Глава V. Мертворожденный открывает глаза (1.1) Осколки мозаики

Крепкая рука нависла над большой свечой, опускаясь все ниже и ниже, пока пламя не коснулось бледной кожи. Облизав ладонь, оно колыхнулось от дыхания и затрепетало, словно крохотная птаха, привязанная нитью за лапу и не могущая улететь. Вторая рука спокойно лежала на столе и пальцы монотонно постукивали по холодному железу, будто отсчитывали секунды. Сейчас, прикованный к фитилю, огонь казался такой жалкой стихией, что стоило одного дуновения ветра или сильного дыхания, чтобы тот погас. И все-таки даже столь крошечный, он был способен причинить хоть не значительный, но вред: опалить, оставить после себя отвратительные следы от «обжигающего поцелуя», или вырваться на свободу, едва свеча опрокинется. Ладонь нагревалась и нагревалась, пока жар стал нестерпимым. Издав сдавленный хрип, искатель одернул руку и тут же бросил взгляд на покрасневшую кожу. Какой же, в сущности, пустяк, но столько проблем способен доставить. Мысли о слабой человеческой природе, о его собственной ничтожности даже перед чем-то малым, как свечной огонь, мгновенно вспыхнули в сознании, впились в него, точно острые шипы, и привели в ярость. Лицо Флаина внезапно исказила дикая злоба; дико взревев, он вскочил со стула и одним движением смел все, что стояло на столе. По полу разлетелись стальные футляры с письменами, тарелки с едой, вслед за которыми полетел и кувшин с белым элем. О шершавый камень со звоном ударился подсвечник, из которого вылился горячий воск, а свеча, расколовшись пополам, погасла. Но и после этого успокоение не пришло, все было как раз наоборот, и ярость лишь еще больше разгоралась, явно не желая затухать. Тяжело дыша, Флаин по-волчьи окинул зал бешеным взглядом, стиснул зубы и сделал несколько широких шагов к окну и обратно, без жалости пиная попадающиеся под ноги свитки. Сейчас они казались ему такими же бесполезными, как и его собственные силы. Бесценный дар и немощное проклятие одновременно, то, что могло дать невообразимую власть, но вместо этого томилось в незримых оковах в клетке внутри тела. И даже те знания, которые он собирал многие годы, позволяли лишь подпитывать ее, но не освобождать. Да, Мелон получил многое из того, за чем охотился по всему Кордею и вне его, и находил там, куда не станет соваться даже самый прожженный, искушенный и опытный искатель. И платил за то пусть не всегда, но все же огромную цену, на которую не всякий — а может и никто — в здравом рассудке не осмелился бы. Вслед за уже пробудившимися в сознании думами зашевелились и сомнения, возник невыносимый зуд из неудовлетворенности, ярости и отвращения. Отвращения к себе и тому, что лежало на его плечах с первых дней появления на свет. Что он пытался исправить столько десятилетий, но сумел лишь еще больше загнать себя в клетку. И даже если пожелал, то не смог бы избавиться от ноши и клейма вер-сигельта.

Совсем еще ребенком Флаин узнал, что обременен непростой природой, какую укротить нелегко. И помочь ему никто не мог, кроме старика Шингола, который пытался облегчить тяжелую ношу, выпавшую на долю немощного дитя. И именно он объяснил, кем родился Флаин по воле самих Высших — ведь только под их грозным взором приходят на землю те, кто наделен далеко не земным даром. Но старец со временем все же стал сомневаться в том, что здесь замешаны боги, изредка поддаваясь мысли о темном магическом духе необычного дара, выпавшего на долю отпрыска Мелонов. Он знал всего троих подобных Флаину, чьи имена были вписаны в «Великие Очерки Кордея», но ни одного из них нельзя было причислить полностью к какой-то из сторон — темной или светлой. Вер-сигельты напоминали древние фрески, на потертых поверхностях которых едва различались запечатленные гравюры и письмена, и которые могли прятать в себе еще множество изображений, как слои. И каждое из них едва ли повторяло по своей сути предыдущее. Но что таилось в самом сердце, вряд ли удалось бы разгадать, не разрушив эти самые фрески. Серая сущность, запертая на замок магией, способная дать все и ничего. Маг, наделенный силой, но не могущий творить магию по своей воле; имеющий только то, что получил, без возможности по своему усмотрению распоряжаться этим. Почтенный мудрец, знавший многое наперед и нередко видящий чей-то путь, однажды навестил семью Мелонов, что являлась на Роклите не менее уважаемой, и предложил стать наставником нелюдимому мальчику. И его родители, сбитые с толку столь необычными обстоятельствами и нежданной благосклонностью — а может и наказанием — со стороны Высших, сразу же приняли предложение. Они доверяли местному мудрецу, к которому не единожды за советом обращались высокопоставленные персоны, включая самого наместника, что в те дни следил за порядками. Шингол старательно следил за мальчиком, о котором непрерывно ходили разные толки, ибо он казался редкой диковинкой островитянам. Однако те не были невежественными дикарями или жестокими варварами, чтобы видеть в слабом здоровьем дитя нечто зловещее и не имеющее право на жизнь. Любопытство горело в каждом, кто прознал о необычном ребенке Мелонов, ведь прежде на Роклите не встречалось и души, практикующей колдовство или магию. В большинстве жители Роклита являлись до мозга костей верные своему — военному или же иному — делу, серьезные, жившие тем, что понимали и умели и без чародейства и всевозможных заклинаний. Но хоть роклитцы и были от всего этого далеки, они все же спокойно, но не без удивления, принимали присутствие подобного на свете. А тогда им еще пришлось тесно уживаться с тем, кого отметили своей дланью боги.

— Проклятие! Гори оно все! И вы, боги, тоже горите! Паскудные ублюдки! — орал Флаин, носясь по залу и круша все подряд, не заботясь о сохранности вещей, которые ему никогда не принадлежали по-настоящему. — Думали, что смогли меня раздавить, уничтожить, сделать послушным рабом, как остальных, что прозябают здесь, в этой поганой клетке? Как бы ни так! Под вашей пятой я никогда не буду сидеть, послушно ожидая, когда вы, жалкие твари, решите, что заслуживаю вашего благословения. Я сам его возьму, слышите?! Возьму то, что положено, и что еще захочу! Вы еще будете жрать пыть небытия с моих сапог, когда я доберусь до вас!

