Сэр Генри Морган впервые в жизни познал настоящий страх. Не тот, что кипятит кровь, будит азарт и служит острой приправой к авантюре, а страх инстинктивный и беспощадный. Именно так боится заяц, удирающий от волка — все внутри дрожит и трепещет, и бедняга заяц ничего не может сделать с ужасной зубастой тварью, что гонится за ним.
Та четверть часа, что лодка шла к «Ульфдалиру» под безумным взглядом испанского колдуна, показалась сэру Генри Моргану бесконечной. Он успел тысячу раз увидеть и почувствовать, как загораются доски под ним, одежда на нем, как взрываются пистолеты за поясом и крюйт-камера «Ульфдалира» прямо перед его носом… или прямо под его ногами. Его сердце трепетало, как заячий хвост, и он бы бежал, как заяц, если б в том был толк.
Но…
Он спиной, печенкой, да черт знает каким местом чувствовал, что бежать бесполезно. Пока Альба видит его — он всецело в его власти.
Самое отвратительное ощущение, какое только можно себе представить! От него безумно хотелось сигануть за борт, под защиту волн, бросить на произвол судьбы и Торвальда с его шхуной, и даже собственную «Розу Кардиффа». Потому что заячий хвост в груди точно знал, что это страшное, зубастое, огненное и безумное найдет бриг где угодно и с наслаждением спалит.
И четкое понимание того, что Альба не будет рисковать и колдовать на виду всей Малаги, ни капельки не помогало. Морган знал, что беспрепятственно сбежит. И так же точно знал, что они встретятся, дитя моря и дитя огня. А что из этого получится, неведомо даже Господу.
Перед тем как лодка подошла к шхуне вплотную, Морган обернулся. Ему надо было взглянуть своему страху в глаза, чтобы понять, настоящий он — или так, блесна.
Лучше бы не оборачивался.
Потому что кроме заячьего хвоста где-то внутри пряталась Марина, глупая влюбленная девочка. И она, эта девочка, плакала. Горько, взахлеб — от страха и обиды, от безнадежности и боли. Ее прекрасный феникс оказался чудовищем и обманщиком, ее сны оказались всего лишь снами.
Ее было жаль. Очень. И ее надо было спасать. Как всегда.
Морган улыбнулся огненному безумию, что плескалось в глазах Альба, и отсалютовал — достойный соперник, верный враг. Они теперь связаны насмерть, крепче чем их бы связал брак.
Альба не ответил. Только сжал губы, раздул крылья носа, и через миг развернул коня, чуть удилами не порвав ему рот, и умчался прочь. Остальные испанцы — их Морган разглядел лишь после того как отвернулся взбесившийся феникс — последовали за ним, не оглядываясь. Обернулся лишь один — отец Кристобаль. Очень внимательно посмотрел Моргану в глаза, покачал головой с явным сожалением. И даже осенил крестным знамением, словно благословляя.
Или — изгоняя бесов, как отец Клод. Кто их на самом деле разберет, этих святош.
И только когда последний Альба покинул причалы, Моргана отпустило. Он поверил, что сегодня никто не умрет — ни он сам, ни отчаянный норвежец, ни их матросы.
Кстати, норвежец был неприлично доволен для проигравшего пари. Он, конечно, не ведал ни сном, ни духом о чудом миновавшей опасности. При всех своих суевериях вряд ли капитан Харальдсон вот так просто допустит, что его шхуну способен поджечь то ли взглядом, то ли молитвой какой-то испанский хлыщ, и хваленый красный петух может хоть надорваться, кукарекая. Ни на что, кроме жаркого, он все равно не годится.
Но говорить все это вслух сэр Генри Морган не стал. Ни к чему. А вместо того радостно ухмыльнулся, едва ступив на палубу «Ульфдалира», и заорал:
— Пьем за здоровье Изабеллы Кастильской, джентльмены, и за здоровье капитана Харальдсона!
— За здоровье самого удачливого капитана семи морей, Генри Моргана! — еще громче заорал Торвальд.
