Глава IV. Отказывай и принимай

Прошедшая ночь, вопреки всем опасениям, прошла спокойно и без неприятных неожиданностей, которые в последнее время сыпались на путников, как из рога изобилия. И троица пусть на краткий миг, но все же поддалась мысли, что благосклонность богов сменилась на жестокую издевку, облаченную в изматывающие испытания, от созерцания которых Высшие получали невообразимое удовольствие. Во всяком случае, так казалось Кирту и Илилле, которые хоть и попадали в разного рода переделки и опасные ситуации, прежде не жаловались на немилость. Для Стьёла же все было куда прозаичнее, ведь он никогда не хватал с неба звезд и уж тем более не ходил в любимчиках у Высших, как и его семья. Трудности для него еще с малых лет стали чем-то обыденным, тем, что следовало за ним, как тень. Правда, тогдашние сложности не шли ни в какое сравнение с нынешними. И для него не являлось секретом, что проблемы ему доставляли собственные глупость и наивность, легковерие и податливость. Но с этим он ничего не мог поделать, и как ни пытался стать кем-то другим, прыгнуть выше головы, все словно становилось только хуже. Единственной же настоящей удачей стал тот день, когда Или и Кирт спасли его, не бросили замерзать в лесах, как старую псину или рваное тряпье, или вовсе не отдали в руки блюстителей порядка. Быть может, он и сейчас бы прозябал в Глацием-Терре, таращась на стены Серых Катакомб, слушая треп отребья, среди которого ему не место, или, что еще хуже, покоился бы в холодной земле, убитый колдовством. Одил все чаще в мыслях возвращался в тот далекий день, когда бродячий старец, случайно забредший в Камышовую Заводь, обронил — ненароком или специально — фразу о том, что всему свое время. И что Стьёлу только предстоит «явить себя миру и прорасти, как цветок, на пути, по которому ему суждено пойти». И парень ждал, однако со временем ему стало казаться все больше и больше, что над ним просто посмеялись, или он сам себе придумал то, чего не может быть. Никогда. Но в последние дни горе-воришка, не знавший большого мира, который, признаться, его увлекал и пугал одновременно, вновь стал возвращаться к думам о том, что ему, возможно, приготовили боги, и где и у кого это приготовленное искать. Но терялся в неясных и путаных догадках, ведь что можно выудить из туманных речей незнакомца, такого же дряхлого, как самое древнее древо Кордея, и неуступчивого, как гора?

Заезжий дом гудел, точно пчелиный улей: с самого раннего часа хлопали двери, слышался нескончаемый топот по лестнице и в узких коридорах на каждом этаже, раздавались голоса. Казалось, подворье кузена Берны вовсе не знало сна, как и те, кто снимал тут угол, хоть и предназначалось заведение как раз именно для этого. И пусть визитеров нынче пребывало немного, шум стоял такой, словно в ночлежном доме разместился целый солдатский гарнизон. Троице посчастливилось снять по закутку в подпольных комнатах, чему они, в итоге, оказались, даже рады. Раньше в просторном подполе располагались обычные кладовые, как и во многих домах, но кто же откажется от лишнего дохода, когда он возможен? Прежде внизу стоял жуткий холод, какому и положено быть в земляных кладовках, чтобы провизия хранилась дольше, и мыслей ни у кого не возникало, чтобы присесть там даже на несколько минут. Но стараниями хозяев, ведомых, чего уж скрывать, жадностью, кладовые перенесли в соседние пристройки, а на прежнем месте вместо них появились вполне сносные и теплые жилые комнатенки. Постояльцы, ночевавшие там, не жаловались, кому-то и вовсе пришлись по вкусу нижние помещения — меньше возни и шума. Говорили, что в них, как в норе, спрячешься — и не видно. Потому-то после изменений все оставили, как есть. И всех все устраивало. Каждый остался доволен.

Крепкий сон без тени тревоги, несмотря на обстоятельства, накрыл странников сразу, едва они устроились на новом месте, и он пришелся весьма кстати. Дикая усталость взяла свое, выжав немало соков даже из закаленных в дорогах наемников. Кирт, имевший обыкновение неплохо располагаться и спокойно отдыхать всюду, где придется — хоть захудалый постоялый двор, хоть на ладан дышащая лачуга, хоть голые камни, — отменно выспался, и теперь пропадал в местных банных. И ему было плевать на недавние ранения. Впрочем, те неплохо затягивались и особо не беспокоили. Илилла успела еще в дороге и прошлым вечером неплохо обработать раны, за что Кирт был безмерно благодарен. Погрузившись в огромное деревянное корыто, потертое, но чистое, наполненное молочного цвета водой, он расслабленно раскинул руки и слегка запрокинул голову. В банных, в отличие от жилых помещений, царила сонная тишина, облаченная в полупрозрачный пар и звук льющейся воды. В горячем тяжелом воздухе стоял терпкий аромат мыльной травы и дурманящих отваров, которые заваривали в оловянной посуде работницы купален. Облаченные в легкие белые сорочки, с заплетенными в косы волосами, босые, они молча или время от времени едва слышно перешептываясь, меняли воду в бочках, чистили скамейка и тут же стирали белье. Любая работа здесь не прекращалась даже тогда, когда кто-то приходил помыться, будь то женщины или мужчины. Многие, кто бывал в этом заезжем доме не раз, уже привыкли к такому укладу. Другие же смущенно или недовольно прикрывались и просили не мешать, но установленные порядки не менялись даже при настойчивых просьбах. К тому же работницы нередко помогали в купании: подносили простыни, готовили корыта, таскали воду, обмывали попадавших сюда немощных и даже больных, последних, правда, было намного меньше, и оказывались они в местной ночлежке очень редко. Среди батрачек встречались и старые, и совсем юные.

Одна из работниц, девица чуть старше двадцати зим, выплыла из паровой завесы и, подойдя к корыту, протянула Кирту кувшин с горячей водой. На ее лице покоились то ли безмятежность, то ли печаль, а глаза с холодной безразличностью смотрели на наемника, а может, и вовсе сквозь него. На мгновение она напомнила ему одного человека, чей образ — да и сам человек — остался в далеком прошлом, и который почти успел забыться. Но со временем он настолько исказился, что памяти уже не слишком стоило доверять, однако спокойствие и сдержанность, подпитываемая твердостью, не давали окончательно умереть воспоминаниям. А может, дело было в Эрде, ведь он был тем самым звеном, за которое и цеплялся один из призраков прошлого. За мимолетным видением, родившемся в утомленном думами разуме, возникло лицо и самого Эрда, ровно такое, каким его запомнил Кирт. Обрывки ушедших дней вспыхивали один за другим, обволакивали, увлекали за собой, словно хотели, чтобы Тафлер остался там навсегда. Тряхнув головой, наемник кивнул девушке, которая все еще послушно стояла над гостем. Наконец, дождавшись позволения, она молча вылила воду в корыто, затем, сняв с плеча жесткое полотенце, жестом предложила помощь. Но Кирту компания сейчас была ни к чему, да и помощь тоже.

— Не стоит, я как-нибудь… сам справлюсь.

Получив отказ, но нисколько не смутившись, работница так же молча удалилась к другим батрачкам. Оставшись наедине с мрачными мыслями — если можно было назвать банную, полную безмолвных женщин, похожих на привидений, и еще нескольких купальщиков, уединенным местом, — он еще какое-то время просидел в корыте, вновь погружаясь в воспоминания о давно минувшем. Протянув руку к лежавшим на скамье вещам, он покопался в них и вытащил наружу кулон Линти. Тафлер решил отныне всегда и всюду его носить, ибо эта вещица была последним из того, что осталось на память от брата. Тем, что можно увидеть, к чему прикоснуться по-настоящему. Уалин-брин все так же сиял огненно-рыжим, изредка переливаясь золотисто-белым — подобной красоты, не считая собственного меча, который украл Наллен, наемник ни разу не встречал.

— Что ж ты за тайну такую хранишь? — нахмурился Кирт, внимательно рассматривая камень и вспоминая туманные слова следопыта. И можно было поломать голову над загадкой, но не имея и малейшего намека, за который получилось бы зацепиться, хоть кроху ясности, вряд ли вышло бы додуматься до чего-то путного. — Даже смешно как-то. Эрд, Эрд, Эрд… Почему же ты мне ничего не рассказал, когда нужно было это сделать. Чего ждал? Знаю, ты за пазухой держал кучу секретов, которыми не хотел делиться даже со мной. Но… один из них, похоже, ты все-таки оставил мне, сам того не зная. Еще понять бы теперь, что с ним делать, как разгадать… если есть, что разгадывать.

Эрд нередко при жизни разговаривал так, будто пытался что-то утаить, при этом позволяя себе туманные и размытые речи и подсказки, которые только еще больше вводили в замешательство и ложные разгадки. И каждый раз он делал это с лукавой улыбкой, заранее зная, что пока сам ничего не объяснит, его никто не поймет. Его забавляли подобные недомолвки, в чем признавался не раз. Но та самая скрытность в итоге сыграла злую и роковую шутку с Линти, и его ошибку уже нельзя исправить. Можно лишь заставить заплатить за нее того, кто отправил Эрда к праотцам. Жизнь за жизнь — только так будет справедливо.

Еще немного повертев кулон в руках, теряясь в размышлениях, Тафлер убрал его назад в одежды, и, окунувшись с головой несколько раз и тяжело выдохнув, наконец, вылез из воды. Торопиться и идти было некуда, сейчас он это признавал, но и просиживать вот так без особого дела, придаваясь праздности, просто не мог себе позволить. Да, бывало такое, когда Кирт давал себе расслабиться, разрешал устроить хорошую попойку, пролежать на привале во время очередного странствия больше положенного, да даже потратить драгоценные минуты на какое-нибудь глупое развлечение вроде «костей и досочек». Но все же знал, когда стоит остановиться. Вернее, чувствовал, ведь его, чего скрывать, заносило порой, а разум в такие моменты не всегда самый верный помощник. Что ждало их троих, наемник не представлял, и хоть навязчивые мрачные мысли лезли в голову сами, ему сейчас хотелось меньше всего оказаться в их рабстве. Оставалось плыть по течению, пока что-то не прояснится, но по правде говоря, столь убогое положение не слишком-то и устраивало.

