Глава 3. Тезаурус

– Папа, почему мы не используем остальные три четверти своего мозга?

– Ах, да… видишь ли, неприятность в том, что у меня то же были школьные учителя.

И они заполнили туманом около четверти моего мозга.

Еще я читал газеты и слушал, что говорят другие люди,

и это заполнило туманом еще четверть.

– А еще четверть, папа?

– А это туман, который я создал себе сам, когда пытался думать.

Грегори Бейтсон. «Экология разума» [8]

1

Если провести пальцами по струнам гитары – послышатся звуки. Заиграли не пальцы – музыка исходит из инструмента. Извлечь ее подобным движением пальцев из барабана не получится – к нему необходимо приложить другое воздействие. В любом случае, мы не привносим саму музыку – мы лишь извлекаем заложенные способности из самого инструмента. Словно развертываем их.

Движение пальцев музыканта трудно назвать волнующими, но музыкальная композиция, сыгранная им, способна вызвать определенное душевное волнение у меня и у вас. Или только у меня… Или только у вас?

Почувствуйте аналогию: движения пальцев, умело подобранные под устройство музыкального инструмента, заставили его заиграть. Звуки, дойдя и проникнув в слушателя, вызвали внутри него новую музыку – музыку чувств. И как должен быть настроен музыкальный инструмент, так и должно быть настроено восприятие этой музыки. Музыка не может быть прекрасной или тоскливой сама по себе. Как можно говорить о быстрой или, наоборот, медленной композиции безотносительно к кому-либо? Все дело в слушателе. В его личной оценке, в его индивидуальной интерпретации. Известный антрополог Грегори Бейтсон называл этот механизм эпистемологической предпосылкой ([8], с. 17).

В Индии говорят: «Не стоит играть на флейте перед буйволом». Даже один и тот же человек способен по-разному ощущать одинаковую музыку на протяжении жизни, одного года или даже дня.

Нет у музыки одного постоянного объективного качества – есть множество ее субъективных восприятий. Нет музыки без слушателя.

Нильс Бор и Вернер Гейзенберг– два величайших ученых XX века – сформулировали еще более радикальное утверждение, заложившее основу Копенгагенской интерпретации ими же созданной квантовой теории. Это утверждение некоторые ученые кратко формулируют следующим образом: нет мира без наблюдателя.

2

Мысль о том, что вещи сами по себе не обладают конкретными качествами, а лишь проявляют себя в процессе взаимодействия, – не нова. Однако привлекательность аристотельского подхода изначально присуждать вещам сущности, до сих пор заставляет нас наделять окружающую реальность своими представлениями о ней.

Согласно Аристотелю, элементы-стихии – это не материальные субстанции, а носители определенных качеств – тепла, холода, сухости и влажности.

Однако, если мы считаем, что вино в бутылке имеет терпкий вкус, то попросту прячем сложный процесс воздействия химического состава жидкости на комплекс наших рецепторов внутрь этой самой бутылки. Но процесс не может быть заранее локализован в ограниченном пространстве!

Более того, характер этого процесса невозможно заранее предсказать с полной уверенностью. Дело здесь даже не в том, что вино способно постепенно менять свой химический состав, а в том, что каждый из нас по-разному воспринимает его вкус. И найдется, пусть и очень маленький, процент людей, которым, в силу их физиологической или психологической специфики, вино покажется вовсе не терпким, а, скажем, крайне горьким.

Называя их восприятие «ненормальным» и «неправильным», мы, конечно же, не должны забывать, что «норма» – это просто статистическое среднее, а «правильное» – не что иное, как мнение, поддержанное сильным большинством.

«Все что мы видим, находится в нашей голове», – любил повторять архитектор и математик Бакминстер Фуллер (цит. по: [65], с. 7). Воистину, «на вкус и цвет – товарищей нет». Ведь и цветовое зрение так же строго индивидуально. Дальтоник наделит вино светло-серым цветом, тогда как «нормальный» человек посчитает его темно-красным.

Хотя, если рассуждать более строго, то вино вообще не является источником какого-либо цвета. Оно, напротив, поглощает почти весь спектр света, отражая лишь узкий диапазон излучения. Это излучение как раз и воспринимается глазами, а затем мозгом «нормального» человека, как близкое к ощущению темно-красного цвета.

Сюрриалист Рене Магритт писал: «Я расположил перед окном картину, видимую из комнаты, на которой была изображена именно часть пейзажа, скрытая картиной. Таким образом, дерево на картине скрывало от взгляда дерево, расположенное за ним, вне комнаты. При этом в голове зрителя дерево существовало одновременно в комнате (как часть картины) и снаружи (как часть настоящего пейзажа). Именно так мы видим мир: мы думаем, что он вне нас, хотя он – только наше мысленное представление о нем, возникающее внутри нас» (цит. по: [73], с. 663).

3

Итак, у нас есть по крайней мере два способа рассуждать об окружающей нас реальности.

Либо мы заранее наделяем ее кажущимися нам свойствами, не забывая при этом про крайнюю субъективность такого подхода, либо соглашаемся с тем, что подобных свойств, по существу, и нет, а есть лишь способность действительности проявлять себя так или иначе.

Иными словами, или мы вводим потенциальные (возможные) качества окружающих нас вещей, или рассматриваем уже проявившие себя, актуальные свойства.