Распоряжаться «поднять паруса» и «смываемся ко всем чертям» нужды не было, паруса на «Ульфдалире» подняли, едва лодка отошла от причала, и сейчас шхуна брала такой разгон, словно ей сам Дейви Джонс дул в корму. Море само уносило Моргана прочь от испанского берега, и не позволит ни одной из испанских посудин — ага, уже зашевелились! — его догнать.
Страх отпустил лишь после изрядной кружки мадеры, в голове образовалась благословенная пустота, и сэр Генри Морган снова почувствовал себя грозным капитаном, а не драным зайцем. Глупо чувствовать себя драным зайцем, когда наблюдаешь рождение легенды: капитан Харальдсон, как заправский скальд, уже слагал цветистую балладу о невероятной отваге и удаче капитана Моргана. Что самое смешное, капитан подыгрывал себе на каком-то инструменте, похожем на крохотную арфу — поставил ее на колено и ловко перебирал струны толстыми пальцами. Он спел уже куплетов пять и даже не подобрался к самому интересному, но слушатели и не торопили. Они слушали, разинув рты, и уже подпевали припеву, что-то такое про сына удачи и ясеня битвы.
Моргану оставалось лишь делать важно-таинственное лицо, махать полупустой кружкой и наслаждаться залуженной славой.
За этим прекрасным занятием они удалились от берега миль на тридцать, марсовый углядел «Розу Кардиффа», оба капитана перебрались на ее борт — и пьянка с песнями повторилась с самого начала, но теперь уже Торвальду вторил Нед — фальшивым, как полтора шиллинга, голосом, но так душевно! Для полноты счастья еще и Смолли притащил волынку и взялся подыгрывать, донна Хосефа — подпевать басом и щелкать новенькими кастаньетами, а Поросенок нацепил на голову блестящую миску, оседлал швабру и изображал Изабеллу Кастильскую.
Матросы веселились, Нед с Торвальдом уже обнимались, клялись в вечной дружбе и спорили, сумеет ли Нед освоить скальдову арфу, а Торвальд — шотландскую волынку. Отдаст ли ее Смолли на поругание, даже не спрашивали — еще одна кружка грогу, и Смолли с донной Хосефой пойдут танцевать джигу и обижаться на грот-мачту, что плохо им хлопает. Какая уж тут волынка!
Дожидаться этого эпического момента сэр Генри Морган не стал. Пьянки с командой хороши в меру, а панибратство не хорошо вовсе.
— А не поужинать ли нам, дорогой мой друг, в более спокойной обстановке. Заодно и обсудим наше пари.
Капитан Харальдсон охотно согласился и ужинать, и обсуждать пари. Отдал свою арфу Неду под клятвенное обещание вернуть завтра в целости и сохранности, ущипнул за задницу пьяную в стеньгу донну Хосефу — и с видимым облегчением покинул пьянку вслед за Морганом.
Ужинать пришлось холодным окороком, виноградом и персиками: кок загулял вместе со всеми, а есть то, что он готовит в приступе пьяного вдохновения, сэр Морган не решался и никому не советовал. По крайней мере, если перед едой было принято грогу меньше, чем употребил кок.
Тяжелые пиратские будни, так-то.
— Ну так рассказывай, друг мой, отчего тебя так радует проигранное пари, — предложил Морган, едва отрезав себе пласт копченого мяса. Всякие политесы и жонглирование словами, на его взгляд, крайне плохо сочетались с сегодняшней сервировкой.
Может, Торвальд и отшутился бы, или сложил байку на зависть Неду, но сперва праздник, потом грог и снова праздник плохо сказались на варварском вдохновении. А может, вдохновение он потратил на песню, кто его, северного медведя, знает?
Медведь заглянул в кружку, поискал там ответ, и наконец нехотя сказал:
— Восемь лет назад я потерял два корабля, Морган.
Сэр Генри его откровенно не понял. Нет, конечно — два корабля — это два корабля, но на то и есть трудная пиратская жизнь. Или это у медведя покаяние такое?
Помолчал, выжидая, не скажет ли Торвальд что-нибудь еще.
Тот молчал. Сжевал ломоть мяса, потом второй, отпил еще из кружки.
Вздохнул.
