Глава 27, в которой горят элефанты и мосты.

***

Кольцо-феникс так и не нашлось. Тоньо сам обыскал всю спальню, поставил на уши слуг — кольцо пропало. А отец, услышав об этом за ранним ужином, насмешливо поднял бровь:

— О чем ты мне не рассказал, сын мой?

Тоньо пожал плечами, мол, ничего важного, и удрал. О Марине и том сладком сне он не хотел рассказывать никому, даже отцу. Почему-то казалось, что если рассказать о волшебстве, оно исчезнет. Или отец скажет, что глупо надеяться на чудо, особенно если обещание чуда тебе просто приснилось.

Но Тоньо все равно надеялся вопреки разуму и логике, совершенно ясно говорящим, что сэр Генри Морган не самоубийца и не сунется в пасть альгвасилам, даже если знает особенности праздника святой Исабель. Все равно есть множество способов задержать кого надо до заката, а после заката обычай умолкает.

Удрал Тоньо, как обычно, в сад — присматривать за подготовкой празднества, а заодно рассказывать английским малышам об Испании, море, университете и сотне прочих ужасно интересных вещей. Они слушала его, раскрыв ротики, и иногда осмеливались задавать вопросы. Что забавно, не такие уж и глупые.

И что совсем забавно, Тоньо в эти предпраздничные недели предпочитал возиться с плавучими чучелами, фейерверками, карнавальными костюмами и детьми, а не посещать званые вечера или торжественные обеды в сопровождении то супругов Ортега, то герцогини Торвайн. Однажды отец настоял, чтобы он взял с собой их всех, но на приеме донья Элейн так едко прошлась по Анхелес и так легко ее затмила, что у бедняжки Анхелес потом случилась истерика. И ладно бы, она закатила ее мужу, но нет — все ее слезы и страдания достались Тоньо. А он не любил слез и не любил дамских баталий.

Впрочем, не он один.

Дети герцогини Торвайн тоже.

Тоньо нашел их в обычном месте: они прятались в той самой ротонде под водопадом, напоминающей о Марине. В уже угасающем свете дня юный герцог Торвайн читал сестре каталонскую сказку о потерянном капитане. Читал он пока лишь по слогам, но по-испански, дивно смешно перевирая звуки и окончания.

Стоило Тоньо появиться, малыш замолк, встал и очень чинно поклонился. Девочка тоже встала со скамейки и присела в реверансе. Тоньо ужасно захотелось по-флотски велеть: «вольно», но он сдержался.

— Доброго вечера, донна Ритта и дон Дито! — Тоньо поклонился так же благовоспитанно, но при этом весело подмигнул.

Дети порозовели, ужасно смущенные и ужасно довольные. Как же! Ведь у них была настоящая Тайна! Очень маленькая и очень простая, но разве это важно?

На самом деле их звали Меририд Катерина и Меридидд Филипп, и эти валлийские имена Тоньо, во-первых, совершенно не мог произнести правильно, а во-вторых, они слишком напоминали о Марине. Потому Тоньо в первую же их совместную прогулку превратил валлийские имена в испанские, не в банальных Каталину и Фелиппе, а в Ритту и Дито. Он сам не очень понимал, зачем возится с детьми, но это оказалось на удивление приятно — рассказывать им историю войны с маврами, показывать потаенные местечки, где он сам прятался от старшего брата, когда был ребенком, или самую маленькую в мире церковь святой Исабель.

Вот и сегодня он повел их смотреть соломенные фигуры, которые в вечер праздника пустят вниз по реке и подожгут.

К реке он привел их впервые, и ему было очень любопытно, не испугаются ли малыши. Их матушка воды явно опасалась. К водопаду так ни разу и не подошла, правда нельзя сказать что Тоньо об этом сожалел. Возможно, герцогиню так напугало длительное морское путешествие?

Дети же реки не испугались совсем. Напротив, распахнули глаза как обычно, когда их что-то интересовало, и возбужденно затараторили. Что они хотели рассказать, Тоньо понял с большим трудом. Малыши то и дело сбивались на родной язык, а в редких испанских фразах путались.

Кажется, речь шла о том, что в воде живет их сестричка, и у нее большие усы.