Едва Кирт вернулся в свою каморку, которая годилась только для чернорабочих или скромных, как он, персон, не имеющих ни громких титулов, ни баснословного состояния, как сразу же обнаружил на уже прибранной постели новую сорочку. Отмахнувшись от нее, он первым делом обошел ночлежный угол, проверяя, все ли на месте, ведь нигде и никогда — даже в самом омерзительном захолустье, полном всевозможного сброда — еще не было такого, чтобы кто-то осмеливался хозяйничать без гостя. Однако в Шадионе давно устоялись иные порядки, и во многих заведениях не считалось чем-то необычным и порицаемым со стороны владельцев и работников что-то сделать без ведома посетителя. Иногда это была подмена заказанных блюд на угощения по вкусу держателей в тех же харчевнях, или же вот такие непрошеные визиты со странными знаками внимания вроде белья или чего-то другого. Убедившись, что все на месте — а дорожных пожитков в комнате Кирта лежало немного, да и все самое ценное держалось при себе, — он вернулся к нежданному подарку.

— Как раз мой размер, — Тафлер несколько раз кивнул и криво улыбнулся, развернув и осмотрев сорочку: та явно на него не налезла бы и наполовину. — Что ж, и на том спасибо, всегда найдется тот, кому она будет в пору.

Наемник не нуждался в одежде, как и его соратница — им хватало того, что взяли в дорогу, однако теперь их маленькая компания пополнилась и лишние вещи точно не помешали бы. Да и сам Стьёл, который успел таки привыкнуть вставать рано и уже перебирал скарб, был бы только рад обновке. Умудрившись разжиться щеткой для чистки обувной кожи и даже иглой с грубой нитью, тот сидел у себя и корпел над собственными вещами, которые местами износились и выглядели не очень чисто. Дома, в Камышовой Заводи, ему часто приходилось чинить свою и домочадцев одежду, да и вообще все, что можно было залатать и привести в порядок. Бывало, мать заставляла его помогать тем же рыбакам, сети и полотна которых порвались, лишь бы делом был занят и приносил пользу вместо того, чтобы ходить, как на привязи за бездельником Нелосом. Но Стьёл не спешил беспрекословно следовать наставлениям отца и матери, и чем старше становился, тем меньше занимался надоевшей и давно сидевшей у него в печенках деревенской возней. Да и за все время, пока орудовал иглой, так и не научился держать ее как следует. И, вот, теперь ему пришлось вспоминать все, чему его когда-то учили.

— Никогда не подумал бы, что увижу такое, — в дверях стоял Кирт и, подпирая плечом косяк и скрестив руки на груди, со снисходительной улыбкой наблюдал за тем, как горе-воришка пытается зашить рукав. — Тебе бы лучше научится орудовать мечом или луком, а не тряпьем и сковородками. На вот, возьми.

Наемник бросил сорочку Стьёлу и тот, к собственному удивлению, едва подняв голову, тут же поймал ее.

— Что это? — парень нахмурился и с непонимание развернул рубашку. — Откуда?

— Нашел у себя. Местные держатели, похоже, решили расщедриться и умаслить новых гостей, хотя я не прочь получить чего-нибудь более весомое в дар. Но, справедливости ради, стоит быть благодарным уже за то, что не дали от ворот поворот, как принято у некоторых и не только в глуши и трущобах.

— Почему?

— Что почему?

— Зачем надо умасливать таких, как мы? Обычных путников, лица которых вряд ли вспомнятся на следующий день? Одно дело, когда все друг друга знают, как будто семья, а другое — чужаки. Пусть я и не бывал нигде, но знаю, что вряд ли вот такие знаки, — Одил натянул на себя сорочку и покрутил руками, — важнее денег. Странники получают угол и еду, а хозяева — звонкие монеты. И все довольны.

— Для простака и деревенщины ты прав и не так уж глуп, — добродушно рассмеялся Тафлер. — Думаешь-то так, как надо, как и большинство, но очень уж просто. Репутация. Она не менее важна, улавливаешь? Да, о нас забудут, как только уберемся отсюда, а вместо нас появятся другие, а может, и вовсе никого. Но! Там, за воротами, слухи разносятся быстрее ветра, и стоит только кому-то заикнуться о какой-нибудь мелочи, пустяке — об этом будут говорить уже через несколько дней на другом конце света. И плевать, хорошее или плохое болтают, правду или ложь, клевету или праведные речи — всё разойдется и всему будут верить.

— Или же что-то так и останется в тени, если станут держать язык за зубами.

— Верно, — одобрительно кивнул наемник и, наконец, прошел в каморку. — Жаль, что слишком часто умалчивают о чем-то тогда, когда лучше сказать, чтобы все услышали.

— И тайн стало бы меньше, от которых только одни беды и проблемы, — вздохнул Стьёл, явно вспомнив нечто неприятное. — Однажды мою семью чуть не выгнали из деревни из-за таких вот игр в молчанку, и мне бы не хотелось, чтобы это повторилось.

— Твоя заслуга? — прищурил глаза Кирт, не скрывая подозрений. Однако тяжелый и полный недоумения взгляд Стьёла заставил наемника пожалеть о поспешных выводах и прикусить язык.

Парень искоса недобро посмотрел на Тафлера так, как никогда прежде не смотрел. А ведь совсем недавно казалось, что в серых глазах не могло быть и тени настоящей злости или ненависти, и до этого мгновения в них отражалась лишь наивная доброта, встревоженность и искреннее изумление. Совсем как у ребенка, который едва вышел за порог дома и увидел иной мир, далекий от того, что заключался в четырех стенах.

— Не моя, а моих соплеменников. Кое-кто из них решил свои грязные секреты и проступки переложить на моего отца, оклеветать его в глазах наших. А если уж кто-то один из семьи в чем-то провинится серьезном, то позор и вина ложится на всех остальных тоже — таковы порядки в Камышовой Заводи. И наказание получат одинаковое все родственники до единого. А самое поганое, что были те, кто знал правду, знал, но молчал, и смотрел, как измываются над нами. Не знаю, чего они боялись, что даже языки проглотили… Как будто их заставили хранить тайну, угрожая смертью.

— Я бы не удивился, — Кирт качнул головой, уставившись в пол, и горько усмехнулся. — Это ведь самое действенное средство, а уж невежд сельских запугать проще некуда.

— Мой отец не вредитель, он никогда ничего никому не портил! Скажи они все раньше и по своей воле, то было бы лучше всем, а те твари не сбежали бы непонятно куда, — словно не слыша наемника, продолжал Одил. — Да и я тоже хорош, надо было раньше, да хотя бы на денек, наведаться к соседям и заставить их все рассказать, как было на самом деле. А я сидел и ждал чего-то. Но зато они надолго, а может даже и до конца жизни запомнят мой приход, — на этих словах парень потер шею и широко и довольно улыбнулся.

— Ты же не...

— Нет, я никого и пальцем не тронул… Ну, разве что немного глиняным горшкам досталось, и очагу, и, кажется, я разбил окошко.

— И что, они тут же побежали все выкладывать? Из-за побитой посуды-то?

— Ну-у, — протянул горе-воришка и виновато посмотрел на Кирта, — еще я сказал, что пожалуюсь на них королевским допрашивателям, чтобы те проверили их на отметины Бездны. А что еще оставалось делать? Ничего другого дельного я тогда и придумать не мог, мне всего-то было тринадцать. Знаю, что ничем не лучше оказался тех, кто наговорил на отца, но что взять с обычного мальчишки? Ты прав, напугать таких, как я, легче легкого — видел бы ты их лица. Наверное, попасть в руки Благословенным Клинкам для поганых трусов показалось намного страшнее, чем угрозы молокососа. Повезло, что они на это купились, потому что я вообще знать не знал даже, где искать этих самых допрашивателей.

Тут наемник не удержался и расхохотался во все горло, запрокинув голову. И сначала Стьёл насупился, не понимая, чего смешного он сказал, однако спустя мгновение тоже залился смехом — настолько нелепо и по-детски глупо теперь звучало то, что он когда-то нес с серьезным видом. И что самое удивительно — его словам поверили, и ни одного вопроса ни у кого не возникло.

— А вот теперь представь, парень, что вообще творится в мире, в каждой из провинций, в приличных на первый взгляд городах, где на деле полно мразей всех мастей, которые готовы подставить любого ради сохранения своего имени, состояния и жалкой жизни. И сколько таких, которые готовы умалчивать о злодействах и непотребщине без принуждения, и при этом имея для себя выгоду, — брезгливо поморщился Тафлер. — Ты видел только то, что было у тебя под носом дома, и это лишь самая малость той погани, что множится ото дня в день где-то там и вокруг нас.

— Я же не ты, мне не посчастливилось, как тебе, посмотреть и попробовать на вкус мир, но и без того знаю, как все устроено. Везде одно и то же, — Одил махнул рукой и продолжил одеваться — несмотря на жаркий огонь в крошечной железной печке, воздух в нижних помещениях был слабо прогрет.

— Не стоит равняться на кого-то, у каждого своя жизнь. Но если тебя это утешит, то я когда-то был совсем, как ты, и тоже многого не видел, не слышал, только жалкие крохи, пока нужные люди не показали все в истинном свете и не научили. Вот же Бездново пламя! Клянусь, иногда хочется, чтобы я вообще ничего не знал — столько грязи повсюду, о которой и не догадывался, и ведь глаза-то не закроешь.

Внезапно в комнатке воцарилась абсолютное безмолвие, словно каждый окунулся в свои мысли и воспоминания так глубоко, что потерялся в них на мгновение.

— А Или? — стряхнув с себя отрешенность, вновь оживился Стьёл.

— А что с ней? Она ничем не отличается ни от тебя, ни от меня, и уж можешь поверить, едва ли Илилла родилась мудрой провидицей или чтицей мыслей.

— А как же… ну, то, что она сделала там, в тупике, с тем бродягой? Что это было?

— Э, нет, дружище, меня не спрашивай, я в этом ничего не смыслю, да и не в праве обсуждать, но скажу, что ее дар — на редкость полезная штука. Знал бы ты, сколько раз он спасал нас, а однажды мне самому чуть не перепало, когда мы с Или были далеко не приятелями. А если хочешь получше разузнать, что и как, то спроси у нее самой обо всем, и если повезет, то расскажет. Кстати, где она? Есть разговор.

Одил тут же отвел взгляд и слегка сгорбился, сделав такое лицо, будто его поймали на разбазаривании последней еды бродячим псам или же за подглядыванием за девками в купальнях.

— Она ушла, — развел руками парень и пожал плечами, — сказала, что хочет одна пройтись и что-то проверить.

— Какого бешеного? Еще вчера сама же говорила, что нам не стоит бродить по городу и светиться лишний раз, особенно после случая с оборванцем а потом сама же нарушила собственное правило?! И ты даже не остановил ее?