До тех пор, пока объект не проявит себя, его потенциальные свойства не более чем фикция, мнимая характеристика. Только процесс взаимодействия способен перевести их часть из небытия в бытие. Любой объект, по существу, является в той или иной мере «вещью в себе» по терминологии Канта. Лишь наше активное воздействие способно помочь частично раскрыть ее скорлупу.

По словам Бора: «Изолированные материальные частицы – это абстракции; их свойства могут быть определены и наблюдаемы только в их взаимодействии с другими системами» (цит. по: [26], с. 141).

В физике процесс взаимодействия с объектом с целью определения его свойств называется измерением. Так, постучав рукой о гранитный столб, мы осознаем его прочность.

В большинстве практических случаев подобные воздействия не оказывают существенное влияние на объект измерения. Но хотя бы и малейший, но неизгладимый след все же остается, и несложно привести примеры, когда объект «страдает» в процессе измерения.

Вернемся к аналогии с вином: чтобы оценить («измерить») его вкус, необходимо откупорить бутылку и отпить некоторое количество. Конечно, можно постараться, чтобы объем «контрольного» глотка был пренебрежимо мал по сравнению с объемом бутылки. Подобные упрощения привели к неверному представлению об акте измерения, как существующему независимо от объекта измерения.

Особенно хорошо несправедливость подобных взглядов просматривается при изучении явлений на микроуровне. Микрообъекты (протоны, нейтроны, а особенно электроны) настолько «хрупкие», что оказываются чувствительными даже к простому их «разглядыванию». Речь здесь идет, конечно, не о том, что наши глаза испускают особый поток «флюидов». Глаз или другой регистрирующий прибор, конечно же, пассивен, созерцая объект. Но мы ничего не увидим в полной темноте! Нам необходимо наличие света или другого электромагнитного излучения.

Согласно представлениям современной физики, любое излучение испускается и поглощается порциями энергии – квантами. И наши органы чувств, и самые точные приборы не способны уловить энергию, меньшую, чем энергия отдельного кванта. Поэтому даже самый «слабый» пучок излучения состоит, по меньшей мере, из одного кванта. А так как, чтобы получить хоть какую-то информацию о местоположении или скорости частицы, ее необходимо сначала осветить, то всего один единственный квант энергии (например, фотон) уже способен повлиять на положение электрона. В результате мы получаем, на первый взгляд, весьма странный вывод: чтобы, изучая частицу, ее не «повредить» – ее не надо изучать!

Таким образом, объект измерения и процесс измерения более не признаются независимыми друг от друга. Правильнее говорить о неделимой связке «объект-измерение». А так как измерение происходит не само по себе, а благодаря другому объекту (который в свою очередь претерпевает ряд подобных воздействий), то в итоге мы получаем сеть объектов, постоянно взаимодействующих между собой. А поэтому мы не можем знать, что представляет из себя объект в «чистом виде». Эксперимент дает нам информацию об объекте, уже «искаженном» измерением, проявившем себя в акте познания.

Как заметил Леонард Мейер: «… все вещи во времени и пространстве сложнейшим образом переплетены друг с другом. Любые деления, классификации или типы организации, открытые нами во вселенной, чисто случайны. Мир – это сложное, непрерывное, единое событие» (цит. по: [55], с. 663).

Впрочем, восточные мистики всегда говорили об этом. «Вещи получают свое существование и свою природу посредством взаимозависимости и не являются ничем сами по себе» (цит. по: [26], с. 142).

4

Наука, пытаясь добраться до «кирпичиков мироздания», весьма преуспела в анализе сложных явлений Природы. Однако, при дроблении изучаемых систем на все более мелкие элементы, что-то неосязаемое, но, несомненно, важное стало ускользать из поля научного зрения.

У Дэвида Бома находим: «Возникает новое представление о неразрывном единстве, отрицающее классические понятия о том, что мир можно разложить на самостоятельные, не зависящие друг от друга части… Общепринятые классические понятия о том, что фундаментальной реальностью являются именно эти независимые “элементарные составные части” мира и что самые разнообразные системы возникают вследствие различных соединений и взаиморасположений этих частей, превращаются в свою противоположность: неделимое квантовое единство всей Вселенной является наиболее фундаментальной реальностью, а эти относительно независимые составные части – только лишь частные единичные формы внутри этого единства» (цит. по: [26], с. 141).

А мистик Эвелин Андерхилл еще сто лет назад писала: «…кажущаяся реальной внешняя вселенная, хотя и может быть полезной и ценной во многих отношениях, не может быть собственно внешним миром, а только отраженной картиной внешнего мира. Эта картина – произведение искусства, но не научный факт, и поскольку она может обладать глубоким смыслом как великий шедевр, то относиться к ней как к предмету анализа опасно» ([3], с. 21).

5

Существует давний спор между сторонниками редукционизма, считающими возможным объяснение поведения сложной системы только на основании поведения ее отдельных элементов, и сторонниками холизма, отрицающих такую возможность.

Этот спор, вообще говоря, имеет очень широкие последствия. Например, чем обусловлен процесс мышления человека: результатом функционирования отдельных нейронов или, напротив, нечто целостное управляет их слаженной работой?

