Глава X. Взмах маятника

В башнях Справедливости, Светлой Чести и Покорности день и ночь горел огонь: сотни свечей, масляных ламп и факелов неустанно освещали чуть ли не каждый угол, ослепляя и прогоняя тень туда, где ей самое место. Три внушительных размеров минарета не сразу, но перешли во владения Благословенных Клинков, когда основатели ордена, едва облачившись поддержкой людей и многих влиятельных лиц, в числе которых были и говорящие с богами, заявили свое право на Первое Положение в столице. И влиятельному союзу, который разрастался и получал все больше власти, невозможно было дать отказ. К тому же решение держать подле правителей людей, служащих грозной и беспощадной Залии и способных напасть на след Бездновой скверны и ее поганых порождений, выглядело весьма здравым. За долгие годы своего существования орден хорошо укрепил свое влияние, и оно продолжало расти: многочисленные допрашиватели, доносители, ищейки, дети самой одноокой богини, как они сами себя называли, и даже палачи расплодились по всему континенту. Но самые лучшие, конечно же, попадали в Шадион и, доказав свою значимость и преданность, оставались там и получали неограниченные права. В конце концов, Клинки стали превосходить по важности любое сообщество или персону, включая каждого очередного короля и его семью — все с огромным уважением прислушивались к служителям богини, которые стремились очистить мир от грязи. Так вышло, что в один момент орден обособился настолько, что никакие указы и законы на них просто не действовали, зато сам он мог вмешаться в дела кого угодно, считая правителей. Их почитали, обожали и боялись — репутация Клинков была далеко не светлой, и все на Кордее от мала до велика молились небесам и Высшим, чтобы никогда не попасть им в руки.

До Камышовой Заводи всегда доходили лишь крупицы о безжалостных сеятелях непримиримого света, которые добиваются своих целей любыми средствами, но их вполне хватало, чтобы понять, кем являлись последователи ордена. Однако деревушка была настолько неприметна и не представляла какой-то ценности и интереса, и находилась слишком далеко от суеты, интриг и опасностей большого мира, что многое из россказней казались чем-то совершенно невероятным. Никто из жителей болот серьёзно не воспринимал слухи, но суеверных трепет все же не обошел стороной. Одил до сегодняшних дней тоже мог лишь призрачно представлять, каковы из себя адепты Залии на самом деле, а теперь он сидел в клетке, схваченный и посаженный под замок этими самыми людьми. Дикий ужас и невыносимый страх перед неизвестным основательно поселились внутри, впились в плоть и разум несчастного парня, который еще недавно считал, что попасть в тюрьму Глацием-Терры — самое мучительное и неприятное, что вообще могло произойти в его скромной маленькой жизни. Ничего не объясняя, вооруженные здоровяки притащили его в башню Покорности, где обычно держали подозреваемых в неугодных делах или пойманных с поличным за низшим колдовством и деяниями, которые оскверняли сам свет и жизнь.

Местные темницы, бывало, нередко полнились обвиненными, которых все больше свозили с соседних городов и поселений, жители столицы же почти никогда не попадали в немилость Клинков и не были уличены в чем-то лихом. В истории Шадиона и всей Веланвии насчитывалось всего несколько случаев, когда среди добропорядочного люда выискивались настоящие оборотни, в тайне служившие и поклонявшиеся Бездне. И в свое время их настигла жестокая, печальная, но справедливая кара, кровавая и глумливая, когда на каждого из них перед смертью сыпались бесчисленные проклятия горожан. Во всяком случае, те, кто проводил ужасные экзекуции и с нескрываемым наслаждением наблюдал за невыносимыми страданиями грязных отступников, поправших свет, чистоту и милость Высших, без сомнений считал наказание и чудовищную расправу достойной и правильной. Последний раз башня Покорности видела «почетных гостей» пару месяцев назад, и те, не пробыв на цепи и недели, отправились к праотцам. После, на время все затихло, темницы опустели и зыбкое спокойствие накрыло главное пристанище адептов Залии. Теперь же надежные стены вновь безмолвно и послушно принимали очередного пленника.

— Кто-нибудь, объясните, что происходит, — уже в который раз Стьёл пытался добиться хоть каких-то внятных слов от блуждающих туда-сюда людей ордена, которых здесь хватало сполна. — Я же ничего не сделал, выпустите меня! Чтоб вам всем провалиться, — тихо добавил он, отходя от решетки.

— А ну замолкни, если не хочешь остаться без языка и зубов, — зло рявкнул делавший обход коренастый, но крепкий человек в строгом черном камзоле со стальными вставками на плечах и груди и массивных высоких сапогах. Тот уже несколько раз появлялся в коридорах, проверяя, все ли в порядке, и явно чего-то дожидался.

— Пожалуйста, дайте хотя бы поговорить с вашим главным, — не унимался горе-воришка.

— Заткнись, сказал. Сейчас я для тебя главный, и ты посмеешь открывать свою поганую пасть тогда, когда разрешу. Проклятая Безднова тварь, еще одно слово — и я залью тебе в глотку кипяток. Ничего, скоро начнется процедура и тогда у тебя будет только одна мысль: как бы сдохнуть поскорее. Сопливый щенок, ты себе даже не представляешь, что мы делаем с выродками небытия, — с нескрываемым злорадством и наслаждением прошипел надзиратель. — После наших встреч они быстро во всем сознаются.

— Кто? Нет… Нет, это не правда, я нормальный, — не веря собственным ушам, вздрогнул Одил и округлил глаза. — Разве я похож на… на того, кто занимается черным колдовством или запрещенной магией? Я даже читаю с трудом, а считать и вовсе не умею. Послушайте, пожалуйста, это ошибка! Та служанка оговорила меня! — парень изо всех сил стараясь достучаться до надсмотрщика, неся все подряд, лишь бы бессвязные речи подействовали.

— Я бы вспорол тебе брюхо прямо здесь и сейчас, или содрал кожу живьем, а потом зажарил ее в Непорочном Пламени и скормил тебе же, и все были бы мне благодарны, но наши внутренние законы строги и процедуру никто не отменял. Поэтому тебе, ублюдок, повезло пожить еще какое-то время. Назад, к стене! — громко и грубо скомандовал человек, ударив по железным прутьям короткой палкой. — И не вздумай даже пытаться сбежать. Тронешь замок — и тебя на месте порвет на куски. А это тебе лично от меня подарок, для надежности, — он надел на правую руку кожаную перчатку, достал из-за пазухи железную коробочку и извлек из нее немного неизвестного красного порошка. После чего натер им прутья и рассыпал под решетчатой дверью.

Парень с неподдельным испугом наблюдал за манипуляциями надзирателя и уже боялся сделать лишний шаг, потому стоял на месте, как истукан. Он не знал, что сотворили с замком, не знал, что за порошок сейчас тонкой алой линией горел на полу, но неведомый страх и внутренний голос твердили, что никто здесь с ним шутить не собирается.

— Не советую даже сдувать его, — очередной раз пригрозил человек. Продолжая насмехаться над пленником, он подошел к столу, налил из фляши воды в огромную глиняную кружку почти до самых краев и поставил напротив решетки так, чтобы до нее едва можно было дотянуться. И дна чуть ли не касалась неведомая пунцовая пудра. — Захочешь пить, не стесняйся. Приятного вечера, ублюдок.