— А у меня получилось бы? — вопросом на вопрос ответил Стьёл и преспокойно устроился на кровати, давая понять, что за Мелон не надо волноваться. — Не сажать же ее под замок. И еще она просила оставаться тут и не искать ее. Слушай, как думаешь, что Или задумала? У нее было такое лицо серьезное, явно не по лавкам и рынку решила пройтись. Тут что-то другое.

Кирт раздраженно выдохнул: то, что соратница даже не подумала сообщить о своих планах, ему не очень-то пришлось по вкусу. Подобное происходило уже не раз, и он слишком хорошо знал свою подругу, чтобы удивляться ее поступкам. И все же сейчас наемник бы составил ей компанию вместо того, чтобы развлекать навязанного странными и даже жуткими обстоятельствами неудавшегося вора. Но Кирт успел смекнуть, что неспроста напарница его оставила со Стьёлом, пока сама решила обойти Шадион в поисках неизвестно чего.

Город утром выглядел еще более оживленным и шумным, чем вчера, однако Мелон это нисколько не смущало и не мешало, даже напротив. Покинув заезжий дом задолго до того, как Кирт проснулся, она успела как следует осмотреться в той части, что открывалась за переулком и захватывала добрую половину жилых строений. И там уже с самого восхода солнца кипела жизнь: женщины, привычные к здешним холодам, высовывались в окна и о чем-то перекрикивались с соседками; где-то в закоулках, вниз по улице и подальше от питейных заведений, слышался бесконечный шум воды, а из крошечных зарешеченных окошек низеньких домов валил густой пар. Прачечные здесь открывались всегда рано, и к первым желающим постирать они успевали хорошенько прогреваться и наполниться паром настолько, что ему становилось тесно внутри. Вся эта возня и будничная суета совершенно не интересовали Илиллу, гораздо любопытнее было послушать то, о чем говорили люди, если их разговоры касались города. А особенно приходилось получше прислушиваться, когда речь и пересуды заходила о правителе и его семье, о местных изменениях в укладе и даже том, что происходило при дворе. Проскальзывали сплетни и об именитых особах, и о почтенных мудрецах, засевших в своих пыльных хранилищах. Однако большая часть из услышанного была настолько мелкой и почти ничего не значащей, что внимания и не стоила. Последними важными словами были те, что наемница слышала в «Вороньем глазе». И теперь поводов наведаться к старцам появилось больше, ведь если слухи не врали, то потом может оказаться поздно. Или хорошо знала, что если на верхах или в почтенных кругах собираются проводить чистку, то чаще всего такая «уборка» затрагивает не только грязь и мусор, но и много важного. Это неизбежно, даже тогда, когда кто-то старательно пытается оградить те самые значимые знания, которые собирались по крупицам не одно десятилетие. Однажды в ее родном городе, когда по несчастливой случайности — а может и вовсе по чьему-то злому умыслу — смотрителем за реликвиями прошлого был поставлен весьма своенравный и грубый тип, чуть было не исчезли крайне ценные редкости вместе с тем, что давно себя изжило. В Ангере, как и на всем Роклите, с большим уважением и почитанием всегда относились даже к чрезмерном архаичном вещам — материальным и нет, — и ничего никогда не уничтожалось безжалостно. Вместо этого накопленное придавалось земле, чтобы уже она становилась вечным хранителем. Немного из того, что должны были предать забвению, спрятав в земную твердь и оставив в ней навсегда, едва не пополнило все то, что продолжало иметь большое значение для каждого островитянина. Смотритель решил, что пора избавляться от «покрытой плесенью и мертвечиной устаревшей памяти». И алтарная галерея, вмещавшая в себя почти всю историю, какую пережил Ангер и весь Роклит, опустела бы, а после — оказалась бы заполненной чем-то совершенно чуждым для жителей, если бы вовремя не остановили темное помешательство.

— Эй, подходите, подходите! Сегодня последний раз выступает театр госпожи Тиссы, торопитесь на представление! Мы покажем вам то, что прячут за неприступными оградами и каменными стенами уважаемые и благородные вельможи, хрупкие придворные дамы и королевская семья! Здесь нет масок, только чистейшая правда и никакого обмана или притворства! Вся подноготная, все секреты на одной сцене, заходите и не пожалеете!

Едва Мелон вышла на просторные улицы, окруженные всевозможными забегаловками вперемешку с ремесленными, и по которым разъезжали груженые повозки с товаром разных мастей, как тут же была остановлена навязчивым коротышкой. Тот, переключившись с какого-то прохожего, успевшего попасть под уговоры и готового зайти в небольшой деревянный домишко, без тени стеснения принялся расстилаться перед наемницей, зазывая тоже пройти на «изобличающее представление». Илилла же только снисходительно и с добродушной легкой улыбкой смотрела на вытанцовывающего перед ней потешника, в красках расписывающего спектакль, который вот-вот начнется.

— Могу поклясться собственной головой, вы точно никогда еще не бывали в театре госпожи Тиссы, и если зайдете, то не пожалеете. Всего три лирия — не слишком уж много для такой особы. Вижу, что вы не какая-то простолюдинка, — зазывала схватил наемницу за рукав, собираясь подвести ближе к дому с табличкой с незатейливой надписью «Передвижной театр».

— Ты, верно, прежде не касался не простолюдинов, раз конечности еще целы, — она приподняла бровь и опустила глаза на руку потешника.

— Прошу прощения, госпожа, тысяча извинений, я не хотел вас обидеть, — коротышка отпрянул, расплылся в виноватой улыбке и чуть поклонился. Но тут же лукаво добавил. — Значит, угадал? Я всех вижу насквозь, не даром же тут работаю — здесь все так умеют, у всех особый нюх и зрение.

— Сколько, ты сказал, за вход? — Или внимательно смерила въедливым взглядом дом, который, судя по нарастающему гаму, смеху и голосам, доносящимся из открытых дверей, далеко не пустовал. — Три лирия? Держи.

Мысль посетить это место показалась не такой уж глупой, и, учитывая то, что там собираются показывать, о чем говорить в голос, не боясь быть наказанными, лишь еще больше подстегнуло Мелон принять предложение болтливого коротышки. Да, она прекрасно знала, что балаганщики, лицедеи и прочие притворы, умеющие перевоплощаться в кого угодно, вывернут все наизнанку и способны на выдумки и чрезмерные приукрашивания. И нужно различать правду и ложь. Однако, где еще, как не в месте, в котором открыто могут высмеять и осудить знатных особ; где, как не среди собравшейся толпы, любящей пошептаться за закрытыми дверями или же посплетничать вне дома обо всякой ерунде, можно услышать намного больше, чем в досужей болтовне на улицах. И такой же осторожной, как и худые тени в полдень.

— А это тебе от меня добавка! — вдруг откуда-то послышался звонкий и тонкий голос и в коротышку, получившего деньги, сверху полетел яблочный огрызок. С глухим шлепком он попал прямо в спину маленького человечка. — Ха! Яблочко точно в яблочко!

На каменном выступе дома, соседствующего с театром, сидел какой-то мальчишка лет тринадцати и заливался смехом, глядя на то, как потешник завертелся, словно волчок, заломив руки за спину. Избавившись от огрызка, хулиган, облаченный в поношенную одежду обычного уличного попрошайки, принялся за новое яблоко, явно готовя его, чтобы снова пустить в дело.

— Опять ты?! Ну, я до тебя доберусь когда-нибудь, маленький поганец! — маленький человечек мгновенно побагровел от злости и погрозил кулаком мальчугану, которого это только еще больше раззадорило. — Оторву тебе уши и заставлю этих яблок сожрать столько, что потом долго не слезешь с выгребной дырки, попомни мои слова! Я тебя так опозорю, что твоя семья и носа не покажет из дома! Грязный оборванец!

— Сначала попробуй достань меня! Ты даже догнать не сможешь — ноги коротковаты! — мальчишка несколько раз надкусил яблоко и швырнул его снова в коротышку, однако объедки попали прямо наемнице в плечо. — Ого! Вот это попадание! Надо бы извиниться, но не стану. Нечего платить этим жалким балаганщиками и лжецам!

Беспризорник издевательски развел руками, состроив наигранно виноватое лицо, и бросился бежать прочь с выступа по плоским крышам, довольно хохоча.

— Что здесь происходит? — Илилла брезгливо принялась отряхиваться от мякоти.

— Да этот паршивец здесь околачивается с того самого дня, как только труппа госпожи Тиссы приехала в город. Сначала он только и делал, что глазел со стороны, потом стал пытаться проникнуть без платы внутрь, затем — наговаривать на нас, отпугивая гостей. Однажды даже сорвал представление: незаметно попал в театр, испортил добрую половину платьев и напугал актеров. Жаль, что тогда не поймали этого выродка, уж я бы его выпорол. Мы обычный странствующий театр, коих сотни на континенте, никому ничего плохого не сделали. За что нам такое наказание, непонятно?

— Почему же вы не пожалуетесь на него местным блюстителям? Они бы давно уже этого уличного хулигана изловили и научили хорошим манерам. Руки, конечно, не переломали бы, но всяко отвадили бы охоту вредить.

— Да лучше бы руки оторвали — так надежнее, — все еще кипятился коротышка.

— Зачем же так, это же всего лишь глупый ребенок со щенячьими проказами, и за это стоит его губить? Помилуйте. Разве такая, как вы, смогла бы жить спокойно, зная, что ребенка отправили в лапы почти головорезам, пусть они и в королевских плащах? Вы не похожи на жесткосердечную и бесчувственную.

Рядом с Мелон будто из ниоткуда появился высокий мужчина в меховых одеяниях. Теплая накидка, несмотря на мех, выглядела простоватой и недорогой, как и толстый кожаный жилет под ней. Сапоги казались сильно стоптанными, но довольно приличными. И весь обычный и практически неприметный облик и нехитрая одежда никак не подходил к выглядывающему из-под капюшона лицу с благородными чертами, свойственными только людям высокой или чистой крови. Когда-то ребенком Илилла видела незнакомца с удивительно схожими чертами, украдкой подглядывая, как старейшины Ангера принимали королевских посланцев, и тот человек возглавлял процессию. Он один в один выглядел как тот, что сейчас стоял перед ней. Светлокожий, словно на лице застыл лунный свет, с высокими острыми скулами и таким же подбородком. Из под редких блестящих черных прядей, упавших на лицо, смотрели пронзительные темно-синие глаза. В них не было ни капли лукавства, ни насмешки — ничего недоброго, только спокойствие, интерес и сосредоточенность.