— У меня дома ты водишь людей, пока с тобой удача, Морган. А тут — два корабля, какая уж тут… удача. Позор рода, Торвальд Несчастливый. Ну я и ушел. Искал того, у кого удача будет велика. И нашел. Тень твоей удачи — на мне.
Морган недоверчиво хмыкнул.
— Ты взял судно из Новой Испании, Торвальд. О такой добыче большинство джентльменов мечтают всю жизнь. Это ли не удача?
— Удача — когда тебя любит море, Морган. Когда ты всегда с добычей.
Глаза северянина заволокло мечтательной дымкой — как туман над морем, перед самым рассветом.
— Мне был знак. Ты привел меня к валькирии. И показал, что твоя удача больше, чем у всех испанцев...
Морган чуть не рассмеялся. Не весело — нервно. Сегодняшний взгляд в спину наверняка оставил между лопаток ожог. Вот уж удача, повстречаться с Альба, и не просто повстречаться, а заработать личную ненависть. Великая честь, вам такая и не снилась, капитан Харальдсон.
Разумеется, говорить этого вслух Морган не стал. Доверие между пиратами — штука такая же частая, как дождь из дублонов и подснежники на изломе зимы.
— Что ж, знак это серьезно. — Морган поднял кружку в салюте. — Ты обещался мне служить, капитан Харальдсон. Что ты хочешь за свою службу?
Норвежец так и подался вперед. Блеснул глазами.
— Долю в добыче для меня и моих людей — это само собой. И твой плащ, Морган.
Морган вопросительно поднял бровь
— Я дам тебе долю, как моему старшему помощнику, твоим людям — как своим. Но зачем тебе мой плащ, он тебе на нос не налезет?
Северянин замотал головой. Космы так и заплясали по плечам.
— Часть твоей удачи, Морган! Ты отдашь мне свой плащ, а с ним — толику удачи.
— Ты много хочешь, Торвальд Харальдсон. Удача — это куда больше, чем доля в добыче.
Северянин отчаянно кивнул. И ни слова не сказал, только смотрел… о, как он смотрел!
Не то чтобы сэру Генри Моргану было жаль плаща или он считал, что его удачи убудет. Но нельзя ж разочаровать северянина и вот так просто дать ему его мечту! Еще, чего доброго, разуверится в ее ценности. Нет уж, пусть еще помечтает, а заодно послужит не за страх, а за совесть.
А потому сэр Генри откинулся на спинку стула, сложил руки на груди. Наклонил голову к плечу, рассматривая северянина. Ах, как горели глаза у Торвальда Харальдсона! Повезло ему, что Кассандра не видит — а то променял бы свою валькирию на удачу.
Последней мысли Морган от души рассмеялся. Хлопнул ладонью по столу.
— Будь по твоему, Торвальд Харальдсон! Отслужишь три года, покажешь, что достоин — и станешь моим побратимом! Получишь и плащ, и кровь моря, и удачу. Но учти, если потом пойдешь против братской крови, море не простит.
Северянин онемел. Задохнулся, уставился на сэра Генри недоверчиво, словно ждал — когда же бешеный Морган захохочет, и скажет, что пошутил?
Не дождался. Склонил голову.
— Пусть покарают меня боги моих дедов и христианский Господь, пусть не найду я покоя ни в Валгалле, ни в царстве Эгира, если предам тебя.
— Я верю тебе, Торвальд Харальдсон, друг мой, — сказал Морган ужасно торжественным голосом. — А теперь давай-ка выпьем за любовь и удачу.
Они выпили и за любовь, и за удачу, и за дружбу, и за прекрасные глаза Кассандры. На чем они закончили, сэр Генри Морган наутро не помнил. Да это было и неважно. Тем более неважно, что за час до полудня на горизонте показалось сразу три испанских корабля.
В груди Моргана снова затрепетал заячий хвост, мешая толком разглядеть флаги на испанских мачтах. Неужели Альба?..
И почему-то, когда Морган убедился, что это всего лишь испанский военный флот, на месте заячьего хвоста поселилось разочарование и обида. Глупая детская обида, совершенно неподобающая грозному пирату, живой легенде семи морей.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.