В конце XVIII века появилась группа философов, пытавшихся вывести психические явления прямо из работы мозга. Философы этой группы представляли материалистическую линию развития, так как придерживались тезиса о первичности материи и познаваемости объективного мира. Это направление известно в истории философии как направление метафизического и механистического материализма. Оно изображало человека по аналогии с машиной. Философы этой школы, сравнивая человека со сложным механизмом, пытались объяснить поведение человека, исходя из устройства его организма, о котором в те времена знали довольно мало. Иными словами, пытались вывести психику из устройства мозга, что по сути означало свести ее к этому устройству.

После достаточно долгого периода преобладания редукционистических взглядов, сегодня в определенных научных кругах наметился сдвиг в сторону холизма (см., напр. [18], [26], [28]).

Какая же позиция верна?

«Спор – доказательство отсутствия ясного видения», – находим в книгах Чжуан-цзы (цит. по: [26], с. 117).

Действительно, редукционизм не оправдал возлагаемые на него (и невероятно завышенные!) надежды упростить объяснения, разложив их на составляющие. Впрочем, идея холизма о том, что единственно правильные объяснения составлены на основе систем высокого уровня, на мой взгляд, имеет еще меньше шансов на успех.

Дело в том, что между объяснением и предсказанием существует очень большая разница.

Вполне вероятно, что явления более высокого уровня можно точно предсказать на основании процессов низшего уровня. Но попытка понять высшее, пользуясь только низшими терминами, равнозначна умножению двух больших чисел, когда вместо того, чтобы выполнить эту операцию в «столбик», мы заменяем ее долгим процессом сложения. В итоге результаты будут идентичны – что, конечно, докажет сводимость умножения к сложению – но и продемонстрирует нецелесообразность такого подхода.

Важно понять, что холизм и редукционизм – лишь две ступени в нескончаемой иерархической лестнице Мироздания. Это два взаимодополняющих подхода к попытке понять структуру реальности на определенном уровне. При этом редукцинизм может быть полезен в предсказательном плане, а холизм – в объяснительном.

«Представьте себе, что у архитектора возник замысел: он создает архитектурное произведение, – приводил пример своим студентам А.Н.Леонтьев – Что значит “создать это произведение”? Это значит построить здание. По каким законам будет реализоваться этот замысел? Я думаю, все одинаково ответят на этот вопрос: здание нужно строить, подчиняясь законам механики. Только эти законы могут объяснить, как построить это здание и какие возможности открываются для дальнейшего творчества в области создания архитектурных сооружений подобного рода. Но вы не можете законами механики описать это архитектурное сооружение. Для характеристики этого сооружения вы обратитесь к такому понятию, как архитектурный стиль, к эстетическим категориям, иногда к категориям экономическим» ([33], c. 14).

Леонтьев опасался, что «если мы примем подобную точку зрения [теорию, выводящую психику из устройства и работы человеческого мозга], то психология как бы уничтожается; она лишается своего предмета, превращаясь в физиологию, биологию и т.д. А то, что пока не могут объяснить естественные науки, остается на долю психологии как временной науки, которая, описав некоторые явления и процессы, должна передать их для истинно научного изучения в руки физиолога» ([33], с. 20).

Однако физиология и биология – это еще не самый «низший» уровень описания психических процессов. Существует и молекулярный, атомный, квантовый и, возможно, еще более элементарные уровни. Но это не означает, что они способны удовлетворительно (и экономично) объяснить процессы, происходящие на более высоком уровне.

Тот же Леонтьев отмечал: «Конечно, эти общие процессы, например процесс мышления, могут быть сведены к каким-то физиологическим, молекулярным и межмолекулярным процессам, но здесь придется повторить старинную мысль: мышление подчиняется законам логики… А эти законы подчинены мозгу? Нет, законылогики порождены не мозгом, они порождены опытом человеческих действий, опытом человеческого познания, накопленным опытом повседневной практики человечества. Они порождены миром, то есть всеми теми отношениями, в которые вступает человек. Мозг лишь реализует эти законы логики по своим собственным физиологическим законам» ([33], с. 15).

Ведь еще несомненный материалист и классик диалектического материализма Фридрих Энгельс считал так: «Мы несомненно “сведем” когда-нибудь экспериментальным путем мышление к молекулярным и химическим движениям в мозге; но разве этим исчерпывается сущность мышления?» (цит. по: [30], с. 22).

Психолог Агафонов А.Ю. приводит в своей книге «Человек как смысловая модель мира» десять различных мнений относительно того, чем является сознание. Самое, как он выражается, красивое решение принадлежит основателю психоанализа Зигмунду Фрейду: «Можно не пояснять, что понимается под сознанием – это и так совершенно ясно» ([2], с. 200).

Лично мне ближе теория Сантьяго, разработанная учеными Франциско Вареле и Умберо Матуране [27]. Ими были предприняты попытки отбросить декартовскую характеристику разума как мыслящей вещи (rescogitans). Разум – не вещь, а процесс. Мозг при этом является специфической структурой, посредством которой разум осуществляет свою деятельность. Взаимосвязь между разумом и мозгом представляет собой взаимосвязь между процессом и структурой.

6

В 40-х годах XX века были разработаны количественные методы обработки информации, чтопривело к развитию теорииинформации.

Любое сообщение, с которым мы имеем дело, в теории информации, представляет собой совокупность сведений о некоторой физической системе. Очевидно, что если бы состояние этой системы было известно заранее, не было бы смысла передавать сообщение. Поэтому в качестве объекта, о котором передается информация, рассматривают некоторую физическую систему, которой, как принято говорить, заведомо присуща какая-то степеньнеопределенности.

