миновал двухэтажное зднаие школы, в которой во время войны фашисты организовали концлагерь…

Ему показалось, что здесь не только машины едут замедленно, но и люди передвигаются неторопливо, в ритме вальса …

И чтобы ещё больше сократить пешеходный путь, он рванул наискосок, по бережку речки Вонючки под сухой шум её высоченных камышей. Местность была не то, чтобы безлюдной, но на той стороне были гаражи, на этой — тянулась вереница индивидуальных домов: деревня — деревней с вытянувшееся вдоль лентой из мозаики разнообразных заборов.

Красное пятно. Задумавшись, он не заметил его, и возникло оно у него перед самым носом.

И он в некоем трансе почти вплотную приблизился к этой непонятной, но очень большой красной кляксе на дорожке. И вдруг ему стало очень неприятно. Первой же мыслью — это кровь. Ну ладно пусть кровь! Даже если он замарает в ней подошвы, он оботрёт их о вон ту сухую траву, островок которой виднелся впереди по курсу…

Но почему так много? Откуда-то из глубины души стал подниматься вязкий и тягучий страх

— А я не боюсь, — сказал он шёпотом самому себе, находясь не далее как в полуметре от этого кровавого пятна, но стараясь не смотреть на красное месиво с багровыми прожилками ...

— Не шизди! — ответил ему хрипатый голосом как две капли похожим на хриплый истерический лай ближайшей собаки из-за сетчатого забора.

— Это собаку просто машина раздавила! — пришла как всегда неожиданно глупая мысль, пришедшая может быть от залаявшей истошно собаки.

— Ну ты даёшь! А где её труп?

Понятно, что слишком всё хорошо складывалось там в Москве, чтобы это хорошее продолжалось здесь. Тревожные предчувствия от такого неприятной встречи с первого же дня возвращения домой переполнили ранимую душу. Он покрылся мурашками и подумал, что — точно! — наверняка с матерью или с батей случилось что-то плохое… Пока он там развлекался в столице южной …

Уже не соображая, что делает, он развернулся спиной кровавому пятну и пошёл обратно, стараясь не оглядываться… Хотя почему-то так тянуло еще раз посмотреть. Он добрался до углового дома и — всё-таки оглянулся. Лицо вытянулось, глаза округлилась — на тропинке он ничего не увидел… может быть пятно это было дальше? Да! Оно было дальше и сейчас та часть тропинки была просто не видна.

Х Х Х

Как ни странно, но дома все оказались не только живы, но и здоровы, и даже не пеняли, что он им не звонил. Они тоже были рады. А как же красное пятно? Оно было вытеснено из сознания раз и — надолго!

— … — — … — — … — — … — — … — — … —

— … — — … — — … —

— … — — … — — … —

— … — — … — — … — — … — — … — — … —

— Ты должен написать ей о своей безграничной любви, — сообщил ему тихий и мелодичный голос

— Чудила, так ты её не любишь! — вмешался Хрипатый

— А что ты знаешь о Любви?

— Ничего. Зато я знаю кое-что о ненависти

— Ну и что ты знаешь о ненависти?

Он сел за стол, взял ручку шариковую и стал писать:

«Милая, дорогая Вера!

8 августа.

Как настроение? У меня просто ужасное. Но то, что пришлось испытать в вагоне поезда, уносящего меня от тебя, просто невыносимо. До самого отправления поезда я держался молодцом и только когда сел в вагон, мне стало больно, так больно, что невозможно передать словами. Не столько физически, сколько психологически. Сердце рвалось от тоски. Не мог смотреть в глаза людей. У меня, наверное, были страшные глаза. Думал: не выдержу — расплачусь, а баюкал свою боль, я качал её в такт поезду, я терпел, стиснув зубы…

Когда ты поздним вечером нашего прощания сказала, что не хочешь жить, что хотела бы уснуть на месяц, — я недостаточно понимал тебя. И только в поезде до меня дошло, ибо я вдруг почувствовал тоже самое… То же самое. Ничто не ново под Луной.

Те дни, которые я был шесте с тобой были похожи на 'чудесный сказочный сон, на феерию, которая не снилась мне даже в самых необузданных мечтах, — но пробуждение оказалось ужасным. л никогда не мог подумать, чго это будет так страшно, так тяжело. И когда прощался, и когда ехал до Курского — с он продолжался, и вот пришло отрезвление. Целый день в поезде я думал о тебе, только о тебе, об одной тебе.

Только оказавшись один и, когда впереди никаких встреч, я понял, каким дурачком был. мне надо было ползать перед тобой на коленях, и целовать пыль у твоих ног, а я вместо этого злился и негодовал… На что? Зачем? О, боже, какой я всё-таки дурак! Разве не было каждое твое слово прекрасным, каждый твой взгляд очаровательным, каждое твое желание великолепным? Но видно это можно понять только на расстоянии.

И в поезде, уносящем меня от тебя, мне показалось, если не увижу тебя в будущем, я умру. Как горько всё это!

Но как видишь, я — жив, хотя прошло уже целых два дня. Но я по-прежнему люблю тебя и, наверное, это до конца, я очень много вспоминал, я вспоминаю тебя на каждом шагу, — твои песни звучали во мне. Песни последнего вечера, который мы провели с тобой наедине.