Вер-сигельт захлебывался собственный гневом, по его подбородку текла густая слюна, глаза бешено озирались, а кулаки то и дело обрушивались на все, что попадалось на глаза. Зеркальные Минареты, куда он вместе с Маир поспешил перенестись со злосчастного базара до того, как пожар полностью охватил конюшни, молчали. Наблюдали. Они вновь безразлично приняли в своих стенах самозваного хозяина, встретив все той же грузной угрюмостью и знакомой тишиной, которую в день возвращения прервал лишь на краткий миг серый всполох, сопровождаемый глухим рокотом, а после — пронзительным лязгом, словно загремело с десяток железных цепей. А теперь безмолвие и сумрачный покой нарушало безумство искателя, которое, казалось, не закончится. Однако спустя время, когда ярость все-таки ослабла, Флаин сделал последний круг по залу и остановился напротив окна. Ударив по железной узорчатой решетке настолько сильно, что та задрожала, он развернулся и припал к ней плечом.

— Мой господин, — позади раздался вкрадчивый, но ядовитый голос и послышалась тихая шаркающая поступь.

Жрица вышла из полумрака, медленно пересекла зал, тяжело передвигая ногами, и остановилась рядом с опрокинутым столом. Сейчас она выглядела изможденной, слабой и жалкой, казалось, очередной вдох станет последним, а уставшие и полные боли глаза навсегда накроет слепота, а после — тело обратится в пепел, коим оно должно было стать очень давно. Прижимая руку к животу в том самом месте, по которому прошелся ее же кинжал, Маир сгорбилась, превозмогая слабость и туман в голове, и рухнула на уцелевший стул. Вложив последние силы на спасение себя и хозяина, она опустошила, высушила, словно ручей, свое тело и дух, и тем самым едва не убила себя. Впервые. Будучи в плену забвения одного заклятия, когда часть нее оставалась пребывать в затмении на той стороне, жрица, превозмогая помутнение и охватившее ее помешательство, рискнула открыть воронку. Она знала, что получится, что они смогут сбежать, не дав огню сожрать их… Знала об этом так же, как уже знала теперь, что ее сил не хватит, чтобы быстро заживить рану, не говоря о собственном скором восстановлении.

— Исчезни, — сухо отрезал хозяин, глядя через пыльное стекло на сиротливые и суровые снежные просторы, окутанные полупрозрачным ледяным туманом. Но Маир-Тиа не собиралась отползать в свой угол, как змея, которой отрубили хвост.

— Белые бураны уже здесь. Нельзя выходить на дорогу, на сей раз это не просто непогода, а предостережение. Вам придется оставаться в Минаретах до того дня, когда они успокоятся. До тех пор, пока я… не наберусь сил и снова не нападу на след. А это случится, я видела...

— Тогда ты должна была видеть, как тот недоносок сбежит. Должна была видеть и наш провал! Не мой, а наш, и твоя вина слишком велика и обошлась дорогой ценой. Взгляни на себя, ничтожная тварь, — Флаин развернулся и уставился на жрицу свирепыми глазами, — все, что ты сейчас говоришь — пустой звук. В твоих словах, как и в руках, только слабость и бесполезность. Тот самый Кирт Тафлер, какой-то жалкий безродный молотобоец, смог дотянуться до тебя, и будь у него еще несколько секунд, то он бы снес твою поганую башку с плеч, а не просто ранил. И сейчас ты смеешь говорить о том, что что-то видела? Для того, чтобы знать о чем-то, что и так ясно, как день, мне не нужны твои видения, которые не стоят ничего.

Стоило темной ведающей оступиться, совершить непростительную, по мнению жестокосердного владельца, ошибку, как он тут же срывался на нее. Мелон не медлил с обвинениями и не скупился на унижения и наказания, которые Маир должна была принимать безропотно. Ведь вещь, хоть и говорящая, и обладающая тем, в чем так нуждался Флаин, все равно остается вещью, от которой можно избавиться в любой момент. Выбросить, как стертые до дыр сапоги или раскрошенный в щепки щит, воспользовавшись по полной. Подобные мысли не раз посещали вер-сигельта бессонными ночами, когда и без того одолевали тягостные и полные невообразимой черноты думы. И то, что он порой представлял себе, можно назвать по истине чудовищным.

— Мой господин, то было не просто видение. Предупреждение, — чуть помедлив, произнесла Маир-Тиа и тут же умолкла, ожидая реакции.

— Что еще за предупреждение? Что ты несешь? До этого дня ты ни о чем подобном не заикалась. Так, может, ты лжешь? Или лгала тогда? — Флаин резко рванул к жрице, но та даже не пошевелилась, а продолжала, обмякнув, сидеть на месте, не в силах дернуться. Не церемонясь, он тут же схватил последовательницу за горло и сжал так, что Тиа сдавлено захрипела. — Ты, кажется, забыла, что я сказал в день, когда снял с тебя цепи и выкупил, как собаку? Может, стоило уступить тому ублюдку, который желал получить тебя так же сильно, как и я? Тот, что еще клялся отрубить тебе ноги, чтобы далеко не уползла? Твоим матерям, конечно, пришлось бы не по душе, что творять с их созданиями, но зная то, как они сами обращаются с детьми Бездны, я уже сомневаюсь. А вот Диару точно было бы плевать, что станет с каждой из вас. Продать — вот его дело, да так, чтобы ни одна не возвращалась назад, но, насколько мне известно, ты — исключение, так ведь? Только почему, что стало причиной? И я до сих пор не понимаю, как с ним спелись дряхлые твари, что держали тебя на привязи, кормили отбросами, портили твою кровь и врожденную природу?