Клод Шеннон, один из основоположников современной теории информации, в качестве меры априорной неопределенности системы ввел специальную характеристику H, называемую энтропией. «Величина Н обладает рядом интересных свойств, которые также подтверждают, что она является разумной количественной мерой возможности выбора или мерой количества информации» ([74], с. 262). При этом количество информации измеряют уменьшением энтропии той системы, для уточнения состояния которой предназначались сведения.

Однако, когда говорят, что физической системе заведомо присуща степень неопределенности, то вновь грешат аристотелевым безапелляционным наделением субстанций желаемыми качествами. Но как Мир «не соткан из света, цвета, вибраций, тепла и холода» ([33], c. 142), так не соткан он из информации или из неопределенности. Он обладает лишь определенными характеристиками, которые проявляют себя так или иначе по отношению к субъекту, изучающему этот Мир, проявляют себя по отношению к субъекту, вступающему с Миром в активный контакт. Если подобную неопределенность и можно локализовать, то лишь в нашем внутреннем Мире, который получает сигналы из Мира внешнего.

С другой стороны, эти сигналы также нельзя наделять объективной информативностью. Ведь сигнал или способен проникнуть к нам, или нет – о его информативности мы будем судить уже потом, после субъективного уменьшения имевшей у нас место неопределенности.

Поэтому, на мой взгляд, целесообразно наряду с понятием информация ввести более «нейтральное» понятие данные.

Данными будем называть способность внешнего Мира разнообразно проявлять себя в процессе его познания. Иными словами, данные есть там, где возможно наблюдение различий в сигналах, получаемых нами от окружающей действительности.

7

Объем данных, предоставляемый нам Вселенной, колоссален, но большую его часть мы, в силу ограниченности наших органов чувств, попросту не в состоянии замечать.

Есть предел, когда два цвета с близкими длинами волн сливаются для нас в один, и не различаются более глазом. Приходится вооружиться более точными приборами, если мы хотим расширить диапазон воспринимаемых сигналов. Но исследования явлений микромира привели ученых в начале XX века к выводу, что существуют фундаментальные ограничения, возникающие каждый раз, когда мы пытаемся преодолеть некую границу в точности измерения пространственных или временных координат.

Не думаю, что под фундаментальными ограничениями следует понимать некие объективные ограничения, касающиеся внешнего Мира. Как было уже не раз сказано, любые теории относительно Реальности не более чем наши домыслы. Поэтому правильнее говорить о фундаментальных ограничениях, касающихся лично нас, как наблюдателей этой Реальности.

Можно сказать, что «по мере возрастания сложности системы наша способность формулировать точные, содержащие смысл утверждения о ее поведении уменьшается вплоть до некоторого порога, за которым точность и смысл становятся взаимоисключающими. Этот принцип несовместимости связан со способом восприятия и рассуждений человека. В его основе лежат обобщенные, схематизированные, а, следовательно, неточные субъективные представления о реальности» [24].

На некотором уровне изучения Действительности наше ее восприятие принимает квантовый (дискретный) характер. Добываемые нами сигналы перестают быть непрерывными. Пространство и время начинают вести себя так, словно они дискретны (то есть могут характеризоваться пусть и чрезвычайно маленьким, но конечным шагом дискретизации).

Квантовая теория и получила свое название в силу того, что очень маленькие (для нас) расстояния и очень короткие промежутки времени, наблюдаемые в микромире, измеряются целыми (неделимыми) квантами (порциями), и никак иначе. На мой взгляд, это связано не столько с дискретностью той внешней Реальности, сколько с нашей физической разрешающей способностьювоспринимать и анализировать ее.

Является ли внешним Мир дискретным или непрерывным? Возможно, он дискретен с бесконечно малым шагом дискретизации. То есть, очередная дуальность «дискретность-непрерывность» не имеет место быть на другом, более высоком уровне восприятия.

Попытки ученых найти элементарный уровень микромира представляют собой весьма увлекательную историю. Как и Демокрит, химик Джон Дальтон, которого считают основателем атомизма, полагал в 1810 году, что атомы – это неделимые частицы. Эрнест Резерфорд в 1911 году показал, что атом представляет собой ядро и электронное облако. Позднее ядро расщепили на протоны и нейтроны. А вскоре было найдено множество родственных им «элементарных» частиц.

Но элементарный уровень ускользал от ученых, словно край Земли. Современная теория кварков постулирует наличие 17 элементарных частиц и переносчиков взаимодействия между ними [17], [26]. Примечательно при этом, что 6 типов кварков по определению не могут существовать в «чистом» виде – только в группе по несколько единиц. С такой позиции их действительно можно рассматривать как элементарные, ибо сложно делить то, что нельзя представить как отдельную сущность. (Скажем, бит – минимальная единица информации – способен принимать только два значения (например, ноль или единица). Но это не означает, что он неделим. Допустим, мы как-то разделили его на две эти составляющие (0 и 1). Бит перестал существовать как единица информации, но превратился в две константы.)

8

Итак, внешний Мир, не обладая изначально ощущаемыми нами свойствами, проявляет себя тем не менее в различных модальностях, воспринимаемых нами (или способными быть воспринятыми) в виде сигналов.

Но «глаза и уши – плохие свидетели для тех, у кого варварская душа», – говорил Гераклит (цит. по: [3], с. 25).