Всё мелкое, пустое, ничтожное уходит, остается в памяти только светлое, высокое, романтичное. Эта неделя почти как легенда. НО это Действительно, так — ведь это же и было счастье!

Счастье, которого я не искал, о котором не подозревал и не думал, и не мечтал. Но вот оно пришло ко мне — я думаю: это навсегда. Я знаю: это навсегда. Это праздник, который останется всегда со мной. Это целый мир — огромный и прекрасный. И если тебе нужна моя жизнь — возьми её! Возьми её… После того, что я пережил, перечувствовал рядом с тобой, всё остальное — прозябание. солнышко! — милое прекрасное солнышко — если тебе тяжело или грустно, или что-нибудь случится плохое, — ты знаешь: у тебя есть друг, который счастлив сделать для тебя всё — лишь бы тебе было хорошо, стоит тебе только позвонить… Остаюсь с искренним уважением и неподдельной любовью, твой П*»… Пока он корпел над текстом письма, за окном сгустились сумерки, и последние строчки он дописывал в сгущающейся полутьме.

Он включил свет и перечитал то, что написал в письме, и ему самому понравилось. Правда, оно получилось какими-то незаконченным-ну хотя бы потому что страшно захотелось спать, и он выдохся сполна … Это кому-то было писать письмо легко как писать в бане, а для него это был мучительный труд … Духовный простатит!

Разумеется, он никогда бы не наговорил ей столько красивых и звучных слов, но оказавшись в тишине одинокой своей кельи они посыпались из него как горох из щёлкнутого вдоль стручка. Завтра он утром побежит по делам своей вечерней школы и — мимоходом забросит письмо в почтовый ящик Центрального почтамта. Заодно там же позвонит Вере…

Вообще это было непередаваемое ощущение: если бы она была рядом, он бы никогда так не написал … В смысле-не сказал бы. Никаких солнышек, зайчиков с пальчиков… а вот на бумагу они ложились что называется сходу, и было маленькое удовольствие видеть их написанными …

— Ну сколько можно врать! — прохрипел Хрипатый, — тебе никто не поверит, что ты влюбился с первого взгляда ...

— А вдруг это действительно любовь?

Я даже могу доказать тебе это логически! Иначе с чего бы мы вот так с ней дружненько взяли, пошли и подали заявление в ЗАГС на третий день. Вспомни, пожалйста, как это у нас было:

· Первый день визит на квартиру и молчаливое знакомство.

· Второй— встреча в Ботаническом Саду и поход по магазинам

· Третий день-подача заявление в ЗАГС

Разве могло такое произойти, если бы между нами вообще ничего не было? Если бы мы не понравились друг другу с первого взгляда?

Х Х Х

По приезде его объяли животрепещущие хлопоты быстротекущих последних дней летнего отпуска: традиционный августовский педсовет, сначала в вечерней школе, на котором была поставлена с хлопаньем кулаком по столу задача донабора контингента, и он пошел по машзаводу, по мясофабрике, каналстрою, фабрике хозизделий и т.п.

Потом — городской педсовет, на котором ему где-то в конце, под занавес, была вручена в череде награждений — Почётная грамота, и хотя ему совершенно было непонятно за что и почему, но всё произошло именно так, а не иначе.

На школьном педсовете:

— Ищите! — безапелляционным тоном — иначе кого-то придётся сокращать! У нас недобор.

Недвусмысленная угроза прозвучала в голосе Высокого Начальства.

В городке было пыльно и жарко. Погодную ситуацию мог бы исправить дождь, но каждое утро становилось безоблачно солнечным. Под жаром его лучей тополиная листва очень быстра коричневела и скручивалась в завитушки. Она висела на деревьях не падая вниз, и деревья казались железными истуканами здорово потраханными ржавчиной...

Он сходил на элеватор, где поговорил с начальницей отдела кадров. Дело в том, что одна из учениц из его класса — здоровенная дылда, мать двоих детей — написала заявление о покидании вечерней школы, выпускного класса.

Состоялся вежливый, но сложный в силу своей тяжести разговор, где он старался перепихнуть ответственность на отдел кадров, приводя в пример отдел кадров машзавода, где за непосещение вечерней школы могли не то, что лишить премии, а попросту выгнать с работы.

На обратном пути он шёл мимо редакции и не удержался, заскочил в неё, с одной стороны, его страшила встреча с Дубовым, с другой стороны, было приятно сбежавшему отсюда полтора года назад свободным человеком подниматься по скрипучим деревянным ступеням … Похоже, что они рассохлись ещё больше… Хоть бы водой их поливали!

Впрочем, в районке было без перемен. Из динамика слышался бодрый голос единственного и непотопляемого радиокорреспондента, место которого он вожделел, впрочем, прекрасно понимая разумом, что оно ему никогда не достанется.

Потапыч по прозвищу «Тапок» (-....\.....\/...) был обиженно рад. Он искренне улыбался, но по-прежнему дулся и не мог простить, что талантливо скользкий сотрудник ускользнул из тугих редакционных объятий … — … —

— Давно вернулся?

— Откуда?

— Из Москвы

— Откуда ты знаешь?

— Я всё знаю! Если бы я не знал всего, то я бы не сидел за этим столом. Ну как там в Москве — Горбатого живьём видел? Правда, что у него на башке — чёртова отметина.