Жрица покорно молчала, не смея произнести и слова без дозволения хозяина. Ее тело била мелкая дрожь, изредка утихая, но возвращаясь снова — сейчас она расплачивалась за свою глупость и недальновидность, и принимала заслуженное наказание. Ей действительно стоило предугадать последствия и лучше смотреть через завесу, но теперь поздно сетовать. Она понимала, что если откроет рот, то бешенство, коим был охвачен ее господин, обрушится на нее с полной мощью. Однако то накрывал не страх перед наказанием, а желание сохранить остатки сил, которых могла лишиться по щелчку пальцев искателя. И Маир показалось самым разумным молчать. Но она хорошо знала, что очень скоро в ее речах и объяснениях появится надобность, нужно лишь время.

— Убирайся! — Флаин разжал пальцы и с силой оттолкнул жрицу. Стул тут же завалился назад и женщина рухнула вместе с ним. — Советую тебе хорошенько подумать над тем, что собираешься мне предложить, иначе будешь созерцать изнутри деревянный ящик, в котором тебя продали. И залечи свою рану — в таком виде ты ни на что не годна.

Смерив брезгливым взглядом Тию, он достал из нагрудного кармана жилета бумажный сверток размером с монету и швырнул его ей под ноги. Уже через несколько минут ведающая покинула зал, еле-еле переступая. Мелон, вновь оставшись наедине с терзавшими его призрачными раздумьями и неуловимыми, точно тень, стремлениями, набил дурманящей травой тонкую трубку и закурил. Позволяя густым клубам дыма окутывать его, он разлегся на скамье под окном и закрыл глаза. В голове поплыли мутные образы, которые не спешили приобретать ясность, но через которые пробивались воспоминания, касающиеся Маир. Он не жалел, что когда-то случай привел его к дверям обиталища настоящего ублюдка, хорошо знающего свое дело и наслаждающего плодами, какие оно приносило. Впрочем, вер-сигельт не знал, что с ним и вообще жив ли, но, по правде говоря, сейчас этот вопрос его мало увлекал. Однако двадцать зим назад все было иначе, ведь не будь Диара, то и сделки не случилось бы. Но тогда все вышло как нельзя лучше, от чего искатель получил истинное удовлетворение и ощутил, что его возможности возросли. Чем больше Флаина окутывала терпкая серая пелена, тем больше он погружался в те дни...

***

… За утекшие несколько лет он уже забыл, каково это — испытывать упоение триумфом и упиваться собственным превосходством. Последний раз столь удачное стечение обстоятельств, принесшее настоящую свободу, а вместе с ней и новые возможности, случилось тогда, когда пришлось пожертвовать частью своей сущности. Плоти. И хоть цена была непомерно высока, награда за нее оказалась гораздо выше. Сейчас же пришлось потратить только немного драгоценного времени и сил, чтобы получить желаемое. Внезапно желаемое.

Примыкавшая к одной из роскошных резиденций тогдашнего наместника восточных Белых Вод резиденция только на первый взгляд казалась тихой и пристойной, хранящей в себе драгоценное умиротворение и могущая дать то, что ищет каждый сам для себя. Но невзрачность и скрытность нередко прячут в себе тяжелую мрачность, порочность, опасность и гибель. То, что способно превратиться в паскудную явь, стоит только ее хорошенько кормить, лелеять и взращивать, как плодоносное древо. Скромная постройка для собраний в виде шестигранной низкой башенки, увенчанной остроконечной крышей и служившей входом в подполье, никогда не предназначалась для благих целей, а сама резиденция давно не принадлежала главе Белых Вод. Хитрец и проныра, каких свет не видывал, едва занял место смотрителя за восточным краем, как тут же втайне от всех посторонних глаз и острых языков позволил занять богатое имение своему давнему другу. Эта была малая плата, своеобразная благодарность за помощь наместнику подняться так высоко. Диар всегда умел заводить нужные связи и «дружбу», приносящую выгоду, и в его окружении, помимо заносчивого главы, хватало полезных знакомств. Что происходило в отдаленном закрытом месте, наполненном и охраняемом совсем не людьми одного из доверенных короля, было ведомо только негласному новому хозяину и тем, кто попался в его цепкие руки. Даже охрана не догадывалась о черных делах, которые вел Диар, да им и не очень-то хотелось совать в них свой нос, достаточно было крупной суммы, которую каждый получал за непыльную и тихую службу каждый месяц. И когда в резиденцию привозили неизвестно откуда взятых девушек, среди которых чаще всего попадались совсем еще дети, они не спешили задавать вопросов. А кому интересна судьба то ли оборванок, то ли безродных сирот, то ли грязных потаскух? Никто толком не знал, кем приходился живой груз, да это было и неважно. Однако одно знали точно: всех их, после недолгого содержания — день-два — хоть и под замком, но на поверхности, отводили в подземелье. И оттуда уже никто из бедолаг не возвращался наверх, разве что завернутыми в окровавленные ткани. И, вот, теперь Флаин Мелон сидел и распивал одно из лучших вин на всем континенте в обществе Диара-дельца, одного из самых неприятных и малоизвестных персон в Белых Водах.

— Не перестаю поражаться тому, что меня таки разыскал кто-то… чужой. Обычно сюда приходят хорошо знакомые мне люди из известных, но… скажем, закрытых кругов, к чему я, признаюсь, как-то больше привык. Из незваных вроде тебя — никого не припомню за все пять зим, что торчу здесь. И мне по-прежнему безумно любопытно, откуда ты и как вышел на меня? Что тебе нужно, я отлично понял, едва ты перешагнул порог — ни за чем иным в мой дом еще ни разу не приходили, — Диар чуть приподнял стеклянный кубок, любуясь играющим на свету янтарным вином. Сделав пару глотков, он несколько раз громко причмокнул, смакуя кислый вкус, и снова прямо и с нескрываемым пренебрежением посмотрел на Флаина. Ни тревоги, ни опасений, ни капли страха за свою жизнь перед каким-либо гостем делец не испытывал — он находился в своих владениях под защитой не какой-то неотесанной деревенщины, а людей, знающих свое дело и быстрых на расправу. И сейчас, сидя в роскошной приемной для переговоров, этот высокий тощий человек был окружен стражей, готовой по малейшему сигналу наброситься на чужака. — Постой, позволь угадаю. Люблю загадки, знаешь ли, но больше того — разгадывать их. Итак, ты от южанина Иниса? Нет? Тогда обо мне рассказала старая тварь Дория, которая все еще должна мне денег. Что, снова не то?

