11. Тисмен. Возмездие

Те, кому нанесли вред,

могут получить настоящее

удовлетворение только от двух вещей —

безоговорочного прощения

или беспощадного возмездия.

Эмили Торн/Аманда Кларк

Этот дом был гнилым зубом столицы. Проклятый, обходимый даже нищими, он стоял укутанный в туман возле самой площади и взирал на повешенных пустыми глазницами окон. Алкадий не боялся проклятий, он их даже любил: стоя у разбитого окна на втором этаже, он смотрел на полупустую, встревоженную казнями площадь и вдыхал запах смерти: душный, обволакивающий. Грязный. Так непохожий на тот, что помнил он с детства: смешанный с терпким ароматом благовоний и цветов, а еще совсем слегка: магии… Не кассийской магии, нет, удушливой, лишающей разума черной магии смерти… глупым кассийцам такие вершины не подвластны.

Полумрак храма смерти, единственного места, где не чувствуется их богини, тихие перепевы жрецов, тяжелая рука учителя на плече…

Учитель не сильно-то любил своего ученика. Но долг исполнял тщательно и аккуратно: Алкадий не помнил его имени, зато отлично помнил все уроки, помнил, как помогать душам быстрее пересечь грань, найти тот самый покой, который обещал подземный мир. Помнил и то блаженство, которое дарила ему самому эта помощь. Наверное, тогда Алкадий смерть и полюбил, страстно и безумно, полюбил то, в чему ему давно было отказано…

И все же этот день был удачным. Очень. Алкадий давно знал, что глупцы хитры и изворотливы: эта курица оказалась очень даже изобретательной. Он бы до этого не додумался, по той же причине, почему не почувствует подвоха и Идэлан: в Виссавии не используют таких штучек, не видят необходимости.

А день свадьбы Аланны и Идэлана придется-таки ускорить.

Да и…

Алкадий глянул в суетившуюся внизу толпу и утонул в поднявшимся к горлу удовлетворении: на площадь въехал на Огнистом Арман. Магический конь был великолепен, огонь, казалось, стекал по его темной шкуре, а аура Армана… обычно укутанная в чистый белоснежный свет, сегодня была открыта, как на ладони… Как же ты пленительно беззащитен, старшой!

Пока Армана защищал амулет, Алкадий его не решался трогать. Не решался даже дотронуться к спящей в вещичке силе наследника… не осмеливался. Подсознательно боялся.

Но сегодня все было иначе.

Да, это, безусловно, хороший день… И Алкадий заскользил взглядом по площади в поисках жертвы.

Мороз сменился резкой оттепелью: затянуло тучами небо, запахло талым снегом, заплакали частыми слезами сосульки. Город суетился как муравейник, народ старался обходить лужи, летел талый снег и грязь из-под копыт коней и колес карет, а мокрые стены казались грязными. Вся столица казалась грязной. И таковой являлась.

Площадь пока была полупустой: народ спешил по своим делам и старался лишний раз не смотреть на развешенные в ряд тела вчерашних драчунов. Завывали возле некоторых тел вдовы, цеплялись за их юбки детишки, смотрели хмуро стоявшие в стороне мужчины, но Арману было как-то их не жаль: тех повешенных в драку никто вмешиваться не просил. И убивать не просил. А если уж вмешались, то теперь и сполна расплатились.

Он проверил, как идет подготовка к вечерней казни, проинструктировал охрану, которая не даст излишне безобразничать толпе, прибывшей посмотреть на зрелище, и уже развернул Искру к ведущей к казармам улочке, как вдруг из соседнего дома раздался истошный женский крик.

— Арман, нет! — крикнул один из дозорных, но чутье зверя гнало вперед. И Арман, до конца сам не зная зачем, уже несся к крыльцу неказистого дома, соскочил с Искры, влетел по ступенькам и ударил в обитую железом дверь:

— Дозор, открывай!

Никто не отозвался. Арман потянул дверь на себя и даже удивился, когда она легко поддалась: здесь было слишком много лихих людей, чтобы забывать о запорах. Внутри оказалось тесно и тихо. Вела наверх стертая до ветхости лестница, поскрипывали под ступнями ступеньки и пахло старостью и пылью. Полумрак прятал мусор по углам и потертости на полу, чернели в стенах ветхие двери. Арман на миг удивился, что дозорные не пошли следом, и забыл обо всем, превратившись в слух и нюх: здесь было слишком тихо и пахло… как-то странно пахло. И от неведомой сладости кружилась голова и туманился разум.

Он прошел первый этаж, краем уха услышал крики чем-то недовольных дозорных и, различив в тишине едва слышные всхлипывания, толкнул одну из неказистых дверей, оказавшись в темноте душного, грязного коридора.

Вновь скрипнули под ногами половицы, с легким шелестом вышел из ножен кинжал, а рыдания стали единственным звуком в ставшей вдруг густой тишине.

Даже зрение оборотня тут не помогало.