Пока Потапыч это говорил… кому он говорил? — кажется историку он говорил, что собирается в Москву. Значит, это проболтался именно историк. Надо учесть на будущее и быть с ним поосторожнее и помолчаливее...

— Чего?!

— Родимое пятно… во всю Плешь?

Он пожал плечами…

— а что же ты там тогда делал? В Мавзолей сходил?

Он заколебался — сказать Николаевичу или нет. Сказать, значит завтра поутру все собаки РайЦентра уже будут гавкать с наворотами про него и на него, не сказать— Потапыч может окончательно и бесповоротно обидеться. Откровенно говоря он старался не терять связей с Потапычем, тем более тот занимал сейчас ключевую должность ответственного секретаря плюс его связи с областной газетой. Ведь рано или поздно с Москвы придётся улепётывать, не так ли?

Он никогда не мог и помыслить себе, что Потапыча скоро не станет… И эта неожиданная встреча … Мир праху его! И пусть земля тебе будет пухом! Но тогда Потапыч был живым. И не просто живым, а — живчиком с ножичком… И эта неожиданная смерть ...

И тут он нашёл компромисс. Он брякнул, что будет перебираться в Москву, не сразу но постепенно…. Одна ложь повлекла за собой другую. Он соврал, что искал квартиру, нашел что-то подходящее не в Москве, а сбоку — в Клину. Электрички ходят каждые полчаса. Бабка-фронтовичка… У неё нет никого из родственников, и она очень рада постояльцу… Поживёт пока у неё… Бесплатно

Он всё это выдумывал на ходу и в какой-то момент Потапыч ему поверил. «Пойдём покурим!»

— Ты умный хлопец! — сказал ему Потапыч, когда они вошли через раскрытые настежь ворота в типографский дворик и сели под вишнями. — Как ты не можешь понять, что там тебя никто не ждёт с распростёртыми объятиями. Здесь ты уважаемый человек, Твои статьи заметили в горкоме партии, тебе доверяют в райисполкоме, наконец, тебя Дубовый сделал зав.отделом … а там— а там-он выразительно пожал плечами подняв их чуть ли не до своих висячих ушных раковин-там ты будешь никто! Тьфу!

Потапыч сплюнул и растёр жёлтый от курева плевок подошвой импортной сандалии

— Я тебе даже больше хочу сказать? Ты здесь можешь завести больше связей и знакомств — чем там. И знаешь почему? Да потому что летом они все ошиваются здесь на Южном берегу К*! Шастают по курортам и санаториям только так! Вон Юра Балдогоев уже устроился электриком в детский дом Союза Писателей в — … — …

Он усмехнулся: Потапыч тоже иногда допускал пошло и похабно пошутить над великим и могучим… Впрочем, ну кто виноват, что в нём существует такая могучая кучка слов, которые сами собой напрашиваются на матерщинную провокацию?!

— — ты представляешь… Сейчас готовит книжку к изданию в следующем году…

— Как же его жена из-под юбки отпустила? — съязвил он, скривив губы

по прозвищу «Балда», он же — “Подержи мой макинтош” был притчей во языцех

… Потом он шёл домой мимо почты, обогнул стороной базар, и по тенистой улочке за горкомом партии спустился к речке Вонючке

Горком партии, обсаженный спеерди и сбоку дефицитными синими елями, навеял ему воспоминание о недавнем анекдотичном случае. Когда он отработал в районке 11 месяцев, то приходит к нему Потапыч с заранее заготовленным чистым листом бумаги:

— Давай так — пиши!

И диктует ему текст заявления в кандидаты в члены партии. Он открыл рот поражённый и рука с взятой на вооружение ручкой повисла в воздухе…

— Ну чего застыл как статуй? Давай пиши пока я добрый… я дам рекомендацию, Дубовый даст рекомендацию тебе … Лена? Лена тебе не даст…

И Потапыч загоготал как жеребец довольный неожиданно выскочившим пошлым каламбуром: Нет, не даст она тебя, она верная! — и он подмигнул правым глазом… — Верная жена! Она у нас не ...

«Пока я жива, — сказала мне Лена на прощании, — в Союзе Журналистов тебе не бывать!»

Он всегда удивлялся, каким большим дипломатом был Потапыч по жизни, и хотел невольно подражать ему. Он знал, как сильно он ненавидит зам.редактора, и как-то спросил его причинах такой не совсем понятной ненависти

— Да, понимаешь, эта п… п… сука, — скривился Потапыч, — она закладывает всё что у нас творится в горком партии… И я даже знаю, кому она закладывает!

«А что у нас такого творится?» — он удивился, — "чтобы закладывать? Оргии? Пяьнки?" — но вовремя прикусил язык, и вместо своего «гвупого вопроса» выдал притворное удивление: Ах, вот оно что! — сказал он.

Но свое общение с Леной Потапыч всегда начинал с комплимента, сыпал шуточками и вёл себя как задрипанный деревенский ухажёр с балалайкой … Лена и подумать не могла, что он готов её задушить собственными руками...

