ТАСС уполномочено заявить: высокие договаривающиеся стороны поехали по магазинам ... Глава Шестая.

ТАСС уполномочено заявить:

высокие договаривающиеся стороны поехали по магазинам ...

Глава Шестая.

Он призадумался. Как и подавляющему большинству мужиков от мала до велика хождение по магазинам было абсолютно неприемлемо, скучно, неинтересно и вообще — муторно; в глубине души он ненавидел этот процесс и никогда не ходил никуда: если что и надо было, то покупал и носил первое попавшееся под руку ...

«Что значит поехали по магазинам?» — хотел он спросить у Веры.

“А ведь тебе как будущем великому писателю это может пригодиться” — у него в мозгах щелкнул невидимый выключатель и включился вдруг тихий внутренний голос; некое сияние замерцало в тени деревьев, свет, как уже несколько раз бывало, поплыл разноцветными точками и спиралевидными кругами. “Ты должен разбираться в Дамском Счастье не хуже, а где-то может быть даже лучше своих героинь… “

Ему стало интересно. Может быть сама судьба здесь как бы посылает ему навстречу… Она думает о нём. Она о нём заботится.

Между тем Вера повернулась к нему спиной и, ничего не сказав по поводу своего поворота, спокойно пошла обратно, не спеша удаляясь от него по аллее, ведущей через заповедник-дубраву. В этот момент она даже ни разу не оглянулась, зараза, — идёт ли он за ней или нет. И если бы он не пошёл за ней, то вне всякого сомнения, она поехала бы по магазинам без него — одна.

—… — —… — —… —

Тем более ТАСС уполномочен заявить… То есть не сам ТАСС у Императорских Ворот это брякнул, а некая вышняя даже над ним, над ТАССом сила, таинственная и непонятная, повелевающая ТАССом, но которая была сильнее нас настолько, что мы не только не могли, но и — сами не хотели ей активно сопротивляться ...

Ну вот, кажись, я отыскал в Лабиринте его мемуаров этот решающий, этот в полной мере переломный моментик… Но всё равно, — пусть будет так: перелом был, но он виден сейчас, снаружи, а у него в тот исторический момент не было ощущения перелома… Не было колебаний, сомнений — это так нормально: ведь всё тогда можно было поменять в мгновение ока. Например, расстаться. Или просто остаться в тени одному… И пусть каждый умирает в одиночку.

“Нет, я хочу жить!”

Вместо этого он кинулся за своей новой знакомой, ускорив и удлинив каждый шаг. “И куда мы поедем?” — намеревался узнать он, но когда догнал тоненькую фигурку Девушки в Белом в чёрный горошек, вдруг почему-то застеснялся и промолчал. Вопрос показался ему бессмысленным. В одно мгновение стало понятно, что даже если он узнает адрес, то спорить не будет — ему было всё равно куда ехать… Первый раз в жизни он шёл так долго с молодой девушкой наедине, выдерживая постоянное расстояние между ними примерно в полметра — не ближе… похоже, время было не властно в это время ...

Они прошли пешеходной прогулкой — шли долго и много сквозь типичные ландшафты европейской части СССР, Сибири, Дальнего Востока, Средней Азии, Алтая, Кавказа и Карпат (об этом спустя десятилетия он прочитает в Путеводителе), но ничего не знали об этом: ну деревья, иногда кудрявые, иногда не очень, кустарники иногда густые заросли, а иногда какие прореженные словно посаженные квадратно-гнездовым методом, ...

Они шли и шли практически молча, под птичий щебет совершенно одни, даже не глядя друг на друга. Она рассматривала ландшафты слева, он держал под наблюдением пейзажи справа, и обоим наверное было ясно, что у них ничего не получится. Глаза не глядели в глаза. Он сказал всё в начале прогулки, а Вере судя по её совершенно непонятному, но многозначительному ответу вообще нечего было сказать; и только иногда обменивались ничего не значащими фразами.

Это была в полной мере изумительная прогулка — какая-то сумасшедшая — в молчании и двойном одиночестве. С одной стороны, чужие абсолютно незнакомые друг другу люди, но самое удивительное — упорно шли вместе пока не не добрались до предусмотрительно сделанной хулиганьем дыры в заборе, отделявшем ВДНХа от Ботанического Сада — с другой стороны. В тот момент, остановившись у пролома, они и не подозревали, что совершили символическое путешествие через всю Великую Империю ХХ века, через её географические ландшафты —… — и тут они одновременно почувствовали, как гудят у них ноги, — хотя они были молоды, они устали ...

