Глава 1

1

Подрагивая, пальцы быстро-быстро стучали по клавишам и бросали на экран черные буквы: «…и пусть он утонет, пусть утонет, захлебнется, забулькает, выкатит глаза под водой, рот нараспашку и пузыри, да, и пузыри!»

От нахлынувших чувств Гата зажмурилась, в глазах защипало и зажгло. Она выдохнула, моргнула несколько раз — и перечитала.

Рассказ, по ее мнению, выходил для детского излишне кровожадным и злым.

Она стерла последние строки, написала курсивом для заметки: «Володя остро пожелал Петухову… чего-то… после чего тот не придет в школу. Вслух Володя ничего не сказал». Потом убрала руки с клавиатуры и откинулась на податливую спинку кресла.

План рассказа она составила еще две недели назад, но он вышел поверхностный. По плану на этом этапе злоключений герой ее рассказа, мальчик Володя, должен был воображать жуткую месть обидчику-однокласснику, обладателю задиристой фамилии Петухов и такого же характера. За что Володя хочет мстить, она тогда не придумала, но вот настал момент...

Месть в большинстве случаев типична. Что воображает мстительное сознание? Как обидчик умирает, в муках или внезапно; как вселенская кара настигает его близких и они все начинают болеть; как он теряет имущество в пожаре или от разорения; как попадается стерва, соблазняет, использует, и лишь тогда он понимает, что любил все время другую, но никогда по-настоящему не ценил, но, может быть, если прямо сейчас он опомнится и позвонит…

Гата тряхнула головой. Про стервозную женщину в детскую месть не вписывалось.

Итак, что там с мальчиком Володей?

Он желает обидчику…

Сначала надо определиться с фактами, а не с желаниями. За что и как именно Петухов будет страдать, болеть, разоряться, умирать — главное, по какой причине он больше не будет приходить в школу?

Им всем по десять лет. Это возраст, когда все маленькое кажется большим, а мелкое — важным. Вернее, тогда все-все большое и важное. Значит, ей самой сейчас должно что-то казаться бытовым моментом, чтобы мальчик Володя загорелся ненавистью так, как она сама загорелась бы, узнав, например, про измену. И ведь узнала. И загорелась. И несколько месяцев желала ему разного. Чтобы утонул, желает до сих пор. Причем в машине чтобы утонул, вместе с Этой, когда они ехали бы к нему через мост.

Стоп. Не про то.

Это рассказ про детей и для детей. И в нем нет места Этой, машинам и мостам.

«Нужен конфликт, — подумала Гата. — Тот самый, в который возникает чувство, что твои интересы ущемляются».

Желая настроиться, она поискала взглядом вокруг стола, зацепилась за пустую корзину для бумаг. Кто сейчас, в век ноутбуков и планшетов, пользуется бумагой за столом, чтобы было что бросить в специальную корзину? Так, привычный предмет, который стоит и стоит, и никто его даже не догадывается выбросить.

В корзине к мятому полиэтилену присохли три пожухлых пакетика чая. Тоже бумага. Бумага и труха.

Гата вернулась к тексту, создала примечание и дописала мелким шрифтом «Петухов перевернул мусорную корзину, стоящую возле учительского стола, и нахлобучил ее на голову Володе. Корзина полна мелкого мусора». Но какой мусор бывает в учительской корзине? Чайный пакетик?

Было бы хорошо, чтобы этот пакетик повис веревочкой на ухе у Володи. Над «сережкой» все бы смеялись, это было бы обидно до слез. Такая обида будет логична, читатель поверит, даже самый пронзительный читатель — дети. А еще можно переименовать мальчика, пусть его зовут не Володя, а Сережа, тогда вообще отлично получается — дразнилка «сережка на Сережке».

Однако учителя не пьют чай в классах. И дразнилка получается какая-то дурацкая. Непременно найдется какой-нибудь взрослый читатель, который углядит в этом пошлость, потом ничего не докажешь…

Но полностью отказываться от идеи Гата не хотела: идея была яркая. Еда на голове — это люто болезненная тема. Только еда на теле вызовет меньшее оскорбление.

