Глава 10

1

Вопреки ожиданиям, спала Гата хорошо. Когда она открыла глаза и обвела взглядом залитую теплым светом комнату, потянулась, с удовольствием заметив, что ни одну мышцы в ногах не свела судорога, — и почувствовала себя прекрасно отдохнувшей. Со двора доносились смех и радостные вскрики детей, которых вывели после завтрака на свежий воздух, чтобы они нагуляли аппетит перед обедом.

Еще немного понежившись в постели, бездумно полистав новости социальных сетей, проверив подписки на ЮТубе и даже просмотрев в обновлениях ролики длиной строго до пяти минут, Гата, наконец, вылезла из постели. Касаясь вялыми пальцами то стен, то уголков мебели, она поплелась умываться.

Выходной начинался с приятной солнечной истомы. Гата с просыпающейся радостью ловила бодрость — запах апельсинового мыла, аромат свежезаваренного кофе, хруст оторванного листа салата…

Настроение поднималось с каждым укусом бутерброда, с каждым глотком кофе. Тревоги и страхи последних дней, вся и нервотрепка и смятение отступали перед поднимающейся в душе теплотой, которой в какой-то момент Гате стало с избытком, захотелось поделиться с кем-то.

Помыв посуду, Гата позвонила матери и сказала, что сегодня заедет на чай. В ответ сначала послушала упреки, что такие визиты нормальная дочь должна совершать чаще, чем раз в полгода и по желанию левой пятки. Потом упреки стали волнениями — не случилось ли чего у непутевой дочери, что она вдруг нуждается в своих родителях?

Гата выслушала весь привычный негатив, не реагируя на него. Она лишь на некоторые особо требовательные слова матери тихо говорила «Неа» или «Угу», а сама тем временем поливала цветы. Упреков хватило на полив в кухне, волнений — на десяток горшков в комнате.

Когда же Алла Родионовна спросила: «Во сколько тебя ждать?», Гата быстро прикинула расстояние, транспорт, вспомнила прогноз погоды…

— После обеда, мам.

— Можно подумать, я плохо готовлю, что ты моих обедов избегаешь, — немедленно фыркнула Алла Родионовна. — Выехала бы прямо сейчас, я бы как раз все сделала. Картошки бы пожарила — нормальной, а не как ты себя травишь какой-то химией из пакетов.

Гата не стала спорить. Попытка как-то оправдать свой образ жизни привела бы к пустым разговорам на одну из тем: или как плохо живут вообще все, или как плохо живет конкретно Гата. А у нее было слишком хорошее настроение теплым летним днем, спокойным и умиротворяющим, чтобы играть в эти скучные социальные игры.

— Я приеду после обеда. Целую. До встречи.

И повесила трубку.

Потом проверила, в сети ли Серый Кот Старк. Его не было с девяти утра.

Гата не стала дожидаться его появления, еще раз перечитала рассказ и отправила по почте, вздохнув с некоторым самодовольством: «Может, если он разделит желание хороших оценок, я даже успеваемость улучшу».

2

Родители Гаты жили в том же районе, но по другую сторону от метро. Пешком выходило несколько километров, а ни одного общественного транспорта, что называется, от подъезда до подъезда, не ходило. Только с пересадкой.

Алла Родионовна сердилась, что Гата после своей смены никогда не шла домой к ним, а мимо жуткого кладбища пробиралась куда-то в свои новостройки. В этом ворчании Алла Родионовна обычно опускала тот момент, что между ТРЦ Гаты, который находился прямо напротив станции метро, и их, родителей, домом сначала проходила железная дорога, а за ней, после кольца трамваев и до широкого шоссе, лежал пустырь — излюбленное место собачников днем и празднотусующихся подозрительных личностей ночью. В новостях города этот пустырь упоминался часто: то на нем нашли труп, то сгорела машина, то «очередное изнасилование случилось в районе…». Но уже много лет Гата не могла доказать матери, что после десяти часов вечера добираться на транспорте даже мимо кладбища безопаснее, чем идти пешком через пустырь с мрачной репутацией.

О том, что ее дочь по своему характеру любила принимать у себя гостей больше, чем к кому-либо ходить, Алла Родионовна то ли забывала, то ли не считалась и сама Гату посещала крайне редко. Гата догадывалась, что на самом деле забывчивость не причина, и, скорее всего, матери просто хотелось показать соседям, что она состоялась как мать, к которой ребенок бежит чуть ли не каждый день, пусть даже он давно уже вылетел из родительского гнезда. А такое показушничество перед чужими людьми Гата не любила еще со времен первого стишка с табуретки перед гостями в Новогодний вечер.