Человек еще какое-то время въедливо и с презрением смотрел на заключенного, затем презрительно хмыкнул и невозмутимо двинулся дальше вдоль пустых камер.

В коридорах вновь наступила коварная тишина. Стьёл продолжал изучать напряженным взглядом до блеска начищенные железные прутья, где не имелось следов порошка, и чистые гладкие полы. В отличие от Серых Катакомб, где повсюду вырисовывалась только грязь, холодная и неприятная невзрачность, тяжесть и налет полной неутешительности, кои обычно присущи застенкам, в башне Покорности напротив, царило много света и даже уюта. Но это-то и было самым лживым и притворным, ведь внешняя чистота, порядок, отшлифованный благородный угольный мрамор и серебряный агат, аккуратность и представительность владельцев обители и их преданных помощников, внушала дикий ужас. Место дышала смертью, пропиталось кровью, застывшими немыми криками и страданиями, и не ощущать этого было просто невозможно. Парень, наконец, ожил, и тут же громко выругался, кляня свою судьбу за такую несправедливость, вслух пожелал всяческих бед на голову Клинков и развала до основания этого места. Столько злости и ненависти он еще никогда не испытывал разом, даже тогда, когда Нелос подло оставил его. Стьёл ругался пока хватало сил, и как бы он ни хотел, чтобы его услышали, все сквернословие и посылы уходили в пустоту. Выпустив пар, воришка пнул стену и, абсолютно вымотанный, грузно уселся на пол. Никакой мебели в камере не стояло, даже сена не имелось вместо лежака. Зато в углу имелись два коротких столба, дерево на которых местами было сбито, словно по нему стучали топориком. Знать, что это такое и для чего, Одилу совсем не хотелось, и он мысленно помолился, чтобы никогда и не узнать.

В помещении постепенно становилось душно и жарко, точно где-то разожгли много огня, который нещадно нагревал камень и сухой воздух, как в огромном очаге. Стьёл не сразу придал значения этому, однако спустя короткое время он почувствовал, что удушливое тепло начало донимать. Горло пересохло, и Одил непрерывно стал облизывать губы и глотать слюну — невыносимо хотелось пить. Он покосился на кружку, вода в которой манила и поблескивала в свете горящих свечей и ламп, и жажда еще больше охватила его, подталкивая протянуть руку через железные прутья. Но Стьёла сдерживали нешуточные опасения, но все же дикая охота смочить горло перевесила страх, и он осторожно подполз к решетке.

— Ладно, совсем не страшно. Всего-то нужно достать кружку, чтоб ее, — парень снова облизал сухие губы и тяжело задышал, глядя на рассыпанный порошок. — Погодите, я вам всем еще припомню это. Так даже над зверями не издеваются. Ну же, давай, Стьёл, бери уже, только не разлей.

Помявшись с минуту, он вытер ладони о штаны, припал к полу и, упершись согнутой рукой в гладкий камень, осторожно вытянул вперед свободную руку, стараясь на касаться железа — угрожающие слова надсмотрщика произвели слишком большое впечатление. Лучше поостеречься. Затаив дыхание, Одил потянулся, хватая пальцами воздух, словно это облегчало ему непростую задачу. На его лбу выступила испарина; он подбадривал себя, не отводя взгляда от вожделенной кружки с водой, и его труды, наконец, увенчались успехом. Приложив больше усилий, парень подался еще вперед и зацепился пальцами за ручку. Но в тот самый миг локоть предательски скользнул в сторону и Стьёл, не успев что-либо понять, припечатался щекой к прутьям. Рука дрогнула, но не опрокинула кружку.

— Проклятие! — почувствовав, как кожу болезненно обожгло, будто открытым пламенем или раскаленными щипцами, он дернулся и шарахнулся от прутьев. Щека горела и от боли на секунду потемнело в глазах. Стряхнув с себя неприятное ощущение, парень с победоносной улыбкой аккуратно втянул руку назад. — Всего-то делов. И это все, на что вы способны? — обратился он к незримым собеседникам и, припав губами к кружке, стал жадно осушать ее.

Несмотря на невыносимое тепло в застенках, вода оказалась холодной, но вот вкус! Она отдавала странной легкой кислинкой, но на порченную совсем не походила — слишком прозрачной была. Смочив пальцы и выпив все до последней капли, Стьёл облегченно выдохнул и дотронулся до скулы, желая хоть немного охладить водой все еще горящую кожу. Пальцы тут же нащупали широкий рубец. От бессильной досады и злобы парень швырнул кружку о стену, и та мгновенно разлетелась на черепки.

— Как там сказал бы мой отец? Да-а, точно: «Шрамы только на пользу! Так настоящий мужик не похож на девку», — с горечью заметил Одил, усаживаясь в угол и устраиваясь поудобнее.

Очень скоро веки начали слипаться, а голова все чаще падала вперед — такая тяжесть прежде ни разу не нападала, и как бы Стьёл ни пытался не поддаваться ей, избавиться от нее не получалось. Хотелось спать, но сон не затаскивал в себя, а только изводил, насылая слабость и какие-то непонятные образы, которые выглядели, как настоящие. То стены плыли и вытягивались, то потолок внезапно приходил в движение и будто бы падал, норовя придавить собой, а пол то и дело уходил из-под ног, «проваливался» и не ощущался. Решетки пошли волнами, воздух стал похож на смолу, густую и тягучую. Кусок помещения, что просматривался через железную преграду, тоже «ходил ходуном»: тонкие столбы то укорачивались, то изгибались, пустые камеры сливались, превращаясь в единую цепочку, облаченную в полумрак; стол, стулья и лавки, казалось, висят в воздухе. Внезапно Стьёла скрутило: дикая тошнота и чувство голода одновременно вынудили встать на четвереньки. Довольно быстро мерзкие ощущения исчезли и сменились опустошенностью, а после — резкой нестерпимой болью, словно внутренности разрывало и вязало в тугие жгуты. Больная сонливость не отпускала, напротив, набирала силу, но забыться сном не выходило. Одил подполз к решетке и с полоумным удивлением обнаружил, что она "живая": вместо прутьев на него смотрели змеи. Шипя и демонстрируя свои нитеподобные языки и острые клыки, они извивались и рывками норовили укусить жертву.

— О!.. Стьёл, это же ты? Это же я? — промямлил парень заплетающимся языком, покачиваясь и глядя на кого-то похожего на него по другую сторону ограждения. — Я же здесь… Или нет? — он широко раскрыл глаза и посмотрел на свои руки, к которым продолжали тянуться змеи.

В нос ударил запах горячего железа и дерева; в ушах зазвенело, и сквозь противный звон послышался спокойный мужской голос, принадлежавший размытой тени. Та подкралась со спины и навалилась на парня, еще одна тень ползала в ногах, хватая их, сжимая и будто пытаясь сломать. И как бы их ни прогоняли, они не спешили уходить. В конце концов, в глазах у Одила потемнело и он, опоенный и сраженный мороком, потерял сознание. На какое-то время он выпал из жизни, полностью погрузившись во мрак, ничего не чувствуя, ничего не видя. Ни снов, ни безумных наваждений, только чернота.