Но молодой организм восстанавливает силы быстро: совсем немного отдохнув на тёмно-зелёной деревянной скамейке, побрели дальше. Здесь было повеселей, чем в Ботаническом Саду — особенно эти павильоны, — такие разные и такие одинаковые! У этих в полной мере странных сооружений были не двери, а целые ворота, рассчитанные не на людей нормального роста, а по меньшей мере сказочных великанов, ну а надписи на зданиях с колоннами на верхушке ступенек — это особый разговор.

—… — —… — —… —

Так получилось, что достижения народного хозяйства Великой Империи ХХ века не интересовали ни его, ни Веру, поэтому они достаточно быстро и благополучно пересекли насквозь все отрасли и братские республики одной шестой части планеты Земля и, в конце концов, добрались — до круглого и приземистого строения без окон с одной-единственной всего лишь буквой “М”на верху, весьма близко напоминавшего издали вход в муравейник, и поехали под землёй на другой конец столицы южной.

Под визг, грохот, скрежет, металлический голос диктора в подземном средстве транспортного сообщения он вдруг понял, что в некоторые моменты жизни молчание — важнее слов. Что-то произошло там — на небесах? — во время этой длительной пешеходной прогулки… Но что именно было пока абсолютно неясно.

УНИВЕРМАГ “ВАРШАВСКИЙ ДОГОВОР”

Брежневскую эпоху — застольную и застойную — объясняли, наверное, уже десятки тысяч раз — пора и нам внести свою лепту в это благословленное дело: переписывание истории набело. Каждая эпоха холодна, но каждая эпоха холодна по-своему. Так вот, магазины столицы в то время представляли особенное зрелище, весьма специфическое и уникальное в мировой истории рабовладения. Из года в год, из десятилетия в десятилетие они не торговали, они просто функционировали по типу “дефицит выбрасывали”.

Никогда уже не забуду чарующие и незабываемые картины этих бесчисленных и бесконечных очередей моего народа, выходивших из дверей магазина, заворачивавших за его угол и огибавших здание предприятия торговали, теряясь во дворе, в подворотне ...

Н-да, жильцам вот этого столичного дома не нужно было далеко ходить, чтобы стать в очередь: выйдя из своего подъезда они автоматически оказывались пристроенными в погоню за дефицитом… Именно поэтому все советские люди как незабвенные три сестры тогда и рвались, наверное, в столицы: южную и северную ...

Но ведь была ещё Одесса!

В торговых залах… у входа в Варшавский Договор стояли не только женщины, но и отдельные мужчины, готовые предложить тот же самый дефицит вчерашнего дня, которого уже не было в магазинах — но уже как минимум в два раза дороже.

Был ещё один тип очереди: он назывался — давка ...

Магазин по прозвищу Варшавский Договор — это был трёхэтажный магазин, в котором выбрасывали импортные товары из братской социалистической страны или из нескольких сразу. Очереди за дефицитом были такие, что если бы они стали в конец людской цепочки, то даже к закрытию магазина они не попали в отдел. Кроме того наблюдался круговорот одних и тех же лиц: фарцовщицы занимали очередь друг для друга ...

—… — —… — —… —

И когда они поднялись из подземелья, то движение по трём этажам и десятку отделов универмага ему было в новинку: он попытался запоминать отделы и что в них находилось… И мысль его закрутилась вокруг тайн женской души, которая находит странное для него удовольствие в этом движении по платьям, юбкам, плащикам, женскому белью, сапогам и туфлями и Бог знает чему только, —… — в которую он принципиально не входил, оставался в стороне, а новая знакомая возвращалась к нему, и они продолжали неторопливое пешеходное передвижение… Ничего не запоминалось, и он пожалел, что не захватил с собой записной книжки с карандашом; да кто знал, чем закончится встреча в Ботаническом Саду?! Он и подмать не мог — что — МАГАЗИНАМИ?!

Но пока Вера перебирала тряпки на верхних полках и сортировала плечики с блузками, висевшие на нижних спецстойках — по её же выражению “утильсырьё”, — он стал от нечего делать — рассматривать посетительниц.

Про себя он отметил, что андроповцы были правы: несмотря на то, что день был рабочий и в разгаре страда деревенская — по магазинам слонялось достаточно большое количество народу. Отпускники?… Ясно, что все они составляли вполне приличную питательную мелкобуржуазную среду, в которой шли свои процессы перераспределения и концентрации денежных средств, — сделал он такой решающий вывод.

