Глава 7

1

Даже проснувшись, приняв прохладный душ и проглотив легкий завтрак, она чувствовала себя разбитой — плохо спала ночью. Зевая в автобусе так откровенно и заразительно, что принимались зевать окружающие, Гата надеялась на чашку крепкого кофе, который можно будет купить в автомате на первом этаже. Недешево, но действенно — кофе в автомат засыпали хороший. Голова больше не болела, страхами никто не торопился окружать, но бодрящий кофе представлялся глотком жизни.

Несмотря на нудную и полубессонную ночь, можно было сказать, что Гата одерживала победу: как вечером решила, так Витя ни разу не проник в ее мысли, занятые то бессвязной маятой, то перебором мелких рабочих дел (вроде вопросов, отнесла ли она в один из обувных магазинов счет за аренду и письмо от администрации), то рассматриванием со всех сторон варианта, когда мальчик Володя вместо злого пожелания, например, расплакался бы от обиды. Но вспоминая всю сцену целиком, Гата отказывалась от этой версии, особенно, когда описание внешнего вида Володи, плачущего посреди школьной столовой, сводилось к нелепому «Макароны ушные с соусом из слез».

Однако настроение у Гаты было приподнятым — вчерашняя встреча с малолетним читателем вселила в нее уверенность, что все идет верным путем, а в конце этого пути ее ждет публикация в сборнике, потом признание, потом приглашения в другие сборники, в журналы.

Если все хорошо обернется, можно будет подумать и о книге для детей — сборнике собственных рассказов из жизни вымышленной школы. А может, это будет книга о приключениях каких-нибудь неведомых зверушек в далекой стране, спрятанной от людей в… песках или во льдах?

Гата не могла пока определиться, но знала твердо — когда будет надо, она выберет и сделает.

Она всегда это про себя знала.

2

Из телефона надрывался женский голос:

— Вы, суки, там все совсем оборзели?! Делайте, что хотите, но чтобы через две минуты я была на парковке, иначе я вам такое устрою!

— Вы обращаетесь не по адресу, — сохраняя остатки терпения и холодного голоса, отвечала Гата. — Если вас не пропускают на парковку, то вам нужно набрать номер, указанный на будке при въезде на парковку. Вы же набрали номер администратора торгового центра.

— Разбирайтесь как хотите! Я позвонила — дальше не мои проблемы.

— Я не смогу вам помочь. Парковка не входит в компетенцию…

— Что у тебя там не входит? Работать не хочешь? Фамилию свою назови! Я сейчас разберусь с тобой… дерзит она мне еще!

Гата устало прикрыла глаза. Не первый случай в ее работе, не последний…

— Вы зря тратите на меня время. Если хотите, чтобы вас пропустили на парковку в порядке исключения, наберите номер, указанный на желтой будке перед вами или нажмите там же кнопку вызова…

— Я сама разберусь со своим временем! Фамилию! Быстро! — орала женщина, кажется, уже сама не знающая, чего она хочет — въехать на стоянку по исключительному праву или просто показать случайным свидетелям, какая из нее вышла в жизни властительница мира и порядка.

Гата представилась и снова попробовала достучаться до разума агрессивной автолюбительницы, понимая, впрочем, что это невозможно.

На звонок местного телефона ответила Лида, смотрящая во время этого скандала на Гату полными сочувствия глазами. Она приглушенно переговорила, Гата краем уха уловила «Хорошо… И передайте своим, что у них там ЧП и истерика на… А, уже пошли? Спасибо… Да, она почему-то нам позвонила…»

В конце концов, автоледи, застрявшая перед парковкой бросила трубку. То ли потому, что ей надоело ругаться с Гатой, то ли кто-то пришел из охраны, разобраться.

— А ведь это все потому, что наши рекламщики баннер повесили так, чтобы его было видно не от метро, а поперек узкого въезда, где, куда ни глянь, только стены и крупно наш телефон для справок, — сказала Лида с обреченностью. — Конечно, теперь все звонят не куда им надо, а нам. Кстати, из другой смены писали, что им даже звонили и ругались на уличного музыканта, который играл на саксофоне при повороте к парковке. И опять потому что оттуда хорошо виден этот баннер… Там, правда, написано, что у нас есть свободные площади для аренды, но народ будто бы букв не читает, а сразу норовит цифры набрать и поскандалить.