— Оставим, я здесь не за тем, чтобы играть в детские игры — мне не до забав. Может лучше приступим к делу? Я вижу, ты ценишь время не меньше меня, так не будем же его тратить зря, — искатель отставил свой осушенный кубок. Мелон был хорошо воспитан, умел вести беседы и переговоры — последнее особенно, — но это стало его утомлять в последнее время, ведь момент получение желаемого из-за чрезмерной учтивости и соблюдения этикета оттягивался. А это раздражало. — Я сам по себе, мне не нужен поводырь, чтобы привести куда-то.

— Печально, что люди так нетерпеливы и не любят растягивать и получать удовольствие от бесед, а ведь из них можно много полезного выудить, если слушать и не торопиться. Ну, как знаешь, в конце концов, мы все равно вернемся к товарной сделке. Значит, хочешь получить жрицу? Это не так просто, и за нее придется хорошо заплатить. Будь готов к тому, что лирий здесь может оказаться недостаточно. Деньги отдашь мне, но вот что потребуют от тебя черные матушки — сказать не смогу. У них весьма специфический взгляд на ценности.

— Плевать, — Флаин прищурился и, сцепив пальцы в замок, навалился на стол и чуть подался вперед, — у меня есть что предложить, и мне ничего не жалко.

— Да? Поглядим. Кого только Бездна не приносила, и среди них встречались такие, которые отказывались от вожделенной покупки, едва слышали стоимость — она оказывалась им не по карману. Некоторые не очень-то хотели расставаться с… чем-то более ценным, чем монеты, — Диар хищно и самодовольно оскалился и его хитрые глаза заискрились азартом. — Но, если ты не боишься встретиться с кругом черных матерей и дать им, что они поросят, тогда я не стану задерживать тебя.

Делец поднял руку и подманил к себе небрежным жестом одного их стражи. Человек в маске из плотной ткани тут же приблизился к столу и, слегка поклонившись, протянул хозяину широкую плоскую шкатулку из резного дерева. Диар поднял крышку и, не глядя, достал на свет крошечный свиток, обвязанный ярко-синей нитью.

— Надеюсь, вы друг с другом договоритесь, — он протянул Флаину записку и тут же потребовал свои деньги вперед. — Ты же не думал, что заплатишь потом?

Получив обещанную сумму, делец быстро пересчитал блестящие монеты, спрятал их все в ту же шкатулку и принялся подробно объяснять, как добраться и пройти в обиталище Безродной Элемы. Туда, где очень давно обосновалось небольшое общество старух настолько древних, что они могли бы сравнить зимами с самим Кордеем. По слухам.

— А как же я? Был же уговор, разве нет? Я хочу первым попасть к тем тварям и выбрать самую лучшую жрицу, — внезапно раздался низкий басистый голос.

Чуть в стороне, в деревянном кресле, сидел крепкий низкорослый бородач, о котором, по правде сказать, Диар успел позабыть. Или сделал вид, что забыл, нарочно увлекшись беседой с Флаином. Несдержанный гость отвратительно оскалился, когда на него все же обратили внимание, поднялся с места и хотел было подойти ближе к владельцу резиденция, но один из мрачных и грозных телохранителей выступил вперед. Бородач улыбнулся еще шире и, протанцевав на месте, упал назад в кресло.

— Сделка есть сделка, — спокойно отозвался делец, — тебя никто не обманывает, расслабься. Вы оба можете попасть в обитель, но кто первый получит право закрепить договор — решать будут хозяйки. А они своенравные и не терпят, когда им указывают, перечат и решают за них. Если ты все еще согласен с установленной ценой, тогда дело за малым.

Флаин с презрением наблюдал за незнакомцем: слишком уж тот был болтлив, а таким язык укорачивают быстро. Однако сейчас чрезмерная нетерпеливость и разговорчивость, кажется, все же сыграли ему на руку, что нельзя было оставить недооцененным. Перспектива разделить путь до Безродной Элмы с навязанным чужаком совсем не входила в планы вер-сигельта, более того, хотелось от него избавиться.

Как только дела были улажены и каждый получил, что хотел, Мелон и бородач незамедлительно покинули дом Диара. Тот лишь прохладно пожелал удачи в пути и выгодной покупки. Поверхностные прощальные речи сопровождались насмешливой ухмылкой, которая явно не сулила ничего доброго, точно дельца забавляло что-то, что на его веку случалось не раз. Искатель не раз видел подобный взгляд и ухмылку, и знал, что за ними скрывается. И, быть может, окажись Флаин один на один с черными матерями, то вряд ли ему удалось узнать, что должно было случиться, однако, на счастье, чрезмерно разговорчивый чужак подвернулся как нельзя кстати.

Оба не тратили время на лишние остановки в пути, оттого прибыли в Безродную Элму весьма быстро. Дорога оказалась легкой, несмотря на предупреждения Диара о коварности тех местностей, кои порой запутывали путешественников — тропы там были точно живые. Погода также благоприятствовала, что еще больше ускорило ход.

Обиталище отшельниц, признающих и поклоняющихся одним лишь темным началам, находилось почти на границе Белых Вод. Ровно на тех землях, которые считались самыми спокойными и ничем непримечательными. В пригорных низинах, испещренных множеством рек и ручьев, что терялись в хвойных рощах, царило полное безлюдье. Здесь никогда не пролегали торговые пути, не ходили солдаты и военные обозы, не строилось ни одного поселения, не говоря уже о ремесленных стоянках. Хоть Устье и считалось местом крайне тихим и добротным, люди не спешили его обживать — уж больно далеко бы тогда они находились от других городов и деревушек. Слишком далеко. Потому и природа здесь властвовала безраздельно. Если не считать черных матерей, которые пришли неизвестно откуда и спрятались в своем логове, отравляя вокруг себя жизнь. Земля, что окружала небольшое имение, построенное на одиноком каменном холме, обеднела: травы быстро увядали и засыхали, деревья из стройных превратились в скрюченные и уродливые, а почва походила на выжженную. Черные прогалины, словно щедро присыпанные золой, разрастались и вытесняли растительность, оставляя только безжизненные клочки тверди. И чем обширнее становились владения Безродной Элмы, чем глубже рылись ямы, звучали запретные слова, тем больше возникало прогалин. Ближайшие речки обмелели, а птицы и животные не смели появляться на мертвых землях — живность сторонилась клочка земли, где осело общество старух-отшельниц. И знал об их существовании и том, чем они промышляли, только очень редкий человек — присягнувшие Бездне сами решали, кто мог быть им полезен и с кем стоит связываться. Но не все было так просто: обиталище всегда стояло на одном и том же месте, никогда не переносилось и только ширилось, однако те, кто побывал хотя бы раз в здешнем тайном месте, не смог бы отыскать дорогу к нему во второй. Без особого приглашения и договора. Все пути словно переплетались, путались и никогда не приводили нежданных визитеров в Безродную Элму.