Она удалила примечание про корзину и написала новое: «В школьной столовой на Володю опрокинули тарелку с макаронами».

Тогда надо придумать, за что опрокинули. Тоже ведь должен был быть повод. Нет повода — нет ответной реакции. Значит, нет тарелки. А нет тарелки, нет сильной и злой обиды, и тогда нет воображаемой мести.

Елки-палки! Да чтоб им пусто было, этим школьникам!

Она мысленно плюнула и отстучала на клавиатуре: «Володя не дал дорогу по требованию наглого Петухова, тот отобрал тарелку у школьника за ближайшим столом и перевернул».

Да, школьная столовая — еще одна прекрасная находка!

Володю публично обидят, он будет стоять с едой на голове, окруженный хихикающими школьниками. Они еще обязательно должны его в этот момент фотографировать. Он будет унижен так, что чувства достигнут предела, выйдут из-под контроля и…

И что? Он бросится на обидчика, невзирая на то, что сам пострадает от крепких кулаков?

«Нет, — сказала себе Гата, — до помутнения нельзя доводить… Получается что? Володя как-то сам нарвался на тарелку от Петухова, тот унизил его макаронами на ушах. Драка мне не нужна. А нужно мне, чтобы Володя бессильно застыл, при этом чтобы он был ужасно зол. Как было бы проще, будь я на его месте! Мне бы прекрасно было понятно — я сама напросилась тем, что перегородила дорогу, значит, все дальнейшее происходит по моей вине. Это бы меня удержало, я не стала бы усугублять. Но ему десять лет! Неужели он может так детально анализировать свое поведение в момент острых чувств? Ему десять. Десять, а не тридцать. Он должен войти в злое “шобтысдох когда-нибудь”, но не больше. Никаких кулаков, никаких речей, никаких “тебе не жить вот прям щаз”. Все должно остаться в себе. Но что там «в себе» в эти мальчишеские десять лет?!»

Она подтянула к себе телефон, перевернула его и запустила диктофон. После чего откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза. Голос ее зазвучал тихо и медленно, когда она начала:

— Итак, меня зовут Володя, мне десять лет. Я учусь в школе. Мне не нравится туда ходить. Меня постоянно обижает Петухов, не пройти. Я пытаюсь ему не давать себя в обиду, но он сильнее и наглый. Иногда я мечтаю, что прихожу в школу, а Петухова нет за его партой. Мне говорят, что он…

«…пусть утонет», — подсказал упертый внутренний голос.

— …что он сломал ногу, и не может ходить.

«… и возить его будет она, поедет через мост, а потом — плюх!»

Гата открыла глаза и, протянув руку, отключила запись на диктофоне.

Есть вещи, которые сильны тем, что невероятно упрямы. Бороться с нахально лезущим в текст утоплением у нее не осталось терпения.

Нужно было двигаться дальше, иначе так и увязнешь в этой сцене с макаронами. А времени у нее оставалось немного.

2

Тяга к творческому самовыражению сама проросла в Гате, не выполешь как сорняк, не вытравишь химикатами социального здравомыслия и необходимости делать серьезные дела. Всегда как-то выкраивалось и время, и желание заняться чем-то, что оставляло Гату наедине с собой. Она и вязала что-то, и собирала какие-то журналы, и своими руками как-то начала мастерить большой дом для маминой кошки, даже папа помогал.

Но потом пришло писательство. Само пришло. Дверь с ноги открыло — и больше не покидало Гату, несмотря на ее многочисленные неудачи в поисках себя и своего жанра. Желание стать писательницей требовало его кормить и любить. Обещало самореализацию.

Начала Гата свой творческий путь с истории любви между волшебным эльфом и обычной студенткой. Эльф попал в мир студентки, она его нашла, приютила, помогала вернуться, да так помогала, что, влюбившись в процессе, сама вернулась в его волшебный мир.