В существовании усатой сестрички Тоньо несколько усомнился. Но, впрочем, еще в Саламанке он как-то посетил балаган и своими глазами видел бородатую женщину. Если не считать бороды, ту даму вполне можно было бы счесть красавицей; кроме того, она спела прочувствованную арию и покорила зрителей нежным голосом. Немного позже прошел слух, что какой-то идальго выкупил донну из балагана и даже женился.

Обижать малышей Тоньо совсем не хотелось, а они так явно верили в эту водяную сестричку! Поэтому он серьезно покивал и сказал, что у него тоже есть брат, правда, он совсем маленький и живет пока в Толедо вместе матушкой, а когда он подрастет, Тоньо непременно их познакомит. А сейчас они будут смотреть соломенных зверей, и юные дон и донна непременно ему скажут, похожи звери получились или нет. Потому что это очень, очень ответственное дело!

Юные дон и донна вприпрыжку побежали за ним к берегу, напрочь забыв о намерении вести себя чинно, как подобает будущим герцогу и герцогине. А Тоньо вспомнил тех уныло-благовоспитанных маленьких англичан, которые приехали в Малагу, и в который раз удивился: как мало надо детям, чтобы стать веселыми головастиками! Всего лишь немножко внимания, чуть игры и безопасность. Тоньо было совсем просто быть «хорошим» и позволять головастикам бегать, ловить рыбок в фонтане, собирать улиток, сажать кухонных котят в корзинку для рукоделия, добывать птичьи гнезда и гонять по всему саду белых павлинов. Зато головастики в нем души не чаяли и готовы были за ним в огонь и воду.

Насчет воды он чуток погорячился. В воду они пытались влезть и без него, ему скорее приходилось их из воды вытаскивать. По крайней мере сейчас, когда головастики увидели соломенного быка на деревянной платформе, оба с радостным визгом помчались вперед — юный дон впереди, юная донна чуть отставая, ей юбки мешали. Они так неслись — явно не остановятся перед водой, запрыгнут прямо на платформу. Слуги не посмеют их остановить — им не по чину соваться поперек сиятельств. И сиятельства наверняка свалятся в воду, платформа неустойчивая.

— Стоять! — негромко, но тем самым голосом, что командовал «пли!», велел он.

Они остановились. Тут же. Малыш Дитто еще удержался на ногах, а вот Ритта запуталась в юбках и упала бы, не подхвати ее Тоньо.

Маленький доверчивый головастик. Подняла головку и смотрит на него с обожанием и безграничным доверием.

Почему-то дети сразу, с первой встречи, прониклись к нему доверием… возможно, потому что он не требовал постных мордашек, тихого голоса и всех этих положенных по протоколу «сиятельств»? Он и сам-то, если быть честным, не привык постоянно быть «сиятельством». Что в университете — там он был не сыном герцога, а таким же студиозусом, как все прочие, — что на «Санта-Маргарите», где капитан называл его не иначе чем «лейтенант Альварес». Здесь, в Малаге, никто не звал его лейтенантом, да и он сам уже не был уверен, что имеет право и дальше носить воинское звание…

По возвращении в Испанию он написал доклад адмиралу о гибели «Санта-Маргариты» и прошение об отставке. Однако адмирал пока не соизволил ответить, как подозревал Тоньо, не потому что ему нужен был лейтенант Альварес на флоте, а потому что Великий Инквизитор посоветовал не спешить.

Лучше бы поспешил, право слово! Эта неопределенность тянула за душу не хуже, чем постоянное ожидание подвоха от ныне покойного братца Фердинандо. А так Тоньо в любой момент ждал нового визита святых братьев с приглашением пожаловать в резиденцию Великого Инквизитора. И что ему говорить? Правду о том, как чуть было не отрекся от Испании и Господа ради прекрасных глаз пирата Моргана? Правду о том, что отпустил врага Испании, когда мог бы утопить? Или о том, что три с лишним месяца прятался в Севилье то ли от разговора с его преосвященством, то ли от самого себя?

Нет.

Признаваться в этом даже себе было слишком неприятно, а уж говорить вслух с риском отправиться на костер Тоньо тем более не испытывал никакого желания.