— А это, — он указал на след на плаще и протянул наемнице белоснежный платок, — ерунда, очистится.

— На меньшее не рассчитываю, — наемница, помедлив, все же приняла платок, кивком поблагодарив случайного свидетеля уличной ругани.

— Защитник объявился? Уж не родня ли ты тому поганцу? — зазывала прищурил один глаз и привстал на цыпочки, будто желая стать одного роста с высоким мужчиной.

— Нет, всего лишь прохожий, пожелавший посмотреть спектакль, — неизвестный достал из-за пазухи мешочек со звонкими монетами, при виде которого коротышка изменился в лице.

Илилла же слушала краем уха разговор, изредка косясь на мужчину, но едва она закончила чистить свою накидку и собралась было еще раз поблагодарить за помощь, как незнакомца уже не оказалось рядом. Не обращая больше внимания на потешника и не слушая, что он говорит, наемница прошла внутрь театра и почти сразу оказалась в гуще толпы, собравшейся в узком проходе. Кого тут только не было, но вот неизвестного встречного, зашедшего сюда только-только, и в помине не оказалось. Он будто растворился среди горожан.

— Хм, будем считать, это — маленький сувенир в память о гостеприимном Шадион. Пока что, — Мелон смяла платок и убрала его в карман жилета.

Она не любила оставаться в долгу перед кем-либо, пусть даже в самом малом и незначительном; не любила принимать чужое без возможности вернуть это владельцу. И все же сейчас выбора не имелось и пришлось оставить платок себе. Во всяком случае, до момента, пока с его хозяином вновь не представится столкнуться, на что Илилла все-таки надеялась.

Ловко уклонившись от взмахнувшей перед лицом здоровенной руки какого-то амбала, бурно обсуждавшего что-то с приятелем, и обогнув двух тучных женщин, наемница прошла дальше, к залу для зрителей, входные занавески которого виднелись за маячившим людом.

— Не многовато ли народу? Что же тут такого показывают, раз яблоку негде упасть?

В импровизированном зале бывшей портной мастерской, увенчанной низкой сценой, что украшали потертые красно-синие портьеры, и заставленной короткими скамейками так, что едва хватало места протиснуться меж них, и правда уже собралось немало горожан. Вопроса, куда должны были поместиться те, что еще не успел занять место, не стояло, ибо здесь не возбранялось сидеть даже на полу и подпирать собой стены. Так что, места хватало каждому и никто не оставался в обиде — все, кто посещал подобные передвижные театры, давно привыкли к подобному. Приметив свободный угол за одной из деревянных подпорок у самой стены чуть дальше от выхода, Илилла твердой поступью направилась туда, желая, наконец, выбраться из гущи. Примкнув к потрескавшимся доскам и скрестив руки на груди, она еще раз осмотрелась: отсюда открывался недурной вид на сцену, да и под ногами никто не крутился. Народ же постепенно стал умолкать, и все реже слышались гудящие голоса, топот и прочий шум.

— Эй, почтенная публика! Драгоценнейшая публика! — во всю глотку заголосил внезапно выскочивший на всеобщее обозрение объявитель в цветастых одеяниях и с криво посаженной на голову короной. — Рыбаки! Прачки! Гончарных дел мастера! Кузнецы, угольщики, стряпухи! И вы, — он махнул рукой на сидящих прямо напротив сцены нескольких здоровяков, — каменщики! Достойные уважения и всяческих почестей, похвалы и даже славы больше, чем восседающие в теплых креслах своими откормленными задами вельможи. Больше, чем придворные прихлебатели, прихлебатели прихлебателей, жирнобрюхая знать, не ведающая честного труда! Приветствую вас! Сегодня, в честь закрытия театра, мы покажем вам особое представление, которое придется каждому по вкусу, позабавим вас на славу и покажем все, как есть на самом деле! По другому мы не можем! Только правда без лживых отражений в зеркалах, от которых не могут оторваться высокородные и сухие, как столетний чернослив, дамочки и их мягкотелые юнцы для утех!

«Почтенная» публика разразилась хохотом, даже женщины, что еще секунду назад стыдливо посмеивались, перешептываясь друг с другом, не удержались.

— И еще красноплащевые шуты! Не забудь про этих всюду снующих крыс! — выкрикнул кто-то и его тут же поддержали. — Хуже баб, вечно красуются перед начищенными щитами! Им бы не мечом махать, а веером! Что б их всех!

Или чуть покачала головой, снисходительно и с легкой улыбкой поглядывая то на объявителя, то на зрителей, которым, судя по всему, нравилось то, о чем вещал ряженый. Они впитывали каждое слово, сыпали подтверждениями, кивали на неприкрытые и нелицеприятные высказывания, которыми щедро был награжден весь высший свет. Не обошли стороной и саму королевскую семью, коей досталось насмешек и острот больше прочих. После затянувшегося вступления объявитель все-таки поспешил убраться с глаз, попутно раздвигая портьеры, открывая вид на незамысловатую картину с участием размалеванной парочки, лежащей на так называемой постели чуть ли не в одном неглиже. Немного подальше, на полу, расположилась троица девиц в полупрозрачных сорочках. Вокруг же сколоченной из досок и застеленной кое-как непонятным тряпьем кровати прыгал карлик с ночным горшком в руках.

"Король мой, как же так? Негоже оставлять пустым горшок!

Что скажет матушка, узнав, что воспитание ее пошло не впрок?

Вас с малых лет учили: не ложись в постель, коль на ночь не опорожнился!"

Облаченный в забавное цветастое платье карлик принялся стягивать простынь с «короля» и тащить его за ногу, продолжая уговоры. Размалеванные девицы то стыдливо отворачивались, то протягивали руки к смотрителю ночного горшка, хватая его за хохолок на голове или за подол. Зал незамедлительно взорвался от хохота, наблюдая за пошлой сценой, в которой все — от обстановки до ситуации — было неуместно и наполнено фиглярством. Но все же подобные спектакли являлись далеко не диковинкой на континенте. И, несмотря на неприличные и унизительные образы, в коих изображали богатые и родовите семьи, придворных, послов, мудрецов и правителей — порой даже прошлого, а не только настоящего, — простолюдинам нравилось. Однако такие слишком вольные представления в основном показывали подальше от столицы и вообще от Веланвии. Да и в соседствующем Тронте, второй центральной провинции, тоже не очень-то стремились устраивать столь дерзкие зрелища. И, конечно же, удивление трудно было скрыть от того, что так откровенно и не боясь наказания этот театр обрисовывал на сцене.

"Пшёл вон! Не видишь, у меня совет.

Здесь дел невпроворот и каждому «советнику» мое внимание подай.

Как можно «колесницей» управлять, когда «не кормлены» кобылки?

А если невтерпеж, то сам сядь на горшок треклятый,

а после — можешь отнести в фамильный склеп".

Возня продолжалась еще несколько минуту, и под конец сценки «король», задрав сорочку и светя неприкрытом задом, уже бегал за несчастным карликом, пытаясь того вышвырнуть из «покоев». Все успокоилось на том, что правитель вновь залез в постель к блудницам. По скрипучим доскам громко затопал выскочивший из-за кулис все тот же объявитель и торопливо задернул портьеры, давая понять, что первый акт незатейливого спектакля завершен.

— Ух, я бы и сам с такими красавицами развлекся, чего уж говорить о короле. Да что там болтать, он с кем угодно ляжет в постель, только не со своей женушкой, которая страшна, как все Бездновы выродки.

— Это точно. Не зря ее портретов никогда не вывешивали и тем более не выбили… кхм… ее «лицо» на Вековой Стене вокруг замка.

— Да есть оно там, только его пришлось закрыть королевским стягом, сам потом можешь убедиться, если не веришь. Да и вообще, ерунда вся эта мазня краской и каменные лики, увидеть ее воочию — вот где страх. Если бы моя дочь родилась такой, я бы ее собственноручно утопил в ту же секунду.

— Я однажды видел ее собственными глазами вживую — уродливее бабища ни разу не встречал. Вот клянусь всеми богами и пусть у меня язык отсохнет, если вру.

Чуть подальше от сцены, на краю ряда и ближе к стене, сидели трое мужиков в простецкой чернорабочей одежде, и бурно обсуждали престраннейшую, но любопытную тему. Илилла прислушалась, и с каждым словом ей с трудом верилось, что все услышанное о королеве — правда. Как и о короле.

— Да где ты ее мог видеть, дурак, она же из замка не выходит? Нужен ты ей, как же.

— Можешь вырвать мне глаза, если они обманули меня. Она приходила как-то в нашу кузню, ее еще сопровождала целая куча солдат и личных помощниц.

— Да иди ты ко всем проклятым! Что ей понадобилось в вашей кузне, если есть королевская, и там куют железо не безрукие всякие вроде тебя.

— А мне почем знать, что ей надо было, она разговаривала с хозяином, я только мельком видел ее. Все сначала подумали, что она по чью-то душу пришла, но обошлось. Помните, как весь город только и говорил о пропаже писаря, который составлял для королевы личный архив? Видать, что-то ей пришлось не по нраву, ведь беднягу больше не видели как раз после последнего его визита во дворец. А сироты из «Матушки Сулны»? Их не меньше десятка исчезло неизвестно куда, а ведь этот приют содержит лично королева, и она же отдавала приказ его построить. Вот могу дать руку на отсечение, эта Безднова зараза стоит за пропажей людей.

— Лучше помалкивать об этом, я как-то не хочу, чтобы за мной однажды явились, — один из мужиков вжал голову в плечи и испуганно бросил взгляд сначала в одну сторону, потом в другую, пока не встретился с пронзительными глазами Или, которая продолжала слушать компанию.

Дернувшись от внезапного взгляда, чернорабочий тут же отвернулся и пихнул локтем одного из товарищей. Тот уже хотел было возмутиться, успев нахмуриться и открыть рот, и неизвестно, сколько бы троица успела наговорить, но громкий голос вновь показавшегося шута заставил замолчать всех и снова обратить внимание на сцену. Потасканная тяжелая ткань в очередной раз раздвинулась, являя зрителям новую картину: наспех нарисованные на сколоченных старых досках фрагменты улиц Шадиона, стены дворца и сам дворец тоже. И среди этого из края в край расхаживала стража, наряженная и разукрашенная почище любого балаганного дурака или же какой-нибудь «торговки красотой». Однако наемницу почти не смотрела на подмостки — ее не отпускала вереница мыслей, которая точно крепко скрученный жгут опутала сознание, стягивала его и жгло. Услышанное с трудом переваривалось, но все же закралось крамольное «быть может, столица-то не столь чиста, как всех убеждают?»