Гату разбили на первой же публикации в интернете. Разбили за штампы. Злостно ругали за непродуманность, но тут же добродушно предлагали читать в этом жанре побольше и побольше, чтобы понять, где штампы, и выйти на собственную оригинальную идею. Те, кто предлагал читать побольше, предлагали читать их. Это Гату и насторожило, потому что она ничего не увидела в таких советах, кроме самохвальства.

Она не расстроилась из-за потраченного времени и сил, не прогнулась под неудачу и оставила историю про волшебного эльфа лежать мертвым грузом на одном из литературных сайтов. Лишь сделала свои выводы, потому что считала — огорчения временны, логика вечна.

Выводы были — учись и штурмуй с другой стороны.

Неудача в жанре любовного фэнтези переключила ее на приключенческую литературу. Гата читала запоем все, что находила в интернете с пометкой «приключения». Напитавшись и вдохновившись, она начала с азов, которые советовали курсы писательского мастерства — с мира, с карты и с идеи.

Полгода она рисовала на ватманах то планы города, где жил молодой подмастерье сапожника, то планы острова, куда этот подмастерье должен был отправиться за сокровищами. Когда карты были закончены, Гата устроила небольшой праздник по поводу их открытия и показа своим близким друзьям. В тот-то день и прозвучала фраза одного сокурсника: «Опять времена Стивенсона! Почему никто не пишет о том, как за золотом отправится какой-нибудь… сантехник?»

Думала Гата над этими словами долго. И чем дольше думала, тем туманней становились темные улочки старого города, тем меньше посетителей сидело в воображаемых тавернах, тем реже смеющиеся женщины взмахивали красными юбками в танцах на солнечных площадях, тем сильнее выветривался запах крепкого табака и соли из пиратов, тем быстрее уходили за отрезанный горизонт корабли под огромными парусами… И тем жальче ей становилось времени и сил, потраченных на карты морского города и таинственного острова. Приключения перестали манить самого автора. А новую карту современного города с портом для барж, с ресторанами и барами рисовать стало лень.

Когда Гата додумалась, что карту какого-нибудь города можно взять из интернета, а карту острова — оттуда же, было поздно. На пороге уже топтались пробы себя в жанре юмористической фантастики с роботами. Но в этом жанре непобедимым колоссом стоял Лем. Его Гата уважала, а себя в таком могучем соседстве — нет. Роботы так и остались в черновиках и набросках диалогов.

Единственное, в чем себя Гата пробовать не хотела, были детективы. Никакие детективы. Все детективы. Вообще. Никак.

Нельзя быть писательницей детективов, если тебя зовут Агата Гришина. Засмеют и будут все время сравнивать.

Брать псевдоним? Нет, писатель должен остаться в веках, он должен пронзить вечность, жить продолжением себя настоящего — Гате виделось невозможным такое положение с ненастоящим именем.

И вот она добралась до детской литературы.

Но с виду простая, как песочница, детская литература не давалась, словно каменная крепость на вершине скалы, торчащей из одинокого острова посреди бушующего океана на планете с повышенной гравитацией в далекой-далекой галактике…

Мальчик Володя не мог пережить стычку в школьной столовой, находясь в своем характере и психологии десятилетнего слабого школьника, потому что в его описываемые чувства упрямо лезла личная обида взрослой женщины-автора.

3

Июнь выдался теплым, уже начинал грозить жарой.

Под вечер прогретый воздух встал над городом, ветерка не было, в квартире становилось душно. День заканчивался, солнце, прокатившись по безоблачному небу, заглянуло в окна.

Гата с грустью смотрела на экран ноутбука. Пора было превращать примечания и заметки в связный текст, хотя бы на треть. Она не может сидеть над этим рассказом всю ночь, завтра на работу. А потом останется только два выходных, чтобы написать, и еще пара — чтобы отредактировать и исправить неизбежные ошибки.