Ему хотелось быть самым обыкновенным благородным доном: волочиться за дамами, охотиться, играть в дуэли и политику по мелочи. Не думать об ответственности, искушениях и спящем в сердце огне. Ведь это так просто! Люди прекрасно живут без волшебного дара. Не нужно быть ни колдуном, ни фениксом, чтобы поджечь вот это чучело быка и порадовать детей…

Обо всем этом Тоньо невольно думал, пока младший дворецкий, руководивший толпой слуг и отвечавший за подготовку чучел и прочего потребного к празднику, кланялся и отчитывался: здесь бочки с маслом, тут еще две дюжины соломенных заготовок… а не изволит ли их сиятельство посмотреть элефанта? По эскизам их сиятельства изготовили две с половиной дюжины гигантских фигур, никогда в Малаге не было ничего подобного! Вот, изволите ли проверить, как будет гореть элефант?..

Помощник дворецкого почтительно кланялся и глядел на сиятельство, как на представителя Господа Бога на грешной земле, прочие слуги кланялись еще ниже и глядели еще испуганнее — если сиятельство останется недовольно, им не заплатят, а то еще и выпорют. Одни только маленькие англичане искреннее восторгались предпраздничной суетой и необычными игрушками.

— Дон Тоньо, а можно посмотреть, как горит?..

Малышка Ритта во все глаза глядела на соломенного элефанта, и все ее внезапно похорошевшее личико было — надежда и восторг, и вера в чудо. Такая вера, что Тоньо захотелось сделать для нее что-то в самом деле волшебное, да хоть бы огненных птиц. Ведь огненные птицы — это почти даже не волшебство, а просто горящая пакля в воздухе. Очень красиво и совершенно безопасно, если рядом Альба.

Но нет. Хватит игр с огнем, он — не колдун и не использует дар ради забавы.

— Изволим проверить.

Тоньо кивнул на одно из чучел, слуги засуетились — обливая чучело маслом, сталкивая на воду, подальше от прочих, чтоб огонь не перекинулся. А помощник дворецкого робко спросил:

— Ваше сиятельство сами подожжете или прикажете пустить лодочника с факелом?

Две детские мордашки воззрились на него с надеждой: сам же, да, правда?

Тоньо уже открыл рот, чтобы сказать: да, сам, — как позади него, от спуска к реке, послышались шаги. Уверенные, четкие, так ходят лишь благородные доны или военные. Не Берто, не отец и не дон Ортега, шаги вроде бы знакомые, но кто это?

Тоньо целых три удара сердца не оборачивался, пытаясь угадать по шагам, но не позволяя себе знать. Он не колдун, он просто человек и добрый христианин.

Но обернуться все же пришлось, невежливо игнорировать гостей, будь ты хоть сам король. Особенно когда толпа слуг внезапно затихает, побросав работу, и чуть ли не падает на колени.

Тоньо обернулся — и замер, пытаясь унять бешено заколотившееся сердце.

Великий Инквизитор.

Явился, стоило вспомнить.

Невозмутимый, непроницаемый, полный величия и опасности в своей красной кардинальской шапочке, черном дорожном камзоле и кавалерийских сапогах со шпорами. Милостиво обвел взглядом чернь, осенил благословляющим-отпускающим жестом, мол, продолжайте работу, добрые люди. Едва заметно улыбнулся Тоньо — уголки губ дрогнули, глаза остались непроницаемо-изучающими, как закопченное стекло: изнутри все прекрасно видно, но при взгляде снаружи — только чернота.

Протянул руку с перстнем для поцелуя.

— Антонио. Рад видеть твою столь похвальную заботу о невесте.

Где-то внутри Тоньо дрогнуло возмущение, едва не просыпавшись искрами на облитую маслом солому.

Невесте?..

Эта девочка, Ритта — его невеста! Нежеланная и ненужная, занявшая место той единственной, кого он хотел бы видеть рядом? Он забыл об этом. Он не хотел об этом помнить! Так просто было любить чужих детей, и так сложно — невесту.

— Благодарю, ваше преосвященство, — ответил Тоньо, опускаясь на одно колено и целуя перстень.

На сей раз тяжелой руки на его голове не было. Откровенных слов — тоже.

— Прекрасные фигуры. Кажется, вы собирались показать вашей невесте и вашему будущему деверю, как горит чучело. Я тоже с удовольствием погляжу.

Уголки его губ снова едва заметно дрогнули в намеке на улыбку. Самую настоящую инквизиторскую.

О да, отцу Кристобалю не нужны пыточные подвалы, чтобы разобраться — колдун перед ним или добрый христианин. Ему довольно в светской беседе позволить вам самостоятельно взойти на костер и поднести факел к хворосту. Он даст вам выбор, на первый взгляд однозначный, и посмотрит, как вы будете выпутываться, что послушаете — разум или сердце, угадаете или нет…

На короткий миг Тоньо захотелось отдать трусливый приказ: лодочник, факел, поджигайте. Никаких чудес ради развлечения. Но…

Но он был Альба.