С детства Мелон слышала только хвалебные и славные речи о Шадионе и обо всех коронованных династиях, что когда-то гордо и по праву занимали престол, да и о тех, кто правил континентом, когда ей самой было всего десять. А в те годы корона украшала голову Брунгарда Храброго, достойного мужа, опытного воина и справедливого правителя. О его супруге, Лорнее Ревентской, тоже ходила только добрая молва, и, если верить историям и хроникам, оба нередко выходили в люди и устраивали публичные встречи, на которые пускали каждого. Увы, но так случилось, что боги так не послали далеко немолодому Брунгарду и быстро увядающей Лорнее детей, как бы они не молили о наследниках; время шло и прямой род этого короля угас. Но как бывает в жизни, скорбь по невозможности продлить собственную династию, сохранить часть себя и всех предков в будущих поколениях, накрыла серым саваном лишь короля и королеву. Для прочих же не имело значения, будут ли у тех потомки или нет, хоть люди в голос твердили совсем другое. И никому не было дела до дворцовых свар и дележки престола, простолюдины плевали, кто после сядет на трон. Их беспокоило лишь одно: чтобы на нем не оказался какой-нибудь самодур или безумный убийца, ведь прошлое знавало и таких людей, которые несли лишь смерть и разруху, пожирая саму жизнь. Однако, ко всеобщему счастью, среди ближайших родственников короля усердно изучающие и ведущие записи о высших родословных писари не обнаружили ни одного сумасшедшего или одержимого чужой кровью. После недолгих разбирательств власть перешла в руки к единственному живому и возможному наследнику — кузену Брунгарда, Палгриму Тандари. Так вышло, что сам Брунгард не сказал свое последнее слово, не назвал приемника — не успел или не пожелал, — и совету из старцев и приближенных пришлось решать столь острый вопрос лично. Будь кузен мертв, как и прочие мужчины их знатного дома, то власть перешла бы к одной из сестер покойного короля. Но этому не суждено было случиться, и Палгриму выпала огромная честь, а вместе с ней и великий дог и тяжелая ноша, облаченная в огромную ответственность перед континентом и народом. И он справлялся со своим бременем успешно вот уже несколько лет. За это время Тандари совершил немало поездок в разные части Кордея, его хорошо знали в лицо, чего нельзя сказать о его супруге. И действительно, почти никто толком не знал, какова нынешняя королева на лицо, откуда она и кто вообще такая. Даже имя законной жены короля редко где звучало. Ходили только какие-то туманные слухи, беспочвенные домыслы по поводу ее внешности и происхождения. Кто-то болтал, что у нее вовсе нет лица, как у безликих призраков, снующих среди раскаленных песков Крайних Пределов далеко на юге; другие же говорили, что она самая что ни на есть обыкновенная. Но находились и такие, как те трое, кто заявлял, что королева безобразна до невозможного, приписывали разные уродства и изъяны, ни разу ее не видя при этом. Естественно, досужие толки и плотная завеса таинственности, скрывавшая королеву, порождали такие сплетни, как то, что она и не человек совсем.

Покопавшись в памяти, Или с изумлением обнаружила для себя, что тоже толком ничего не знала о правительнице. Сколько она путешествовала, где только не побывала, с кем не общалась и какие свитки не изучала, а ни разу ничего дельного или правдивого не слыхала. Наемница никогда не причисляла себя к невежественным или же просто неосведомленным, и ее интересы выходили далеко за пределы житейских и приземленных. И неожиданно обнаруженные пробелы в крайне любопытнейшем вопросе удивили и привели к недовольству.

Представление же тем временем продолжалось, и Мелон из раздумий вырвала громкая крепкая брань и грубый гогот. На сцене разворачивалось самое настоящее противостояние: парочка бедняков порывалась пройти к замку, но разодетые и разукрашенные привратники лишь потешались над ними. И те, и другие не уступали друг другу: крестьяне потчевали стражу глупостями, а те в ответ щедро посыпали оскорблениями и злыми насмешками.

«Прочь, попрошайки!

Ты гляди, бродячие собаки и те не лезут на рожон.

Чтоб нищета и грязь сюда вошла — да никогда!

От вас несет, как из навозной.

Хотите, чтобы этим смрадом провонял дворец?

И что в мешках?»

«Так там и есть навоз, отменный, лучше нет нигде.

Взгляните сами, добрый господин.

Годится он и в сад, и на поля, и в цветники хорош.

А в этом — рыбья требуха, отлично помогает

против хворей. А то, слыхали, болен наш король».

Кто-то из зрителей так проникся ужасной несправедливостью, что даже вскочил с места и принялся кричать и требовать, чтобы бедняков пропустили за ворота. Всякий раз, когда где-либо показывали преставления, уличавшие уродство блюстителей, их безразличие, никчемность, жадность или жестокость, простолюдины, пришедшие поглазеть на это, вспыхивали праведным гневом. И никто не замечал преувеличения, чрезмерности, и те достойные, кто носил плащи и звания, тоже попадали под раздачу. Тем временем сцена достигла кульминации: едва парочка вновь попыталась проскочить мимо охраны, как те, оголив деревянные мечи, принялись ими лупить назойливых селян. Те охали и ахали, хватаясь за побитые места, взывали к богам и звали короля с королевой, бегая по сцене. Наконец, стража избавилась от надоедливых бедняков, прогнав их с глаз, и с важным видом, провозгласив «очередную победу», вновь заняли свой пост.

— Будь моя воля, вот имей я хоть каплю силы и власти, то давно бы этих ряженых разогнал, а кого-то вообще на виселицу отправил.

— Точно. Вот какой от них толк? Они только задарма хлеб жрут, катаются, как сыр в масле, и получают такое денежное довольствие, какое честным работягам и не снилось даже. Вот скажите, когда последний раз они занимались военным делом? Они уже поди забыли, как в седле держаться.

— На их веку этого точно не было и не будет, сейчас везде тихо, вот и рассовали по разным углам, а здесь их больше всего собралось. А те собаки, что вечно торчать у дворцовой ограды, хуже остальных: никого никогда и близко не подпустят к королевским чертогам, только и могут, что угрозами сыпать да копьями махать. Уже сколько народу перепугали, что туда и сунуться лишний раз бояться, даже если дело важное. Если ты не надутый индюк, если без клейма какого-нибудь ордена, то можно и не думать о том, чтобы попасть во дворец. Ха! Видели бы вы рожи псов, когда им все же велят кого-то пропустить. Такие рыла перекошенные, будто заставляют сожрать целую миску свиных помоев.

Все та же троица без стеснения обсуждала уличных караульных, солдат, личных охранителей покоя правителей — да всех, кто носил доспехи и оружие. И, конечно, никакого уважения и близко не звучало в словах. Только плевки и издевки, которые пронизывало презрение.

— И сколько же людей успело лишиться конечностей или поплатиться головой? Если верить всему, что тут показывают и о чем вы говорите, до добрая часть горожан должна быть безрукой и безногой. Но я что-то не вижу таких.

Компания обернулась ко встрявшей в их разговор Илилле. Та спокойно смотрела изучающим взглядом на троицу, явно не пропуская мимо ушей ни единого слова. Один из незнакомцев криво усмехнулся, нисколько не смутившись, что их подслушали, лихо развернулся на скамье, уперся одной рукой в колено и чуть подался вперед.

— Да чтоб всех! Глядите-ка, я же говорил, что эта деваха не просто так тут торчит, — недовольно покачал головой самый молодой из компании.

— Да погоди ты, — махнув рукой, перебил приятеля тот, что сидел ближе к краю, и снова повернулся к наемнице. — А с чего это чужачке есть до того дело? Здесь зря языком не болтают, уж я-то знаю, да любой в Шадионе это знает. Если что говорят, так значит не впустую. Или, может, ты другую… правду наешь? Получше тех, кто тут живет с рождения?

— Слышала другое.

— И что же? — мужик лукаво прищурил один глаз, доставая из кармана коробочку с табаком. — Небось, что Пламенный Чертог — проходной двор, курятник или пивная? Наверняка слыхала, что король и королева вроде нас с тобой, и только и делают, что собирают компашки из доходяг и работяг в своих закрытых владениях и слушают целыми днями жалобы и прошения? Может, еще скажешь, что они разбрасываются золотом, разбазаривают направо и налево все, чем сами богаты? Что их прислуга держит окна во всех покоях раскрытыми нараспашку?

— Полегче, ну. Не перегибай палку. Мы же не бедствуем, народ ни на что не жалуется так-то, разве не правда? В конце концов, и ко двору пускают. Иногда, когда у Палгрима настроение хорошее, — съязвил третий незнакомец, который тоже не спешил отмалчиваться. — А так, попробуй пройти мимо охраны, если ты им не понравишься — мигом погонят, разбираться не станут.

— А король делает вид, что ни при делах, а королева — она вообще есть? Может, ее и не было никогда, а ту, что ты видел в кузне — не пойми кто.

Троица вновь увлеклась, наперебой сыпля сплетнями.

— Значит, шансов нет, даже если есть важная причина? — видя, что кузнецы отвлеклись, Илилла поторопилась прервать их пустословие.

— Никаких. А что, так надо? Забудь, странникам с других земель туда путь закрыт, никто в здравом уме не позволит разгуливать по Чертогу бродяжкам с улицы, и уж тем более — говорить с глазу на глаз с Палгримом. Я не знаю ни одного пришлого, кому вот так запросто открыли нараспашку ворота.

— И что за дело у тебя к королю? — самый болтливый смерил Мелон оценивающим взглядом. — Ты вроде не гонец на службе, не посол с вестями с других земель, иначе бы не околачивалась здесь. Неужто на работу собралась проситься? На служанку не похожа, да и стряпуха из тебя, как из золота грязь. Поди в гвардию хочешь? Да ты не прячь меч-то, тут слепых нет — все всё видят, — рабочий указал толстым пальцем на ножны, которые Мелон поспешила получше прикрыть накидкой. — Если умеешь держать оружие, тогда тебе только через главу этих, как его, красноплащевых, иначе — никак.

— Какая тебе разница, зачем ей туда? Поможешь, что ли? С тебя, как и с нас, взять нечего, — расхохотался старший из компании и с шумом втянул ноздрей табачную цепоть.

