Глава 4

1

Чем ближе человек живет к кладбищу, тем с меньшим напряжением он относится к могилам и покойникам. Соседи же. И даже отличные соседи — не шумят, не создают опасность в районе. Наоборот, в чем-то дисциплинируют.

Кресты и мрачность могли нагнетать уныние только зимой, да и то из окна квартиры Гаты кладбище было почти не видно. Из торгового центра тоже — окна их корпуса выходили или на внутреннюю парковку, или на шумную улицу с кубическим павильоном метро. Летом и вовсе оно было как парк: много зеленых деревьев, птицы поют, солнце играет с тенями в догонялки.

Гата давно не ощущала ничего готического в бесцельных прогулках по кладбищу в дни хорошей погоды и не видела пугающего в том, чтобы пересечь кладбище насквозь, отправившись в район по другую его сторону.

Обычно, прогуливаясь на свежем воздухе, она уходила на те участки, где было много старых и заброшенных могил. Между заросшими оградами и покосившимися крестами она любила постоять на открытой тропке и посмотреть на небо. В такие минуты ей казалось, что птицы над кладбищем теряют свои направления и вообще даже сам ветер сбивается, не зная, куда ему дуть. В голубых кусочках между зелеными кронами птицы по воображению Гаты начинали бесцельно кружить, словно пытались отыскать дорогу. Налево, направо, по кругу или метались зигзагами. Кто во что горазд, лишь бы выпутаться.

Когда чувство прикосновения к небесному хаосу исчезало, Гата выходила на широкую асфальтовую дорогу. Там не наблюдалось никакой потерянности ни в птицах, ни в понурых людях. Гата смотрела и точно знала, что вот летит ворона к проспекту — и никуда она не свернет. Долетит до проспекта и растворится над высокими домами города. Или вот идет человек с пакетом из строительного магазина, что на перекрестке, хмурится и чувствует себя неловко под взглядами тех, кто пришел с цветами к могилам. Но все в порядке, просто все обустраивают места пребывания.

Лида, когда устроилась администратором в этот центр, поначалу делала круглые глаза: «Ну там же покойники лежат!», и отказывалась ходить к пункту оплаты на парковке, который стоял прямо на выезде к кладбищу. Потом она очень боялась, что приобретет черный юмор и будет шутить только на кладбищенские темы, что совершенно не подходило девушке с цветущим лицом и радостной улыбкой. Никакой мрачности Лида не приобрела, а через несколько месяцев привыкла к соседству с землей мертвых, огороженной от суеты живых забором из цементных плит или чугунных решеток.

2

На остановке возле торгового центра топталось человек двадцать. «Наверное, автобусов давно не было, — с досадой подумала Гата. — Набьются».

Сегодня при чтении еще одной статьи о желаниях, Лида озвучила вывод из прочитанного — думай о том, чего ты хочешь, и все сложится по твоему желанию. Вывод был прост, как мысли женщины в обувном магазине «Хочу все красивое!», и так же обещал неэффективность.

Очень хотелось уехать домой. Гата, пристроившись с края толпы, ярко представила, как вот сейчас подъезжает нужный ей автобус с горящей в сумраке цифрой «7» над лобовым стеклом.

Вот сейчас подъезжает…

Она этого очень хочет!

Мигнула поворотником и подкатила к остановке маршрутка с номером «55». Она подходила Гате, и в самом конце салона было свободное место.

Гата замешкалась всего на секунду, решая, поехать ли сейчас или дождаться рейсового. Из сумки запел мобильник. Она отвлеклась, доставая — и вот уже проворный мужичок с рюкзаком полез по салону маршрутки к пустому креслу. Ехать стоя за те же деньги, за которые другие едут сидя, Гате всегда казалось несправедливым.

Водитель покрутил головой, повысматривал на остановке желающих постоять за деньги и попадать на поворотах и маневрах. Желающих не нашлось, только отозвалась пара недовольных голосов, «сколько можно деньги драть, где ж этот проклятый автобус».

— Да, мам, — сказала Гата в телефон, и «55» -я, хлопнув дверью, укатила.

— Я так и не дождалась от тебя звонка с извинениями, дорогая дочь! — обидчиво сказал мобильник. — Подумала, вдруг с тобой что-нибудь случилось и ты просто не можешь разговаривать.

— Мама, мы это уже проходили, вероятность того, что меня переехала машина, и я лежу в больнице, умирая, без возможности кому-то позвонить, крайне невелика. Перестань уже разводить панику.