Сегодня же, солнечным днем, когда на небе не собиралось, а в прогнозе не обещалось ни облачка, Гата решила идти именно пешком, но длинной дорогой: миновать кладбище наискосок, выйти сбоку на большую стоянку у ТРЦ (там справа приютилась прекрасная пекарня), купить в ней свежий тортик, пройтись по улице прямо, посмотреть через шоссе на парк… Издалека глянуть, на крепкие деревья, на игривую зелень, на гуляющих людей в летних нарядах. На людей, среди которых нет и больше не будет падающих в пруд…

План был хорош. Настроение — просто прекрасным.

Когда кладбище, звенящее голосами птиц, осталось позади, когда на расстоянии двух шагов махнул полосатый шлагбаум, пропускающий очередную машину, Гата придумала фразу: «Она вышла из зеленых зарослей и принесла с собой порыв свежего ветра, раздвинувшего духоту нагретой асфальтовой парковки». Достала телефон и записала фразу в блокнот.

Любопытное нетерпение взяло ее за палец, подвело к значку соцсети на экране, заставило коснуться. Пришло одно сообщение.

«четаю нравиться в чем новае то»

Гата закатила глаза от непробиваемой показной безграмотности Сережи, но, придется признать, что суть сообщения она поняла: он получил ее рассказ, читает с начала, ищет, в чем обещанные изменения. Наверняка чувствует себя частью большого дела, в котором он как-то себя сразу так проявил, что его оставили в деле и возлагают новую ответственность.

«Знал бы ты, как себя проявил».

Гася вздрогнувшее волнение, Гата глубоко вздохнула, поймала резкий запах бензина и навязчивый свежей выпечки.

И повернула в пекарню за тортом.

3

Девицы ругались.

Вернее, ругалась одна — ее длинные выпрямленные волосы, казалось, при каждом ее слове наэлектризовывались от злости и стремились встопорщиться черным одуванчиком.

— Ты это нарочно, нарочно!

Она кричала, совершенно не стесняясь того, что посторонние стали свидетелем ее скандала с подругой. Продавец в коричневом фартуке смотрела на крикливую с усталой скукой, которая удивительно не шла ни уютной пекарне, ни солнечному июньскому дню. Гата, стоявшая сразу за спиной второй девушки, на миг подумала, что это разъяренное лицо и гневно-обиженное «Нарочно, нарочно!» обращено к ней, — и отступила на шаг в сторону.

— Ты ведь знала, что я не ем малину, что на малину у меня аллергия! Как ты могла сказать «с малиной»?!

Вторая покупательница, по виду студентка, в обтягивающих джинсах и с растрепанным пучком на макушке, отвечала так вяло и проттяжно, что Гата решила — рулет со злосчастной малиной она взяла именно нарочно.

— Ну забыла я. Что тако-ого?.. Ну возьми себе с чем хочешь. Чего ты, вообще-е?

«Эдак они со своим нытьем и препирательством тут до Нового Года проторчат», подумала Гата и сказала:

— Девушки, пока вы решаете, можно я себе торт возьму?

— Э-эй, — повернулась та, что с пучком, — мы вообще-то тут стои-им!

— Вот именно, что стоите, — сказала Гата строгим голосом, — и задерживаете.

— Кого мы заде-ерживаем?

— Меня! — Гата повернулась к продавцу, которая наблюдала за ними с видом домохозяйки, смотрящей тоскливый сериал без начала и конца. — Песочный с шоколадом и орехами.

— Хорошо, — бесцветно отозвалась продавец и пошла к холодильнику.

Девицы несколько раз фыркнули возмущенно — сначала обе в сторону Гаты, потом друг на друга. Но их примирило упоминание шоколада: с ним рулет был принят обеими, а бесцеремонная Гата — прощена. За идею.

«Не испортите. Не испортите мне ничего все равно!» — решила Гата, забирая коробку с тортом.

Но броня, за которой плескалось хорошее настроение, все-таки треснула. Не намного, но настолько, чтобы эту трещину ощутить и захотеть чем-то ее замазать.

За спиной девицы ругались, чем расплачиваться — одна не хотела менять свою «пятерку» ради такой мелочи, как рулет, вторая возмущалась, что она не будет платить за всех, она тут не самая богатая.