Попадающие к нам таким образом данные еще не есть информация. Правильнее назвать их «сырой информацией» – информацией еще необработанной. Лишь после их соответствующей интерпретации субъект обретает новую частицу информации. Именно этот процесс «обогащения» влияет на количество получаемой в итоге информации. По-разному раскодировав сообщение, мы можем получить очень ценный результат, а можем – полную бессмыслицу. Информация есть мера осведомленности субъекта, генерируемая им путем интерпретации данных.

Возникает вопрос – на основании чего сигнал приобретает ту или иную степень ценности? Что управляет трансформацией сигнала в информацию?

Ответ заключается в том, что сигнал надлежащим образом запускает определенный механизм, уже существовавший в нашем внутреннем Мире. В каждом из нас существует информативный запас, активизируемый при воздействии внешнего сигнала.

Юрий Романов называет этот запас таинственным, отдающим средневековьем словом тезаурус ([55], c. 51). Этот тезаурус «выступает в качестве некоего “поставщика смысла”, своего рода портного, шьющего чудесные одежды для обнаженных платоновских идей – монад», и «является неким хранителем локальной истины, истинного смысла приходящих к нему и только к нему внешних сигналов» ([55], c. 51).

Или, как пишет Ольга Гужавина: «Будучи индивидуально значимой системой представлений человека или сообщества людей о мире и человеке, ментальность выступает своего рода перцептивным “ситом” по отношению ко всякой поступающей извне информации. Сквозь призму тезауруса, скомпонованного в процессе обучения и воспитания конкретного человека в традициях того или иного культурного сообщества, объединенного общим менталитетом, рассматриваются любые, вновь поступающие информационные блоки» ([19], сс. 134-138).

9

Возникает вопрос: каков механизм появления тезауруса в каждом из нас, и какова его индивидуальность в каждом конкретном случае?

Такой вопрос схож с проблемой соотношения реалий действительности, формирующих содержание той или иной картины мира, подходы к которой в процессе исторического развития человеческой мысли менялись качественно и неоднократно – от представлений о том, что человек рождается с полным запасом знаний о мире и лишь «вспоминает» их в процессе жизнедеятельности (Платон, Лейбниц, Беркли, Локк и др.) до исторического материализма, абсолютизирующего роль социума в формировании индивидуального сознания ([19], сс. 134-138).

Определенные врожденные (генетические) предпосылки для адаптации к Миру, безусловно, у всех из нас имеются. Но на то она и адаптация, чтобы максимально гибко подстроиться к неизбежным шероховатостям действительности. Так, например, «в языке индейцев племени хопи (США) нет слов, обозначающих названия зеленого и голубого цветов – они называются одним словом; у австралийского племени оранда одним словом обозначаются желтый, зеленый и синий цвета; у индейцев камаура (Бразилия) – синий и зеленый и т.д. Представители этих народностей не различают названные цвета на глаз, они сливаются у них в один цвет. Однако исследователи заметили, что это не касается тех из них, кто получил европейское образование и знает языки, в которых слова, описывающие названные цвета, имеются – эти люди цвета различают. Таким образом, выходит, что выученное в процессе освоения языка слово как бы «обращает внимание» конкретного человека на некую отдельную деталь реальности (в данном случае цвет) и «включает» физиологический механизм, ответственный за ее восприятие (в данном случае цветоразличение), т.е. психологический механизм «запускает» механизм физиологический. Подобный вывод отнюдь не умаляет роли колбочек и трубочек – ответственных за цветоразличение деталей зрительного органа человеческого тела – глаза, а лишь доказывает равноценность и взаимовлияние психологических и физиологических механизмов в работе способностей человеческого восприятия и формировании ментальности личности» ([19], cc. 134-138).

Итак, с одной стороны, тезаурус, призванный в дальнейшем реагировать на поступающие сигналы, сам первоначально формируется благодаря этим сигналам. В этом заключаются двоякая роль сигналов.

Более правильно сказать даже, что тезаурус, преобразовывая поступающие данные, постоянно сам модифицируется в этом процессе. Естественно, что при рождении человека подобная модификация идет значительно интенсивнее.

У ребенка нет полезного опыта, но нет и вредных комплексов. И то, и другое есть неизбежное проявление дальнейшей работы тезауруса.

10

С другой стороны, человек – существо безусловно социальное. Поэтому вопрос о выдающейся индивидуальности тезауруса отпадает сам по себе. Гипотетическая сущность под названием Общество крайне заинтересована в унификации (однообразности) всех базовых функций тезауруса каждого отдельного индивидуума.

Впрочем, это неудивительно. Хорошо это или плохо, но это, пожалуй, единственная возможность сохранить само общество.

В итоге, как выразился Ортега, «подавляющее большинство наших идей, несмотря на то что они именно идеи, а значит, и убеждения, не представляют собой нечто рациональное, но являются такими же обычаями, как язык или приветствие. В конечном счете они непостижимы и чисто механически нам навязаны… Мы говорим обо всем на свете, заимствуя мнения из того, что говорят все вокруг, словно без конца берем деньги из банка, чей счет мы никогда и в глаза не видывали… А значит человек – общественный автомат» ([40], с. 691).

У Менегетти находим: «Общество – самим фактом своего существования, своей историей и организацией – довлеет над индивидом…

Несмотря на это, большинство людей и, прежде всего, женщины, легкомысленно не замечают всей глубины вмешательства общества в жизнь индивида, всего размаха социального и юридического насилия.