Флаин Мелон не доверял никому и никогда. И едва на подступах к обители увидел, что черные матери уже поджидали его и бородача на крыльце каменного безликого дома, подозрения и опасения сразу же пробудились. Четыре высокие старицы, сухие, точно мертвые пустоши на краю Кордея, бледные, как призраки, и облаченные в одинаковые серо-красные платья, точно их собирались предать земле, как храмовников далекого прошлого, холодно взирали на то, как путники спешиваются и поднимаются по холму.

— Мы от Диара, — с ходу заявил бородач, желая сразу же приступить к делу без лишней болтовни и ненужных любезностей. Во всяком случае, он не считал их необходимыми. — Я за своей девкой, и этот тоже, — последовал небрежный жест в сторону вер-сигельта.

Флаин же исподлобья мельком изучил старух, которые продолжали молчать и ждать чего-то, и достал из-за пазухи купленный свиток. Подойдя ближе, он протянул его той, что была выше остальных, посчитав ее главной их четверки. И не ошибся. Следом за искателем протянул свиток и бородач, попутно поторапливая хозяек обители, на что те вместо вежливого приветствия властно приказали идти за ними. Их голоса напоминали звук скрежещущих и массивных труб: глухой, низкий, давящий, въедающийся в голову и ранящий слух. Однако говорили они мало, больше общаясь грубыми повелительными жестами — для них не было никакой разницы, кто стоял перед ними. Будь то неизвестный чужак, простолюдин или кто-то из знати, богачей и даже преступителей закона — все одно. И если в Безродную Элму когда-то и смели пожаловать люди, которые любили все так, как им захочется, и не стеснялись в выражении своей больной воли или сыпали угрозами, то быстро жалели об этом. Старухи не терпели никого, кроме самих себя, и уважали лишь своих покровителей, смотрящих и кормящих их из Бездны.

Двери тяжело открылись и из дома пахнуло затхлостью и неприятным жаром, словно до этого он был надежно запечатан и томился под палящим солнцем песчаных просторов. Или же его неустанно закаляли и грели в пламени кузнечного горнила самого Турита. Горячий воздух обдал с ног до головы вхожих в поместье, заставляя бородача и искателя невольно поморщиться. Дыхание на секунду перехватило, но мгновение спустя дышать стало значительно легче. Внутри, кроме тусклого света серых огней, заключенных в стеклянные сосуды, и немногих горящих свечей, ничего не было: ни мебели, ни утвари, ни даже мелких безделиц, коими любая женщина обычно украшает жилище изнутри. Зато царили сиротливость и гнетущий дух покинутости, словно здесь никто и не жил. Визитеров безмолвно провели вглубь дома, петляя по узким коридорам таким же пустым и похожим на подземные тоннели — ни окон, ни лишнего света, ни ответвлений, только голые шершавые стены и низкие потолки. Они словно надвигались и сжимались, и казалось, что все попали в каменную ловушку, из который ни за что не выбраться. И чем дальше уходили коридоры, тем ниже спускались, погружаясь под землю. Наконец, процессия вышла к небольшой винтовой лестнице и, спустившись по ней еще ниже, вышла к просторной комнате. Она не отличалась каким-то богатым убранством от помещений наверху, и выглядела, пожалуй, еще хуже: все тот же убогий свет терялся в темных углах, всюду стояли миски с непонятным содержимым и водой. Земляной пол покрывали мелкие колотые камешки и сено; вдоль стен, выстроенных из дерева и камня, стояли редкие постаменты, похожие на мелкие алтарные плиты.

— Это и есть знаменитая обитель черных матерей? Тех самых, что, по слухам, могут то, чего не могут сами боги? — насмешливо произнес бородач, оглядываясь. — Я-то думал, здесь будет почище и намного люднее. И где товар?

— Что, хотел увидеть королевский дворец? Тебе стоит умолкнуть, пока не наговорил себе проблем, — искатель повернулся к бородачу и смерил его брезгливым взглядом. — Далеко зашел, смотри, не упади. Откуда ты вообще прознал про Диара и это место?

— Оттуда же, откуда и ты, — огрызнулся случайный попутчик. — Следи-ка лучше за собой и своими вещами, а то, чего доброго, останешься без пожитков или вовсе без жизни. Значит так, я выбираю первый, а ты — после меня, понял? Да не дергайся так, мои запросы с твоими точно не схожи, так что, получишь жрицу, какую хочешь. Только не вздумай путаться у меня под ногами, уяснил? Случись что, разговор будет коротким.

Мелон лишь ухмыльнулся в ответ, провожая прищуренными глазами болтуна, который продолжал нарушать тишину своими пустыми речами. Всего раз одна из старух грубо призвала к молчанию, когда уставилась на него и щелкнула узловатыми пальцами прямо перед носом визитера. Но это помогло всего на пару минут, и тот продолжил, но уже не так громко, заявлять о своих желаниях и оценивать все, что видел. Очень скоро гости, наконец, оказались в просторном чистом зале, не жилом, но по обстановке предназначавшемся для ритуалов и прочих сакральных действ. Две отшельницы уселись на высокие скамьи, будто приготовились наблюдать представление, две другие грузной походкой прошли дальше, к узким дверям. Одна из старух достала огромную связку ключей и отворила двери. С той стороны раздался глухой стук и протяжный звон и шорох.