Где-то в конце коридора протяжно скрипнула и шумно хлопнула дверь. Затем еще и еще раз. Что-то прохрипев, бедняга, наконец, очнулся, и щурясь, мутным взором осмотрелся. Горе-воришка лежал на спине, широко раскинув руки и подпирая ногами стену. Одежда на нем была местами порвана, и он не сразу, но догадался, что порвал ее он сам, без посторонней помощи. Чувствовал парень себя отвратительно: тело ломало, будто битое палками, конечности выкручивало, они ныли. Но самым мерзким являлся туман в голове и дикая боль в животе.

— Что со мной было? — Стьёл перевернулся и попробовал подняться, но внезапно накатившая волна тошноты согнула несчастного пополам, и его в ту же секунду вывернуло грязно-серой жижей. — Боги, не дайте мне умереть, — он только и успел произнести, как все повторилось.

— А, пришел в себя, щенок? — в помещение вошел тот самый надсмотрщик, что оставил воду, но не один, а с двумя товарищами. Глумливо расхохотавшись, он чуть наклонился вперед, упираясь руками в колени, желая разглядеть получше, что происходит с заключенным. — Вы только посмотрите на эту мразь! Что, понравилась водичка? От всего сердца, дружище.

— А если бы он сдох? — вмешался один из незнакомцев, но его злорадная улыбка выдавала поддельное беспокойство о пленнике. — Какой-то жалкий дохляк, такому и капли хватить в следующий раз.

— Ты бы это, не усердствовал так, иначе ни тебе, ни нам несдобровать, — процедил сквозь зубы другой сподвижник. Широкий в плечах, большеголовый, с крупным носом и огромными губами, над которыми красовались длинные густые усы, он производил впечатление человека серьезного и вдумчивого, но вызывал не меньшее отвращение, чем двое других. — Его надо допросить, проверить, а с мертвым такое не пройдет, сам понимаешь. Забыл, что сейчас с подобным строго? Комендант предупреждал не раз. Эй, парень, с тобой все нормально? — он уселся за стол и обратился к Стьёлу.

Тот ничего не ответил, а только вытер рот рукавом и отполз в сторону, враждебно косясь на допрашивателей и тюремщиков в одном лице. Скривив губы и кивнув, незнакомец, который, похоже, был выше по статусу, отстегнул плащ и небрежно кинул его прямо на стол. Не донимая лишними вопросами парня, он свободно откинулся на спинку и постучал пальцами по деревянной столешнице, без слов отдавая распоряжение надсмотрщикам. Те без промедления поторопились исполнить приказ, и через несколько минут привели ту самую служанку, которая «видела нечто». Она была напугана и растеряна, ее губы дрожали, а глаза с мольбой смотрели на высоких, грозных и непреклонных служителей ордена. Девицу и пальцем не тронули, даже не угрожали, однако прислужница была настолько бледна от страха, что казалось, вот-вот упадет в обморок. Девушку подвели к начальствующему, тот мельком осмотрел ее и, почесав подбородок, разложил принесенные с собой бумаги. Еще некоторое время он вчитывался в написанное, почти ритуально подготавливал перо и чернила, и странное растягивание дела начало раздражать Стьёла, который, окончательно придя в себя, следил за размеренным действом. Оно выглядело в его глазах настоящей издевкой.

— Ладно, приступим, — удовлетворенно начал незнакомец. — Доноситель Марк мне обо всем обстоятельно доложил, и хоть ордену и без того все ясно, как свет Залии, я должен для порядка провести допрос, а после — каждого из вас подвергнут проверке. Времена нынче тяжелые, да что говорить, они всегда были такими, и без перестраховки не обойтись.

— Что с леди Илиллой? Куда ее увели и зачем? — подавив скованность и абсолютное отвращение к троице, еаконец, выпалил Одил.

— Заткнулся. Тебя должно волновать только то, что будет с тобой, уяснил? — один из надсмотрщиков ударил по решетке.

— С ней и ее дружком полный порядок, они были отпущены, но глаз с них никто не спустит. Пока, — помедлив, все же пояснил допрашиватель, что-то пометив на пергаменте. — А вот теперь слушай внимательно: только от тебя зависит, пойдут ли они следом за тобой или же вы все продолжите жить, как жили раньше. Что до тебя, — он повернул голову в сторону зажатой служанки, — выбирай тщательно слова, потому что, если я уличу тебя во лжи еще до процедуры, то разговор получится гораздо короче. Итак, я хочу услышать своими ушами лично: что ты видела? Как это было?

— Я… Я… — девушку трясло, она обхватила себя руками и подняла глаза на допрашивателя. — Он выглядел, как все, сколько его видела во дворце — ничего особенного не замечала. И никто из прислуги не замечал. Одна кухарка сказала, что он ей даже понравился, сказала, что он — точно хороший человек, по лицу видно.

— Меня не это интересует.

— Д-да… Простите… Как я уже сказала, — девица проглотила подступивший к горлу ком и продолжила дрожащим голосом, — никаких странностей или чего-то жуткого не было. Но сегодня утром, когда с ним столкнулась, его лицо… По нему ползали черные нитки! Живые! Это было всего секунду, но я видела их так же хорошо, как вижу вас! Убейте это чудовище, прошу! Я не вру, он — зло! Вокруг него было черное облако, страшное такое, я думала, он сделает что-то плохое! А жуткий холод? Разве может живой человек мерзнуть так, будто он давно мертвец?

— Черное облако? — переспросил главный, нахмурившись, и с подозрением посмотрел сначала на девушку, затем на парня. — Об этом мне не сообщали.

— Не верьте ей, она же говорит неправду! Неужели не видно? Какое еще облако? Какие нитки? — в ужасе от услышанного Стьёл вскочил на все еще ватные ноги и стал тереть себе лицо, руки и метаться по камере, доказывая, что с ним все хорошо.

Но на негодующие возгласы бедолаги никто не обратил внимания; а девица продолжала вещать, прибавляя к тому, что уже успела сказать, все новые и новые «подробности». Начальствующий слушал и записывал, ничего не упуская. Но в какой-то момент он громко хлопнул ладонью по столу, приказывая служанке замолкнуть.

— Что-то ты разболталась, и доноситель мне и половины из тобой поведанного не говорил. Ты что это, а? Решила, что раз он в клетке по твоей милости, то можешь и нас водить за нос? Подошла сюда.

Допрашиваемую, которая еще секунду назад перестала дрожать от страха, но уже снова сжалась в комок, пихнули в спину, требуя шевелиться быстрее. Двое надсмотрщиков хорошо знали, что задумал допрашиватель, им не раз приходилось лицезреть, как тот «забавляется», изводя тех, кто попадал в башни. И каждый раз способы угнетения и издевательств были разными, но все они имели одну цель: запугать и заставить говорить правду. Иногда они были слишком жестокими, но сегодняшний допрос стал исключением, и многие, кто когда-то испытал на себе лютые душевные издевательства от этого начальствующего, хотел бы в свое жестокое время оказаться на месте служанки и горе-воришки.