Арман нащупал ладонями еще одну дверь, толкнул ее и, войдя в небольшую каморку… понял, как ошибся…

Мебели здесь не было, да и нужна ли она была? Лишь голые стены с обрывками старых газет, да столь же стертый, как и все вокруг, пол. На полу сидела женщина. Темноволосая, растрепанная, с окровавленным лицом, она тихо плакала у ног стоявшего к ней спиной мужчины. Дверь за спиной Армана с тихим шелестом закрылась, но Арман и без того понимал: живым ему отсюда не выйти. Он узнал стоявшего у окна. Не мог не узнать. И вновь встал на те самые грабли… идиот.

— Надоело! — сказал Алкадий, оборачиваясь.

Он улыбнулся и щелкнул пальцами. Женщина всхлипнула едва слышно и осела на пол кровавой лужицей, матово поблескивающей в ошметках ткани и кожи.

— Зря ты так, — выдохнул Арман.

Высшие маги иногда бывают лишены человечности. Судя по всему, Алкадий эту человечность растерял уже давно.

Маг лишь усмехнулся едва заметно, открыл кляксу перехода и одним движением руки швырнул Армана в звездное забытье. Вылетел Арман уже в заснеженном лесу, не удержался, упал на ровный наст, проломившийся под его весом, и сразу же поймал взглядом Алкадия, выходящего из темноты магического перехода. Стать зверем? Попытаться удрать? А кто ж ему даст?

— Шлюху жалеешь? — спросил Алкадий, осматриваясь. — Она уже старая и покупали ее редко… вот и обрадовалась, дурочка, получив монетку… отмучилась. Разве это плохо? Ты лучше себя пожалей… я бы тебя не тронул, но ты рискнул и вышел гулять без своей любимой игрушки… как глупо, нет?

Холодно тут! И темно. Но темнота глазам оборотня не помеха. И видно, увы, слишком хорошо видно, гримасу равнодушия на лице Алкадия: в очередной раз Армана используют как тупую приманку. Как же эбесит-то, а! Но на этот раз так просто не получится.

— К чему тебе я? — усмехнулся Арман. — Второй раз Мираниса на меня не выманишь, телохранители не позволят.

— Меня сейчас не Миранис интересует! — прошипел Алкадий, и в глазах его мелькнула болезненная ненависть.

Арману даже интересно стало, кто же этого Алкадия так достал-то? Впрочем, Арман и без того почему-то догадывался, кто. Этот кто-то кого не увидит, всех задеть умудряется.

— Меня интересует этот проклятый мальчишка, что то и дело путает мне планы, как его там зовут, Рэми? — кто ж сомневался-то, а? — Как вам удалось обойти магию созданного мной амулета?

— Я был прав, это ты его уговорил, — прошипел Арман и вновь разозлился на Нара, что не дал убить предателя. Но Алкадий лишь рассмеялся:

— Если тебе будет легче, Арман, он не знал, что носит. Твой Рэми слишком чистый, чтобы кому-то навредить. Даже темный цех, в чьи лапы он почему-то попал, не осмеливался и волоска тронуть на его голове: мальчик оказался опасным в своей невинности. Но чистоту можно обойти хитростью, что я и сделал, а теперь жалею: надо было придушить раньше, пока он был в моих руках. Но так же хотелось добраться до вашего драгоценного Мираниса… На этот амулет у меня ушло столько сил… чего ради? Чтобы твой мальчишка не только его сорвал, но еще и уничтожил, чуть меня не достал, да сам выжил. Из-за вас, сволочей, пришлось кормить лозу раньше срока!

Дивные он вещи говорит. То, что следует обдумать, позднее, если Арман выживет. А теперь… теперь надо сделать все, чтобы подпортить Алкадию веселье.

— Ах, какая жалость, — усмехнулся Арман. — Мне разрыдаться, чтобы тебе стало легче?

— Тебе звать, — ответил Алкадий. — Зови! Не знаю, почему, не знаю, зачем, но я уверен, что Рэми к тебе придет, зови!

Он сжал пальцы в кулак, и Арман задохнулся от боли. Проклятая магия! Почему делаешь столь беззащитным?

— Зови! — повторил Алкадий, и боль усилилась. — Зови, тебе говорят! Уверен, он придет.

На миг боль успокоилась. Заснеженные елки расплылись перед глазами, снег набился в рукава, но вместе со временным облегчением пришла и сладость осознания: все к лучшему. После того, что Арман сделал, Рэми не придет. И Аши — тоже.

Этот кабинет казался излишне тесным: Тисмен любил простор лесов, а этот замок, эти панели на стенах, это творение человеческих рук, похожее на клетку, нависающие над ними полки с книгами, картами, магическими наполнителями — это все было таким невыносимым…

Но выбора не было. Солнце уже начинало клониться к закату, истекали последние мгновения дежурства, а принц все так же сидел за письменным столом, погруженный в какие-то бумаги. Со своего места Тисмен видел, что большая часть из них была письмами: просьбами, жалобами, жалостливыми мольбами. Принц пробегал каждое письмо взглядом, спрашивал что-то у стоявшего у рядом секретаря, иногда отвечал сам, в нескольких словах, иногда приказывал написать ответ и в паре предложений объяснял, что должно быть в этом ответе. И уже не вставал с этого стола с самого утра: с тех пор, как принц поправился, повелитель закидывал его работой, будто боялся, что тот вновь что-нибудь натворит.