По сути, женщина стремится жить сама по себе. Такой автономный индивидуализм усиливается поэзией, музыкой, искусством, песнями, театром. Он воспевается, афишируется, о нем много говорят, но в действительности, на организмическом уровне, на уровне психологических категорий и основ человеческого поведения его не существует. На деле превалирует общество…

Гоббс вовсе не преувеличивал значение Левиафана. Левиафан воплощает собой структуру государства, основ общества, которые довлеют над нами, это – невидимый монстр, обусловливающий всю нашу жизнь…

Общество – это не внешний враг, непохожий на нас. Мы сами составляем общество и государство, мы сами принимаем законы, которые затем нас преследуют: мы сами создаем, упорядочиваем, определяем, устанавливаем иерархию ценностей и сами же отдаемся на заклание своим творениям. И естественно, что логико-историческое “Я” субъектов, отклоненных от собственного изначального единства действия, выстраивает их поведение на основе экзистенциальных категорий, стереотипов. Вот эти люди и создают потом структуру общества» ([35], сс. 136-138).

«Мораль нам необходима. Но в то же время мы должны помнить, что нет ничего опаснее морализма, пошедшего по неправильному пути. Нигде увлечение деятельностью не дает таких печальных плодов, как в области морали. Увлекаясь своей нравственностью и нравственной проповедью, человек забывает цель нравственного совершенствования, забывает, что цель в познании. Он начинает видеть цель в самой нравственности» ([66], с. 172).

11

При этом сложно преувеличить роль средств массовой информации (СМИ), в процессе обработки индивидуальных тезаурусов (или проще, систем ценностей) каждого его гражданина; СМИ как необходимого института любого государства.

«Мы сможем добиться отмены устаревших законов, лишающих нас радостей жизни, только тогда, когда добьемся элементарных прав на получение объективной информации. Находящееся у власти меньшинство прекрасно осознают, что воля большинства не оставит ему никаких шансов на деспотию. Но эта воля не сможет окончательно сформироваться, до тех пор пока люди не узнают всей правды. Вводить народ в заблуждение – вот самый надежный способ удержаться у власти» ([4], с. 163).

Подобный механизм тотального контроля и насаждения «общественного мнения» активизируется по отношению к нам с момента нашего рождения и постоянно сопровождает всю жизнь. Речь идет вовсе не о каких-то специфических и секретных способах «зомбирования» или «промывке мозгов». Все значительнее проще и опаснее: формирование нашей системы ценностей согласно некому «незримому» образу и подобию идет в открытую на каждом шагу. Структура любого государства неминуемо включает в себя конкретные, специально отлаженные механизмы для успешной реализации этой весьма трудоемкой задачи. Мораль, культура, долг – вот лишь короткий перечень «честных» методов «настройки» элементов сложной социальной системы.

Будучи отлаженным, этот механизм схож в чем-то с устройством нашей нервной системы. Сама по себе нервная система нежизнеспособна. Среди прочных костей и мощных мышц тела она выглядит хрупкой и беззащитной. Однако достаточно слабого импульса, пробежавшего по ней, как самый отдаленный участок тела беспрекословно повинуется команде «свыше».

И пусть не вводит в заблуждение миниатюрность нервной паутинки – тончайшие отростки, пронизавшие весь живой организм, постоянно держат под контролем его несравнимо сильные, но глупые ткани.

Как писал Ортега: «массовый человек видит в государстве безликую массу, а поскольку и себя ощущает безликим, то считает его своим» ([40], с. 113).

Как следствие: «История в сущности написана не ее участниками, а ее победителями. Выиграли ли они с помощью оружия или с помощью идеологии, сейчас уже неважно. Кстати, считается, что в истории победили лучшие. И это неправда. Возможно, семена лучших цивилизаций исчезли. Победили самые жестокие, возможно, самые здоровые с точки зрения биологии. Поэтому, цитируя прошлое, мы цитируем всегда аргументы жестоких, необязательно лучших. Даже сегодня можно видеть подтверждение этому в том факте, что мы пьем, покупаем, едим то, что реклама представляет, подает нам как самое лучшее. Мы пьем кока-колу, едим определенный сорт попкорна и многое другое известное всему миру, слушаем музыку определенного типа и т. д. Лучшую музыку? Нет, насаждаемую побеждающим капиталом. Все структуры, которые мы считаем сегодня результатом высшей эволюции, на самом деле представляют собой осадок, отстой экономик, добившихся с помощью тех или иных средств превосходства над другими. Нынешняя система аннулирует индивидуацию ремесленника, занимающегося народным промыслом, свободного мыслителя и им подобных» ([36], гл. 3).

12

В качестве хорошей (но, увы, весьма редкой) иллюстрации к только что сказанному о государственной стратегии подчинения, приведу отрывки из беседы с профессором Порусом В.Н. [48].

Позиция автора заслуживает внимания хотя бы по той причине, что принципиально расходится с, казалось бы, неоспоримым ныне утверждением «больше Интернета – больше свободы». По-видимому, свобода бывает разной. И внешняя свобода имеет ой как мало общего со свободой внутренней.

Владимир Натанович пишет: «Возможности традиционных стратегий контроля, применявшихся на протяжении почти всей истории человечества, практически исчерпаны. Стратегия телесного контроля, когда людям предписываются какие-то одни действия и запрещаются другие, уже давно стала архаической. Примитивное принуждение противоречит развитию – например, рабский труд непроизводителен. Поэтому на первый план вышла иная, более тонкая и дальновидная стратегия – стратегия духовного контроля» ([48], с. 22).