— Снимите замок, — последовала команда, и через мгновение облаченные в плотные кожаные перчатки руки стягивали тяжелый кусок железа и отодвигали засов. — Выводите-ка его.

Стьёла схватили за шкирку, как котенка, и выволокли из камеры, угрожая заточенными кинжалами и нарочито демонстрируя уже знакомые мешочки со светящимися символами. Упираться было бессмысленно, и Одил решил повиноваться, боясь, что если начнет сопротивляться, сделает только хуже. Как только он вышел наружу, ему завели руки за спину и на них сомкнулись оковы, которые сразу же начали жечь кожу, будто их накалили в огне.

— Говоришь, дымка какая-то, чернота, мертвечиной, могильным холодом несло?

— Д-да, все так и было. Никто больше не видел этого, мы были вдвоем на балконе. А еще за ним были тени, клянусь… Они выглядели, как… Как огромные руки, и они хотели схватить меня!

— Замолчи! — покраснев от негодования, выкрикнул Одил и дернулся вперед. — Чтоб у тебя язык отсох! Зачем ты лжешь? Ты же не сказала ни слова правды.

Допрашиватель отвратительно и с шумом провел языком по верхним зубам, потер подбородок и обошел девушку.

— Проверим? Давай, посмотри ему в лицо, загляни в глаза. Я сказал, подними голову, пойди и посмотри на него! — он громко рявкнул и толкнул служанку к Стьёлу. — Может, в тебе дело? Обычно, некоторые люди особенно привлекают Бездну, ибо она тоже голодает, и ей нужны силы, ведь собственные она раздает своим выродкам и тем, кто ей прислуживает. Стоит проверить.

— А это — для верности, — один из надсмотрщиков открыл перстень на своей руке, убрал спутанные пряди с лица служанки и поставил клеймо. Золотая краска заискрилась и тут же исчезла. — Если Бездна кого-то выбрала, чтобы пожрать, то она непременно купится на провокацию.

— Господин… Ваша Милость, прошу, я не хочу на него смотреть, я его боюсь. Я рассказала вам все, что знаю, отпустите меня.

— Делай, что говорят. Или хочешь, чтобы и твоя семья тоже оказалась здесь? Так это легко устроить. Проверить тебя нам может оказаться недостаточно, — намекнул другой надзиратель, — кто знает, с чем мы имеем дело и кто на самом деле нечист.

Девушка вздрогнула, ее глаза заблестели от слез, она открыла рот, собираясь что-то сказать, но не посмела, и в нерешительности сделала еще пару шагов. Несколько секунд она так и стояла, замерев, и глазела на обозленного парня. Но ничего не происходило. Ни с ним, ни с ней. Строгие и неумолимые наблюдатели не вмешивались, давая время всему проясниться, однако минуты шли, но то, чего так ждали адепты ордена, так никто и не увидел. Ни малейшего проявления Бездновой скверны, никаких искажений и чего-то, что должно насторожить. Допрашиватель грубо схватил девушку за руку и силой приложил ее к голове Стьёла, прошептав неразличимые слова. И снова ничего.

— Глядите-ка, а день все интереснее становится, — расплылся в мерзкой улыбке тот, что опоил бедного воришку.

— Значит, так дела обстоят, да? — начальствующий весь побагровел от негодования и громко скомандовал. — Запереть ее! Завтра мы вскроем все ваши раны, а тобой мы займемся особенно тщательно, — он наклонился к прислужнице. — Думала, можешь обмануть меня? За свой обман, когда он подтвердится — а это случится, несомненно, — тебе придется ответить, и никакие уловки не спасут.

— А с этим что?

— С ним еще не закончено, так что, его тоже назад за решетку. Тут что-то не то, я это вижу, и пока не выясним, что именно не так, никто из них отсюда не уйдет.

Сподвижники Благословенных Клинков никогда не шутили, своих слов не бросали на ветер, а намерения всегда доводили до конца, и о их непреклонности ходила суровая и правдивая молва. О ней знал всякий, кто хотя бы раз слышал об ордене, что с неистовой одержимостью готов был спалить весь мир в Первом Огне и окропить его горячей кровью, лишь бы уничтожить всю мерзость, выползающую из нижних миров.

— Не надо! Пожалуйста! — запричитала служанка, разрыдавшись и упав на колени. — Меня-то за что? Я не вру, я не вру!

Не внимая мольбам и слезам, ее затолкали в камеру по другую сторону коридора прямо напротив Одила, намеренно устроив все так, чтобы оба друг друга видели. Огонь в лампах, висящих в той части помещения, затушили, оставив заключенных в угнетающем полумраке. Один из компании небрежно и с издевкой обронил несколько слов об инспирации и положительных последствиях подхода, явно довольствуясь тем, как протекает дело, и троица, собрав документы, покинула застенки.

— Что, получила свое? — ядовито обронил Стьёл, сверля служанку тяжелым взглядом сквозь железные прутья. — И не делай вид, что не слышишь меня. Хоть понимаешь теперь, что натворила? Из-за таких, как ты, одни неприятности! Ну, вот, теперь попробуешь на вкус свое же лекарство, узнаешь, каково это. Зачем ты оговорила меня, а? Боги, какая-то дикость! И во имя чего? Какой прок во лжи, когда из-за нее сама же и угодила в клетку?

— Хватит! Замолкни, оставь меня, чудовище! — заорала девица и спряталась в углу, в темноте. — Тебе меня не провести, я все знаю, все!

— Прекрати уже разыгрывать спектакль, здесь никого нет, незачем притворяться. Знаешь, мне тебя совсем не жалко, получай по заслугам. А я хоть перед смерть посмотрю на какую-никакую небесную справедливость, — брезгливо поморщился парень, ложась на пол. Подложив под голову смятую тунику, он уставился в нависшую над ним черноту, в которой скрывался потолок, и продолжил тихо беседовать сам с собой. Ему уже не было дела до всхлипывающей где-то там прислужницы; ему уже ни до чего не было дела. — Да-а, наверное, судьба такая — сгинуть в оковах в заточении. Почему так? Откуда такое проклятие? Надо было сидеть тихо-мирно дома, ловить рыбу, помогать своим, жениться, как мать говорила… Сейчас бы не знал бед, грелся бы в постели с любимой женушкой, а она бы мне подарила дитя… сына. Да, точно, и не одного. Жил бы, как все, хоть в серости и унынии, зато без проблем… Все, как у всех...