Открывая двери пекарни локтем, Гата достала телефон из маленькой сумочки, перекинутой через плечо. Она почувствовала, что если сейчас не добавит себе хоть каплю позитива, то в хорошем духе не доедет до матери — а значит, доедет в плохом, что обернется не гостями с тортом, а мучением. Каплей позитива должно было стать сообщение от Сережи — как он там? Добрался до измененного желания? Разделил ли? Пусть будет все да.

В соцсети Сережа был оффлайн, новых сообщений он не присылал.

Ладно, решила Гата, или ушел гулять, или читает медленно, постоянно отвлекаясь.

Она пошла через стоянку. Миновала пару тесно припаркованных машин, пожалев одного из владельцев, который не убрал зеркало заднего вида, и теперь наверняка его сосед, отпарковываясь, это зеркало заденет.

Краем глаза увидела, как у шлагбаума на въезде на парковку мелькнул мальчишка в яркой красной футболке — и пропал. С его пропажей стало вдруг тихо.

Гата остановилась, еще не поняв, что заволновалась, и обнаружила, что стоит на большущей парковке одна, среди машин и солнца. Налетел ветер, подняв пыль с нагретого асфальта. «Пятерка, пятерка», пролетело эхо над парковкой.

Она резко повернулась к пекарне — ей показалось, что это те две студентки-покупательницы вышли наружу и продолжают ругаться из-за денег.

Двери пекарни были плотно закрыты, за большими стеклами не угадывалось никакого движения.

«Пятерку, пятерку… Пятерку!» — рявкнул шелестящий голос.

У Гаты подкосились ноги. Воздух вокруг нее уплотнился, стал горячим и острым. Дышать было тяжело, давило к земле, стремилось расплющить. Перед глазами опустился жаркий туман, в котором колыхались маревом длинные ломаные серые полосы. Казалось, что невидимые существа окружили ее, насмехаются, хихикают, что-то требуют. Одни тыкают в нее своими жесткими лапами, другие мохнатыми пальцами хватают за голову, за руки. И тянут, и рвут ее в стороны.

Что-то больно ударило по голове и тут же отскочило. Словно каштан падает на макушку осенью — твердый, маленький, неожиданный! Будто укусил. Ой!

Гата дернулась, уклоняясь. Новый удар пришелся ей в висок, еще мучительней.

«Пятерки, пятерки», хихикали из тумана. И снова больно ткнулось в голову, отозвалось резким звоном в коже.

Град мелких болезненных ударов обрушился на перепуганную до потери сознания Гату. Били зло, сильно, чтобы достать, чтобы сломать.

Задыхаясь, Гата замахала руками, что-то оттолкнула от себя. Оно упало вперед и вниз, заставив полосы расступиться. Показались темные очертания чего-то прочного, надежного. Рванувшись из ловушки к безопасному укрытию, Гата отчаянно метнулась вперед, забилась в какую-то щель, протискиваясь и царапая спиной по неровной твердой поверхности. Ее трясло, руки не слушались от ужаса.

Град несколько раз звонко ударил металлом об металл, но уже снаружи. Гата судорожно выдохнула и, уронив тяжелую голову, прижалась лицом к пахнущему бензином асфальту.

4

Первым звуком, который вернулся в ее треснувший мир, был строгий вопрос:

— Агата, что случилось?

Голос охранницы Галочки, имеющей неискоренимый опыт работы в детской колонии, слегка привел Гату в чувство. Она уже готова была хоть каким-то звуком ответить, еще даже не словами, которые от страха все из головы повылетали. Но Галочка, заглядывая в убежище Гаты откуда-то сверху, озаренная мягким светом, продолжала:

— Ты что это? По работе скучаешь? Даже в выходной у нас? Тортик, гляжу, прикупила. Шла на чашку чая, не дошла?

— Га… Галина… — пролепетала Гата, проморгалась и поняла, что лежит, сжавшись, в сумраке, под какой-то машиной, с ужасом затравленной собаки смотрит на склонившуюся охранницу. Это было ужасно глупо. Невозможно уже тем, что валялась она под машиной не на какой-то, никому неизвестной парковке, а на глазах у всего ТРЦ.

— Ползком давай на меня! — скомандовала Галочка, и ее форменные ботинки пропали с поля зрения.

Гата прикрыла глаза, успокаиваясь, и полезла по пластунски вперед, под потоки солнечного света, к свежему воздуху, в лето.

— Что случилось-то. Отвечай.

Выпрямившись во весь рост и сглотнув пересохшим горлом, Гата выдавила:

— Помутнело перед глазами, потом шум в ушах… Кажется, упала.