Альба никогда не трусят.

К тому же его девочка… ладно, его невеста — верила ему, верила в него, ждала настоящего чуда. И будь он проклят, если струсит дать ребенку ее чудо только потому, что не уверен, этого ли от него ждет Испания. И будь проклята Испания, если улыбка ребенка противоречит ее интересам.

Тоньо коротко поклонился его преосвященству, подмигнул Ритте и Дито, требовательно протянул руку к помощнику дворецкого. Тот замялся всего на полмгновения, но тут же сообразил, что от него требуется, и вложил в руку Тоньо незажженный факел.

Оторвав кусочек пакли, Тоньо дунул на него и пустил огненную птицу к элефанту, качающемуся посреди реки. В голубых сумерках маленький феникс сиял и переливался, а дети, затаив дыхание, следили за ним — и радостно захлопали в ладоши, когда он коснулся соломы и на темной воде вспыхнул огненный элефант, поднял хобот и затрубил.

Словно живой.

И феникс — словно живой. Совсем как тот феникс, которого он во сне подарил Марине.

Вот только того же восторга и легкости сейчас не было, хотя он впервые сумел создать феникса. Настоящего. Безо всяких алхимических ингредиентов, магических трактатов и прочей ереси.

Его преосвященство тоже похлопал. Всего несколько раз. Но теперь его улыбка была настоящей, искренней улыбкой дяди, довольного племянником.

Тоньо послушался сердца — и угадал. Инквизиторского костра для него не будет.

— Прекрасное зрелище, сын мой. Ее величество будет довольна. А теперь будь любезен, сопроводи меня и этих милых детей к дому. Здесь, в Малаге, иногда так внезапно темнеет.

И в самом деле, Тоньо сам не заметил, как прозрачная голубизна воздуха загустела в синь, запели цикады и резко, сладко запахли ночные цветы. Задумался о Марине и фениксе, засмотрелся на элефанта, танцующего и сгорающего на реке. Все засмотрелись. Даже слуги забросили работу и восторженно молились, благодаря Господа за явленное чудо и забыв о ревнителе веры совсем рядом.

Хотя…

Может быть наоборот, увидели, что Великий Инквизитор счел огненную птицу богоугодным деянием, а не колдовством, и возблагодарили Господа за то, что не пришлось идти на костер вслед за сюзереном.

Неважно.

Важно было, что теперь он может не притворяться обычным человеком и не ждать вызова в Инквизицию. Все, что отец Кристобаль хочет ему сказать, он скажет сегодня. И если хочет о чем-то спросить, спросит прямо сейчас.

— Не хочешь ли ты исповедаться, сын мой? — Его преосвященство с удобством расположился в любимом кресле Тоньо перед незажженным камином и любовался на трепещущих крыльями огненных птиц, прикованных к своим восковым столбам-свечам.

Вряд ли на такой вопрос можно было ответить отказом. Да и не хотелось. Сколько можно прятать от самого себя то, что снится чуть не каждую ночь, о чем думаешь в любой подходящий и неподходящий момент.

Что было бы, если б Марина сказала: останься со мной, Тоньо? Что было бы, если б он не послушал своего сердца и взорвал крюйт-камеру «Розы Кардиффа»? Что было бы, если б он не молил Господа остановить брата Фердинандо?..

Слушая его, отец Кристобаль лишь понимающе улыбался и качал головой, мол, Господу не нужны слова, а исповедь — это для тебя, чтобы ты сам понял и простил себя.

— Так сделал ли ты что-то, о чем сожалеешь и что сделал бы иначе, сын мой?

— Я ни о чем не жалею, отец Кристобаль, — ответил Тоньо, внезапно осознав, что это и есть правда.

Он не жалеет даже, что рассказал о своей нежданной и неуместной любви к фате Моргане. Признал ее вслух. Сжег мосты.

— Отпускаю тебе грехи твои, сын мой. — Его преосвященство улыбнулся и потрепал Тоньо по волосам, совсем как в детстве. — Не бойся любви, бойся нелюбви. Господь ничего не делает просто так, и если ты встретил свою любовь именно так, значит, так было нужно. Зачем — ты поймешь. Постепенно.

***