Глава 11

Кто-то описывает похмелье, как ужасное состояние, в котором можно лишь просить о смерти. У кого-то наоборот, тонкие чувства определяют мгновения, полные жизни и трепета перед жизнью, а вынужденное сосредоточение на таких простых вещах, как смотреть или стоять, выбрасывает из ценностей лишний мусор.

Но обычно похмелье можно выразить одним словом — трындец.

Гата лежала на диване и смотрела в потолок, который норовил стать ускользающей плоскостью из белой воды. Ужасно болела голова. Чувство вины перед собой за вчерашнее душило и рвалось вытряхнуть наружу то ли последний дух, то ли вечернюю закуску. Перевести взгляд с ближнего предмета на дальний, например, с пульта под рукой на телевизор на стене, казалось делом столь же невыполнимым, как впихнуть концертный рояль в пассажирский лифт.

Когда заорал телефон, Гата подумала, что сейчас ее голова взорвется. Отвечать она не стала. Телефон проорал еще несколько раз в попытках дозвониться, но Гата все их пролежала с закрытыми глазами, не шевелясь. Нет, никаких разговоров в таком состоянии. Только немного покоя.

Это небольшое усилие воли оказало, как ни странно, целебное действие. В тишине и неподвижности Гате вскоре стало ощутимо легче. Она несколько раз глубоко вздохнула и поднялась. Голова кружилась меньше, чем она опасалась. До ванны путь был легче и короче, чем представлялось.

Гата поплескала себе в лицо холодной водой, почистила зубы дважды. В зеркало не глянула: сегодня не нужно было краситься, а просто так смотреть на себя ее не тянуло. Опухшие глаза и помятые от подушки щеки — разве есть чему порадоваться? Да и обычно в выходные она старалась не делать того, что делала в рабочие дни, даже в мелочах стремясь создать различия отдыха от труда: давала свободу лицу и волосам от косметики и средств для укладки, носила обувь больше удобную, чем красивую…

Умывшись, Гата почувствовала, как вина за глупую попойку отступает вместе с головной болью. Уже хотелось пить, хотелось распахнуть окна, хотелось вернуться к нормальной жизни.

Нормальная жизнь… Собственно, ради нее, свободную от мистических ловушек, лишенную неясных страхов, пугающих не столько предметно, сколько самих по себе, Гата вчера и пила. И постепенно, с каждый вдохом, стало казаться, что нужный эффект все-таки достигнут: она чувствовала себя не самым здоровым образом, но все-таки гораздо бесстрашнее и спокойнее чем вчера. Руки были слабыми и подрагивали, но уже не от ужаса. Озноб от похмелья — куда лучше, чем озноб от накатывающей жути. В голове ощущалась тяжесть, но это уже не было то зловещее чувство посторонней хватки, чужих и враждебных тисков. Хотелось множества вещей сразу, но больше не было плена душного и необъяснимого кошмара.

Гата открыла окна, не боясь напустить мух. Посмотрела на непривычно пустой двор, послушала, как из окна ниже ее этажа кто-то ругался на какого-то Витю, который забыл взять мусор.

Упоминание Вити не отозвалось в ней ничем. Совершенно. Словно струны у скрипки срезали — и наступили тишина и покой, в которых тронувший занавески ветерок не грозил напугать чем-нибудь вроде нападения монет или потустороннего шепота. Гата щурилась от летнего солнца, вдыхала воздух, наполненный городскими запахами с крошечной частичкой свежего кофе: похоже, у кого-то из соседей в открытом окне работала кофеварка.

Было хорошо.

«Страх, что она наполнила свою жизнь чем-то, чем сама не является, покинул ее, оставив лишь счастье и умиротворение!» — продиктовала себе Гата.

Эти слова вернули ей желание что-то написать.

Будучи человеком практичным, она вскоре решила, что кошмары своих последних дней можно отдать бумаге.

Ведь как все хорошо сложилось! Случайный мальчик Сережа станет для нее не наказанием, оборачивающим ее желания против нее самой, а проводником в творческий мир, где есть спрос, но пока мало предложений: в мир детских страшилок и ужастиков. Изначально Сережу и друзей привела на кладбище нехватка страха, острое желание пощекотать нервы. И вот теперь кто, как не Гата, которая металась в панике несколько дней, сможет написать им недостающие страшилки? У кого, как не у нее, которую ветер-шепот, охотящийся с неба, опрокинул в воду, будет рассказывать о страхе искреннем, невыдуманном, и такой он ляжет в новые истории…

Она налила себе кофе, положила на тарелку несколько пряников — иными словами подготовила себя к творческому процессу.

«История о мальчике, который заночевал на кладбище», — напечатала Гата в белом листе редактора.

Улыбнулась — и дальше ее подхватило, понесло, только успевай постукивать по клавиатуре. Чуть кружилась голова в отступающем похмелье, редкие приступы тошноты лишь добавляли возможности поточнее описать нюансы ощущения напуганного и растерянного ребенка.