— У вас есть час, не больше. И будьте готовы отдать взамен то, чем дорожите, — лицо той, что была выше своих сестер, исказили недовольство и злоба. Казалось, каждое слово давалось ей и другим матушкам с большим трудом, словно что-то мешало говорить. Старуха гордо сидела на своем месте и внимательно следила за каждым шагом чужаков.

Из дверного проема показалась вереница из шести юных дев и женщин, сопровождаемых тремя неизвестными, чьи лица и тела были надежно укрыты под белыми тканями. Кто скрывался под балахонами, Флаину было безразлично, его внимание приковывали к себе только жрицы. Молчаливые, покорные, владеющие даром, который мог помочь любому добиться всего, чего пожелает. И одна из них вот-вот станет его проводником и даже оружием.

— Зачем мне час, справлюсь быстрее. Вот же… Да тут прям как в борделе, только шлюхи другие, — загоготал во все горло бородач, явно оставшись довольным собственной похабной насмешкой. — Ладно, что нужно делать? Просто выбрать и все, на этом можно разбегаться? Что хотите за жрицу, какую плату? Говорю сразу: у меня денег достаточно, но я не богач, чтобы сыпать ими направо и налево.

— Сначала найди ту, которая будет нужнее прочих, — дрожащим голосом произнесла одна из отшельниц. — Ты тоже, — она ткнула длинным костяным пальцев в искателя.

— Время уходит, — отозвалась другая, указывая куда-то наверх.

— Как у всех, — равнодушно ответил Флаин, обойдя старуху, и приблизился к приведенным, игнорируя протесты спутника, желающего быть в первых рядах.

Он всегда безошибочно чувствовал, что способно сравняться с ним или дать недостающее, что станет для него полезным, а не обузой. С последним вер-сигельт привык расправляться без сожалений, иначе бессмысленная ноша станет тянуть вниз, высасывать силы, а этого допускать нельзя. Он ощущал сакральную магию даже там, где она сокрыта; притягивал любое колдовство, дабы оно служило ему, а не наоборот. И чутье его редко подводило. Флаин лишь мельком взглянул на приведенных и сделал шаг к черноволосой деве, которая то и дело поднимала такие же черные глаза и по-волчьи смотрела на чужаков. И в ее взгляде читалось неприкрытая брезгливость и даже ненависть. Губы Мелона растянулись в отвратительной улыбке; он чуть откинул голову, пренебрежительно и с нескрываемым превосходством оценивая живой товар, и протянул руку к девушке.

— Совсем, как черная жемчужина, — чуть помедлив, сказал Флаин, — такая же редкая.

Жрица едва заметно дернулась от прозвучавших слов, но, почувствовав на себе пристальное внимание черных матушек, замерла, пристально глядя в янтарные глаза чужака. Тот почти коснулся ее, но внезапно между ним и девушкой выросла безликая фигура в одеяниях. Что-то прошептав, она торопливо, но со знанием дела начертала в воздухе незримые символы, быстро обмотала руку жрицы и протянула красную нить к искателю.

— Ты же хочешь знать, насколько верен в выборе? Возьми нить, — приказал шипящий голос.

— Я знаю и вижу достаточно и без посредников, — отмахнулся Мелон. — Она мне подходит.

— Эй! Послушай-ка, доходяга, — внезапно воскликнул болтливый спутник, грубо отпихивая искателя, который был вдвое крупнее, — мы, кажется, договаривались, или я чего-то не понял? Сначала мой черед, потом — все остальные. И знаешь, мне она тоже приглянулась, есть в ней что-то такое, чего точно нет в других. Я тоже знаю толк в таких вещах, и меня не проведешь, — он тихонько постучал себя по носу, намекая на отменное чутье. — И когда она станет моей, то я первым делом переломаю ей ноги, чтоб не убежала. А лучше — отрублю, так надежнее, — произнес болтун так, чтобы его услышал только спутник, и оскалился, точно волк, готовый наброситься на любого, кто встанет между ним и его добычей. — Так что давай, прояви уважение к договоренности, если не хочешь, чтобы я выпустил тебе внутренности.

Флаин на несколько секунд задержал насмешливый взгляд на бородаче, словно прочитал его, как открытую книгу, затем перевел взор на жрицу, и только после его глаза скользнули на старух, которые, казалось, равнодушно и по-хозяйски следили за развернувшейся сценой.

— За нее придется заплатит больше, чем за других, — протрубила одна из отшельниц. — Наши дочери ценные, но она — ценнее многих.

— Кто готов оторвать от себя то, чем дорожит больше всего? — вступила в разговор вторая.

— Что требуете?

— За привязку жрицы к хозяину, за служение ему, нужна живая плата. Жертва.

— Кровь и плоть, — зловеще протянула третья старуха за спиной.

На мгновение в воздухе повисла тишина, точно прозвучало нечто запретное и недопустимое.

— Всего-то?! Да без проблем, — ожил бородач, нисколько не смущенный требованием. Казалось, он был даже рад, что не придется выкладывать на бочку лирии или еще какие-то иные сокровища. — Палец сгодится? Я слыхал как-то, что у таких, как вы, пальцы очень ценятся. Или, может, кусок уха лучше подойдет? Ну что, доходяга, давай, в сторону. Не повезло, но ничего, тут полно других, чья сила тебе придется по вкусу, а она — моя, — он взглянул на черноволосую девушку и вытащил из-за пояса охотничий широкий нож, и тут же шуточно подметил. — За такую можно и жизнью пожертвовать.

— Жизнью так жизнью. Договорились.

— Что? — бородач, нахмурившись, обернулся и тут же получился сильный удар локтем в нос.

Болтун сразу повалился на пол прямо под ноги жрицам, которые совершенно не были напуганы происходящим. Они без сожаления взирали на поверженного, их не смущал вид крови, а кто-то даже не скрывал легкой ухмылки.

— Ублюдок! Да я с тебя живьем шкуру спущу! — прикрывая нос рукой, бородач быстро поднялся и хотел было броситься на соперника, но получил новый удар, и на этот раз ногой.