— А! Все с тобой ясно. Это давление. У меня такое тоже бывает. Ничего, — отрывисто бросала Галочка, резкими движениями отряхивая Гату. Отряхивание больше походило на удары, но такие удары — понятной человеческой рукой — были сейчас не больными, а спасительными. В голове Гаты прояснялось.

Она увидела, что на стоянке много людей. Услышала, как кричат и что-то требуют дети возле больших дверей ТРЦ. Почувствовала, как пахнет свежей сладкой выпечкой от пекарни.

Все было в порядке. Но посреди этого порядка стояла растрепанная перепачканная Агата Гришина, у которой в мыслях творился полный хаос.

— Сказали, сигнал в охрану, от посетителя. Какая-то чокнутая завалилась под машину. Знаю я, как у нас народ списывает на дурное все, что видит. Плохо кому на жаре станет, так туда же — все чокнутые!

— Гали… лина… я не…

— Молчи. У тебе лицо, как у покойника. Идем в бухгалтерию. Там тебе медпомощь окажут не хуже, чем в скорой. Не наклоняйся, я торт сама подниму. Это у тебя из карманов, что ли, просыпалось?

Присев и ловко подцепив за веревочку коробку с тортом, Галочка быстро подобрала с асфальта несколько блестящих пятирублевых монет.

— Я тоже мелочь на маршрутку отдельно ношу, — сказала она одобрительно и ссыпала горсть монет Гате в карман ее брюк.

— Пятерки, — обреченно прошептала Гата. — Желание. Я запустила пятерки. Он захотел пятерки. Я получила пятерки…

Линия крыши торгового центра наклонилась, колени подогнулись.

— Эй! Ровно стой!

Бесцеремонная пощечина мгновенно выровняла все на свои места.

— Вот! Другое дело. Лучше нашатыря… Справа встань. Теперь идем.

Гата послушно выполняла все указания. Ей становилось все лучше. Поднимаясь по лестнице (в лифте Галочка отказала, чтобы еще не подурнело и без того пострадавшей) она даже поймала себя на мысли — может, ей и не становилось плохо, и не нападал на нее никто, а все померещилось.

В кармане позвякивали монеты, которыми Гату забросали неведомые туманные, но зловредные существа с хихикающими голосами.

5

Женщины в бухгалтерии встретили их готовностью оторваться от бумаг, путаными расспросами и корвалолом. Галочка коротко, но емко пересказала, что произошло, как ей описала свое состояние сама Гата, что заметно в ее состоянии внимательному охранному взгляду. Галочку выслушали и быстро определили диагноз:

— Такая молодая, а уже давление!

— Ой, девочки! Давление разве спрашивает? У меня уже в тридцать лет верхнее было знаешь каким? Сто семьдесят!

— У меня сто восемьдесят. Таблетки пью, сколько себя помню.

Гата вяло отдала себя во власть бухгалтеров. Позволила накапать себе резко пахнущего лекарства, пощупать лоб, померить давление на потертом и не с первого раза срабатывающем аппарате. Ей сейчас было все равно, но она понимала, что является своего рода куклой, с которой взрослые женщины играют в докторов, — и им эта игра важна даже больше, чем ей ее здоровье.

Она не думала о своем давлении, как о чем-то сейчас важном. О монетах в кармане — думала. Они были гораздо значимее и объяснили бы больше, если бы она поняла их происхождение и воплощение.

— Сколько у нее, Светлана Геннадьевна?

— Верхнее сто тридцать.

С руки Гаты сняли тугую манжету, освобождая от захвата.

— Агата, дорогая, — пробасила Светлана Геннадьевна так, словно бы она на правительственном концерте объявляла выступление хора генералов МВД. — Давление у тебя, конечно, не в космос лететь. А в приступ было еще выше.

— Наверное, — согласилась Гата.

— Вот что, — Светлана Геннадьевна, вытащила из накопителя для бумаг чистый лист, — возьми-ка ты ручку и напиши заявление на отгул. На завтра.

— Может, больничный? — осторожно спросила одна из бухгалтеров.

— Больничный — это надолго. Да и проводить его… — отмахнулась Светлана Геннадьевна. — К тому же тут больше страха из-за приступа, нежели приступ. Да, Агата? Ты же напугалась?

Гата кивнула и взяла ручку.

Под диктовку, хотя она сама прекрасно знала что писать, слабой рукой вывела текст заявления.