Изредка она делала перерывы на туалет и стакан сока. Когда рассказ был почти готов, а мальчик на кладбище почти обнаружил, кто же так жутко завывает в темноте, а Гата почувствовала, что безумно проголодалась. Несколько пряников утолили ее утренний голод, но сейчас, оказалось, день перевалил далеко за середину.

Обычно в какой-то из своих выходных между сменами Гата шла все в тот же супермаркет напротив дома, закупалась там плотно, забивала холодильник, а потом даже Алла Родионовна с ее вопросами или проверками не была страшна. Гата была или сытой, или имела из чего приготовить. Маме же честно предлагалось не волноваться за доченьку. Но сегодня Гата соврала бы, если бы хоть раз взяла трубку и на очередной вопрос «Ты ела?.. Что у тебя есть в доме?», ответила бы, что все есть и все в порядке.

Холодильник был пуст, в шкафах на кухне тоже не завалялось ничего крупнее пакетика овсяной каши быстрого приготовления.

Несмотря на то, что похмелье уже совсем прошло, а день за окнами звал «выйди, прогуляйся по солнышку», Гате очень не хотелось тащиться в магазин, чтобы потом волочь что-то тяжелое обратно. Да и не стоило отрываться от рассказа, когда вдохновение увлекло ее так, как уже давно не увлекало.

Она открыла поисковик, нашла сайт доставки еды, которой изредка пользовалась. Продиктовала оператору что вспомнила из каких-то предыдущих заказов. Салат с креветками — да; лапша вок — отлично; десертов не надо, нет, спасибо; и конечно, пицца, разве без нее вечер будет полным?

— Ожидайте курьера в течение часа, — сообщила оператор.

Желудок захотел, чтобы это время было поменьше. А память (вечный хитрец) уже после того, как Гата отключила связь, подсказала, что завтра на работу и что заказ стоило бы удвоить: пусть еда в доме была еще и на завтрашний вечер.

Гата умела договариваться с вечно хихикающей памятью вечно загруженного городского человека, живущего в суматохе современных скоростей: кто-то что-то всегда забывает, как-то вспоминает когда-то в неподходящее время, когда можно не сделать, но отложить сделать потом. Ничего страшного и сейчас — завтра вечером на работе она соберет на этаже с ресторанным двориком себе пакет готовой еды на ужин и не останется голодной.

Ожидая курьера, она почитала в интернете статьи психологов на тему детских страхов. Конечно, основная масса информации была о том, как какой-то психолог предлагал свою новую волшебную методику по борьбе с этими страхами, но Гата отыскала и выписала на бумажку несколько понравившихся ей идей для будущего сборника детских пугалок. Лидировал в списке страх темноты, кишащей воображаемыми чудовищами.

Когда в рассказе мальчик на кладбище уже поднял случайно найденную палку, когда он уже встал напротив страшной тени, из-за которой ему не удавалось пройти по дороге к воротам, — в этот момент раздалась трель домофона.

— Доставку заказывали?

Гата нажала на кнопку, впуская курьера в подъезд.

А сколько ему подниматься? На лифте он или пешком?

Глупые вопросы, но они заставляют ее топтаться в коридоре и нерешительно дергаться то к комнате, то к кухне, то обратно в прихожую.

Вот ведь дурацкое занятие — ждать курьера! И не хочется стоять столбом посреди прихожей, и нет такого важного дела нигде в другом месте квартиры, чтобы оно заняло буквально несколько секунд и чтобы оно могло быть прервано буквально в любой миг. И ты такой, как бы мимоходом вышел, как бы ты занят чем-то серьезным, а курьер — это так, мелочь, и не очень-то тебе нужен.

Гата решительно запретила себе метаться. Не любимого же человека после долгой разлуки она встречает. Не подходит сейчас уровень ее волнения под ситуацию (волнение и так накатывает всегда несоразмерно, но с курьерами это почему-то особенно заметно).

Сейчас он придет. Дверь она приоткрыла, значит, он постучит. Она примет коробку, надо заплатить — вот деньги. Вроде без сдачи. А сколько она должна ему отдать? Где это посмотреть? Неужели, негде?.. Да! Она же делала заказ по телефону, а не по интернету! Что же теперь? Где взять точную сумму?!

«Он же сам скажет. Или у него будет накладная», — приструнила себя Гата.

На лестничной площадке по-прежнему было тихо. Гата замерла на пороге.

Наконец, в дверную щель пролез нарастающий звук шуршания и скрежета. Гата насторожилась — звук был такой, словно бы всю лестницу завалило пустыми пластиковыми упаковками, и сейчас по ней полз как минимум крокодил, а все упаковки трескались, ломались, сплющивались и пронзительно хрустели под его брюхом.

Неужели у курьера столько пакетов? Нет, не может быть. Гата не так много заказала…

Она невольно отступила от порога.

Шуршание и скрежет поднимались. Когда они добрались до площадки и сменились сосредоточенным сопением, Гата заставила себя выдохнуть и успокоиться. Это ей, наверное, с остатков похмелья всякое мерещится.