— Это не паника! Я волновалась. Даже валерианки выпила, и она бы непременно подействовала, если бы ты позвонила и извинилась за то, что наговорила мне сегодня днем! Я твоя мать и совершенно не заслуживаю оскорблений!

Показался «125» -ый.

— Мама, мой автобус, — соврала Гата. — Доеду домой, поем, наконец, а то голодная, и позвоню тебе. Обязательно. Потом.

— Голодная? — оживилась Алла Родионовна. — А мне ты сказала, что обедала.

— Это было днем, а сейчас уже почти одиннадцать.

Автобус был совсем близко.

— Я приеду и позвоню, все. Пока.

— Когда ты будешь дома? Не хватало еще, чтобы моя дочь по ночам шастала по улицам. Я тебе всегда говорила, найди себе нормальную работу, а ты…

Гата отключила телефон.

Автобус встретили на остановке недовольными взглядами и восклицаниями, сколько можно, это уже второй «125» -ый, а куда же провалилась эта «семерка», чтоб ее разорвало!

— Давай на этот! — раздалось рядом с Гатой.

— Свет, ну ты что? Он же налево поворачивает после следующей.

— Давай! Одну остановку проедем, а там вторую пешком — и дома.

Ей это предложение тоже в какой-то мере подходило.

У Гаты напряглись ноги, готовые бросить ее в автобус. Ведь она тоже может проехать одну остановку, потом вместе с этими женщинами пройти вторую, а на проспекте они уже разминутся: Гата пойдет своей дорогой — ей направо. Дорога, конечно, неблизкая, но даже так ей казалось быстрее, чем еще ждать своего автобуса неизвестно сколько. Да и народу на остановке немало, минимум два рейса пропущено уже… Когда подойдет «семерка», в какой давке придется ехать! И это еще когда будет?

Гата метнулась к светящимся дверям «125» -го и впрыгнула в автобус, едва не сбив с ног тех двух теток, остановившихся на самом проходе.

Они глянули на нее осуждающе, явно ожидая извинений.

Не дождались.

Остановку они ехали медленно, к тому же еще постояли на светофоре.

Гата все косилась на теток, за которыми увязалась. Не хотелось, чтобы они подумали, будто она за ними увязалась. Они ей не понравились. У одной было лицо, похожее на очищенную картофелину, в которой расковыряли все глазки. А может, это свет в автобусе так падал.

Вышли они втроем.

Гата старалась делать вид, что она вообще одна на остановке, торчащей посреди улицы, где всех ориентиров только железная решетка ворот кладбища, а вперед и назад тянется скучная серая стена из цементных плит. Женщины пошушукались между собой, косясь на Гату, но та, что первая предложила ехать, решительно махнула рукой, мол, оставь, чего может от нас хотеть девчонка, которая одна, а нас-то двое.

Она подождала, пока они сделают хотя бы несколько десятков шагов прочь от остановки, потом двинулась следом. Та, которую звали Света и у которой было лицо-картошка, обернулась, скользнула взглядом. Гата было испугалась, что она сейчас скажет что-нибудь в духе «Девушка, вам тоже к проспекту? Пройдемся вместе, не так страшно». Но женщина молча отвернулась.

Поравнявшись с кладбищенскими воротами, Гата увидела, что калитка приоткрыта. Это было неожиданно.

Согласно расписанию, висевшему на всех трех входах на кладбище, закрывалось оно в шесть вечера. В действительности же это было расписание работы кладбищенской конторы. Службы в небольшой церквушке заканчивались позже, а входы-выходы запирались и вовсе в разное время. Выход на железку закрывали около восьми, потом охранник шел через кладбище вот к этим воротам, и закрывал их где-то через полчаса. Главный выход, на проспект, держали открытым до девяти, чтобы задержавшиеся посетители не оказались запертыми. Живущих по соседству такая перспектива не смущала, были известные лазейки через ограду, а вот сторонних людей стоило выпроводить всех. Ночью несколько охранников следили, чтобы если кто и пролез, то чтобы хотя бы не безобразничал. Но в данном случае, как и в ТРЦ, все зависело от личности охранника; кто-то даже позволял увешанным амулетами женщинам «работать», разговаривая с духами по ночам.

Фонари гасили незадолго до полуночи или вовсе не выключали, если велись какие-то ночные работы вроде быстрого разбора плит и кирпичей, которые привезли сегодня, а нужны будут уже завтра.

Такие подробности Гата знала, потому что иногда, особенно летом, юркала домой после смены наискосок, заметив открытые ворота и освещенную асфальтовую дорогу.