Светлана Геннадьевна взяла бумагу и положила на груду документов на рабочем столе:

— Твое заявление я сама отнесу в администрацию, завизирую. Сама объясню, что к чему, так что можешь не звонить и не беспокоиться — из параллельной смены кого-нибудь найдут. Один день тебе прийти в себя хватит. Посиди дома, побереги себя. А то падаешь уже второй раз за неделю. Сначала в парке, потом на стоянке…

Гата не сразу поняла — как они узнали про ее купание в канале парка? Уже хотела было спросить, но потом вспомнила, с какой скоростью в женском коллективе распространяются слухи, и промолчала. Лишь тихо добавила:

— Вы правы. Работник из меня завтра будет никакой.

— Именно, именно, — Светлана Геннадьевна положила полную мягкую ладонь на руку Гаты. — Ни работа тебе завтра не нужна, ни ты — работе… Как себя чувствуешь?

— Вроде нормально.

— Домой сама доедешь?

— Конечно.

Ее проводили до дверей бухгалтерии.

Медленно спустившись к выходу и благодарно кивнув Галочке в пункте охраны, Гата вышла на улицу к пешеходному переходу. Она немного постояла, пропуская мимо себя торопящихся людей. Улица гудела, взлетали над постоянным шумом сигналы недовольных машин, резкие голоса, где-то у метро надрывно лаяла собака. Карман издевательски оттягивала тяжелая горсть «пятерок».

День был испорчен.

6

Постояв еще несколько минут перед переходом, Гата собралась окончательно. Она уже оставила кошмар на парковке так далеко, что можно продолжать жить: можно выдохнуть, все-таки пойти до мамы, выслушать там недовольства из-за задержки, совершить еще одну попытку искренне поговорить с близким человеком о своих переживаниях, страхах, о той ловушке, в которой Гата оказалась…

Зазвонил телефон.

— Агата, дорогая, — раздался бас Светланы Геннадьевны.

— Да...

И тут же она вспомнила, что забила мамин тортик.

— Ты забыла тортик.

— Да, да…

Она развернулась к ТРЦ.

— Ты не будешь возражать, если мы его съедим? А то испортится.

Гата опустила ногу, занесенную для шага.

— Нет… Не буду.

Пешеходный светофор через улицу загорелся красным. Гата посмотрела на него устало и поплелась к остановке в сторону своего дома. Поймав «55» — ую маршрутку, расплатилась с водителем монетами пугающего происхождения. Водитель принял их, не усомнившись, и ссыпал в пластиковый контейнер, где они тут же затерялись среди других блестящих рублей.

Никакой мистики, где ужасы мерещились бы только ей. Все было настоящим.

7

Где-то в прошивке русского человека сидит утверждение, что водка может все: лечить душу, согревать тело, очищать сознание, облегчать участь, улучшать настроение, открывать резервы, смещать взгляды, растворять негатив, открывать истину и, самое главное, дорожать. Русскому человеку вовсе не обязательно иметь опыт пития водки, чтобы знать о ней и о ее возможностях.

Оказавшись на своей остановке, Гата поначалу хотела было вернуться домой, но одна лишь мысль, что она просто войдет в прихожую, положит ключи на тумбочку, пройдет на кухню, поставит чайник, потом поговорит с матерью, а затем сядет за компьютер и будет жить, как ни в чем не бывало, приводила ее в ужас. Что-то сломалось в ней сегодня на парковке. Что-то мешало ей считать положение нормальным и это что-то требовало строго определиться — чиним или выбрасываем.

От жутких монет, упавших на нее из воздуха посреди открытого пространства, она избавилась — семь отдала водителю за проезд и еще три выбросила на остановке на обочину проезжей части. Но чувство неправильности, берущее липкими пальцами за сердце, никуда не ушло, и не давало покоя, как пятно на видном месте одежды.

— Если заболели, будем лечиться, — сказала себе Гата и пошла в супермаркет.

На кассе она подумала, что, наверное, молодая женщина с одной бутылкой водки и без каких-либо других покупок вызовет удивление или неодобрение. Но лишь один мужчина в очереди глянул с чем-то, похожим на зависть, остальным же было безразлично.

— Товар по акции желаете? — спросила ее кассир, указывая на рекламный лист в красной рамке.

— Понимание того, как устроен мир, есть?

Кассир поверх пластмассовых очков подняла на Гату взгляд, в котором неприкрыто считалось «Больно умная?», и сказала сердито:

— Есть бублики. Два по цене одного.

Гата не стала обижаться. Она знала, что ляпнула не то, не тому и не в том месте. Расплатилась, взяла бутылку в руки и вышла.