Для сосредоточения на конфликте между двумя мальчиками Гата хотела было поперебирать какие-нибудь вещицы — по некоторым рекомендациям отвлеченные бездумные действия помогают расслабить мысли, и вот тут уже вырваться вперед может самая нужная и продуктивная. Но на маленьком столе царил полный порядок, на полках над столом тоже ничего лишнего или неуместного. Были когда-то бусы, которые Гата купила на развале у метро, чтобы перебирать крупные гладкие тяжелые бусины в руках на манер четок. Но леска у них однажды лопнула, круглые шарики с громким звуком рассыпались по столу и по полу…

Гата нашла уже даже последнюю бусину, закатившуюся под диван.

Тогда она решила, что полезно будет представить в деталях место событий, и полезла в соцсеть, смотреть в фотографиях подруги школьный альбом ее дочери. Там должны быть фотки столовой.

Нашла. Воображение стало водить по экрану медленной указкой.

Вот проход между столами, где они столкнулись. Вот шаг вправо, влево. Вот хулиган Петухов хватает тарелку из-под носа… Да, пусть лишенный обеда ученик будет веснушчатым!

Макаронины повисают на оттопыренных Володиных ушах. Покачиваются…

И вот отсюда, от третьего стола, Володя оборачивается и молчит в спину Петухову, сосредоточенно желая, чтобы тот… чтобы… чтобы случилась беда мерзавцу, да такая, после чего наступит свобода и больше не повторится ни столкновение, ни макароны!

По плану Володя от сцены в столовой и до самого вечера будет воображать разные несчастья, падающие лавиной на голову Петухова. Список будет яркий, но без кровожадных подробностей в тексте. Ну что там могут желать своим врагам современные дети?.. А под вечер Петухов бы оказался в опасности, Володя не прошел бы мимо, спас хулигана, и они…

Нет, Гата не была настолько наивна, чтобы писать, что они потом подружились. Из макарон так просто не вылезешь. Макароны на ушах — это навсегда.

Конец войне — это максимум.

Таким образом, через все эти обиды, опасности, помощи и примирения надо было подвести ребенка-читателя к морали, что худой мир лучше доброй ссоры. А потом, не позже, чем через неделю, выложить готовый текст на сайт.

Ей очень хотелось в популярный сборник. Сборник должен был показать — нашла она себя в этом жанре или снова искать?

Зажужжал и запел телефон.

4

— Да, мам. Привет.

— И тебе. А чего не звонишь? Чем-то занята?

Гата посмотрела на компьютер с фотографией группы веселых девочек на размытом фоне, в котором едва угадывалась столовая.

Ответить честно?

— Да так, собираюсь на завтра. Как всегда, — сказала она и пересела на мягкий диван.

— Из дома выходила? — спросила мама и, не дождавшись ответа, начала: — А я выходила. Одни хлопоты с твоим отцом. У него как лето, так капризы. То ему одно, то другое, и клубнику, видите ли, я не ту ему купила! А я за ней через весь район ехала, знаешь, по какой духоте. В этих автобусах…

Гата знала, что все не так. Фраза папы наверняка была «Алла, зачем ты столько купила? Кто будет есть эти три килограмма?».

Отец не был привередливым, но, когда мама излишне сосредотачивалась на домашнем хозяйстве, он старался остановить ее бытовую активность.

Причину активности Аллы Родионовны понимали все. Одиночество.

Гата съехала, других детей у них не было. Два пенсионера, оставшись друг с другом, скучали уже третий год. Если отец еще находил в этой скуке покой, то маме на горло наступала тоска. Она переключалась между заботой о трех кошках и отце. В промежутках концентрировалась на дочери, но Гата держала оборону жестко.

— …вчера была в твоих краях, заходила в ваш центр. Нет, ты не волнуйся, я знала, что ты вчера выходная. Поэтому я так, походила, посмотрела, хотела себе блузочку даже купить, но что-то…

Гата вздохнула и разгладила маленькую складку на светлом чехле дивана. Потом встала и пошла на кухню. Ей хотелось чая, а слушать мать не хотелось.