— В другой смене, напомню тебе, иногда и сами так что-нибудь ляпнут, что хоть плачь, — хмыкнула Гата, вспомнив одну из администраторов, у которой был любимый вопрос клиенту «Скажите, почему вы обращаетесь именно ко мне?».

Лида тоже заулыбалась, поняв, о ком речь:

— Ага. И ее параноидальное «Кто, скажите, кто вас ко мне направил?» тоже хорошо. Зато от нее быстро отстают.

— Еще быстрее отставали от Светы, с которой разговор был еще более короткий. У нее на все один ответ: «Ждите!», и она могла до посинения человека держать, занимаясь своими делами. А если ее торопили, она бросала: «Я уже занимаюсь вашим вопросом», и все по новой.

— Что-то я такой не помню, — нахмурилась Лида.

— Ее перевели. В отдел кадров.

Лида расхохоталась:

— Тоже на работу с людьми?

— Ну не на документы же сажать такой талант.

3

— А еще у нас жалоба от интимщиков, — сказала Лида, разбирая корреспонденцию.

— На что они жалуются на этот раз?

Она пробежала глазами письмо:

— Да все то же самое. Время школьных каникул, бла-бла-бла. Просим вашу охрану уделять больше внимания, тра-та-та. Дети покупателей заглядывают в наш магазинчик и выкрикивают гадости, бу-бу-бу…

— Опять Наташе два часа кричали разные матюги и обзывали? — поморщилась Гата, вспомнив историю прошлого года, закончившуюся громким скандалом с родителями таких хулиганов: трое мальчишек остались без присмотра взрослых и решили развлечься возле магазина для взрослых.

Лида отложила письмо:

— Не знаю, не слышала… Хотя не на ровном же месте их магазин жалуется и просит. Но кто что может сделать? Наташа — ничего. Они же в магазин не заходят, с порога и из-за занавески только кричат. Охрана тоже не встанет, как у мавзолея, да и бегать за хулиганами потом тоже не будет. Это ж как толпу зайцев ловить… Галочка, конечно, гоняет таких деточек от занавески, она по-человечески понять может, что такое женщину довести… А основную позицию мужиков из нашей доблестной охраны ты и сама знаешь — зубоскалят не хуже этих деток.

Вдруг Лида подскочила с места и с криком: «Девушка! Стойте! Нельзя с коляской на эскалатор!», бросилась из-за стойки.

Гата тоже так поступала первое время своей работы на этом этаже. Поначалу ей даже казалось, что она делает большое дело: спасает жизнь детям, безмятежно лежащим в своих мягких одеяльцах, пока коляску вкатывают на движущиеся ступени, где одно неверное движение — и все полетят кубарем: ребенок, одеяльца, люди, стоящие ниже по ступеням, мамаша, одной рукой держащая телефон и лишь второй — опасно накренившуюся коляску…

Потом она поняла, что не только маленьких не спасешь, но еще и от больших получишь. Один раз, преградив дорогу на эскалатор такой мамаше, Гата по-настоящему получила — крик не указывать где ходить и пощечину.

Слезы обиды, сдавленные возмущения о человеческой глупости, сбивчивое «не понимаю, ну за что, за что…», страдания и зубовный скрежет, попытки подать заявление на увольнение, тоскливое утешение от умудренной жизненным опытом бухгалтерши «Успокойся и предоставь этих людей своей судьбе. Ты здесь не человек, ты здесь функция. Не пытайся относиться к клиентам по-человечески, не простят», — все это было. Прошло. Пережилось. У работников сферы услуг и не такое переживается.

Лида все еще подрывалась, но со временем и она все реже реагировала на подобные опасные действия чужих и взрослых людей.

«Какие все нервные, злые, недовольные. А откуда взяться доброте, когда ты или усталый, или раздраженный, или раздраженный от своей усталости?» — взгрустнула Гата.

Ругань у эскалатора набирала обороты. Потом прибавился низкий мужской голос, это присоединился кто-то из охраны…

Наконец стихло.

Лида вернулась взволнованная, напряженная. Но, похоже, мамашу совместными усилиями все же удалось направить к лифту.

Когда зазвонил местный, обе девушки переглянулись тоскливо. Никто не спешил брать трубку.

4

— Ладно, — Лида выдохнула сквозь сжатые зубы. — Я люблю свою работу. Она у меня есть. Скоро зарплата.

И смело взяла телефон:

— Абрамова.

Послушав голос в трубке, она прикрыла ладонью динамик и прошептала:

— Рекламщики. Просят зайти.