К разговору он уже явно потерял всякий интерес, да и к представлению тоже: громко хлопнув себя по колену, рабочий сделал странный широкий жест рукой, поднялся со скамьи и направился к выходу. Его приятели переглянулись, перекинулись еще парой ничего на значащих для наемницы фраз и лениво покинули насиженные места, напрочь позабыв о случайной собеседнице. Илилла же осталась стоять там, где и стояла, и обдумывать услышанное, вернее, те крохи, что давали почву для размышлений, которые удалось выловить из почти бессмысленного разговора.

Глумливые сценки тем временем сменяли друг друга и становились все более пикантными, глупыми и совершенно ненатуральными. Половина ротозеев, что еще в самом начале с энтузиазмом поддерживали объявителя и кривляющихся актеров, уже неохотно улыбались и так же вяло хлопали и махали руками. Кто-то стал расходиться, по пути оглядываясь на неказистую сцену, словно боясь пропустить что-то очень важное; другие больше перешептывались, явно обсуждая не представление. И все же ни одного скверного и ругательного слова никто не бросил в сторону театра. Собравшийся народ не выглядел, как обычно выглядят те, кто был недоволен, зол или оказался облапошен. А болтун все надрывался, желая вновь разжечь интерес в публике: сыпал метафорами, приводил самые изощренные сравнения, и в красноречии мог уступить лишь самым искусным ораторам. Вскоре он убрался с глаз, а на его месте снова появились стражники, но уже внутри импровизированного дворца, вернее, в тронном зале. Те забавлялись игрой в кости, пока «король» расхаживал в одной ночной сорочке, декламируя нескладные стихи и бросая в «окно» куски хлеба. С каждой минутой Или все больше чудилось, что это не театр, а дешевый притон юродивых, в глазах которых наизнанку все, что бы они не увидели.

— Поверить не могу, — она обвела тяжелым взглядом помещение.

— А что вы хотите от этих людей? Для некоторых позволительны только такие развлечения, чтобы хоть как-то потешить себя. Им покажут все, во что они готовы поверить или уже верят… даже в это. Шадион хороший город, со славной историей, но он совсем не совершенен. И люди здесь встречаются разные, даже те, что живут простыми удовольствиями, слишком приземленными или вовсе дикими радостями, — сбоку раздался уже знакомый спокойный голос.

Мелон выпрямилась и резко повернулась: рядом, будто тень, стоял тот самый человек, что дал ей платок. Темно-синие глаза неизвестного пристально смотрели на подмостки, а губы слегка растянулись в мягкой улыбке, словно тот взирал на чудачества несмышленых детей. И ни капли отвращения или пренебрежения на лице, в отличие от Илиллы, которая уже готова была покинуть театр. Однако случай распорядился иначе, вновь столкнув ее с нечаянным прохожим, который так умело скрылся в толпе и показался ровно тогда, когда его появления наемница совсем не ждала. Высокий мужчина поправил капюшон, который все так же надежно укрывал голову и слегка наползал на лицо, словно должен был спрятать своего хозяина. Или придерживалась твердого убеждения, что подобные встречи никогда не бывают случайны — вот только какова природа таких неслучайностей? — и снова предчувствие шептало, что стоит остаться. Прищурившись, она немного отстранилась, но стена, в которую упиралось плечо, и пара бочонков позади не позволили сильно увеличить расстояние. Ее внимание сразу же привлек крупный золотой перстень с искрящимся драгоценным камнем — такое украшение едва ли мог позволить себе простолюдин, что в свой черед не осталось не отмеченным. Руки мужчины тоже не выглядели натруженными и грубыми, скорее напротив, совсем, как у аристократов или, на худой конец, как у тех, кто заправляет всеми делами, лишь раздавая распоряжения и пожиная плоды, не прилагая физической силы. Кто сейчас решил составить ей компанию, Мелон понятия не имела, потому-то не спешила позволять себе терять бдительность. За последние дни хитросплетенные нити жизни, питающие весь мир и играющие людьми, как ветер опавшими листьями, успели неприятно удивить. И исключать вероятности, что рядом стоял очередной тип, замышляющий недоброе, не стоило. Она не боялась его, нет, но была наготове, правда, заварушку устраивать не хотелось, и наемница надеялась избежать новых разборок.

— Но вы, я полагаю, не из их числа. И что же вас сюда привело, в таком случае? — стратаельно изображая полную отрешенность, произнесла Мелон.

— То же, что и вас — любопытство. Да, вот такая простая причина, звучит, конечно, глупо, но это правда.

— Впервые в столице?

— О, нет! — мужчина добродушно рассмеялся и, сделав шаг назад, расслабленно прислонился спиной к стене, скрещивая руки на груди. — Я здесь родился и вырос, Шадион мой дом, и знаю его слишком хорошо, каждую из сторон, включая эту, хоть прежде доводилось посещать подобные местечки нечасто. Театр госпожи Тиссы нередко наведывается в город, на моей памяти он разворачивался здесь уже с десяток раз, но прежде до меня лишь доходили слухи о том, что тут показывают. Сегодня, в день закрытия, я все же решил воочию увидеть то, о чем лишь доводилось слышать. А вы не здешняя, верно? Сразу видно, особенно по одежде, — на этих словах мужчина сделан особое ударение. — И откуда же вас занесло в столицу? Что ищите?

— Я из Песчаных Троп, — непринужденно, но холодно ответила Или, не отводя взгляда от вынужденного собеседника, который все больше и больше казался ей знакомым. Но доверять давним образам, которым было долее двух десятков лет, она не торопилась.

— Ни разу не слышал.

— Хм… Слишком крошечное поселение, и оно далеко, очень далеко на юге, о нем никто, кроме его жителей, не знает. Неприметное, ничего не значащее… Скорее всего, про него даже нигде не написано, ценность не та. Разве будут марать пергамент ради захолустья? Сегодня оно есть, завтра — исчезнет. Повезет тому, кто хотя бы случайно набредет на то… на мое поселение, — продолжала наемница как можно более убедительно. Разумеется, в ее словах не было ни капли правды. Почти ни капли. Но это не имело никакого значения. Как любил говорить наставник Илиллы: «любая личина, способная скрыть истину, та, что примеряется во благо — есть лучшая защита». И с ним невозможно было спорить, ведь он никогда не ошибался. — А что до моей цели… Не могу сказать, что она есть, наверное, путешествие уже сама по себе цель, у которой нет конца. Просто, но зато правдиво.

Незнакомец приподнял бровь и лукаво улыбнулся: не оставалось сомнений, что он оценил откровенное, но изящное парирование наемницы, которая держалась абсолютно невозмутимой. И для того, чтобы заметить странную затеянную игру, не нужны были глаза.

— И театр — одна из случайных остановок по пути, верно? Но почему-то мне кажется, что остановка вам не слишком по душе.

— Скорее то, что я вижу и слышу. Не мне судить, конечно, но эти балаганщики, — Илилла устало выдохнула и горько усмехнулась, — они хуже самых отъявленных лжецов, которых я когда-либо встречала. Неужели местные верят, ведь они живут здесь и видят все собственными глазами.

— Простолюдинам много не надо, и это, — незнакомец небрежно поводил рукой перед собой, — тому доказательство. Удивительно, как люди умеют притворятся. Взгляните на него, — он кивнул на торчащего из-за кулис довольного объявителя, — знаете, что за человек? Это сын одного из богатейших домов Тронта, глава которого держит крупный порт на востоке. Его семья даже пользуется доверием наместников пары провинций, но знаменита она больше всего тем, что когда-то владела незаконными рудниками, в которых трудились рабы, завезенные аж из-за Лютого моря. А вот тот, что изображает короля — это едва не разорившийся торговец, у него было по меньшей мере с десяток медоварен в Веланвии. А сейчас, трудно поверить, связал себя союзом с довольно родовитой особой, единственной наследницей весьма крупного состояния и обширных земель. Один из стражников, тот, что самый юный, тоже не из черни. Он выходец из славного военного рода. Но точно не таких, кого он изображает. И эта троица — далеко не все среди балаганщиков, кто на деле при деньгах и положении. И тем нелепее они выглядят, когда пытаются изо всех сил показать, что они — не те, кем прикидываются.

— Неужели? Но зачем им тогда притворяться оборванцами? Насмешка? На кем? Над самими собой? Дикость какая-то.

— Трудно понять. У каждого свои мотивы. Взять, к примеру, этих людей: все они приходят сюда, чтобы выпустить пар, развлечь себя, разве вы не видите? Здесь им позволено без страха осмеять тех, к кому прилюдно в другом месте они бы не посмели даже обратиться по имени. Им приятно видеть, хоть и в ненатуральном виде, какими убогими и жалкими могут быть те, кто при власти и деньгах. Даже если всё это слишком далеко от правды.

— Всё? — в голосе Мелон отчетливо прозвучало сомнение. — Это вы погорячились. Думаю, вам, как никому другому здесь, ну, кроме меня, и, пожалуй, еще парочки людей, известно, какими могут быть те, у кого в руках даже капля власти. Какими могут быть и их приближенные, и те, кто старательно лижут им сапоги, и насколько грязь с тех сапог прихлебателям кажется слаще меда. А уж на что они способны! «Подвиги» многих закоптили до черна историю прошлого. Да, то всего лишь крохи, но и их хватает. И никакие деньги и стража не могут переписать этого.

— Кстати, о страже. Прошу прощения у вас за бестактность, но я слышал ваш разговор с местными, краем уха и совершенно случайно… Вы собираетесь наведаться во дворец?

Илилла нахмурилась и обернулась, наградив незнакомца жалящим взглядом. Она не знала, что ее задело больше: то, что этот человек, о котором толком ничего не знает, как крыса, сновал рядом и подслушивал, или то, что прознал о ее планах? Вера в то, что происходящее — чистая случайность, улетучилась окончательно.

— Боюсь, вам не соврали: проверку не всякий может пройти, а попасть на прием к Палгриму — тем более, — будто не обращая внимания на то, как помрачнела наемница, пристально и недобро смотрящая на него, незнакомец непринужденно продолжал. — Голову и еще что, конечно, не отрубят, здесь так не принято, иначе бы народ давно разбежался, — загадочно улыбнувшись и чуть наклонившись, прошептал он, — но у стражи есть полное право не давать дорогу всем подряд. Кто знает, кого Бездна принесет.

Внезапно позади, со стороны выхода, раздался какой-то шум и звон, затем послышался визгливый голос и приглушенный глумливый смех. Оставшаяся публика тут же оживилась и с неподдельным интересом жадно уставилась назад, пытаясь разглядеть, что происходит. Актеры на сцене замерли, в одночасье выйдя из своих образов, а объявитель переменился в лице и поджал губы, точно обиженный ребенок.