Один раз после новостей о том, что в их районе задержали группу сатанистов, проводящих ритуалы, она узнала от патрульного с собакой, что охрана кладбища усилена, а еще устанавливают новую сигнализацию в церкви.

Еще раз она наткнулась возле одноэтажного здания конторы, отделанного по старому стилю деревом, на тройку работяг. Один копал могилу, как оказалось позже, для внезапных вторых завтрашних похорон. И если одну могилу можно выкопать буквально перед похоронами, то вторую приходится с ночи, пусть даже рискованно, что стенки осыпятся.

Двое таскали камни для отделки от конторы к могиле и посмеивались.

«Эх, девица, не боишься, что схватят тебя и уволокут на тот свет?» — нарочитым басом прогудел мужик из могилы.

«Не боюсь, я ж местная», — искренне ответила Гата. И только по тому, как переглянулись застывшие работяги, поняла, насколько пугающе двусмысленна вышла фраза.

Мужики оценили ответ.

Развеселившись, они даже подвезли девушку, не пугающуюся ночью покойников, до другой стороны кладбища и предложили подсадить ее на ограду. Гата, растерявшись, приняла приглашение прокатиться на грохочущем ржавом транспорте, пахнущем бензином и землей. Но через забор перелезала сама — к тому же она знала, где он был удобно низкий, где надо сойти с тропинки и подняться на камни старой, заросшей мхом ограды.

Будь воля Гаты, двери на кладбище держали бы открытыми всегда, а еще и фонари бы не гасили по ночам. Закрывать и ставить на сигнализацию кладбищенскую контору, небольшую церковь и пару служебных зданий — оно понятно, там имущество, там ценности, там есть чем привлечь живых. Но остальная-то территория кому нужна? Сатанистам? Гадалкам? Девушкам, желающим сделать приворот по рецепту, вычитанному в Сети? Бомжам, которых на окраинных кладбищах и ловить никто бы не стал, а на внутригородском охрана постоянно выпроваживает за забор?

Много ли их наберется?

А вот таким, как Гата, пользы гораздо больше, а вреда минимум: им надо лишь — пройти спокойно и уйти. И хотя понять тех, кто твердит, что кладбище не проходной двор, тоже можно, но если были бы хорошие и удобные дороги в его обход, не возникало бы и нужды ходить через него. Но одна дорога от метро до дальнего жилого района была просто длинной, а вторая огибала кладбище через промзону, где ходить еще страшнее, чем мимо могил.

Ничего опасного даже со стороны живых ночью на кладбище Гата не видела, а мертвых давно не опасалась. И заметив незапертую калитку, почти по привычке шагнула в нее, решив, что самое удачное сейчас — это срезать путь, поскорее добраться домой, поесть нормально, а потом отправить маме смс-ку, что добралась, поела, но хочет спать, целует, желает спокойной ночи.

Горел только один фонарь, ближайший к воротам.

Через десяток метров ей пришлось бы идти в полной темноте, если бы не предусмотрительно повешенный на связку ключей фонарик. Она прозвенела ключами, доставая связку из сумки, нажала резиновую кнопочку и, светя перед собой, пошла вперед. Фонарик был хорошим, свет от него лился яркий, давая широкое пятно, в которое попадали даже некоторые ветки деревьев и кустов, стоящие на обочине дороги.

«При голубоватом свете асфальт казался трапом на космический корабль», подметила Гата очередную возможную литературность и немного поругала себя за лень доставать или блокнот с ручкой, чтобы записать красивый образ, или телефон, где можно набрать и зафиксировать заметку.

Было почти одиннадцать. Скоро наступит момент, когда мама захочет позвонить еще раз и узнать, добралась ли до дому ее дочь. Если придется сказать, где сейчас ее дочь и почему, Аллу Родионовну хватит удар и валерианкой будет не обойтись.

Гата прибавила шаг.

Вдруг в тихий шелест ее шагов вмешался какой-то звук, вернее, отзвук. Голоса, неясные, приглушенные. Справа.

Гата замерла, потом похолодевшими пальцами нажала на кнопку фонарика. Оказавшись в темноте, затаила дыхание.

Справа за кустом между могил кто-то был.

Гата сделала шаг к кусту.

«Это не твое дело», шепнула женская предусмотрительность.

Гата сделала еще шаг к обочине, не послушав этого трусливого советчика. Когда ее лица коснулись легкие листочки, она решила, что обойдет куст, а не будет ломиться прямиком, привлекая к себе внимание шумом и треском.