Он не понимал, как выкрутиться из этого поставившего к стенке (хорошо, хоть не расстрельной!) переплёта и осторожно вспотев

— Потапыч, слушай, но — я читал Программу КПСС… И там написано чёрным по белому…

— Чего, чего ты читал? — оборвал его резко Потапыч

— Программу Ка-Пе— эС— эС…

— Послушай Друг любезный. Я в партии 15 — нет уже поболе лет, и я её не разу не читал и не собираюсь … Зачем она тебе? Чего ты себе светлые свои мозги разным мусором засоряешь?.. Партбилет — это хлебная карточка… Ты же ведь не хочешь сдохнуть с голоду?..

…перешел по мостику и дальше по чересполосице индивидуальной застройки добрался до микрорайона многоэтажек… И в это время он задумался, зачем он наврал Потапычу… Он почему-то здорово уважал его. Но наврал. Впрочем, если свадьба не состоится…

— Эх ты! Немочь бледная. Брат Поганкин. — вдруг внутри проснулся хрипатый. — Люди хочут поиметь партию, а им отказывают в приёме! Тебе предлагают, а ты рыло воротишь!? Зачем ты плюнул в колодец? Ты — …… И тут хрипатый добавил в его адрес то самое словцо, от которого в таком дурашливом восторге был Николай Васильевич, написавшие золотые слова с крылышками

И ещё он задумался глубоко над тем феноменом, что все окружающие, кроме бати и матери, воспринимали его как карьериста, готового ради карьеры пройти по головам миллионов и миллионов простых советских людей, тружеников и победителей…

Хотя именно карьера — это было как раз то, к чему он менее всего стремился в своей жизни.

Х Х Х

Вторым своим делом он сел приводить в относительный порядок свои писательские работы, сожалея что целый месяц почти прошёл впустую — но то, что произошло в столице, постоянно стояло перед внутренним взором, и тогда он решил переложить всё это в замысел: сама жизнь даёт мне живые прототипы, и теперь моя задача — просто изложить их словесно — принял решение он. Но полностью сосредоточиться на своём словоблудии он уже не мог …

Кто не ужаснётся, заглянув в колодец своего подсознания? И кто не подивится верности концепции первородного греха — главенствующего принципа всех мировых религий?! Не был исключением и он …

Он положил перед собой листок с перечислением заголовков своих замыслов:

· В празднике человеческого... — (Сделан первый набросок)

· Рыба — зверище синее — (только замысел)

· Исповедь подкроватного существа — (только заголовок и ничего больше)

· Путешествие Ивана Флогистоновича Вона в местности не столь отдаленные, сколь фантасмагорические — (Три разрозненных сцены)

· Сказка об маленьком букетике дарственных цветиков — (отвез машинопись в редакцию одного литературно-художественного журнала СП СССР)

· Изволите шутить, товарищ директорша!. .

· Грех господина милиционера

· Дороги, которые нас не выбирают

· Бег по пересечённой местности — (порядка двухсот страниц машинописи)

· Червлённая молодёжь

· — … — — … — — … —

· Дурак и другие (пьеса)

Ещё не заглядывая в текст, одни эти заглавия могли повергнуть в шок не только читателей, но и видавших виды и привычных ко всему литконсультантов. И хорошо, что по жизни они никуда и никогда не заглядывали. Но весь фокус: не только заглавия, но и сами тексты были — странные. При всей ненависти к Системе, в которой в ответ на рассылаемые произведения ему высылались вежливо-бесчувственные штампы под копирку: "ваше произведение не заинтересовало редакцию", одна из них выделялсь своей афористичностью: "Ваш рассказ — … — — … — "

— … — — … — — … —

Странная штука — эта наша с тобой жизнь, уважаемая читательница!

Почему люди незаслуженно страдают? — пишет Дени Дидро своей подруге Софи триста лет тому назад. — Вот один из тех вопросов, на который по сию пору не дано ответа.

Странная вещь — жизнь,

странная вещь — человек,

странная вещь — любовь.

Вот и триста лет промелькнули как ракета. А слова Дени Дидро как будто вчера вечером написаны… Большинство этих рецензентов и литконсультантов лежат в земле сырой уже и никто из них в своих черепах даже и мысли не имеет, что одна из бесчисленных их отписок, на который они в издательской спешке и редакционной суете оставляли свой автограф посреди листа формата А4, до сих пор хранится у меня в папочке с названием: "Переписка с разноредакциями" … Считая эту бумажку в лучшем случае достойной туалетного мгновенного употребления ожидает 50-летнее хранение. Уже самих журналов — половины нету, а те что остались — смердят и гниют как пеньки на пепелище …

Что это было? Творчество сумасшедшего? Полу-сумасшедшего? И творчество ли вообще …

То, что случилось с ним в столице, не укладывалось ни в один из этих замыслов. Конечно. Ему откажут, конечно, он останется один …

Ну почему обязательно один?

Потому что в душе он — монах …

Смутный образ главного героя новой повести забрезжил в его воображении …

А как он обзовёт своё новое произведение?

И совсем неожиданно всплыло:

ЧЕРТАНГЕЛ

В самом деле но здесь… если существовали в советских святцах имена — Декабрин и Октябрина, Трактор и Тракторина, Монолит, Коммунар и Владлена, Юманита, Краснослав и Красарма и даже — Даздраперма (Да здравствует Первое мая) — так почему бы не быть и Чертангелу?