— Я предупреждал, маленький ты ублюдок, чтобы тебя здесь больше не видел! Теперь молись, кому хочешь! Я тебе все косточки сейчас пересчитаю! — верещал тот самый коротышка, что зазывал прохожих на представление. Забавно семеня коротенькими ножками, он пробрался сквозь столпившийся люд, и, грозя маленькими кулачками, выбежал наружу.

— И еще одно представление, — небрежно бросил незнакомец, покачав головой. — А день все интереснее и интереснее. С удовольствием составил бы вам компанию еще, но театр, похоже, закрывается.

И действительно: вся труппа, точно по щелчку пальцев, поспешно стала сворачиваться, а объявитель громко оповестил посетителей, что спектакль закончился. Однако даже без скорых сборов и объявления гости стали покидать дом, желая полюбоваться уже на то, что творилось снаружи. Уже никому не было дела до затянувшегося представления заезжих балаганщиков. Какой-то грубиян, распихивая встречных на пути, пронесся мимо Илиллы, толкнув ее, и при этом чуть не упал, запнувшись о край скамьи.

— Смотри, куда прешь, — огрызнулся он, не оборачиваясь. — Стоят тут на дороге, как пни, а ты обходи их.

— Пожалуй, с меня довольно на сегодня, — наемница прикрыла на секунду глаза и потерла двумя пальцами переносицу. Мелон редко раздражалась, тем более без повода, но сейчас чувствовала, что именно колючая раздраженность подступает к ней. — Да, пока не забыла, — она обратилась к незнакомцу, но на том, месте, где он только что стоял, уже было пусто. И платок, который Или собралась было уже вернуть владельцу, так и остался лежать в кармане.

Покидая театр, она лишь мельком заметила, как все тот же несносный мальчишка, что попал в нее яблоком, убегал от коротышки, который продолжал сыпать гневными проклятиями и угрозами. Но сейчас проказы уличного бродяжки совершенно не заботили наемницу, которая только получше укуталась в накидку и прибавила шаг. Небо над Шадионом и за его пределами до самого горизонта потемнело, как не темнело прежде зимой даже перед лютыми метелями. Белые бураны уже были не просто на пороге, а переступили его, и та чудовищная сила, что они несли в себе, принимая все более зловещие очертания в грузных снежных тучах, витала в воздухе. Стылый обжигающий ветер, только набиравший силу, с шумом сорвал стяг с соседнего дома и, нещадно потрепав материю, швырнул ее на замерзший дорожный камень. В один миг и без того серый дневной свет стал еще более тусклым, мрачным, безжизненным; где-то вдалеке протяжно завыло, послышался тоскливый тонкий свист, который тут же растворился в гулком завывании. Погода стремительно ухудшалась, и лишь надвигающаяся метель заставила толпу разойтись — все будто напрочь позабыли обо всем на свете и мысли занимало лишь то, как бы поскорее укрыться. А те, кто уже попрятался по домам, в спешке закрывали большие окна ставнями, убирали белье, успевшее покрыться тонкой ледяной коркой. Очень скоро улицы оказались наполовину пусты, и чем ближе Илилла подходила к заезжему дому, тем пустыннее становилось. Шадионцы, как и большинство людей, живущих на континенте, были не просто опасливы, а очень даже суеверны, когда дело касалось явлений, которые случались слишком редко. В них видели не просто естественную мощь природы, а нечто большее. Некоторые даже старались вслух в такую пору не говорить ничего лишнего и не упоминать Бездну и всех ее выродков. Каждое место, которое накрывали или белые бураны, или дикое пекло, или песчаное дыхание, становилось тише, будто вымирало на время — никому не хотелось навлечь на себя неприятности и беды. Вот и на постоялом дворе сейчас все выглядело иначе, чем ранним утром и прошлым вечером: что гости, что работники — все выглядели подавленными, задумчивыми, переговаривались чуть ли не шепотом. Некоторые то и дело подходили к мелким оконцам и всматривались сквозь слегка помутневшее стекло в небо.

На лестнице послышалась медленная поступь и спустя минуту первая дверь от нее распахнулась.

— Только без упреков, — выдала с порога Мелон, на ходу снимая перчатки и накидку, нисколько не удивишись, что ее комната не пустовала. — Хотя бы не сейчас.

— Издеваешься? Ты дождалась нужного часа, зная, что парнишка ничего с тобой не поделает, и просто молча ушла, потому что тебе так захотелось, — Кирт отвлекся чтения каких-то записей и сурово взглянул на соратницу.

Сейчас Кирт напоминал наемнице отца, который смотрел на нее точно так же, когда она осмеливалась перечить его воле и делать так, как посчитает нужным. Но во взгляде друга, в отличие от отцовского, не читалось той искренней непримиримости и тяжести, которая способна была сковать и заставить молчать. Но непонимание и жалящий укор, что так неприкрыто демонстрировал напарник, пожалуй, были даже хуже. Или бросила накидку на спинку кресла, пригладила волосы и уселась рядом с Тафлером, который все еще ждал ответа.

— Ну, объяснишь, что это было? Без острой надобности ты бы точно не стала нарушать того, что требуешь не только от себя, но и от других, — он выдохнул и постучал пальцами по столу. — Надеюсь, хотя бы нашла, что искала, иначе бессмысленно ходить и светить повсюду своим лицом, когда за нами уже цела толпа охотников выстроилась.

— Если бы нашла… Знаешь, а этот город еще сложнее, чем я думала, но люди болтливее больше остальных, кого встречала прежде, — Или посмотрела куда-то через плечо, будто опасалась чего-то.

— И ты решила послушать, что языки разносят по улицам, верно? Да уж, мне стоило догадаться раньше. И? Только не говори, что чьи-то россказни ты приняла за чистую монету.

— Вот тут-то и кроется вся загвоздка, — устало выдохнула Илилла, отпила из кружки теплый травяной настой и тут же поморщилась — больно терпким оказался напиток. — Одна часть меня твердит, что сплетни есть сплетни, и все, что я услышала, больше напоминает злые наветы, а другая часть сомневается. Нутром чувствую, что не все так просто, хоть многое и звучит глупо. Я не говорила, что хочу попасть в королевские хранилища?

— Та-ак, — протянул Кирт, окончательно забросив исписанные листы. — Это те, что находятся чуть ли не под магическими замками и постоянным наблюдением просвещенных, которые там всем заправляют? Я, конечно, и близко не бывал в таких местах, ты знаешь, но кое-что доводилось слыхать о них. Тут одной печатью уже точно не обойтись, — он задумчиво погладил бороду. — Одно дело пройти через парадные городские ворота, а другое — через внутренние, да еще и дворцовые. Я бы удивился, если бы вдруг нас там ждали с распростертыми объятиями.

— Кто бы спорил. Но надо получше узнать об этом, — наемница сняла с пояса кошель с амулетом, который все это время находился при ней, осторожно отложила его в сторону, отодвинув подальше, и снова переключилась на насущный вопрос. — В общем, мне удалось выяснить не так много, как хотелось, и новости не самые лучшие для нас. Во дворец и на аудиенцию допускают, но, похоже, для этого нужно иметь очень веские причины и быть кем-то значимым, иметь при себе приглашение или что-то в этом духе.

— Постой, дай-ка его сюда. Довольно. Ты видела себя в зеркало? Погано выглядишь, поэтому я больше не позволю тебе держать треклятый кулон у себя, — Тафлер быстро убрал кошель с глаз долой. — Так, с этим разобрались. Ну, и что теперь? Как поступим? Не в окно же лезть глухой ночью, хотя… Сейчас очень даже подходящее время — все только и думают, как бы пережить бураны. Если непогода постарается как следует, то никто и не заметит нашего визита. Не смотри так, я всего лишь пошутил. Слушай, может, стоит шепнуть кому следует, кто ты и откуда?

— А кто поручится? Меня, а уж тем более вас двоих, там не ждут. Не хотелось бы вот так заявляться, ведь потом на Роклит придет ответное послание, а о нем непременно узнает моя семья. Моя мать… Она получала от меня письма, но я никогда не говорила, откуда пишу. Отец и вовсе ничего не знает, я надеюсь… Нет, так быть не должно. Сейчас не время. Но если другого выхода не будет, то придется послушать тебя. Я не знаю, где еще могут быть такие же полные хранилища, как королевское, да и времени нет выяснять, нужно думать и действовать быстрее, — она уже машинально отпила из кружки и прикрыла рот кулаком, с отвращением посмотрев на отвар. — Что за дрянь пьешь?

— Хорош настой? Знал, что тебе понравится. Из меня травник неважный, поэтому Стьёл покопался в сборах, которые тебе дала Шелна, и приготовил вот это пойло. Сказал, что настой должен быстрее заживлять. Уж не знаю, чего он туда положил из запасов, но на вкус — протухшая моча, нескольких глотков хватит, чтобы увидеть всех предков.

— Значит, он все сделал как нужно. Надо же, а парень-то соображает, — Или удивленно приподняла бровь. Но она и раньше чувствовала, что Стьёл не просто деревенский недотепа, который словно потерялся в мире и даже в самом себе. — Кстати, где он? И что это рукописи? Откуда они?

— Пока ты гуляла по городу, мы с ним тоже без дела не сидели. Я немного осмотрелся и потолковал с хозяином заведения — славный малый, кстати. Оказывается, здесь, в этом самом доме, когда-то были библиотеки и мелкое заведение при нем, где готовили писарей и обучали девушек-сирот на смотрительниц за книгами и свитками. В общем, после беспорядков и кризиса библиотеки едва спасли. Их, кажется, перенесли в один из храмов, но кое-что так и осталось тут. Владелец сказал, что этот жест местные смотрители за порядками назвали данью уважения и запретили людям что-то менять без особого разрешения. Так что, Стьёл меня уговорил посетить то, что осталось от бывших библиотек — он решил, что в них может быть нечто полезное нам.

— И как, есть что? — Илилла взяла пару чуть помятых грубых листов и беглым взглядом изучила аккуратный текст, написанный мастерской рукой. — Неужели вам позволили их забрать?

— Ничего стоящего, один словесный хлам, летописи и куча неизвестных имен давно умерших. А брать оттуда записи вообще-то запрещено, да, но я сумел договориться с хозяином всего за пару монет. Он обещал помалкивать, иначе ему самому не поздоровится. Что до нашего нового дружка, то он сейчас точно засел там и зарылся с головой в записи, но скорее всего ничего ценного не найдет. Только ты не спеши идти за ним, пусть пока думает, что его труды имеют смысл, и хотя бы какое-то время он не будет мозолить мне глаза.