— …замечательное качество и ткани, и шитья. В наше время так детей не одевали, а сейчас! Я только вошла на пятый этаж — у меня аж глаза разбежались, как все красиво! До половины с игрушками я не добралась, только до магазина одежды для грудничков. Когда окажешься там, непременно загляни. Там на одной витрине лежал манекен, как настоящий, и даже рука в кулачок, и такая симпатичная на нем…

— Мам, — перебила Гата, не выдержав давления на детскую тему, — у меня к тебе вопрос. Ты можешь вспомнить, как тебя в школе обижали? Или, может, у вас был в классе какой-нибудь самый первый хулиган?

— В наше время, — с укором ответила мама, — обижать девочек было непринято. Да и когда ты училась, тоже все было в порядке.

— Не знаю, — сказала Гата с сомнением. — Я помню, как меня сосед по парте со стула спихнул, я тогда месяц с забинтованным локтем ходила.

— И я помню. Непростой был мальчик. Ященко, кажется, у него фамилия. А спихнул он тебя за дело. Ты же сама его ящерицей дразнила. Так что тут ты сама виновата, впрочем, как всегда. А он, я уверена, с тобой за одной партой несколько лет просидел не просто так… Ты не знаешь, кто он сейчас, где, женат ли?

— Мама!

— А что? Я просто так спросила. Сейчас же есть всякие сети, все одноклассники давно друг друга понаходили. Что, тебе трудно? Ну, поищи его для меня, просто мне интересно.

— Мама, — строго сказала Гата, — пока. Я хочу есть, а с телефоном готовить неудобно.

— Ты так рано ужинаешь? — удивилась Алла Родионовна.

— Я просто проголодалась, — сказала Гата и выключила закипевший чайник.

— Позвони, как поешь.

Гата кивнула молча и отключила телефон. Она почти никогда не перезванивала матери, потому что не имела привычки звонить, чтобы поговорить ни о чем.

5

Пахло пылью, несмотря на то, что окна выходили не на шумный проспект, полный машин, поднимающих колесами целые тучи, а во двор.

Пройтись еще раз влажной тряпкой?

Гата длинно провела пальцами по светлой столешнице. Пальцы остались чистыми.

Летом Гата убирала пыль во всей квартире каждые свои выходные, но за рабочую смену накапливалось даже при закрытых окнах. Зимой ненависть к пыли впадала в спячку. Полгода назад был период, когда Гата сначала сама вычистила всю квартиру, а потом еще и клининговую компанию пригласила, чтобы ни волоска нигде не осталась. Наверное, тогда и родилось острое желание постоянной чистоты.

Ей очень хотелось порядка в жизни, вылилось это в наведение порядка в квартире.

Сейчас прибираться было негде. Перед завтрашней сменой Гата навела лоск, потом вот села за рассказ.

«Макароны на ушах не позволят дружбу» набрала Гата на клавиатуре. Потом стерла, вспомнив, что у нее уже было такое примечание. Звонок матери отвлек ее и отбросил на несколько творческих шагов назад.

Может, еще отступить? Поужинать?

Нет, одернула она себя. Отвлекаться нельзя. Сначала она доберет объем хотя бы на страницу, а все остальное — после. И ужин, и ванна, и аромалампа с любимым запахом мяты. Или свечка, с ванилью…

А она осталась или догорела еще неделю назад?

Когда Гата обнаружила себя на корточках возле раскрытых дверец стола, ищущую ароматическую свечку, то строго подумала: «Так! Ну-ка, возвращайся к делу!».

Вернулась. Села. Уставилась в текст на экране.

Володя стоял посреди школьной столовой. Гата страдала над его мыслями и чувствами.

Чем конкретно он может желать Петухову зла? Ну чем?

Может, все-таки сломанная нога подойдет? Пусть упадет — и хрясь! Тогда Петухов не сможет играть во дворе в футбол с приятелями.