Под такой стратегией профессор подразумевает управление людьми «прививая и культивируя определенные убеждения и ценности, которыми затем можно манипулировать… Современные СМИ (особенно телевизионные) придали такой стратегии планетарный размах, обнажив почти полную незащищенность “массового человека” перед изощренной манипуляцией» ([48], с. 22).

По всей видимости, в последнее время и эта стратегия подошла к своему пределу. «Сейчас мы вступили в эпоху, когда в силу входит новая стратегия: ограничивать и направлять деятельность людей так, чтобы источник ограничения и управления помещался не вне, а внутри человека. Это делает власть почти неуязвимой и действительно тотальной. Ведь когда источник власти помещен вне человека и его деятельности, он легко становится объектом, на который направлен протест, гнев, бунт…» ([48], с. 22).

Ресурсы «внешней власти» не безграничны и подобная стратегия меняет задачу: «сделать власть незримой, спрятать ее источник внутрь человека» ([48], с. 22).

У Антонио Менегетти так же есть замечания по этому поводу: «В прошлом общественному мнению предлагался концентрат наиболее ответственной, взвешенной мысли. До 1930-1940 годов можно было быть уверенными в том, что каждая впервые публикуемая книга представляла собой плод некоей культуры. Не всегда, конечно, эти книги содержали истину, но во всяком случае писатели пытались творчески опосредовать свое время, насколько позволял их опыт, и уж во всяком случае они обладали писательским мастерством, способностью критического изложения, у них были свои ученики и выстраданные убеждения. А кто сегодня поставляет на-гора культурную информацию? Как выносятся суждения о ней? В большинстве случаев, людьми, не имеющими представления об элементарных ценностях. Но не они виноваты в этом. Причина это скудости познаний в исторической стремительности, все ускоряющей свой бег. Сегодня, когда в обществе доминирует сфера услуг, информация особенно важна, она в основе всего. Но информированы ли мы? Нет, конечно. Иногда, когда все благополучно, мы знаем о мнениях, господствующих в идеологических подходах, колебаниях той или иной группы. Это не удивительно – ведь, в сущности, миллионы людей работают в информационной сфере по причине биологической необходимости – чтобы иметь средства к существованию. Вот почему, первое, что сегодня необходимо, – прекратить читать» ([36], гл. 3). И «в современной системе есть нечто, напоминающее рынок рабов прошлого, где немногие умели создавать условия для развития масс низших. Сегодня же в условиях абсолютной физической свободы, культивируются рабы внутренние, создаваемые посредством потребительских марок: сигарет, шоколада, попкорна, напитков, обуви, джинсов, определенного рода сережек, особенной стрижки, определенного способа нанесения макияжа и т.д…

Эта тщательно разработанная в лучших традициях работорговцев стратегия, вместо насилия над физической свободой, как было принято в те времена, меркантилизирует чистый внутренний мир молодежи всего земного шара. Но молодые люди не позволяют себя обсуждать, потому что, выделяясь из общего ряда, они теряют свою общность с молодежью всего мира, при этом они не отдают себе отчета в том, что попались в сеть рынка, в гигантскую паутину, которая под прикрытием торговли тем или иным товаром, на самом деле ловит всех, не сумевших проснуться. Таким образом, именно эта часть молодежи является вожделенной целью операторов мирового рынка, крупных международных корпораций. Ибо в мире не счесть всех тех, кто не растет, кто беспрерывно тратит деньги на покупку всяких пустяков, на которые они в действительности расходуют собственную личность. Поэтому, наряду с анализом потребительства в сфере коммерции, следует отметить, что в реальности оно затрагивает важнейшие чувства человека, и особенно молодой человека, в руках которого наше будущее.

Сказанное не означает, что человечество идет к катастрофе. Это было бы безответственным утверждением. Жизнь всегда спасается. Проигрывает индивид, и тот, кто попадает в эту сеть, не будет участвовать в игре победителей» ([36], гл. 4).

А у Виктора Пелевина находим следующие размышления ([44], сс. 98-101):