Гата развела руками, мол, кто попался, тому и идти. Но на всякий случай спросила:

— Чего хотят?

— Хорошо, сейчас приду… — Лида нажала на кнопку отключения и проворчала: — Да чего они могут от нас хотеть? Флэшку дадут в очередной раз, с набором старых роликов, только в другой последовательности, — она дернула каштановой гривой, указывая в сторону большого экрана, с которого улыбались дети, символизирующие покупательское счастье для посетителей этажа с игрушками.

— Может, новые дадут?

— Жди от их, лентяев. Хорошо еще, что рекламу лыж убрали из последней подборки… Попробую им сказать про этот баннер с телефоном, вдруг повезет, и перевесят над входом, а не над въездом.

Она взглянула на Гату в молчаливом призыве посочувствовать и поволноваться за нее. Потом вздохнула:

— Эх, мне бы твое спокойствие и невозмутимость.

5

Лида вскоре вернулась.

«Она гордая, как вершина горная», промелькнуло у Гаты очередное художественное описание.

— Ну, с чего бы начать! — выдохнула Лида, театрально падая в кресло. — Наверное, с того, что не зря я улыбнулась вчера мужику, ищущему выпить.

Гата не сразу вспомнила, о ком это она, а пока вспоминала, за стойкой уже развернулся спектакль одного актера, вошедшего в творческий раж.

— …а скулы-то, скулы-то какие! Вы же просто вся светитесь, говорит. Как солнце. Так что завтра! Завтра! Уже завтра!

— Я не поняла, — сказала Гата, — что завтра? Солнце?

— Я! Я завтра иду на фотосессию! Меня — слышишь! — меня пригласили на нашу обложку. Лицо июля!!!

Гата медленно моргнула.

Это заставило Лиду, подскочившую с кресла, сесть обратно и объяснить сдержанней:

— Мужик вчера искал выпить. Он оказался фотографом, который нам обложки для каталогов делает. Он меня вчера увидел, впечатлился, — Лида красивым томным жестом откинула за плечо волну каштановых волос, — а сегодня пришел к нашим рекламщикам сказать, что нашел модель на июль. И эта модель — я!

«Ее нос занял положение, соответствующее пику горной вершины», подумала Гата и немного огорчилась от того, что повторяется с описаниями, да и вообще все вышло как-то коряво.

Лида тем временем совсем разошлась. Она взяла стопку каталогов нынешнего месяца и принялась выкладывать их в ряд, каждый переворачивая передней обложкой вниз:

— Вот так тебя теперь увидят! Вот так увидят! — она потянулась в кресле так, словно бы валялась на пляже испанского курорта в купальнике, а не сидела за инфо-стойкой в дресс-коде «белый верх, черный низ». — Эх, заживем мы теперь с тобой, Татуся! Нас обеих признают! Нас обеих напечатают! Тебя внутри, меня снаружи. И будем мы с тобой отныне преданы бумаге.

— Хорошо хоть, не земле, — улыбнулась Гата. — Я за тебя очень-очень рада. Ты столько этого ждала, столько говорила… А теперь.

Она придвинулась и по-дружески обняла Лиду, которая от чувств готова была заверещать.

Их смех и обмен восторженными репликами перебил звонок телефона со стола: Гату хотела слышать Алла Родионовна.

— Я вчера просила тебя позвонить Вите и поговорить с ним. Ты позвонила? Что он тебе сказал?

— Ни-ничего, — растерялась Гата. Ее хорошее настроение улетучилось, как дымок на сильном ветру.

— Как ничего? — воскликнула Алла Родионовна. — Он что, повесил трубку, даже с тобой не поговорив?!

Гата подумала, что если именно так сказать, то мама переменит свое отношение к Вите, оставит надежды на его счет, и можно будет вздохнуть с облегчением.

— Нет, мам, — честно и строго призналась Гата. — Он ничего мне не сказал, потому что я не звонила. И не буду.

Чтобы избежать новой волны возмущений, обвинений и угроз слезами, быстро добавила:

— Прости, мама, я на работе. Много дел. Пока.

Она отключила связь, когда первые слова Аллы Родионовны бросились из динамика, желая дотянуться к дочери и сломать своим гневом ее упрямство. Но Гата не хотела больше вспоминать — и она не собиралась никак способствовать иному.

Лида посмотрела сочувственно, но где-то по краям ее улыбки маячила снисходительность. Так всегда смотрят те, кто соотносит чужие проблемы со своими радостями. Гате в этом чувствовался невысказываемый упрек: ну что же ты сидишь среди неприятностей, когда у меня такое счастливое положение дел? неужели другого времени не нашлось? как же мне теперь ждать, что ты за меня порадуешься?