Она подперла рукой щеку и вздохнула.

Ну какой футбол? Кто сейчас во дворах играет во что-то, кроме выращивания морковки на грядках смартфонов. Вечер четверга, несколько многоэтажек — а глянешь, дворы пустые. Вернее, забиты припаркованными машинами, да на площадке сидят несколько мамочек с детьми, которым дальше песочницы нельзя. Хоть бы стайка мальчишек пронеслась через двор! Может, они бы кого-нибудь преследовали, а тот бы убегал, петляя между машин, а тогда бы Гата увидела воочию и смогла бы достоверно описать одну будущую сцену, в которой хулиган Петухов со своими горластыми приятелями гоняли Володю по школьному двору и грозились бы надрать ему…

Она вздохнула и подперла вторую щеку второй рукой.

Ну что надрать? Напишешь «уши» — скажут, неправдоподобно, потому что «Вы вообще слышали, как выражаются современные школьники?». Напишешь правдоподобнее — закричат, что безобразие и не годится для детской литературы.

Нет. Определенно этот рассказ не давался, как черствый хлеб беззубой бабке.

А если ответить на наглое упорство злым упрямством?

Гата закрыла глаза, выдохнула, прогоняя все сомнения и топтания на месте. Потом быстро отстучала на клавиатуре, собрав все вместе: «И пусть он утонет, пусть обе ноги себе сломает, пусть он в люк на тротуаре провалится, пусть его корейцы похитят и в Австралию на рудники отправят».

И неожиданно осталась этим перечнем довольна.

Да, так будет лучше — беды сразу целым списком. Это как раз объяснит, почему Володя не бросился на обидчика: он увлекся красочными наказаниями. А потом один из пунктов неожиданно превратится в реальное событие, и Петухов… да, окажется в опасности падения куда-нибудь… в воде все-таки… или пусть он даже упадет и барахтается, захлебываясь…

Но Володя умеет плавать и спасет хулигана.

Она прикрыла ноутбук, взяла пустую кружку и вытащила из ведра под столом мусорный мешок с тремя скукоженными пакетиками чая. Унесла все это на кухню, где, пока закипала вода, все-таки протерла столешницу и стеклянный столик от пыли, хотя сама знала, что в этом нет нужды.

Поужинала специально макаронами, чтобы побольше настроиться на события рассказа. Но от вспрыгнувшей мысли нацепить их на уши и описать, так сказать, ощущения изнутри, отказалась.

Наконец, устроившись в прохладной постели, пощелкала пультом, переключая каналы большого телевизора. Где-то на третьем десятке переключения появилась идея съездить к подруге, чей фотоальбом она недавно изучала. Поговорить с ее дочерью. Пусть девочке четырнадцать лет, что немного больше, чем ориентировочная аудитория рассказа про Володю. Но можно попросить рассказать о проблемах в школе: как травят, на какие козни идут, как шушукаются и сговариваются, как реагируют, что говорят потом, что обсуждают между собой…

Позвонить прямо сейчас?

Но уже почти ночь, неприлично.

Когда на экране телевизора вдруг появился чей-то дачный участок, а круглолицый огородник с гордостью демонстрировал на камеру плоды своих огуречных трудов, Гата вспомнила, что подруга как раз завтра вместе с дочерью уезжает на дачу. На месяц минимум.

А завтра ее смена! И не поменяешься: лето, все в отпусках.

Ладно. Два дня отработать, а потом можно будет со свежими мыслями расписать все события в рассказе так, чтобы было правдиво, чтобы приняли в сборник, чтобы прочитали, поверили, одобрили… Ей ведь не так много хочется, а бьется она над этим текстом, как ни над одним другим.

Ну вот же не везет! Каждый раз одно и то же: к чему тянется душа, тем мается разум.

Гата завернулась в тонкое одеяло и накрылась с головой.

Да пусть и правда этот подлец утонет! Хотя бы ради ее покоя.