После этого Флаин уже не давал навязанному спутнику встать, и тому только и оставалось, что выкрикивать угрозы. Но и они вскоре прекратились: обессиливший бородач еле дышал, из последних сил хватаясь за жизнь. Кое-как перевернувшись на живот, он полз куда-то, желая найти выход, гребя сухой песок. Искатель же холодно смотрел на бесплодные попытки своей жертвы уйти от собственных слов. Он ничего не чувствовал в тот момент, только полное безразличие. До тех, кто стоял на пути, ему никогда не было дела, Мелон видел в них только помеху и проблемы, от которых нужно избавляться любыми способами. Однако сейчас обуза пришлась очень кстати и принесла пользу. Черные матери не без удовольствия наблюдали за расправой: на их сухих морщинистых лицах застыло неприкрытое ликование, точно отшельницы предвидели, чем все обернется. Или же намеренно подвели к тому, наперед сплетя паутину и зная, кто в нее попадет. Флаин неспешно подобрал оброненный охотничий нож. Без лишних слов он схватил бородача за горло и без особого труда приподнял его, глядя тому прямо в глаза.

— Не с тем договаривался, — искатель резко вонзил в живот поверженного лезвие и несколько раз провернул его. Затем одним движением рванул нож вверх и, глядя, как жизнь вместе пущенной кровью стремительно покидает противника, отбросил его тело, точно мусор. — Вот ваша жертва. Крови столько, что хватит на всех.

— Пришлый не глуп, — главная старица встала с места и подошла ближе к бездыханному телу, словно хотела убедиться, что бородач действительно мертв. — Пришлый схитрил. Чужая жертва стала твоей. Но готов ли ты оторвать от себя часть, как откуп? — ее голос внезапно изменился, стал чище, речи длиннее, будто говорил кто-то другой.

— Вы просите еще? Слишком много.

— Не тревожься, чужак, твоя кровь нам не нужна. Но ты молод, силен, мы видим, что нечто необычное горит в твоих венах, — все четыре старухи выросли стеной перед Мелоном, и тот насторожился. — Что это, страх? Да, ты им пропитан насквозь. Позволь же и нам им напитаться, а вместе с ним и тем, чем ты дышишь. Пусть это станет твоей платой. Не противься, иначе разделишь судьбу этого глупца, и никакой дар и чья-то воля и власть свыше в нашей обители тебе не поможет.

Главная отшельница провела рукой над головой Флаина, словно накрыла его невидимым саваном, и едва ощутимо коснулась своими сухими тонкими губами губ искателя. Ее сестры принялись быстро шептать неразличимые слова, протягивая к чужаку свои костлявые руки, и втягивать открытыми ртами стремительно нагревающийся воздух. На мгновение странная слепая пелена накрыла их всех, а Флаин, как бы ни пытался, не мог пошевелиться — его тело застыло, словно превратилось в кусок льда. В голове все смешалось, исказилось; отвратительное чувство, будто его опустошают, болезненно пронзило. Казалось, время пошло вспять, однако очень скоро все прекратилось. Главная черная матерь отступила, освобождая визитера от незримых оков.

— Долг уплачен, чужак, — ее голос вновь стал низким, грубым, дрожащим. — Отныне и до того дня, как разорвется связь, твоя воля превыше воли жрицы.

— Опустись на колени, Маир-Тиа, склони голову, — шепот десятка голосов из ниоткуда прокатился по залу, призывая деву подчиниться. — Теперь ты будешь служить новому хозяину так же, как служишь нашему Господину...

***

… Голова тяжелела, но ясность не покидала. Если бы сейчас перед Флаином возник выбор, то он бы без раздумий поступил так же, как и тогда. Лишь одно его терзало по сей день: жалость о том, что с ним не было Маир, когда решил наведаться в Орсол. Быть может, все сложилось иначе, и искатель смог бы получить все, что причиталось ему в целости и сохранности, и еще сверх того, о чем просил. Вер-сигельт сделал очередную затяжку, насладился вкусом и обжигающей горечью, и выдохнул густые клубы. И даже сейчас, с закрытыми глазами и погруженный в полузабытье, охваченное мнимыми и реальными образами, он знал, что в сером дыму показываются и сразу же теряются назойливые призраки пережитого. Знал, что они смотрят на него, желая овладеть его разумом, низвергнуть и сковать, оставив внизу, в ушедших днях. Однако в жестоком и ухищренном подчинении он находил невообразимое удовольствие, с которым вряд ли что могло сравниться. С каждой секундой Флаин ощущал, как далёким миражам это ловко удается. Но он не сопротивлялся, даже напротив, и видения прошлого вновь взяли верх...

***

… Тьма ослепляла также сильно, как и свет солнца в день Большого Огня, когда ночь накрывала землю всего на несколько минут. Прерывистое тяжелое дыхание, отравленное глухим хрипом и редким кашлем, точно в горле стояла вода, сдавливавшая изнутри, тревожило тягучую тишину. Но здесь, в глубине Одиноких гор, обдуваемых со всех сторон сухими ветрами и занесенных серыми песками, окруженных дикими просторами, где бедные земли рождали только тощие деревья и редкие травы, можно найти надежное укрытие. Короткая цепь коварных гор, делившая две западные провинции близ южных границ, раньше была обитаема, но со временем люди ее оставили ради более щедрых земель, и края одичали окончательно. Однако кроме печальной тишины, шелеста ветра, редкого раскатистого гула, доносившегося из сердца каменных великанов, будто окутанных вечным сном, здесь ничего не обитало. И редкий путник мог встретиться на дороге, даже животные сюда мало забредали, а птицы — те облетали стороной уединенный и почти лишенный жизни уголок.