Захотелось сказать «Не переживай, Лида, я не уменьшу твой восторг какими-то собственными делами». Но Гата лишь улыбнулась, приобняла Лиду еще раз и отвернулась к своему монитору, чтобы не омрачать ситуацию погрустневшим лицом.

Предстояло полезное дело, оно требовало сосредоточенного подхода, помогло бы успокоить растрепавшиеся чувства, и Гата открыла страничку соцсети. Надо было найти Серого Кота Старка и послать ему рассказ.

Вопреки ожиданиям, Лида, которая обычно умела выдерживать паузы, принялась вещать что-то насчет своих родителей. Гата слушала вполуха, выставив фильтр поиска по городу, возрасту и школе, и пролистывая найденный список профилей.

— …думали, что это пустое, что из моего желания попасть в журнал ничего не выйдет. Представляешь, какие у них будут лица, когда я принесу себя на обложке!

— Представляю, — ответила Гата, обнаружив страничку Сережи-Кота.

На страничке оказался указан адрес почтового ящика; можно было сразу отправить, а не спрашивать, куда.

— Им не понять. И дело даже не в возрасте, моем и их. Просто они все время пытаются подвести меня к желанию замужества, давят традициями, необходимостями. А мне в ответ не достучаться до их сознания, что я хочу не того, что принято, а того, что не опасно.

— Опасно? — Гата удивилась и повернулась. — При чем тут опасность?

От Лиды веяло духами с ноткой сирени и настороженностью, словно бы она осознала, что что-то лишнее сказала. Но, повздыхав немного, и пару раз поправив волосы, она продолжила:

— Я знаю, что произвожу впечатление легкомысленной, но что поделать: большие желания, планы на жизнь и прочие стремления меня пугают. Поэтому я отдаюсь на волю маленьких желаний. Хочу сапоги — купила сапоги. Хочу на нашу обложку — вот, дождалась, попаду на нашу обложку. Когда такие желания исполняются, они ничем не грозят. Они такие маленькие, что в них не найдется места коварству или чему-то, что может выйти боком. Что может быть плохого в их исполнении? Если же я буду хотеть большого, тогда или я буду страдать от его отсутствия, или оно на меня упадет. А ну как еще раздавит!

— Не поняла, что тебя раздавит? Сапоги?

— Сапоги-то как раз нет. Но если бы я хотела на обложку, допустим, "Космополитена"? И вот попала бы. Как бы я тогда жила? У меня все-все бы изменилось: работу предлагали бы другую, и пришлось бы соглашаться, а то иначе кучу бы возможностей долой; по улицам ходила бы, и все бы узнавали, приставали, заговаривали, фотографировали; соседи моим родителям все мозги бы проели, что уж они-то точно знают, чем все фотомодели с таких обложек в жизни занимаются и как на обложки попадают…

— Но что твои родители?

— А что? — насупилась Лида. — Они говорят, что я в свои годы не того хочу. Надо хотеть замуж за надежного человека. Но вот вышла бы я. И как бы тогда жила? Особенно, если такой «надежный человек» оказался бы в итоге свиньей и бабником. Откуда взять веру, что мой не окажется как твой?

Гата вздрогнула. Она не ожидала, что ее собственная личная трагедия расползется по знакомым людям так, что у молодой девушки исчезнет вера в мужчин; не думала, что ее затянувшаяся обида заставит Лиду опасаться и сторониться желаний заводить собственные отношения, в которых возможно повторение измены, которую пережила она, Гата, но не Лида!

Она набрала в легкие воздуха, еще не зная, что ответит Лиде на такое ее откровение.

Мимо проплыл ярко-красный воздушный шарик — и обе они отвлеклись на него. Он двигался ровно, на одной высоте. Вскоре сбоку от стойки показался ребенок, с круглыми щеками и усталым видом. В руках, к одной из которых был привязан шарик, ребенок держал большой белый стакан молочного коктейля.

Ребенок уставился на Лиду и сверлил ее раздражающим взглядом, пока его не догнала мать и не повела к лифту.

— Мороженого захотелось, — сказала Лида, вставая. — Тебе купить?

Гата не хотела перебивать аппетит перед обедом и отказалась. Лида упорхнула, оставив Гату совсем озадаченной: к вопросу, в каком все-таки виде послать Сереже свой рассказ, прибавилось еще раздумье о Лидиных словах насчет опасности больших желаний.