Что она собралась лечить? Душу? Но ее душа не болела. Боялась, тряслась мокрой мышью, шарахалась от всего необъяснимого, пыталась его объяснить — и увязала все больше. Но не болела.

Может, она собиралась снимать усталость, снижать стресс, разгрузить мозг, погребенный под тоннами постоянного жизненного и бытового негатива, под которым работники сферы услуг похоронены через одного? Нет. Гата не отличалась дубовой кожей, но злость и глупость чужих людей не подпускала к себе ближе разумного.

Любила ли она крепкие напитки и имела ли она привычку решать проблемы с их помощью? Тоже нет.

Понимала ли, что пить в одиночку — это безобразие для личности? Понимала.

Но она знала, что перезагрузка, очищение разума, стирание многослойного налета с сознания ей сейчас просто жизненно необходимы. Старые методы холодных раздумий, анализа, логических размышлений решали какие-то отдельные проблемы, но сейчас доверия к ним не было. В слишком многом она запуталась, пытаясь разобраться умом. Может, потому и угадила в этот иррациональный капкан желаний. Даже принимая верные решения — насчет Вити, насчет злости в рассказе — она принимала их без понимания того, как одни решения влияют на другие, как одно следствие становится причиной другого… Это все надо было встряхнуть.

Пила она небыстро. Ей не нужно было, чтобы все сразу — а потом тошнота и никакого толка.

После первых сто грамм Гате захорошело несказанно. Вернулось дивное возвышенное настроение сегодняшнего утра, захотелось делиться радостью с окружающими, захотелось выйти во двор к паре что-то кричащих женских голосов и сказать: «Женщины, я вас люблю, не кричите».

За окнами темнело. Гата включила ноутбук. Глянула в соцсеть.

«Прочитал нравиться тоже хачу пятерки тройбан был по рускаму»

— Я уже знаю, что ты хочешь пятерки. Сегодня налетели, — вздохнула Гата и включила плейлист со «Сплином».

После вторых ста грамм пол и стены перестали быть стабильными.

Под «Мое сердце» она прыгала по комнате, не боясь что-либо опрокинуть. Мотала головой, играла на воображаемой бас-гитаре. Никогда она такого не стала бы делать, живя с Витей, — он бы сказал ей очередную гадостную шутку и не понял. Никогда она не стала бы делать такого, живя с родителями, — она же взрослый человек, несолидно и нельзя козой скакать, лучше бы на дискотеку сходила, познакомилась бы с кем-нибудь.

После прыжков захотелось есть, и Гата, разгоряченная и пьяная, полезла в холодильник, распевая «И мое сердце остановилось», хотя из комнаты доносилась уже другая песня.

«Выхода нет» она пропустила. Потому что выход должен быть.

После третьих ста грамм она плюхнулась на диван и быстро поняла, что вставать с дивана не надо.

— Вертолеты, вертолеты, а я маленький такой, — пробормотала Гата.

В такт кружению головы по замкнутому лабиринту бегала мысль, что все-таки должен быть способ если не понять, как работает механизм ее желаний, заклинившийся на мальчике Сереже, то способ, как разорвать эту жуткую связь. И ведь еще неясно, будет ли падать на нее только то желание, которое она сама в нем вызвала, или вообще любое его желание? В первом случае надо просто прекратить общение, стереть свои писательские профили, заняться вязанием или цветоводством. Тогда не страшно будет жить. Может, пусто, потому что писательство просто так не отпускает. Еще неизвестно, что цепче — оно или героин. Но все-таки будет не страшно.

Гата повернулась на бок, обняла подушку. Мир качался и отказывался быть четким.

Ей показалось, что из мрака прихожей кто-то наблюдает за ней, ждет от нее следующего шага, чтобы опять окружить, протянуть свои колючие лапы, захихикать. Этот кто-то неподвластен ни ей, ни ее логике, ни ее чувствам.

— «Из темноты глядят на нас глаза Марии и глаза Хуаны», — повторила она за солистом любимой группы.

И заснула.

Ей снилось то, что она боялась больше монет, падающих с неба, больше необъяснимых ветров, шепчущих коварные слова. Ей снились пауки. Большие и важные. Они жили в городе среди людей — ездили на автобусах, ходили по улицам, входили и выходили из домов. Для города из сна это было нормально.

Гата, погрузившаяся в пьяный сон, несколько раз с криком просыпалась в темноте, чтобы отдышаться, выпить воды и снова вернуться в этот мутный кошмар с пауками среди людей.