Он продолжал бубнить себе под нос, пока, в конце концов, не провалился в сон, который ему был так нужен. Проснулся Одил глухой ночью, и хоть в заточении это не играло никакого значения, он заметил, что тишина словно преобразилась, стала чище, глубже и тяжелее. Но сие открытие нисколько не облегчало положения, напротив, казалось, что в ней-то и притаилось все самое лютое и кровожадное. По привычке бросив взгляд в сторону решеток, парень обнаружил в своей камере у дверей тарелку с куском хлеба и парой печеных крупных картофелин. Рядом стояла железная кружка с дешевым вином — запах был слабым, но безошибочным. Невесело усмехнувшись, Стьёл поднялся и ногой подвинул посуду к стене — брать, а уж тем более есть ничего не стал, вспомнив, как недавно с ним обошлись. Он несколько раз прошелся по камере по кругу, затем спиной припал к стене и уставился на темницу служанки — внутри царила кромешная чернота, что показалось странным. До сего часа имеющегося света хватало, чтобы пусть немного, но все же разбавлять мрак, а теперь — хоть глаз выколи. Сквозь темень не проглядывалось никаких очертаний, но Стьёл все стоял и смотрел, как завороженный, и прислушивался, точно никак не мог сойти с места и не глазеть в темную пустоту, похожую на бездонную пропасть. Внезапно оттуда донесся тихий вой, но не тот, что бывает от жалобного плача. А холодный, протяжный, свистящий и дрожащий. Пламя в еще горящих малочисленных лампах и свечах зашипело и яростно заплясало, пока неожиданно огни не стали гаснуть один за другим. Коридор стремительно погружался с неприятный и холодный мрак, крошечным спасением служило лишь небольшое пятигранное окно в потолке, ровно там, где помещение вытягивалось вверх. Бледно-голубое свечение просачивалось сквозь стекло едва уловимым потоком, ложилось на пол и чуть касалось железных перил и колонн. Одил вздрогнул, отпрыгнул от стены и стал нервно озираться, крутя головой.

— Что происходит? Не к добру, не к добру… — прошептал он и тут же прикрыл рот рукой, покосившись туда, где томилась прислужница: металлический скрежет сменил вой и резанул слух, после чего раздался тихий плач, а после — сдавленный хрип. — Эй… Эй, ты что? Как там тебя, с тобой все нормально? — вопрос прозвучал в никуда, но послужил надежным маяком, и его хватило, чтобы убедиться в надвигающейся «злой буре».

Чувствуя неладное, парень заметался по темнице, не зная, что делать. А плач все не унимался. По низам потянуло стылым сквозняком, который окутывал ноги и будто следовал за воришкой, точно живой. Мерзкий сухой хруст и бульканье оборвали стенания, и возле камеры девицы по полу растеклась густая темная лужа. В нездоровом тусклом свечении, которое едва-едва доставало в часть коридора с заключенными, она просматривалась плохо, но Одил, в полном онемении, оглянувшись и наблюдая через плечо за происходящим, с ужасом понял, что это кровь.

— Эй! Кто-нибудь! Э-эй! — заорал Стьёл, одним махом выплескивая вино из кружки и принимаясь громко стучать ею по решетке. — Помогите! Помогите! Вы слышите?! Здесь что-то есть! Сюда, скорее! Да где же вы все, когда так нужны?

Он кричал и кричал, как безумный, а тьма и холод все крепче окутывали его. И только отчетливый звук щелкнувшего засова и открывшегося замка, который шумно грохнулся на пол, заставили умолкнуть и оцепенеть от страха. Стонущий долгий скрип зловеще прозвучал во тьме: камера служанки открылась, но на пороге по-прежнему правила нетронутая и неподвижная темнота. Ничего. И все же шаркающие шаги ясно говорили, что кто-то там есть, и он не собирается оставаться внутри. Одил представлял себе все, что угодно, рисовал немыслимые картины и образы, но все они оказались ошибочными, и, в конце концов, его глаза уловили в темени знакомый девичий силуэт, который буквально выплыл из заточения. Внутри парня все перевернулось, и очередной порыв и взявшиеся из ниоткуда силы позволили ему вновь завопить во все горло и поднять немыслимый шум.

— Не противься, не надо, мы все равно возьмем то, что принадлежит нам по праву, — раздался дрожащий голос. — Упрямишься? Как и те, к кому ты пристал? Бесполезно, вам не скрыть, не убежать от нас. Не убежать от неё.

— Отойди от меня, пошла вон, тварь! — Стьёл и не думал отступать и продолжал греметь кружкой.

— Вы сами захотели, чтобы ваши сны ожили, вы не прислушались к ним, а стоило. Если не желаете по-хорошему, тогда все будет иначе. Мы пришли за тобой и за твоими защитниками, ведь сам ты — жалкое ничтожество. Ничего, хотя бы раз в своей никчемной жизни ты будешь полезен и послужишь великой цели, — девичий голос исказился, стал ниже и грубее, он звенел и шипел, но как только в мертвый голубой свет коснулся фигуры, в глаза бросились ужасные метаморфозы, которые произошли и с телом.

На бедного побледневшего воришку глазела окровавленная служанка с разодранной в клочья шеей и в порванном платье, лохмотья от которого грязными лентами свисали с груди и юбки. Худые костлявые руки сломанными плетьми болтались вдоль тела; одна нога была настолько вывихнута, что смотрела назад носком; лицо же имело неестественно белый цвет, который пугающе выделялся во мраке. Словно то был не человек вовсе, а фарфоровая кукла. Битая поломанная кукла.

— Глупец, ты же сам выбрал себе смерть, и облегчил нам труд. Ни один норн или целитель, ни одна чародейка, ведающая или жалкая жрица какого-нибудь ничтожного Высшего не в силах оборвать созданную тобой связь.

— Ч-то? — парень застыл, пораженный словами. Осознание чудовищной, столь близкой и совсем не призрачной расплаты за дурную случайность, за то, что оказался не в том месте и не в то время, пронзили невидимой молнией.

— Никому из вас не уйти, смиритесь.

Стьёл медленно опустил взгляд на отодвинутый засов и опустевшие замковые петли — полная беззащитность и беспомощность. Но делать ничего не оставалось, и он, просунув ручку кружки меж прутьев, приготовился распахнуть дверь, уповая на то, что успеет вырваться из темницы быстрее, чем до нее доберется нечто, завладевшее служанкой. Но едва Одил чуть надавил на дверь, как в ту же секунду девица сорвалась с места и, разнося преграды в виде стульев и столов, бросилась к камере бедолаги и перекрыла собой единственный путь к спасению. От прислужницы исходил черный шлейф, который расплывался вокруг нее, а на лице проступила черная паутина, и она становилась все плотнее, точно сплеталась в мертвую маску. Парень мгновенно отскочил назад и, едва удержавшись на ногах, невольно забормотал все известные ему слова силы и молитвы. Он вжался в холодную стену, смотря то на прутья, то на девицу, и в его глаза все еще слабо горела надежда. Служанка вцепилась в решетку, но внезапно под руками зашипело и обезумевшая девица, заорав от дикой боли, отшатнулась. Странный порошок никто из последователей Клинков и не подумал стереть, и сейчас Одил был бесконечно благодарен и даже рад такому "подарку". Ладони служанки запылали ярко-красным бестелесным пламенем, доставляя невыносимые мучения и постепенно наползая все выше и выше по рукам. Нечто корчилось, визжало, но даже это не останавливало, и попытка ворваться и схватить Стьёла повторилась.

Среди визга, криков и призывов о помощи послышалась торопливая поступь, переходящая в тяжелый бег: по коридору несся тот самый надсмотрщик, что опоил воришку. Оскалившись и зарычав, точно бешеный зверь, он обнажил короткий меч и один из кинжалов и с налету полоснул служанку по ногам и спине. Та дернулась и, резко развернувшись, кинулась на противника, но он и не думал дремать и отвесил ей удар ногой прямо в живот, однако это помогло лишь на мгновение. Разъяренная тварь, овладевшая изуродованным телом несчастной, уже не взирая на стремительно пожирающее ее ярое пламя, мгновенно поднялась на ноги и вновь кинулась на приверженца Залии. И телесные увечья ей не были помехой.