Чертангел Петрович Иванов! — звучит… Чертангел Петрович Иванов, потомственный член рабоче-крестьянского происхождения! Звучит на века! У Советской власти сила велика!

Существо, в котором непонятным и неведомым образом объединяются как свойства черта, так черты ангела … Оно, это существо, могло быть как шахматная доска, где чередуется черное с белым, так и просто серым пеплом от недокуренной батиной сигареты…

Дикое произведение, за которое надо надавать по жопе, — не иначе!

Х Х Х

Через три дня Вера получила его первое любезное письмо, и по телефону она сообщила, что его содержание ей понравилось. И странное дело — он обрадовался. Назад домой с переговорного пункта он не шёл, а летел будто на крыльях… Дома сразу же сел и написал второе письмо:

«26 августа, поздним вечером.

Эти сроки я написал две недели назад. Ещё не зная, что будут у нас с тобой две встречи, но и сейчас, перечитывал их., я могу расписаться иод каждым словом, под каждой запятой, расписаться своей кровью, я не отправил их, потому что поехал сам, поехал по велению своего сердца… Если ты хоть раз в жизни любила, ты поймешь меня, поверишь, простишь и не осудишь. Любовь моя становится глубже и сильней…

Два часа назад зашла ко мне мама.

— Я соскучилась по тебе…

Меня не было всего пять дней, меньше недели, я неудачно высморкался. Потекла кровь из левой ноздри. Лопнул, наверное, сосудик, артерия маленькая, л лежу на кровати, задрав подбородок,

— Я соскучилась по тебе, — говорит…

— Мама, мамулечка, надо же привыкать к мысли, что я — уже — отрезанный ломоть…

— Почему?

— Потому что у меня такая судьба.

— Откуда ты знаешь, что какая у тебя судьба? Может, твоя судьба жить в Усть-Х*?

… Мне многого не понять. Впрочем, я и не стремлюсь к этому. Всю сознательную жизнь мечтал о больших свершениях, о великих делах, мечтал положить свою жизнь на алтарь отечества, — но вот как получается в действительности! — принес свою жизнь к твоим ногам, да, бери: "Возьми ее! Что мне жизнь без тебя? "— и я загадал. Помнишь, как у Высоцкого:

… И я загадал: выйти живым из боя!…

От небосклона под частым дождем "Падают звезды.

И я помню первый день, когда наши руки объяснились скорее, чем наши глаза и губы, быстрее, чем словами, когда моя рука моментально сообщила твоей то, что налилось мыслью и выразилось еловом гораздо позднее — после бессонных ночей, горьких и радостных раздумий, встреч и расставаний, — задолго до всего этого нашим рукам уже стало ясно: — Я — твори раб, ты — моя повелительница!

… мы вышли под руку с ВДНХа. Первый раз в своей жизни я держал женщину \ (любимую) под руку. Уже одно это сделало бы меня счастливым на всю жизнь. — Мне так мало надо: Мысли путались, я не знал, что мне делать: плакать, или смеяться от счастья, плакать потому, что я не знал этого-раньше или смеяться, потому что вот наконец, — я узнал, что такое счастье, мысли путались.

— Я почти рад, — сказал я.

— Возмутительно!

— Я почти счастлив…

— Почему почти?

— Ну хорошо: я — счастлив!

В сиреневом, нет скорее лиловом небе вверху над нами — сначала шариками, а потом букетами из сотен разноцветных звездочек расцветали залпы фейерверка. Москва салютовала нам. Золотистые, оранжевые, красные, белые… Я задрал голову, опираясь на верную руку человека, которого знал вместе всего второй день в жизни, но которому уже верил даже больше, чем самому себе.

Не попадая в такт твоим шагам, спотыкался — всё как-то не хотелось расставаться с этим восхитительный звездным водопадом. В один какой-то миг вдохнув синего, кислого, наполнению отработанными пороховыми газами воздуха, я загадал: пусть будет что будет.

Если возьмешь меня замуж — значит, пойду на взлёт. Дер аспера ад астр или чрез тернии к звездам. Не возьмёшь — значит, не нужен я своей Родине, она меня не любит.

И я тогда отправлюсь, куда глаза глядят. Хоть эмигрирую заграницу. Изгнание, мастерство, молчание… Вот так я загадал, не понимая того, что уже ранен насквозь, глубоко и в самое сердце, и, может быть, смертельно болен…

Солнышко, милое солнышко! Уже 12 часов ночи. Глаза слипаются, будто ресницы намазаны клеем. Голова уже ничерта не соображает. И если я написал глупость, поторопился, — извини. Извини и исправь! Ты вольна распоряжаться всем: и моими словами, и моей судьбой, и моей жизнью. И люблю тебя!

Целую крепко-накрепко

Навсегда твой П*”

Над письмами он работал, как над рукописями: даже если ничего не получится со свадьбой, он был уверен, что они не пропадут, а войдут в какое-нибудь другое его произведение. Так жизнь у него с мальчишеских лет перепутывалась с воображением...

Х Х Х

Действительно в большинстве замыслов Человеческой Трагикомедии материала практически не было, а были одни голые, и потому очень неприятные мысли, а иногда — и одна-единственная всего лишь строчка в несколько предложений без продолжения, но мысль для него эта была ОСОБОГО РОДА.