Одна из женщин из этой алчной толпы остановилась напротив него и внимательно смотрела на него, даже не смотрела — а пялилась на него без стыда и совести. Заметив этот неприятный прямой взгляд — как будто она гипнотизировала его, — он смущённо потупил глаза, но перед этим успел заметить, что она была в очень тёмном платье и чёрных лаковых туфлях на низком каблуке; уже этим одним нарядом она как-то выделялась из пёстрой по-летнему толпы. Он может быть и не обратил на чёрные колготки внимания, если бы не этот весьма контрастирующий с достаточно жаркими августовскими днями чёрный цвет… И это бледное, словно гипсовое, лицо ...

“Наверное. У неё какое-то несчастье в семье!” — подумал он о её наряде — “И она носит большой траур”.

— Пошли наверх… — услышал он голос Веры и стал подниматься за ней по ступенькам. Там через перила он обернулся и глянул вниз — Женщина в Чёрном неотступно шла за ними. Сверху она ещё больше походила на монахиню. Какое-то горе приподняло её плечи, и она закрывалась ими как боксёр от ударов судьбы.

Спустившись вниз после всех трех этажей универмага впервые в жизни прозвучало очередное информационное сообщение ТАСС, —… —

— Ну что я тебе скажу: ничего нет — одно барахло!

Даже ему совершенно ничего не понимавшему в красоте вещей, которая спасала если не мир, то весь советский народ, то есть в товарах народного потребления, — было ясно видно, что ассортимент ширпотреба был действительно крайне беден, однообразен. Впрочем, не всё было так уж плохо! Когда они спускались по лестнице на последней ступеньке к ним резко приблизилась хорошо упитанная, но изящно одетая женщина с небольшой, но красивой сумочкой в руках. Подойдя почти вплотную и наклонившись, как партизанка-подпольщица она тихо, но внятно пробормотала волшебное слово:

— Мохеровая ...

Они остановились.

… — Девушка, есть очаровательная кофточка прямо на вас… Мохеровая ...

Элегантное импортное платье искусно скрывало её полноту.

— В какую цену? — заинтересовалась его спутница.

Женщина ничтоже сумняшеся назвала трёхмесячный оклад рядового советского работника, а для уборщицы, наверное, и полугодовой

Вера скорчила гримасу:

— Извините, но за такую цену — носите сами, пожалуйста.

Вера много не говорила, но выражалась всегда энергично, показывая недюжинный холерический темперамент. Именно в этот день он стал немножко понимать её характер; и чем больше он понимал, тем больше находил в этом характере особую только одному ему понятную прелесть ...

— Я уступлю, девушка… — вдогонку — Я вам уступлю ...

У Веры не дрогнул ни один мускул на её серьёзном и деловитом лице, она не обернулась. Ему стало немножко жалко — “Да ладно, давай купим”, — пробормотал он ей, наклонившись к её уху, совершенно забыв, что деньги у него находятся в укромном месте, и даже при всём благородстве жеста он не сможет обеспечить моментальную выдачу водяных знаков прямо на лестнице — нет, не сможет. Вера посмотрела на него таким резким взглядом, что он осёкся и больше не выступал с предложением потратить деньги.

Х* Х* Х*

Из Неотправленных Писем Провинциала: «О ЧЁМ ПИСАТЬ? Копия Старшему Брату.

(Или немного политики в современной ситуации)

О том, что коллективный подряд везде на бумаге, о том что хозрасчёт в бездействии, о том что вместо ускорения происходит замедление, о том что в перестройку люди не верят, о том, что рабочий класс оказывает сопротивление перестроечным процессам…

Показывать как при ближайшем рассмотрении лопаются мыльные пузыри демагогии, лжи, обмана, разоблачать на каждом шагу неуклюжие манёвры партийных ослов и идеологических спекулянтов, как кооперативное движение проваливается с треском, о том что индивидуальная трудовая деятельность обречена на провал, то что демократизация означает на деле ли — широкомасштабную провокацию, очередной бессмысленный эксперимент ...

Очевидно, что период колебаний или сомнений не может быть слишком долгим; необходимо рано или поздно сделать выбор: либо «за» перестройку, либо — «против». Ибо отсутствие выбора грозит распадом моей личности.

Точно так же очевидно, что нельзя поддерживать то дело, которое заведомо обречено на провал. Грядёт развал экономики, но только такой ценой партия может удержать своё главенствующее положения в народе.

Я верю в личную искренность Горбачёва, мне симпатична его фигура как человека, но я не верю в экономическую результативность его деятельности. Все его усилия направлены на то, чтобы сохранить господствующее положение привилегированного слоя бездельников, тунеядцев и авантюристов, именуемой партией.

В 1985-м, 1986-м, и отчасти начале 1987 годах многое было ещё неясно, и выбрать не представлялось возможным, и только сейчас ход жизни приводит меня в ряды сторонников реакционеров, ряды противников перестройки.