— О, я знал, что тут не одна паскудная крыса завелась! Бездна решила напомнить о себе, но не на тех напала, — отскочив, надсмотрщик ощерился, не скрывая ликования. Его нисколько не пугали ни творившееся безумие, ни извращенный вид девицы, напротив, он словно ждал, когда это произойдет. — Сейчас я тебя успокою навсегда и отправлю обратно давиться скверной в вечную темноту. А остальные позаботятся, чтобы ты оттуда никогда не вылезла, мразь.

— Я заберу тебя с собой, и убогая Залия не поможет. Ее уцелевшее око не может вечно гореть и испепелять. Никому из вас нет спасения, — прислужница посмотрела на стремительно таящее пламя и криво усмехнулась. — Это все, на что вы способны? Какая жалость.

Она отвела руки назад так, что хрустнули кости, и растворилась в чернильной пелене, которая тут же смешалась с мраком, осевшем на стенах коридора. Казалось, нечто исчезло, его не стало, но отчетливый тянущийся шлейф стылого воздуха, пропитанного гарью и мертвечиной, кружащий и опутывающий, ясно давал понять: оно все еще здесь. Не теряя времени, надсмотрщик сорвал с пояса один из мешочков, тот, что мерцал ярче прочих, и, вытащив из него добрую горсть чистой кристальной крошки, выдул ее из кулака по кругу. Помещение тут же осветило золотое сияние, подобное солнечному свету. Это выглядело невероятно! Стьёл, забившись в угол, от удивления открыл рот и привстал: для него столь невообразимое действо было подобно чуду. С золотыми лучами, выжигающими темноту, словно прогоняющее недуг из тела лекарство, в парне зародилась надежда на положительный исход. Без ненужных жертв и крови.

— Никакой Бездновой твари не уйти от карающего взгляда великой Залии, — надсмотрщик быстро достал горсть очередной неизвестной ни единой посторонней душе легкой пыли из другого мешочка и натер ей меч и кинжал.

Он следил за тварью, которая металась из угла в угол, пытаясь найти укрытые и затаиться в темноте, но яркий свет проникал везде, не оставляя шансов. Укрыться было негде. Улучив момент, последователь ордена стремительно бросился в атаку на загнанную в угол служанку, угольное покрывало вокруг которой стало рассеиваться. На лице мужчины не было ни капли страха или сомнений, только решительность и ярость, а праведный гнев управлял его рукой. Он знал, что делает, ему, как и его соратникам, не раз приходилось сталкиваться с порождениями Бездны, вступать в схватку с сущностями Хозяина небытия, и каждый раз Благословенные Клинки одерживали победу. И в этот раз колебаниям не нашлось места, только твердость и долг.

— Лаархис! Лаархис! — громким трубным голосом проревел надсмотрщик, возвещая об опасности, и его возглашение будто сотрясло воздух. И его нельзя было не услышать, но что-то все-таки было не так.

Прикрываясь кинжалом, выставленным острым концом вперед, он описал дугу и приготовился нанести мощный удар по твари, которая выглядела изможденной, как та отшатнулась в сторону и сразу же навалилась на ненавистного противника. Широко раскрыв рот, прислужница стала трепать последователя, словно куклу, и выдохнула гнилостную вонь прямо ему в лицо, отчего тот мгновенно зажмурился и зашелся кашлем, однако не отступил. Ведомый внутренним чутьем, он, не глядя, ударил мечом и попал девице точно в бедро. Раздался дикий вопль, но хватка не ослабевала, а даже становилась крепче. Обхватив ногами надзирателя, она наползла ему на спину и, впившись пальцами в голову, стала сжимать со свей силы. В конце концов, оба сцепились так, что превратились в единый живой клубок и повалились на пол. Никто не уступал. Надсмотрщик с трудом высвободил одну руку и принялся резко, но хаотично колоть горячим кинжалом служанку, оставляя на ее и без того изуродованном теле все новые и новые раны.

— Тебе не жить! — завизжала она, и, перехватив руку служителя, выбила кинжал. Тот отлетел к клетке Стьёла, что все еще не смел пошевелиться, глядя на чудовищную схватку. И только звон и блеск холодного металла смогли разбить оцепенение и заставить шевелить не только телом, но и опутанным страхом сознанием.

— Она же убьет его, — прошептал он, дернувшись вперед, и ступил за порог камеры.

Нервно озираясь по сторонам, парень горящими глазами выискивал хоть кого-то, кто должен был прийти на помощь, но почему-то не приходил. Из всех часов и минут именно это время предательски облачилось в полную уязвимость, словно все, кто обитал в пристанище Благословенных Клинков, забылись крепким сном или просто исчезли до позднего рассвета. — Как же так? Только не говорите, что мне самому придется… — не отводя глаз от надсмотрщика и служанки, он осторожно опустился на одно колено и нащупал рукой кинжал. И тут же вспомнил все, чему учил его Кирт, но то было не по-настоящему, и он не думал, что придется вступать в противостояние, да еще и с кем-то неизвестным так скоро. Его колотило. Последователь ордена, собравшись с силами, все же сумел сбросить с себя проклятую тварь и, развернувшись, ударил наотмашь кулаком по голове и сразу же прошелся мечем по открытой груди. Меч зашипел, как и почерневшая плоть. Девица сразу же завизжала и стала бешено извиваться и биться о пол; все ее тело напряглось, а на руках выступили и вздулись вены. Казалось, все кончено, но нечто не думало сдаваться даже будучи на пороге смерти. Едва надзиратель отступил, готовясь нанести последний удар и заставить навсегда замолкнуть порождение Бездны, как служанка змеей стремительно и неуловимо скользнула по гладкому камню и, снова сбив противника, впилась зубами ему сначала прямо в лицо, а затем в шею. Кровь мгновенно залила собой шлифованный гранит.

— Оставь его! — не выдержав, Одил крепко сжал кинжал и все же бросился на нечто. Заточенный клинок снова и снова врезался в спину по самую рукоять, но твари, казалось, все было нипочем. Однако черная густая дрянь, похожая на смолу, уже обильно проступала из ран, а в воздух поднялась сухая пыль, похожая на пепел. Или прах. — Да сдохни уже!

— Ты во власти Праетеры! Она ждет! И от ее воли не уйти! — служанка обернулась и с силой отшвырнула от себя бедолагу. — Она поглотит тебя и тех, кто рядом...

Стьёл отлетел и, ударившись о колонну, грохнулся на пол без сознания, но даже это не заставило его выронить из рук кинжал.

— Ты отправишься в безвестность раньше, — еле-еле прохрипел приверженец Залии, хватая ртом воздух и захлебываясь в собственной крови.