Какая же именно?

Для постороннего человека Человеческая Трагикомедия была вне всякого сомнения — пуста; а мысли совершенно ничего не значили: а для меня, если я записал — она значила очень много… Почему? Потому что для меня за словами возникало некое непонятное, невыразимое, но реально чувствуемое некое ощущение … Иногда не ощущение, а настроение …

Он сидел за пишущей машинкой, и уныло перепечатывал с вузовского учебника:

Ленин поражал своей скромностью и необыкновенной простотой. Ни одеждой, ни манерой держаться, ни речью — ничем внешне показным он не любил обращать на себя внимание. Рабочие и крестьяне говорили о нём: "Этот — наш!"

Тьфу, какую херню я пишу! А надо писать — надо готовить класс к выпускным экзаменам. В этом году у него был выпускной класс, им всем предстояло написать выпускные сочинения. И он, прекрасно понимая, что ни один из учеников не осилит самостоятельно — большинство было способно только переписать слово в слово текст учебника… А некоторые при этом наделать ещё кучу ошибок…

При этом темы привозили из гороно в запечатанных конвертах, и надо было делать заготовки ко всем темам… Он, конечно, понимал, что …

От скуки он задумался каким на самом деле был Ленин. Если он был живым человеком, а не воплощением Бога на земле, то — ясно что у него были недостатки, ясно что были и другие описания его поведения и т.п.

Сочинение на тему: "Ленин — Человек с большой буквы"

А может быть он и стал человеком с Большой Буквы, потому что нас всех остальных Центральная Нервная Система сделала — с маленькой?

Ещё одна тема — про Базарова…

УРСУ.

3. Дуэль

4. Едет к Одинцовой.

Признание в любви.

Х Х Х

Темное небо неожиданно прорезала молния с красноватым оттенком. Темнота наступившая после вспышки показалась ещё гуще и чернее, чем была до этого, со стороны соседского балкона раздались какие-то стуки и грюки…

— Шарра-рах! — с каким-то зловещим шипением пророкотал гром; видно он простудился, бедняжка. И никак не мог откашляться.

"А я же не закрыл дверь лоджии!" — в моём воображение сразу возник ла картина, повергшая в сущий ужас: порыв ветер срывает её с петель и перебрасывает через перила лоджии вниз. Через оставшуюся от неё прямоугольную дыру залетает загогулиной напористый сквозняк вместе с водой, брызгами, вода струями хлещет по полу… Я подхватился и без тапочек босыми ногами кинулся через прихожую в большую комнату, где вновь ударила молния, и за дверью на лоджии я чрезвычайно отчётливо увидел-какую-то тёмную фигуру. Лица я не различал, но почему-то отчётливо показалось, что это-женщина, а не мужчина … Откуда ещё это взялось?

Я по инерции продолжал двигаться и остановился уже у двери лоджии, которая — слава Богу! — не была сорвана; она была крепко закрыта. Но к её стеклу прилепилось лицо. Лик Чёрной Женщины

И в подступающей к горлу панике я выкрикнул:

— Ты кто? — мой ужас настолько усилился, что я стал задыхаться, пытаясь унять сердцебиение …

Её губы задвигались, и ничего не услышав, — всё же по губам я понял, что она произнесла: "Прочти, может пригодится!"

— Ты что дура?! — закричал я и попятился. Мне стало по-настоящему страшно, как бывает страшно только и только лишь в кошмарном сне. Я не помню каким образом я снова очутился в своей комнате.

и— понял, что это, действительно, был сон, а я лежу у себя в постели и в наступающих предрассветных сумерках вижу предметы своей комнаты-тёмно-оранжевый абажур, два флакона стоящего …. Но за окном, действительно, шёл проливной дождь; его пелена занавешивала горизонт, а капли дробно барабанили по подоконнику…

Ни за какие коврижки я не пошел бы в тот момент снова в большую комнату. Я знал, что дверь из моей комнаты на лоджию крепко забита и был уверен, что Чёрная Женщина не сможет проникнуть ко мне в комнату. Холодея, я забрался под одеяло с головой и зуб мой не попадал на зуб от странной дрожи. Никакого желания разговаривать с этим неприятным призраком у меня не было. Да и не о чём было разговаривать. Одновременно я очень тщательно вслушивался в окружающие звуки. Я храбрился, но в действительности, я очень боялся в этих предрассветных сумерках увидеть её снова, и основой этой боязни было то, что батя и мать, спавшие в большой комнате могли проснуться и увидеть эту Чёрную Женщину.

Или не увидеть?

Последний вариант почему-то пугал меня больше всего. Если я вижу Чёрную, а они не видят-то это явно начало очень мощного психиатрического заболевания … А оно именно в данный момент, когда мне предстояло решать вопросы, связанные с возможным переездом в Москву-ох, как бы это не хотелось..

Страх, что всё откроется, был еще больше, чем страх перед Чёрной Женщиной, и он парализовал дрожь, и он неожиданно для себя успокоился. Он понял, что он будет смотреть на Чёрную и будет не мигая взглядом врать, что он ничего не видит…

Н-да, всё это очень тяжело! За окном тем временем всё бушевала непогода: под напором дождевых струй стёкла издавали странные звуки, как будто кто-то скрёбся по ним…

Х Х Х

На письменном столе его накапливался ворох бумажек … Он вспомнил про обещание писать письма каждый день.