Обошла, медленно двигаясь вокруг куста наощупь. Вскоре ее рука коснулась шероховатой и сухой коры, и Гата прильнула к дереву, осторожно высовывая нос.

Впереди дрожало несмелое пятно желтого света. Кресты, ограды и тонкие ветки деревца перечеркивали его, как художник в запале зачирикивает неудавшийся набросок.

Вокруг желтого пятна клубились тени, переговаривались о чем-то, периодически горестно всхлипывали.

Гата почувствовал странную смесь злости и страха. По ногам и рукам побежали мурашки. На голову вдруг будто кто-то положил большую волосатую ладонь. Мимо пробежал уже знакомый по сегодняшнему дню сквознячок, хотя Гата успела отметить, что ни одна ветка над желтым пятном света не шелохнулась.

Одна из теней подхихикивала громче остальных и постоянно издавала какой-то скрежещущий звук. В такт этому скрежету приговаривала:

— Я говорил, слабо ему, слабо. Говорил? И вот, слабо.

И снова чирк-чирк.

Гата от страха сначала не поняла, что это, но вскоре вместе с этим скрежетом вспыхнул небольшой огонек, вырвал у тени детское лицо, подсвеченное горящей зажигалкой, — и Гата догадалась, что она наблюдает за тайным собранием каких-то школьников. Очевидно, во время летних каникул им стало скучно и вот они пришли на кладбище за острыми ощущениями и страшилками.

Мальчик потушил зажигалку, но тут же зачиркал ею снова. На его тени задрожала крошечная искра.

— И ничего не слабо. Что ты там говорил? Говорил он. Вранье! Ты меня отвлекаешь — вот что!

— Отвлекаю?!

Чирк-чирк.

— Да вообще бесишь! Невозможно сосредоточиться. Сам боишься, вот и дергаешься. Пальцы дрожат, зажигалку взял, чтобы не заметили. А дрожат!

— Болтаешь много, — раздался строгий голос и, превратившись из тени в невысокого пацана в кепке, в круг шагнул третий мальчик. — Полчаса уже ждем. То тебе темно, то не сосредоточиться. Брехло ты, а не пацан.

— Я смогу! — едва не сорвавшись на визг, вскрикнул тот, кого Гата еще не видела. — Сказал, что смогу — и смогу! Что вы вообще ко мне пристали?

— А что ты условия все время меняешь. То свечку ему подавай…

— Конечно, подавай, — перебил «кепку» невидимый визгливый собеседник. — Без света как вы увидите, что я наступил?

— А со светом, какой шанс, что высунется? Никакого. Они ж света боятся. Так и я наступить могу, — парировал «кепка» и исчез в темноте.

Послышался шелест — он топтался между оград.

Потом он вернулся, поправляя кепку:

— Суки, понаставили заборов. Эта одна без решеток. Наступай давай, иначе сам знаешь что.

Тень шарахнулась прочь от свечи и едва не исчезла совсем, но тут сбоку раздалась пара быстрых шагов, тревожный шорох и новый юный высокий голос сказал:

— Гы! Трусит. Пацаны, все с ним ясно.

Пугливая тень пискнула и уплыла куда-то вниз.

Гата каким-то чутьем поняла, что сейчас этот мальчик, которого напугали ужасами про покойников и заставили пообещать наступить на настоящую могилу, — сейчас этот пацан, ведущий борьбу стыда с ужасом, начнет умолять и унижаться.

Как она когда-то готова была встать на колени и реветь «пожалуйста, не уходи».

Она тогда не встала.

И никому не пожелает встать.

Жуткая ладонь на голове Гаты словно бы стиснула пальцы, давя на виски, вжимая голову в плечи — бойся, бойся, стучи зубами.

А раз никому не пожелает, то не бывать такому унижению! — вспыхнуло горячо в ответ на этот ледяной обруч на голове.

«Володя не прошел бы мимо, спас бы хулигана, и они…»

«И я не пройду!» — сказала про себя Гата и осторожнейшими движениями выбрала на связке фонарик.

Аккуратно и медленно повернула «голову» фонарика, переключая режим на максимальный. Потом тихонько подняла его к лицу, сжав покрепче ключи, чтобы не звякнули.

Стараясь ступать бесшумно, обогнула дерево. Прижавшись спиной к стволу, набрала в легкие воздуха, щелкнула кнопкой и выпалила истошным голосом:

— Ночной Дозор! Всем выйти из сумрака!!!

Рев напуганных глоток, визги и треск ломающегося куста, за которым она сама недавно стояла, был ярчайшим ответом на ее вопль.