В вязкой темноте одной из душных узких пещер, изъевших горы изнутри и выводящих к просторным гротам, наполненных чистейшей водой подземных источников, наконец, возникло пунцовое свечение. Постепенно набирая силу, оно, в конце концов, осветило скромное убежище вместе со случайным временным обитателем. На сухом песке всюду валялись осколки стекла и помятые куски серебра — все, что осталось от главного алтарного диска безумных фанатиков. То, что они так оберегали. Как и все остальное, что их окружало; как и город, который сумели превратить в пристанище скверны под видом благости и чего-то высшего. Но червоточину нельзя скрыть, ей рано или поздно становится тесно и она начинает разъедать изнутри, постепенно вылезая наружу и изменяя привычный облик любого, до чего смогла дотянуться. Однако до той грязи и черноты, которая творилась прежде в Орсоле — теперь уже этому не бывать — янтарноглазому не было никакого дела, и сотворенное им с городом, культистами и всеми его запуганными обывателями не имело к этому никакого отношения. И все осталось бы в целости и сохранности — стены крепости и каждая жалкая жизнь в ней, — не посмей безумцы вставать на пути и пытаться обвести вокруг пальца. Ложь и жадность только усложнили дело, и сожалений о совершенном не было — Флаин оставил это мягкотелым и глупцам, считая душевные терзания уделом слабых.

— Проклятье, — он швырнул в сторону склянку с алой жидкостью в сторону. Та со звоном ударилась о камни, но не разбилась, лишь на мгновение свечение замерцало, будто умирающая звезда напоследок отдавала часть себя. — Надеюсь, поганые ублюдки отправятся туда, где им самое место. И пусть Бездна станет их вечной могилой.

Одинокий искатель, угнетенный собственной слабостью и хилыми силами, которые таяли без подпитки, как масло на солнце, и пленником которых он являлся с рождения, был ничем не лучше тех, кого заставил поплатиться за обман. Он отличался лишь тем, что не строил алтарей, не читал лицемерных молитв, не поклонялся никому, кроме самого себя. Но сущность внутри него жила та же, кормилась тем же, что и погибельная сущность сожженных им в Орсоле. Теперь обитатели храмового города навсегда унесут с собой на ту сторону правду о том, что же произошло, оставив от себя последнее послание в виде огромного кострища и кровавого пира Смерти в облике сотни мертвых тел. Каждый получил то, что заслужил. Перед глазами все еще отчетливо стояла картина, как он без жалости расправляется с главой ордена; как он натравливает друг на друга его последователей, и те, словно послушные псы, голыми зубами разрывают своих же братьев. Они же и отправили сами себя на кострище, подчиняясь чужой воле: ломали собственные ритуальные деревья, сваливали в кучу все, что горело, поливали маслом и входили в безумный огонь, который жадно пожирал их. Ладони искателя все еще пылали и чувствовали под собой холодную кожу тех, кого коснулись; глаза же горели, и он упивался своим ужасным триумфом и местью. Орсол захлебнулся в крови и задохнулся в едком смраде, но рано или поздно подобное должно было произойти, ибо чернота, которую плодили безумные фанатики, уже пожирала не только все вокруг, но и себя. Но едва ли искателя интересовало, какую услугу он оказал миру. Однако себя Флаин мнил выше, чище грязных побирушек, скрывающихся за различными масками и богами, считал, что его цели оправданы любыми способами достижения, и что его жизнь гораздо ценнее любой другой. Как и дар, коим был наделе по праву, который некогда и убил его, и вернул дыхание.

Продолжая ругаться в голос, Флаин с трудом поднялся с земли, со злостью оборвал болтающиеся на подоле плаща лохмотья и освободился от порванных перчаток. На ладони красовалась тонкая длинная красная «нить» — позорное напоминание о том, что его сумел провести какой-то жалкий жрец. С брезгливостью и неприязнью осмотрев порез, он плюнул на него вязкой слюной, растер ее по кровоточащей полоске и сжал ладонь в кулак. Ярость, что кипела внутри, вспыхивала снова и снова, стоило подумать о понесенных потерях и разрушенных планах. Ни свитков, ни своего кулона, ни знаний — ничего, что он собирался забрать по праву, не получил. Только обгорелые клочки пергамента и осколки от зеркал.

— И это они называли мощью и даром Праетеры? — Флаин отряхнулся и с презрением наступил и раздавил один из крупных осколков. — Знаниями? Жалкий мусор. Гореть им в вечном пламени. Ну, и что теперь тебе делать, а, Флаин? Это были единственные свитки, других таких нет больше нигде.

Он зло пнул песок и никчемные обрывки опаленного пергамента, письмена на которых стали искажаться и постепенно пропадать. То, за чем так долго пришлось гоняться, в одно мгновение превратилось в пустоту. В кучу пепла. В нем уже не было никакого смысла и нужды. Теперь оставалось одно: искать им замену. Только где? И что могло бы заменить Сумеречные Слова? Пока они являлись единственным, что способно было продлить действие наложенного заклинание, которое было добыто великим трудом, и заставить украденные силы множиться. До того времени, пока не отыщется то, что сделает полученное вечным. А времени оставалось не так много, и если прервется наложенное слово, то тогда придется начинать все сначала, что совсем не входило в планы. Слишком многим пришлось пожертвовать, чтобы все рухнуло в одночасье. Одну фатальную ошибку он уже совершил — и неудача мгновенно настигла, второй раз так грубо оступиться было бы губительно, и все сделанное, все лишения окажутся напрасными и превратятся в пыль.

— Вам меня так просто не сломить, жалкие боги. Даже не думайте, что сможете поставить меня, Флаина Дентри Мелона, на колени, — искатель осмотрелся, отряхнулся и двинулся по пещерным коридорам, желая выбраться из горы как можно скорее. И то был последний раз, когда он побывал в сердце Одиноких гор...

***

… Мелон мог поклясться, что сейчас, лежа на скамье в зале Зеркальных Минаретов и куря, он чувствовал запах горячего сухого песка и камня тогдашнего случайного убежища. Кто бы мог подумать, что Одинокие горы станут тем местом, куда его забросит разрушенный алтарный круг? Ни родной Роклит, ни десяток других мест, которые значили намного больше. Однако такой расклад был даже лучше других. Тишина, одиночество, полная безопасность и надежность вместо сотни любопытных глаз и проблем.

Он продолжал наслаждаться горьким дымом, предаваясь воспоминаниям. Время сейчас не было ни на чьей стороне, и торопиться куда-то точно не стоило.