— Я люблю читать письма, — многозначительно, как ему показалась, призналась Вера.

— Я буду писать их тебе каждый день. — пообещал он. — Каждый день по письму.

Но для писем он уже знал это— нужно было особое настроение! Каждый день по письму не получилось.

Он посмотрел свои замыслы, выписанные на отдельный лист фломастерами, первыми из которых в духе зари перестройки шел замысел:

1. Обреченные на несчастье — и вдруг этот замысле как-то сам перевернулся и встал на колени — Обручённые на несчастье прочитал он буквы выложенные красной зернистой икрой на фоне черной зернистой икры. Он сфокусировал своё зрение и всё вернулось на свои места. Красным фломастером на самом деле было написано: Обречённые на несчастье.

Таковыми Обреченными на несчастье, по его мнению, были все перестройщики; интуиция подсказывала ему, что ни хрена у них не получится. А вся перестройка-это не более чем Великая Октябрьская социалистическая провокация.

Попахивало чем-то специфическим: шаги в бессмертие! Шаги это что? Это потусторонняя жизнь, что ли?

Х Х Х

И ТОГДА ОН НАПИСАЛ ЕЙ СТРАШНОЕ ПИСЬМО.

Он положил перед собой лист чистой, но слегка проржавевшей бумаги и начал писать письмо Вере.

4.09.87

Любимая!

Исповедь. В давние времена был может быть плохой, а может и хороший обычай исповедоваться, рассказывать священнику всю правду как она есть, что сделал в жизни самого плохого. Сейчас такого нет. И слава Богу! Но мне хочется, чтобы на мгновение ты стала моим духовником, а я исповедуюсь тебе, скажу тебе, то, что есть, и как оно есть, то, что в свое время, может, из трусости, а может из страха промолчал, л долго колебался'и сомневался, прежде чем написать тебе про ЭТО. Несколько раз начинал, и потом бросал. Но писать об другом, не рассказав тебе об этом, тоже не хо-телось. Слишком мало еще ниточек, которые бы нас связывали, и я Ооюсь порвать их. л боюсь порвать их грубым движением, неосторожным глупым словам, я люблю тебя, вели я потеряю тебя — иногда мне кажется: переживу, но чаще всего — я не смогу жить без тебя. Иш понимаю, что это глупо, но ничего не могу поделать с собой, л не знаю самого себя. Разум говорит одно, чувства — другое.

И всё-таки я решился написать, потому что люблю, питому чго верю, потому что надеюсь, потому чго жду…

Итак

— Почему ты не женился? — упрямый вопрос ребром повис в воздухе.

Ботанический сад. Грядки Розарии, туча бабочек, пауза. Молчание. Как трудно ответить на этот вопрос, когда рядом милое, дорогое существо, когда запах твоих волос сводит с утла, когда язык во рту как дуоовыи, когда рядом с моими губами твой коротко остриженный затылок, и сколько воли надо иметь, чтобы не поцеловать.

Ботанический сад. Розарий.

… Нет такого дня, когда бы я не думал о тебе. Мучаясь, горько и болюче, волнуясь за исход ниших с тобой отношении; я понимаю тебя, но мне — всё равно! вопреки всем пониманиям — хочется, безумно хочется, чтобы мы с тобой поженились…

Итак, почему я до сих пор не женился…

— Почему ты не женился?

— Потому что мешала ты?,

— Как я могла мешать? я даже не знала о тебе?!

— Но всё равно, было что-то такое — даже на расстоянии… Может это предопределение… Всякий раз как я знакомился, что-то не складывалось… Духовное сродство, оно действует на огромных расстояниях…

— … — \ — … — \ — … — — … — — … — — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — — … — \ — … — \ — … — — … — — … — — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … —

— … — \ — … — \ — … — — … — — … — — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … —

— … — \ — … — \ — … — — … — — … — — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — — … — \ — … — \ — … — — … — — … — — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … —

— … — \ — … — \ — … — — … — — … — — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … —

— … — \ — … — \ — … — — … — — … — — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — — … — \ — … — \ — … — — … — — … — — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … —

— … — \ — … — \ — … — — … — — … — — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … —

И если прощай, то навсегда-прощай. Твой навсегда П*.

— … — — … — — … — \-\

Картина была настолько жалостная, что у него навернулась слеза. И не одна, а сразу несколько. Но он уже знал и был твёрдо уверен, что так оно и будет! Мимо него будут проходить чередой брачащиеся и их друзья и родственники, а он будет стоять и стоять, и час пойдет за часом. И закроется загс… И все будут смотреть разными, но одинаково оскорбительными взглядами на человека под часами с букетом в руках...

Он встал и стал расхаживать по комнате, стараясь успокоиться ...

Потом перечитал и удивился тому, что он написал. Но он написал правду. И сделал это своем голосом. И это принесло ему небольшое облегчение. Он почувствовал как приближается час выбора, момент истины — и он пробил!

— Ты не пошлёшь, это письмо, чудило — прохрипел хрипатый, — и не пошлёшь, потому что ты-слабак, ты-неврастеник и психопат… По тебе уже давно психушка плачет … Горькими слезами! Только подумай: какой великолепной жемчужиной Жёлтого дома ты станешь!