• Говоря о том, что дуализм вызван условным делением мира на субъект и объекты, Будда имел в виду субъектно-объектное деление номер один. Главной отличительной чертой темного века является то, что определяющее влияние на жизнь человека оказывает субъектно-объектное деление номер два, которого во времена Будды просто не существовало.
  Чтобы объяснить, что подразумевается под объектами номер один и объектами номер два, приведем простой пример – телевизор. Когда телевизор выключен, он является объектом номер один. Это просто ящик со стеклянной стенкой, на который мы вольны смотреть или нет. Когда взгляд человека падает на темный экран, движение его глаз управляется исключительно внутренними нервными импульсами или происходящим в его сознании психическим процессом… Но когда телевизор включают, он преобразуется из объекта номер один в объект номер два. Он становится феноменом совершенно иной природы. И хоть смотрящий ни экран не замечает привычной метаморфозы, она грандиозна. Для зрителя телевизор исчезает как материальный объект, обладающий весом, размерами и другими физическими качествами. Вместо этого у зрителя возникает ощущение присутствия в другом пространстве…
  Смене изображения на экране в результате различных техномодификаций можно поставить в соответствие условный психический процесс, который заставил бы наблюдателя переключать внимание с одного события на другое и выделять наиболее интересное из происходящего, то есть управлять своим вниманием так, как это делает за него съемочная группа…
  Это похоже на состояние одержимости духом; разница заключается в том, что этот дух не существует, а существуют только симптомы одержимости. Этот дух условен, но в тот момент, когда телезритель доверяет съемочной группе произвольно перенаправлять свое внимание с объекта на объект, он как бы становится этим духом, а дух, которого на самом деле нет, овладевает им и миллионами других телезрителей.
  Происходящее уместно назвать опытом коллективного небытия, поскольку виртуальный субъект, замещающий собственное сознание зрителя, не существует абсолютно – он всего лишь эффект, возникающий в результате коллективных усилий монтажеров, операторов и режиссера. С другой стороны, для человека, смотрящего телевизор, ничего реальнее этого виртуального субъекта нет…
  Объекту номер два, то есть включенному телевизору, соответствует субъект номер два, то есть виртуальный зритель, который управлял бы своим вниманием также, как это делает монтажно-режиссерская группа. Чувства и мысли, выделение адреналина и других гормонов в организме зрителя диктуется внешним оператором и обусловлены чужим расчетом. И конечно, субъект номер один не замечает момента, когда он вытесняется субъектом номер два, так как после вытеснения это уже некому заметить – субъект номер два нереален.
  Но он не просто нереален (это слово, в сущности, приложимо ко всему в человеческом мире). Нет слов, чтобы описать степень его нереальности. Это нагромождение одного несуществования на другое, воздушный замок, фундаментом которого служит пропасть. Может возникнуть вопрос – зачем барахтаться в этих несуществованиях, измеряя степень их нереальности. Но эта разница между субъектами первого и второго рода очень важна.
  Субъект номер один верит, что реальность – это материальный мир. А субъект номер два верит, что реальность – это материальный мир, который показывают по телевизору.
  Будучи продуктом ложного субъектно-объектного деления, субъект номер один иллюзорен. Но у хаотического движения его мыслей и настроений, во всяком случае, есть зритель – метафорически можно сказать, что субъект номер один постоянно смотрит телепередачу про самого себя, постепенно забывая, что он зритель, и отождествляясь с передачей.
  С этой точки зрения субъект номер два – нечто совершенно невероятное и неописуемое. Это телепередача, которая смотрит другую телепередачу. В этом процессе участвуют эмоции и мысли, но начисто отсутствует тот, в чьем сознании они возникают.

Но «свободная духовность человека сопротивляется: чем более плотна ткань духа, чем богаче внутренний мир, тем сложнее “инсталлировать” в него программу подчинения» ([48], сс. 22-23). А раз так, то «значит, нужно сделать дух податливым, омертвить его ткань, выхолостить его свободу. Но не запретами и насилием, а, напротив, потакая его капризам, удовлетворяя прихоти, развивая и поощряя страсть к потреблению (информационное обжорство!) или подогревая тщеславие легкостью публичного самовыражения. Нужно по капле выдавить из человека обременительную свободу и вдавить на ее место невыразимую легкость бытия, похожую на свободу так, как муляж похож на яблоко с древа познания. Виртуальный мир Интернета изумительно подходит для этого мероприятия. Он прежде всего виртуализирует самого человека, потребителя, зрителя и игрока. Ценность информации определяется по шкале обывателя-прагматика: важна ее полезность, а не духовная значимость. Студент может задешево скачать реферат на тему “Смысл человеческого бытия” и получить нужную оценку, обессмысливая тем самым и тему, и свою причастность к ней» ([48], с. 23).

У Пелевина находим следующую параллель ([44], с. 115):

• И если на предыдущих стадиях человеческой истории можно было говорить об угнетении человека человеком и человека абстрактным понятием, то в эпоху идентиализма говорить об угнетении уже невозможно. На стадии идентиализма из поля зрения полностью исчезает тот, за чью свободу можно было бы бороться.
  Поэтому конец света, о котором так долго говорили христиане… будет абсолютно безопасен во всех смыслах – ибо исчезает тот, кому опасность могла бы угрожать. Конец света будет просто телепередачей.

Интернет – технический партнер постмодернизма. Сеть превращает Знание в производимую и потребляемую информацию. С таким новым способом жизни напрямую связан тотальный контроль. Ведь «…пустота впускает в себя власть почти беспрепятственно, власть входит на мягких лапах, и ее вхождение сопровождается увеличением приятности. Может показаться парадоксом, но при раздувании виртуального мирка до размеров вселенной масштаб человека становится исчезающе мал. Что из того, что растворились границы, если их некому, да и незачем – по большому счету – пересекать? Каков смысл свободы доступа к информации, если эта информация – только суррогат знания?..» ([48], с. 23). У Пелевина: «Возникает виртуальный субъект этого психического процесса, который на время телепередачи существует вместо человека, входя в его сознание, как рука в резиновую перчатку» ([44], с. 100) и «Субъект второго рода абсолютно механистичен, потому что является эхом электромагнитных процессов в трубке телевизора. Единственная свобода, которой он обладает, – это свобода сказать «Вау!» при покупке очередного товара, которым, как правило, бывает новый телевизор» ([44], с. 114).

Как писал Хосе Ортега-и-Гассет: «Когда для заурядного человека мир и жизнь распахнулись настежь, душа его для них закрылась наглухо» (цит. по: [48], с. 23).