— Стьёл еще успеет там насидеться и вообще в этом доме, как и мы с тобой, — наемница посмотрела куда-то наверх: оставалось гадать, насколько белые бураны заперли их в заезжем доме и вообще в столице.

К ночи пурга разошлась не на шутку, и это было лишь начало тяжелой ледяной поры. Казалось, даже в подпольные комнатки просачивалось протяжное завывание, будто непогода пыталась прогрызть стены и ворваться в дом. Как назло, сон не шел к Или, в отличие от Кирта и Стьёла, которые не мучили свой разум пустыми ночными думами и давно уже пребывали в обители обманчивых видений безликой Аши. Как и весь Шадион, поглощенный немой тьмой и подкрадывающимися неистовыми слепыми буранами, в которых едва различался любой свет. Зловещие снежные тучи и белесая завеса разрастались, неумолимо накрывая на своем пути каждый уголок Веланвии и Тронта, как уже накрыли все земли от севера и до центра. Казалось, сама жизнь замерла, притаилась, испытывая благоговейный ужас перед непредсказуемой стихией: ни волчьего воя, ни единой души на дорогах. Только копошение где-то там, куда ни один добрый человек не ступит; пробужденного, но сонного, давно неживого, чья сущность успела сгнить и превратиться в нечто, принадлежащее Бездне. Чье дыхание способно умерщвлять, лишать рассудка, путать мысли и подчинять себе любого. И этому нечто не важно, день или ночь, что творится в мире — зыбкий покой или же волнения, — оно всегда живет… и выжидает.

Рассветало в безвременье позднее обычного, что, конечно же, и без того замедляло или вовсе останавливало работу, если только дело не касалась домашних хлопот. Гонцы с вестями не появлялись вовсе, как и другие посыльные, спешащие откуда-нибудь издалека — никому не хотелось быть заживо погребенным в снегах и после — растасканным на куски диким зверьем. В самой же столице тоже опасались посылать разносчиков и оповестителей даже на соседние улицы, если в том не было очень острой необходимости. Когда белые бураны в прошлый раз накрыли здешние места аж на целый месяц, они собрали свою чудовищную жатву и превратили Шадион в ледник для мертвых. Многие по собственной или чужой глупости выходили из домов и умудрялись теряться там, где проходили сотни раз, и, естественно, замерзали. Как только метели стихали, больше десятка тел беспечных бедолаг, которых хватились домочадцы и хозяева, обнаружили в сугробах в разных частях Шадиона. После столь ужасного происшествия, о котором до сих пор помнили, люди стали опасаться покидать свои дома даже в простые метели. А соответствующий запрет еще больше подпитывал страхи горожан. Но все шло на пользу. Потому-то и выглядело странным то, как два человека, облаченных в дорогие одежды и благородные черные меха, облепленных снегом, чуть пригибаясь и закрываясь от неистовых ледяных порывов, пересекли безлюдную площадь и вошли в узкий проулок, где стоял заезжий дом кузена Берны.

— Ну, кого там еще несет? — проворчал старик, сидящий у лестницы и чинящий табурет. Рядом с ним крутился мальчуган, подавая инструменты. Больше ни души, словно все вымерло. — Все нормальные под крышей сидят, греются у очага, едят и пьют, а не таскаются по городу, что б вас всех. Вот скажу об этом… Боги! Тысяча извинений, — он тут же осекся, едва поднял голову и увидел стоящих на пороге людей, вышитое апельсиновое древо на кожаных наплечниках которых красноречиво говорило о том, кто они. — Прошу, господа, проходите, проходите. Вот так утречко. Что-то стряслось? Сейчас позову хозяина, он как раз...

— Не стоит, мы не к нему, — сухо отрезал придворный вестник, освобождая лицо от плотной ткани и уверенно проходя вглубь помещения, попутно осматривая его. — Комнаты тоже не нужны, работников не звать.

— Как скажете. А ну не глазей! Давай, пошел в кладовую, — старик наградил подзатыльником любопытного мальчугана, который округленными глазами таращился на высокопоставленных визитеров. Как только юный помощник убрался с глаз, плотник снова расплылся в улыбке, обращаясь к гостям. — Какое-то дело? А кто вам нужен-то? Уж не тот ли проходимец, что становился тут пару дней назад и все время что-то разнюхивает? Я знал, что он проблемы за собой принесет, мне его лицо сразу не понравилось. Да и не мне одному, если честно.

— У вас остановилась женщина. Смуглая, светловолосая, по виду островитянка, — мужчина, не поворачиваясь, поднял руку и небрежным жестом подозвал к себе рослого сопровождающего. Тот достал из-за пазухи небольшой конверт и передал его вестнику.

— Здесь много похожих женщин… А имя-то у нее есть? С именем как-то легче будет, я по именам лучше запоминаю.

— С ней еще двое мужчин, — проигнорировав вопрос, добавил визитер, буравя пронзительным взглядом старика, который почесал лоб и отвел глаза, будто хотел спрятаться. Но человек был непреклонен, и явно хорошо знал свое дело. — Я жду.

Комнатку освещало робкое пламя одинокой свечи, теплый свет которой ложился на обнаженное тело и сосредоточенное лицо. Сейчас, наедине с тишиной и полумраком, Илилле было спокойно, она чувствовала себя в нем, как в надежной колыбели, укрытая от всего на свете и беззащитная и уязвленная одновременно. Наемница глубоко вдохнула, втягивая ртом теплый воздух, пропитанный дымом от тлеющих трав, и несколько раз провела намоченным губкой по шее, рукам и груди. Темно-золотистая кожа выглядела безупречной, чистой, если не считать редких коротких рубцов и бледной незаконченной татуировки на спине — следы, что остались от давних суровых тренировок и предпосвящения, которое так и не состоялось, как и сама церемония Принятия. От шеи вниз тянулась короткая полоса из сплетенных между собой четырех маленьких печатей, что прежде олицетворяли четыре военных рода, каждый их которых имел огромный вес на Роклите в свое время. Их изображение на телах всех, кто попадал в ряды воинов и был скреплен долгом и клятвой перед наместником и самой короной, олицетворяло не иначе, как уважение к прошлому. Память. Под ними едва-едва просматривались контуры двух рыб, символа островов, и незавершенной речи-обета. Илилла могла избавиться от нательных рисунков в любое время, но не спешила этого делать и не хотела. Она не могла позволить себе вместе с ними стереть и руку того, кто набивал их. Того, кто оставил и рубцы, пытаясь передать свое мастерство, изнуряя жесткими занятиями и испытаниями, заставляя вновь и вновь оттачивать умения наравне с остальными. И наедине. Она не забыла его. И не собиралась забывать, все чаще мысленно возвращаясь к тем дням, когда тот, кто был всего лишь одним из наставников, стал для нее кем-то большим. Где он и что с ним, наемница понятия не имела — решение отца было выполнено помощниками полностью и беспрекословно, и они не оставили и следа от выполненной работы. Быть может, ему позволили вернулся на острова, а может, осел где-то в другом месте, подальше от Роклита и прежней жизни. Но одно Илилла знала точно: он помнил о ней.

Она тяжело выдохнула, прикрыв глаза, затем снова обмылась и залила превратившиеся в ни во что травы. Тишина и одиночество — единственное, в чем сейчас была нужда. Но стоило Или накинуть на себя хоть что-то из одежды, как в дверь настойчиво и громко постучали, немедленно разрушив покой и заставив насторожиться: кому и что понадобилось в такой ранний час? С той стороны явно стоял не Кирт и не Стьёл, и даже не кто-то из работников заезжего дома — те бы подали голос, да и стук был бы не таким требовательным. Совершенно не заботясь о своем не самом представительном виде, Или взяла меч и, спрятав его за спиной, подошла и решительно отворила дверь. На пороге стояли двое неизвестных с каменными лицами и в одеждах людей, служащих королю. Из-за незваных гостей испуганно выглядывал старик, то и дело тихо охая и бормоча о каких-то неприятностях. Наемница, едва взглянув на пришлых, машинально крепко сжала рукоять меча, пытаясь понять, что происходит и чего стоит ждать.

— Илилла Мелон-Ат? — холодным поставленным голосом обратился тот, что был ниже ростом.

— Да, это я, — нахмурившись, твердо произнесла Или. — В чем дело? Кто вы такие?

— Вестники из Пламенного Чертога. Мы здесь по особому распоряжению Его Светлости, — он протянул свиток. — Приказано доставить личное письмо из дворца, и вы обязаны его принять.

— Что еще за письмо? — наемница прищурилась, не решаясь принять загадочное послание, однако рука уже дрогнула и повисла над куском бумаги, скрученном в трубку. — Что в нем?

— Даже вестникам не всегда положено знать, что они доставляют. Но мой совет: если не хотите проблем, возьмите письмо. Таковы правила, и не стоит ими пренебрегать хотя бы ради собственного спокойствия. А возможно, даже и безопасности.

Последние слова еще больше насторожили Мелон, которая уже ожидала настоящего подвоха, но все же приняла свиток и, надломив печать, скрепляющую нить, развернула его. Глаза быстро пробежались по короткому тексту, который буквально ввел в замешательство.

— Не понимаю, — сухо произнесла Или, вновь и вновь перечитывая письмо. — Должно быть, это какая-то ошибка.

— Исключено, — отрезал здоровяк. — Все, что покидает Пламенный Чертог, не может быть ошибочным и случайным.

— Значит, выбора нет? Что ж… Спасибо. Только что мне теперь с ним делать?

Посланник же, ставшие свидетелями передачи и совершенно не интересующиеся содержимым послания, без лишних слов развернулись и просто удалились из подвала, оставив вопрос без ответа. Их уверенный чеканный шаг прозвучал на лесенке и растворился где-то там, наверху. Старик же, явно ждавший скандала или драки, решив, что в подворье засели преступители закона, тоже засеменил прочь, несколько раз оглянувшись, с любопытством таращась то на послание, то на наемницу, которая поспешила закрыть дверь.

— Кто бы мог подумать! — прищурилась Илилла, откладывая меч в сторону и, словно все еще не веря внезапной удаче, вновь изучила послание, поднеся его к свече. — Если это действительно не глупая шутка, то, похоже, во дворец мы все-таки попадем. Но кто постарался? Боги, что же вы мне на это раз приготовили?