Разоблачение перестройки как мелкобуржуазного процесса не как самоцель, а как основание для социально=экономического углубления социально=экономических процессов

На обороте: Начальнику 138-го отделения ...

Х* Х* Х*

УНИВЕРМАГ “ДЕРЕВЕНСКИЙ”

И они поехали в следующий магазин, универмаг — “Деревенский”. Здесь они стали смотреть тюлевые занавески и шторы.

— А что значит — уступлю? — впервые в своей жизни задал он своей новой знакомой “гвупый вопрос”. Обычно он фильтровал базар и не задавал девушкам своих коронных вопросов, но здесь в данной ситуации после откровений Ботанического Сада, ему терять уже было нечего.

Вера не ответила. Может не услышала.

— Придурок! — ответил ему вместо девушки его внутренний Хрип. — “Уступлю” — это значит пойду навстречу ...

— На какую встречу?.. Навстречу светлому коммунистическому будущему нашей страны?

В этот день он мог убедиться своими глазами что пресловутая “продажа с рук” была в столице южной, извините за неуклюжий каламбур, поставлена “на широкую ногу”. Особенно в универмаге “Деревенский”, где народу было ощутимо побольше — сказывалось присутствие рядом трех вокзалов сразу.

Но уже здесь его начала пробирать зевота — день показался удивительно длинным. Прикрывая рот ладошкой от очередной порции зевоты, он вдруг заметил ту же самую пожилую женщину в черном платье.

У него была плохая память на лица. И он подумал, что это, наверное, всё-таки совершенно другая женщина. Мало ли в столице женщин в чёрном?! Много ли в первопрестольной горя и несчастий?!

Неприятно было другое: и эта новая женщина в чёрном приблизилась к нему вплотную и почти в упор стала всматриваться ему в глаза как та другая, первая; его не покидало ощущение, что она хочет ему что-то сказать, предупредить о чём-то, но он очень невнимательно отнёсся к этому… Более того — он не хотел слышать, что она ему скажет; она ему не понравилась с первого взгляда — чёрный цвет всегда вызывал в нём содрогание и неприятие… «Тётка, наверное, больна малокровием, — подумал он. — Точнее бледнокровием… Больной человек!»

Жизнь продолжалась по своей незыблемой и неизбывной синусоиде: но в молодости ямы и падения еще не ощущались как ямы, а взлёты —… А взлёты не сопровождались чувством умиротворения?

Единственное — что они не посетили в тот день, — так это были строительные материалы и продукты.

Впервые в своей тридцатилетней жизни он держал в руках женскую сумочку, чужую… Наверное, в ней были деньги. Что там могло быть ещё он и не задумывался. И не ощущал никаких эмоций ни радостных, ни горестных по этому поводу… Бывают такие сны, когда просыпаешься в слезах счастья, бывают такие кошмары, когда от страха сердце готово выпрыгнуть из грудной клетки, а бывают сны такие — равнодушные… сейчас с ним длился точно такой же индифферентный сон.

Но именно здесь в привокзальном универмаге трёх вокзалов страны к нему впервые пришла мысль, что события в столице южной, участником которых он стал, развиваются — как-то неправильно. В чём их неправильность, он не мог сообразить, но было стойкое смутное ощущение, что жизнь его направляется не совсем туда, куда надо… Но поскольку надежда умирает последней, то и ему абсолютно всерьёз казалось, что вот ещё немножок и абсолютно всё вернётся на круги своя.

— Ничего страшного нет, какая разница, как она воспримет твоё информационное сообщение — успокоил его Тихий внутренний голос. — ничего страшного не будет. Ты в любой момент можешь… Можешь купить билет домой.

— Слушай, а за нами гоняется какая-то баба, — с легкой улыбкой на губах поделился он своим открытием с Верой, когда она в очередной раз вышла из-за загородки с женскими тряпками всех цветов радуги.

— Кто? — Вера вздрогнула и импульсивно оглянулась, внимательно проведя глазами по веренице покупательниц. Он хотел в этой разноцветной толпе показать пальцем женщину в чёрном, но к его удивлению, сколько не искал её глазами, не нашёл — не нашёл даже похожей черноты, хотя совсем недавно Чёрная была совсем рядом — её уже не было, словно она сквозь бетонный пол провалилась.

— Хм, — хмыкнул он растерянно и пожал плечами. — кажется, она куда-то уже пропала!? — он продолжал крутить головой на все 360 градусов, но бестолку: то ли видение, то ли привидение ...