Улучив момент, он кое-как изловчился и на последнем издыхании вонзил короткий меч в тварь, проткнув ее насквозь. Слабая янтарная вспышка возникла на рукояти меча и тут же погасла, как и чистый золотой свет, что освещал коридор. Все погрузилось в непроглядную мглу, даже бледное свечение через потолочное окно померкло. И во тьме злосчастной ночи смешалось все: слабое дыхание единственной живой души, коварная смерть, остывающая кровь, растворившиеся где-то там крики и зов на помощь. Хитрая опасная паутина продолжала плестись, разрастаясь все больше по дворцу и заключая в себя каждого, кому уготовано попасть в ловушку. Даже там, где никогда не было места чужому и опасному, где крепость не раз подтверждалась и не считалась пустым звуком, не нашлось нужной защиты.

Широкие черные двери неспешно отворились. Белые ухоженные ноги уверенно ступили с мягкой медвежьей шкуры на шершавый камень. Из покоев, в одной лишь ночной воздушной сорочке, выплыла Влана. Двое стражников, подобных грозным големам, обступившим двери с обеих сторон, даже не повернули головы, не обратили ни малейшего внимания на юную наследницу. Они просто стояли, точно окаменелые, как будто ничего не происходило. Их глаза наполняли холод и равнодушие, как у статуй; как у тех, кто попал в колдовской морок и пребывал неизвестно где и видел совсем не то.

— Слушай, дитя, внимай, — шептала девушка, повторяя слова, звучавшие в голове. — Коснись чарующей вуали видящей Аши, целуй подол дарующего покой ее палантина, припади к ногам и возьми за руку непреклонную богиню. Исполни, что должно, и только так ты искупишь великую вину твоих предков.

Принцесса блаженно улыбнулась; пошатываясь, она двинулась через анфиладу, будто один из множества призраков Пламеного Чертога, обретший плоть, но не нашедший покоя. Девушка слушала и слушала наставления и обещания голоса, который так походил на голос той, к кому взывала Сурия. И даже тогда, когда речи и посулы срывались, а ласковый призыв облачался в ледяное шипение, отравленное ложью и угрозами, Вланрия продолжала послушно идти вперед и проговаривать каждое слово, точно заклинание. На нежном девичьем лике, свежей белизны которого едва касался легкий румянец, покоилась абсолютная умиротворенность и страдальческая блаженность. Поступь девушки поначалу была легка, но чем дальше Влана шла, тем тяжелее ей давался каждый новый шаг, будто нечто извне сдерживало ее, не давало идти туда, куда вел ее обманчиво ласковый зов. Тело охватила мелкая дрожь, голову сдавило тисками, горячая кровь прилила к лицу, а сердце молотами стучало в ушах, и дышать становилось труднее.

— Я иду. Я сделаю все, — прошептала принцесса кому-то, кого видела лишь она одна, протягивая к нему же руку. — Ты же простишь нас, правда? Прошу, я так устала… Остановись, — вдруг ее мольбы оборвались предостережением, которое сорвалось с дрожащих губ и растворилось в воздухе. — Отступись...

Влана вся сжалась, опустила голову и по щекам потекли слезы — ее разрывало на части, собственная воля не принадлежала ей, как и мысли, и желания. Все, что она видела, не поддавалось контролю, доставляло мучения и медленно убивало. Но не повиноваться равнялось гибели, это была плата за совершенное в давние зимы кем-то, кого она не знала никогда, но была связана единой кровью. Они уже давно сгнили в земле, сгорели, превратились в пепел или пошли на корм рыбам, но их недостойное деяние, полное гнили и ненависти продолжало жить. И угаснет оно лишь тогда, когда последний несчастный потомок проклятых осквернителей исчезнет. Но сейчас Вланрии были обещаны те самые покой и свобода, благодать и милость, за которые просилась какая-то сущая малость. Глупый пустяк, как казалось девушке, и она готова была отдать и сделать все, ради благосклонности. Превозмогая тяжесть и оцепенение, словно некто другой желала помешать ее цели, принцесса вновь двинулась по королевским приватным помещениям, и ее совсем не замечал ни один часовой. Даже робкая тень, касавшаяся ночных караульных, оставалась без внимания. Одна комната сменялась другой, ступеням не велся счет, как и сонным минутам, и мелким шагам. Скрытый проводник, внезапно сменивший снисходительность на требовательность и нетерпеливость, вел безвольную Влану, уже не давая остановиться хотя бы на мгновение.

— Стань верной послушницей, дланью богини. Или же утони в бесконечных страданиях и найди мучительную смерть, как и твоя мать. Вы заслуживаете ее, и знаете это, — устами юной наследницы продолжало вещать безликое видение. Внезапно голос задрожал и распался на множество отголосков, зловещих, издевательских. Они смеялись и предрекали кару, которая окажется гораздо страшнее той, что уже лежала на плечах Сурии и ее дочери. — Я слышу его, чувствую, — девушка вздрогнула, взывая к неведомой проводнице, криво и натянуто улыбнулась сквозь слезы и припала к двери одной из гостевых спален.

Она верила той, кто говорил через нее, верила каждому слову, и ни единого сомнения не закралось в том, что сама Аша явилась этой ночью. И ослушаться, пусть и мысленно, оскорбленную Высшую, чье проклятие не ослабело за столько лет, принцесса не смела. Вланрия помутненным взглядом уставилась на деревянную преграду, сделала неровный вдох и отворила дверь. Все тем же призраком девушка скользнула в привычный ночной мрак, нарушаемый тихим пламенем нескольких свеч. Ей никто не мешал, и стражники, что стояли снаружи, как по чьему-то приказу, покинули свой пост, и коридоры опустели. Принцесса с жалостью посмотрела на крепко спящего Кирта и сделала круг по комнате, растерянным взглядом блуждая по стенам и мебели. То, что она искала, было так близко, но нечто путало, кружило, не давая выполнить задуманное. Она упала на колени и стала ползать по полу, сминая под собой сшитые в одно целое звериные шкурки и повторяя бредовые обещания. Тихо всхлипывая и превозмогая разрывающую ее утомленное сознание боль и прогоняя безумные фантомы, Влана щупала камень, хаотично металась из стороны в сторону, заглядывала в подернутые полной темнотой уголки. Сорочка сбилась и колени оголились, и чем дольше девушка ползала, тем больше появлялось ссадин на белоснежной коже.

— Он рядом, найди его! — ледяной голос в голове сорвался на крик, и наследница престола, продолжая рыскать и скрести пол тонкими пальцами, послушно повторила приказ. — Найди его, найди его...

Слезы продолжали течь по щекам, сердце безудержно колотилось, дрожь не покидала, но остановиться уже не получалось. В конце концов, Влана, точно одержимый кровью бешеный зверь, быстро переползла на четвереньках к окну, вцепилась в сундук и попыталась открыть его. С трудом, но тяжелое кованое железо поддалось: замок слетел и крышка поднялась. Внутри почти ничего не лежало, кроме пары никчемных тряпок и подсвечника. Не веря своим глазам, девушка снова и снова перебирала вещи, пока злость и отчаяние, которые никогда не занимали сердце, не вспыхнули в ней. До сих пор ее нахождение в чужой спальне сопровождалось лишь едва различимым шорохом и шелестящим шепотом, похожим на ночное наваждение. И спящий Тафлер, чье чутье по обыкновению не дремало даже в глухие часы, когда большинство странствует по обители Аши, окутанные ее туманами, не слышал ничего. Но безмолвие ночи слишком ненадежно и хрупко. Глаза Вланы горели недобрым огнем; ощущая близость того, что искала, она сдвинула проклятый сундук. Коварную тишину тут же безжалостно рассек отвратительный скрежет и разбил стук, нарушив вязкий сон.