— Не дрейфь! Если она тебя любит, она тебя поймёт, — вмешался тихий и мелодичный голос. — тебе ведь не нужна её квартира, прописка в Москве, тебе нужно её чувство… И эти чувства ты должен проверить: существует оно на самом деле или нет … Чтобы потом горько не раскаиваться в содеянном ЗАГСе …

Какая-то вялость и апатия навалились на него… Он улёгся на спину и долго-долго — несколько часов подряд просто смотрел в потолок. Только через час он встал и бесчувственно заклеил письмо в конверт.

Х Х Х

Последние дни какое-то подспудное чувство, вполне возможно, именно интуиция упорно подсказывало ему, что ничего у него не получится, что дело закончится ничем-несмотря на то, что прямого отказа не было, что-то серьёзно помешает ему...

МОНАХ — что можно сделать из него?

Чтобы успокоиться, он стал работать над замыслом, который пришёл к нему после возвращения из Москвы.

Все эти три дня, пока шло письмо. Он успокоился. Он уже планировал своё дальнейшее будущее в Усть-Х*: мысль о Южном берег К*, подаренная ему Потапычем, глубоко засела в его мозгу. Он планировал найти своих однокурсниц Галю и Валю, которые жили в Я*. Он знал, что прописаться туда невозможно, но, если нельзя, но очень хочется, то наверное что-то сделать можно. Эту зиму он будет изучать географию всероссийского курорта … По книгам и картам, разумеется…

Поскольку он был уверен, что ничего не получится, то своей задачей мыслилось перелить то, чему свидетель был в столице в некую повесть: таким образом Фотинья превратилась в Анжелику, а он сам некоего сумрачного героя — Монаха. Молодого человека, ещё совсем не монаха, его дядя Мухтар привозит в Москву. Где он совершенно случайно знакомится с Верой. … Имя главной героини он решил оставить навсегда.

… Отказавшись от свадьбы=женитьбы по непонятным причинам (поставленный в необходимость выбирать между двумя Верами — я выбрал православную!) Монах продолжает любить и наезжать в столицу, наблюдая с кровоточащим сердцем за дальнейшим развитием жизни свое любимой Веры

Вера и Анжелика обсуждают странности поведения Монаха…

… и когда он писал письма, то вдруг стал ощущать, что то что он приписывал своему герою в какой-то момент стали переполнять и его самого. Любовь? Но это была совершенно не такая любовь, о которой он читал во многочисленных литературных произведениях и иногда смотрел по чёрно-белому телевизору…

Х Х Х

Прождав искомые три дня, без особого трепета он пошёл на центральный переговорный пункт. Сразу же по голосу, по его тону он понял, что Вера получила его страшное письмо.

Из трубки он услышал практически то, к чему он уже давным давно подготавливал себя как в Москве, так и дома:

— Ты прочитала моё письмо?*

— Что? — не расслышала она издалека.

— — Ты получила моё письмо?* — закричал он в трубку

— Да

— Ну и как?

— Ну что я тебе сказать могу? Если ты так на самом деле думаешь, то тебе лучше не жениться.

— Понятно, — тоном обреченного на казнь сказал он…

Сердце предательски заныло. Была без радости любовь, разлука будет без печали. Наверное, надо было что-то сказать, но не было заранее заготовленных ни мыслей, ни слов — к последнему разговору он не готовился.

Но тут Вера как всегда пришла ему на помощь, и он услышал от неё ледяное:

— До свиданья!

И хотя он был готов к окончанию поцелуйчиков, но всё равно на душе стало печально и грустно. Всё вокруг как-то съёжилось и потемнело. Он отнял телефонную трубку от уха и посмотрел на неё неутомимо пищащую …

Х Х Х

В голове привычно мелькнула сцена:

« — На пять секунд всего, — выдохнул он. — На пять секунд и пару слов! — сердце замерло.

— Не трожьте меня, Петя — услышал он. Голос Своей героини — У меня операция. У меня — швы…

И бросила трубку, а его в ответ— противно запищала в ухе: пи-пи-пи… "Как ты скажешь так и будет" — пробормотал он и нежно и благоговейно поцеловал телефонную трубку. — "Так и будет навсегда, да!"…

Х Х Х

Сцена пропала из воображения. Он продолжал сжимать телефонную трубку, которая уже перестала пищать — Эту трубку брали столько рук, столько грязных ушей прошли сквозь неё — и ему сразу после этой мысли расхотелось целовать эту телефонную трубку. Тем более нежно или благоговейно. Хотя это был бы очень красивый жест на прощание с его стороны… очень поэтичный и романтичный!

Но он вместо этого её просто повесил на рычаг. С некоторой неожиданно возникшей злостью.

Давайте, уважаемая читательница, оставим кину и любовным романам — где сказочно хороши будут эти эффектные сцены, а в нашей грё… гря… грешной жизни они как правило неуместны и никаким боком в неё не желают вписываться— в неё…

— Ещё заразу от этой трубки подхватишь …

Нет, говаривал великии ленин, — но мы пойдём другим путём …

Но как всё быстро и неожиданно закончилось!

Просто чудеса!