Она уже шагнула обратно к двери, уже взялась за ручку, желая высунуться и сказать курьеру, что ему сюда — как вдруг светло-зеленая краска подъезда в полосе между дверью и косяком рассеклась серыми полосами. Они зашевелились, словно длинные пальцы голодного человека над тарелкой с нарезкой ассорти: что бы взять первым — ветчину или сыр? или и то и другое?

Страх заставил Гату стиснуть холодную дверную ручку, вжать голову в плечи и вцепиться взглядом в движущиеся по стене полосы. Вот они все одновременно замерли, потом тень уплотнилась, увеличилась, полосы стали шире.

В проеме совсем потемнело — и дверь с силой потянуло наружу.

Гата лишь сильнее вцепилась в ручку. И вместо того, чтобы сбросить с себя разом накатившийся страх (он ведь иррационален и глуп! что же это такое! всего лишь курьер!), она подалась вперед, через порог.

Одна из теней загнулась, послышался робкий шепот: «Простите…»

Зацепившись за край двери, в проем влезла черная суставчатая лапа, покрытая густым плотным… мехом?

От ужаса, Гата отпрыгнула в прихожую. Ноги подкосились, будто под них ударил кто-то, поджидающий сзади. И Гата упала.

Дверь, потеряв сопротивление, дернулась. Еще несколько длинных паучьих лап высунулись и обняли ее край, заскребли короткими черными коготками по металлу.

Прочь, прочь!

Гата пыталась отползти от кошмарных лап, жутким пучком шевелящихся у двери. Они лезли и лезли, все новые и новые. Хотелось кричать, звать на помощь. Горло сдавленно свистело, Гата почти задыхалась.

Когда дверь полностью открылась, Гата мигом покрылась ледяным потом. На пороге ее квартиры замерло существо в черных кроссовках, шортах «милитари» и в красной футболке с логотипом службы доставки. Вроде человек. Но судорожно глотая ртом воздух, Гата уставилась туда, где должна была быть голова — так ворочался и скрежетал клубок огромных паучьих лап.

Не соображая ничего, она схватила попавшийся под руку башмак и запустила его в чудовище. Красная футболка мелькнула, уворачиваясь.

— Что вы?.. — сказали из паучьего клубка.

Гата заорала и швырнула еще чем-то.

— Да что творите! Я же просто хотел…

Лапы на голове курьера возмущенно задрожали, встопорщились, уперлись в полоток, переломились, не помещаясь в прихожей — и полезли на Гату, с сухим громким шуршанием переплетаясь между собой. Жадные, они требовали друг у друга: убирайся, кыш, подвинься, моя добыча…

Скользнув по полу, Гата бросилась вперед и ударила плечом курьеру в шорты-милитари. Заливаясь слезами ужаса, вывалилась на площадку. Курьер с руганью и шелестом огромных лап, царапающих стены, упал позади.

Она скатилась по лестнице, содрав коленки, ударяясь локтями, едва не сломав ногу на повороте второго этажа. Кнопка на двери из подъезда предательски не срабатывала, Гата давила на нее и давила, прежде чем прозвучало мелодичное пиликание, выпускающее на свободу.

Двор ударил в нее солнцем и жаром.

Что делать? Звать на помощь? Убегать?

Гата выскочила на горячий асфальт дорожки у дома, заставленной машинами, как стеной. В босые ноги остро врезались камешки, песок при малейшем движении пролезал между пальцами и кусал нежную кожу. Лучи яркого солнца слепили, хлестали по глазам, не давали сориентироваться.

Пиликнула дверь ее подъезда. Гата резко развернулась, всматриваясь — и содрогнулась. Из подъезда вылезал клубок мелко-суставчатых шипастых лап. Он шевелился, ощупывал, скользил и шкрябал когтями по железной двери: словно гигантский паук лез из своей норы на охоту.

Гата метнулась туда-сюда, потом бросилась к проходу между корпусами и на подкашивающихся ногах свернула за угол дома. Задыхаясь, остановилась. Сдавленное горло жалобно сипело. Она обхватила себя руками и прижалась к теплой стене.

Вытянутая тень, распластавшаяся от ее ног вправо, ложилась на стриженую траву узкого газона и была похожа не на узкий силуэт человека, а на дерево, большую крону которого терзает сильный грозовой ветер. Там, где должна была быть округлая голова, у тени копошились и дрожали ломаные линии.

В ушах застучало горячо и оглушающе. Звуки лета притихли, испугавшись вместе с Гатой.

Она схватилась за голову и не нашла под ладонями своих волос. Рука судорожно трогала заскорузлые трубки, растущие из макушки и покрытые пучками жесткой щетины. Пальцы спотыкались о твердые наросты, под ногти злобно впивались мелкие шипы.

Что это? Чудовище-курьер с паучьими лапами на голове что-то успел сделать с ней, из-за чего у нее такие же лапы? Они суетятся, шуршат, мечутся и бьются друг о друга, длинные, жесткие…

— Нет, нет, — выдавила сказать Гата, трясясь. — Это невозможно. Я не паук… не паук...

Лапы на голове зашевелились, посмеиваясь с шелестом.

Ужас и отвращение взяли за горло, закружилась голова. Желудок дернулся в спазме. Гата упала на колени без сил, и ее мучительно вырвало.