— Это он! — воскликнула Вланрия, запуская руку в нишу. — Видишь, я нашла, нашла!

И снова глубокий, чистый, но грозный голос кого-то другого пробился сквозь устрашающие речи той, что управляла принцессой, точно куклой:

«Не смей касаться. Или тебе не жить».

На секунду руки несчастной дрогнули, подчиняясь чужой воле, и она почти выронила мешочек, но в последнюю секунду призыв ослабел и померк.

— Какого бешеного? Ты еще кто такая? — разбуженный наемник вскочил с кровати, безумными глазами взирая на съёжившуюся белую фигуру под окном и державшую кошель с кулоном. — А ну повернись! И моли богов, чтобы у меня был повод не оторвать твои поганые руки.

— Я должна, это плата, разве не видите? — захлебываясь слезами, девушка обернулась.

— Принцесса? — он тут же переменился в лице, едва увидел, кем являлась ночная воровка, и осторожно потянулся к ней. — Отдайте его мне, он вам не нужен. Отдайте, для вашего же блага, прошу.

— Не могу… Нельзя, — в безумных и мокрых от слез глазах Вланрии читалось бесконечное сожаление. Что-то прошептав, она перевернула мешочек и блестящий диск упал на раскрытую ладонь, и сбитые о камень окровавленные пальцы тут же крепко сжали его.

Едва острые края впились в нежную кожу, как лицо Вланы посинело, все ее тело затрясло, а из искривленного рта вырвался сдавленный хрип переходящий в жуткий вой. Полумрак на миг сгустился, словно случилось нашло вековое затмение и поглотило небеса. Жуткий вой разнесся по покоям, пробился наружу через преграды и разлетелся по омертвелым в эту ночь коридорам. Но пелена непроглядного морока не желала спадать, оглушая и ослепляя всякого не спящего, кто попал под наваждение, и сильнее погружал в вязкую пучину сновидений тех, кто давно отдался им. Принцесса забилась в конвульсиях и, издав протяжный хрип, наконец, закатила глаза и повалилась на пол, лишенная сил.

— Нет, — Кирт поспешил подхватит бедняжку. — Что же здесь происходит?! Эй! Кто-нибудь! Сюда, на помощь! Стража!

Злосчастный кулон выпал из разжатой ладони, обагренной свежей кровью, и откатился в темноту, точно желал спрятаться, сбежать. Влану трясло: ее конечности стали жесткими, как камень, хрупкое тело напряглось и неестественно изогнулось, почерневший рот исказился, и все та же черная дымка окутала ее запрокинутую голову.

— Прочь! — рявкнул Тафлер, разгоняя марь, которая и без того уже быстро таяла, оставляя в покое несчастную девушку. Спустя минуту Вланрия затихла и он осторожно перенес ее на кровать. — Как бы не померла… Что же делать? Проклятие, тебе все мало, да? — наемник бросил полный гнева взгляд на насмешливо поблескивающий из мрака кулон.

Поняв, что звать на помощь бесполезно, Кирт против воли оставил наследницу и ринулся из покоев. Коридор встретил его полнейшим безмолвием и пустотой, лишь ледяной воздух невидимым ковром стелился по полу, а где-то в конце переходов отзвучало глухое странное эхо. Ни единой души. Отбросив ненужные думы, он бросился к соратнице, сон которой резко прервался в тот же миг, как только Тафлер отворил дверь. Или точно пронзило тысячью игл и насильно вытянуло из глубокой дремы; и она все еще ощущала, как чьи-то теплые руки снимают сонный полог, а сильный и суровый голос призывает вернуться в реальность. То было предчувствие беды, и безумное смятение охватило мгновенно и безжалостно, когда прозвучали слова наемника:

— У нас огромные проблемы, — выпалил он. Сейчас Кирт выглядел, как огромный разъяренный бык, готовый разорвать рогами и растоптать любого.

— Что стряслось?

— Сейчас все сама увидишь.

Уже через минуту они стояли над Вланой. Вид ее был чудовищен, и кровавые потеки на побелевших руках и одежде придавали еще больше инфернальности.

— Что она делала в твоей комнате? И где хоть кто-нибудь из слуг или стражи?

— Хотелось бы самому знать, куда они подевались. Здесь, как в подземных склепах — все мертвое. А девчонка, так она сама прокралась ко мне, и ее никто не остановил, даже запертый на ключ замок не помешал. Не знаю, что с ней такое и кто надоумил, но она искала это, — Тафлер отошел в сторону и слегка пнул кулон, — и нашла.

— Она что? Всемилостивые боги! Хочешь сказать, что...

— Именно. В нее как будто вселилось что-то, и то, как она выглядело, было похоже на тот… припадок со Стьёлом, когда мы подобрали его в лесах. Только все было намного хуже.

— Тут мы ничего не можем сделать, нужно срочно найти надежного человека, который поможет. К хранителям и наставникам принцессы обращаться нельзя, караульные тоже ничего не видели и не надо, раз так сложилось...

— И поэтому остается твой новый приятель, я правильно понял?

— Да, Кирт.

— А ты не подумала, что как только он увидит все это, — раздраженный наемник развел руками, — то сразу же прикажет нас бросить за решетку? Я не доверяю ему, ты знаешь. Думаешь, будь иначе, я бы в первую очередь не рванул к нему?

— И что предлагаешь, а? Оставить ее в таком виде тут, пока она не придет в себя? И что потом? Не пойдет. Мы совершенно беспомощны, признай уже, к тому же Танен, как мне кажется, и так что-то подозревает. Хочешь окончательно все испортить? Его не обмануть, и он единственный, кто должен знать о произошедшем.

— Значит, отправимся на помост вместе, — помедлив, мрачно отозвался наемник, накидывая на проклятый оберег платок и пряча его назад в кошель. Все, что они задумывали, рушилось на глазах и летело прямиком в пропасть; даже секреты, которые принадлежали лишь одного человеку, уже раскрывались, как разрезанная плоть, оголяющая кости.

— Не спеши прощаться с жизнью. Да, нужно готовиться ко всему, но не верится, что свою смерть мы встретим здесь и так глупо. После всего, что каждый из на пережил… Нет. Я за советником, и будь что будет. Не спускай глаз с принцессы.

Укрывшись длинным палантином, Илилла поспешно направилась к Танену. Она хорошо знала, где находятся покои Риджа, но внутри них никогда не доводилось бывать, и сейчас меньше всего беспокоило, как будет выглядеть посреди ночи неожиданный визит. Заботила только ее с Киртом дальнейшая судьба. Ведь от одного слова первого после правителя человека в Шадионе зависит их участь. Последние шаги отзвучали. Доверившись своему внутреннему голосу и Высшим, наемница взялась за медный дверной молоточек и уверенно стукнула им в дверь два раза.