Вера еще раз вслед за ним внимательно осмотрела торговый зал, и ничего не сказала, хотя он ожидал, что она брякнет про глюки.

— Следующий раз спроси, чего ей нужно? — через некторое время обронила она.

— Хорошо! Спрошу… — хотя разговор с Женщиной в Чёрном не входил в его планы до тех пор, пока он доподлинно не выяснит, на самом ли деле она существует или же это ему только кажется… Хотя сам образ — удлинённое гипсовой бледности лицо, длинные и прямые чёрточки-брови — показался ему достаточно поэтичным для вставки в какое-нибудь его произведение ...

Завершался второй день знакомства, на который он запланировал и осуществил прогулку с девушкой в Ботаническом Саду; наступало время, когда в ночной синеве начинают зажигаться один за одним небесные фонарики, в нарастающем полумраке над Большим Городом их становится всё больше и больше, а вслед за тем на улицах и проспектах в одно мгновение вспыхнули и засияли уличные звёзды, — в этот момент все магазины уже сливались для него на одно лицо.

Напряжённость и скованность во всём теле нарастала вместе с усталостью. И почему он пошёл по магазинам? Потерянное время… Тем более что за целый удивительно большой день не было совершено ни одной мало-мальской покупки. До сих пор для него любой поход в магазин завершался приобретением жизненно необходимых вещей; конечно, там тоже не всегда было то, что ему было нужно, но если было — он покупал, не обращая внимания ни на качество, ни даже на цену. В конце концов, какая разница в чем ходить, что носить: вельвет, кримплен или даже пропилен… Скороход или Саламандру… Поняв, что ничего нового его здесь уже не ждёт, он осведомился со вздохом:

— Ну что?! — пора идти в ЗАГС! — настойчиво и серьёзно.

Наверное, это следовало бы произнести шуткой, но иронический тон с новой знакомой не получался — ну и пусть что всего лишь второй день их знакомства. Но он был пессимист и спешил навстречу неизбежному расставанию; он его немножко провоцировал. И ему хотелось побыстрее разрубить этот гордиев узел.

— Ну что вы там врёте — всё врёте и врёте! А где же признание в любви? — спросит особенно любознательная читательница: —… А как же основной вопрос философии: а я тебе нравлюсь?

“Ведь мы знакомы так мало. Правда, ну правда же ...”

Вообще, хочу заметить вскользь: и знакомство и разговоры любого юноши и девушки подчинены непереступаным законам жанра жизни от роддома до кладбища. И он где-то понимал справедливость негодования Старшего Брата: у сексуальных игрищ есть свои правила и их надо соблюдать. Всё однотипно, всё одно и то же, но шаг вправо, шаг влево означает — конец света.

“Дни шли за днями, приближая неизбежный конец”. —… — Какая красивая и звучная историческая фраза! — восхитился он. — надо обязательно где-то употребить её. И он стал в уме перебирать свои замыслы — в каком из них она была бы уместнее всего.

Но это отвелкло его только ненадолго, и он вернулся к тому, что — что-то неправильное было во всём этом, во всех этих встречах с Верой — во всяком случае — недоложное быть в его личной жизни, распланированной «от и до», ничуть не хуже программы строительства коммунистического общества… НО оно было. Было=было и — прошло...

Х* Х* Х*

… Старший Брат был в хорошем настроении: он художественным свистом соловья напевал какую-то из песен Великого Ресторанного Певца про настоящую любовь: “Вот и свела нас с ума еда, вот и свела!”.

— Ну как, Ботаник, твои дела на любовном фронте? Надеюсь, ты уже сообщил ей, что ты окончательно потонул в её красивейших глазах, и только она одна может спасти тебя из омута всепоглощающей страсти?! — спросил у него Старший Брат.

— Нет, — ответил он горестно, — нет, я не потонул — я упал в её глазах… — со вздохом

— Ну да, эти глаза напротив, — прекратив свист, голосом Ободзинского саркастически пропел Старший Брат — Ах эти глаза напротив! Сентиментальность и грусть — море моей супротивности… Вот и свела нас беда, вот и свела! — и уже совершенно другим тоном: — ладно, не казни себя бледнолицый брат мой, она у тебя не первая, и я надеюсь — не последняя из столичек! Мы всё равно уделаем эту грёбанную столицу!!

“Правда, есть ещё Одесса,” — прохрипел ему на ухо внутренний голос.

Но в его деликатном положении почему-то действительно привычное и порядочное течение жизни нарушалось… Он не услышал “нет” в Ботаническом Саду, — должно же оно прозвучать хотя бы вечером! Итак:

— Ну что?! — пора идти в ЗАГС!

(Продолжение следует)