Те четверть часа, пока Лида ходила покупать мороженое и (как Гата точно знала, ела его у входа в комплекс, на солнышке), Гата смотрела на открытый файл со своим рассказом. В мыслях у нее эхом звучали слова Лиды и блуждали воспоминания — сколько еще знакомых сделало такие же выводы? кто еще решил отказать себе в желаниях, решил выбросить надежды, опасаясь их крушения? А ведь у Лиды и у других таких осторожных женщин еще не было в жизни никого, кто мог бы их предать, им изменить, их бросить… Еще никого не было, а они уже испугались и отказались!

Это потому, что у нее, у Гаты, такой предатель был.

Он обманул ее одну, но так думал он сам, и так думала она до сегодняшнего дня. А оказывается, он заставил чувствовать себя обманутыми многих!

И разве заслуживает такой распространитель страданий и страхов какого-то простого забвения? Да, она решила больше не думать о Вите, но сейчас ей не казалось это решение справедливым и соответствующим тем бедам, которые он запустил в мир своей изменой.

От этих тесных и душных раздумий, что-то уже не относящееся к Вите, что-то, что Гата сочла общей обидой всех брошенных женщин и страхами еще неопытных девушек, что-то, что требовало наказания не для конкретного человека, а для ситуации, для подлости вообще, что-то взывающее к отмщению вне понятий милосердия, — это что-то посмотрело на строку с «пусть он утонет», потом повело курсором, закрывая документ, проследило, верно ли указан получатель и подтолкнуло Гату нажать кнопку «Отправить».

«Да, — сказала себе Гата в оправдание, глядя на «Письмо отправлено», — в конце концов, я этого хотела искренне, потом хотела проверить, сильна ли будет такая искренность. А теперь — слову место».

Она отстучала короткое сообщение в соцсети, где поздоровалась, напомнила о себе и сказала, что рассказ на почте. В ответ быстро прилетел веселый смайлик.

Сверху упала тень, оказавшаяся радостной Лидой.

— Я кое-что придумала! — выпалила она.

— Облизнись, у тебя след от шоколада в углу рта.

Лида достала бумажный платок и, одновременно утираясь, заговорила:

— Я придумала. Вот смотри: ты страдаешь по Вите, и ты страдаешь из-за звонков своей мамы. Вспомни поговорку: «Самый простой способ убить двух зайцев — это натравить их друг на друга». Ты не думала, что если сможешь организовать все так, чтобы твоя мама начала общаться с Витей, то они аннигилируют?

«Слова-то какие», про себя вздохнула Гата и встала. Наступающее обеденное время обещало наполниться волнительным ожиданием ответа от Сережи, трескотней Лиды о каталогах июля или ее новыми внезапными откровениями, которых больше одного в день не хотелось.

Гата задвинула кресло впритык к столу и взяла сумку:

— Я попрошу тебя больше о Вите мне не напоминать. Никогда. Иначе мне придется сурово отстаивать право на то, чего я не хочу. А я не хочу больше думать о нем. Это злит и причиняет боль. Сегодня ты не первая, кто давит на меня, напоминая и загоняя меня обратно в боль и злость. Я не хочу больше поддерживать этот костер. Эти мои чувства не только не нужны, но еще и вредны. Для тебя они тоже имеют последствия. Весьма неприятные, потому что ты, косясь на мои неудачи, боишься жить собственной жизнью и любить собственной любовью.

Лида выгнула брови от удивления. Чтобы не пугать ее резкостью, Гата чуть улыбнулась, хотя понимала, что улыбка больше напряженная, чем подбадривающая.

— Я куплю наверху что-нибудь с собой и прогуляюсь до парка, — сказала она. — Погода хорошая, да и надо отвлечься.

— От чего?

— Я этому мальчику свой рассказ послала. Как думаешь, ожидание пройдет в спокойствии?.. Вот. Я лучше пройдусь. Как вернусь, ты пойдешь поешь нормально, а не мороженое на улице.

Лида смущенно отвела взгляд.

Уже отойдя к эскалатору, Гата услышала хлопок по стойке и звучный голос:

— Девушка! Разменяйте мне, а то в магазинах у вас идиоты какие-то, сдачи у них нет.

Гата обернулась и показала поникшей Лиде поднятый большой палец: «Держись, милая! Ты победишь, если сумеешь объяснить, что ты не касса».