Деммид до сих пор искал Рэми. Наверняка подозревал, что целителя судеб укрывает сам Миранис, но найти его не был в состоянии: за милым личиком Астэла разглядывать грозного целителя судеб никому бы даже в голову не пришло, а в тайнике Тисмена тело Рэми спокойно восстанавливалось в коконе магии, и охраняли его такие создания, что сунуться туда не решался никто. Тисмен и не понимал, чего их бояться: милые и, по сути, никого никогда не обидели. А что ядовитые… всем надо как-то защищаться и охотиться, жаль, что не все это понимают.

Он тоже искренне не понимал: ну что плохого в маленькой гарпии, сидевшей на его плече. Сморщенное, трогательное, так похожее на женское личико, серые с жемчужным оперением крылья, острые когти, которые тем не менее никогда в жизни бы не ранили зеленого телохранителя: маленькая красавица была прекрасна! А Кадм называл ее старухой с крыльями и откровенно терпеть не мог: то заденет плечом, то наступит на крыло, то пнет за спиной Тисмена и засмеется в ответ на пронзительный, рвущий уши крик.

Хотя кричала гарпия редко, ведь это не нравилось Миранису. Знала, что если принцу надоест, он прикажет Тисмену не приносить «твари» на дежурство и гарпии придется скучать в покоях Тисмена без обожаемого хозяина, что Сисиль ненавидела.

Сисиль так боялась, что хозяин вновь пойдет к какой-нибудь женщине, так трогательно ревновала и сжимала морщинистые губки, когда Тисмен возвращался с чужим запахом на коже. И так забавно дулась потом в углу, закрываясь узкими, лысоватыми крыльями.

Что, впрочем, совсем не мешало выбрать среди просительниц принца подругу на ближайшие ночи: девушка была миниатюрной, с личиком сердечком, огромными глазами, опушенными густыми ресницами, и так походила взглядом на невинную лань, что сердце растаяло. И на такое милое, едва слышное предложение на ухо он ответил коротким кивком, силой воли заставляя гарпию не вмешиваться и портить острыми когтями личико посетительницы.

Надо не забыть подчистить Сисиль память. Иначе потом гарпия может узнать ненавистный запах в толпе и попробовать еще раз…

Правда, архана может захотеть большего, чем пары ночей, наверняка захочет большего, ведь телохранители наследника были видными женихами при дворе, обидно свободными… но с этим разбираться будем потом. Благо, что не в первый раз.

Кадм метко запустил в гарпию бусиной, бедняжка икнула от боли, и Тисмен ласково погладил ее по опушенному перьями животику, бросив на друга недобрый взгляд. Телохранитель силы лишь усмехнулся, сложил на груди руки и выразительно посмотрел на погруженного в работу принца.

«Скучно», — мысленно сказал он, отрезая себя от Мираниса. Тисмен, впрочем, сделал это уже давно: сейчас, находясь рядом с наследником, не было никакой необходимости ощущать то, что ощущал он. А погружаться вместе с принцем в бумажную рутину не очень-то и хотелось. А вот Лерин, которого здесь не было, скорее всего, не прерывал связи с Миранисом ни на миг.

Принцу, верно, тоже наскучила эта работа, но его никто не спрашивал. Вчера еще пришел секретарь от повелителя, поклонился Миранису, дал ему стопку бумаг и сказал:

— Наш милостивый повелитель просил вас это прочитать, ваше высочество.

— Зачем?

— Повелитель сказал, что вы просили, чтобы вас посвящали в государственные дела… вот и начали… посвящать.

Насмешка богов эта бумажная тягомотина.

Гарпия вновь раздраженно вздрогнула: Кадм, бесшумно проходя мимо, торкнул ее кончиком ножа. Залечив царапину на спине любимицы, Тисмен прошипел: «Я сниму с нее запрет ненападения, если тебе так будет интереснее».

«Сделай милость, — усмехнулся телохранитель. — Только не обессудь, если я прибью бедняжку… я совсем случайно, честное слово».

Тисмен угрюмо улыбнулся: Кадм даже не догадывается, как это сложно на самом деле — убить гарпию. И как сложно вынести ее нападки, когда они не сдерживаются хозяином. Но, видят боги, скоро узнает… И Тисмен, заглянув в глаза любимицы, отдал короткий приказ. Гарпия мило раскрыла сморщенный ротик и удовлетворенно улыбнулась. Поняла, детка, она же у нас сообразительная.

Миранис перевернул страницу, прикусил кончик пера, читая густо исписанные строки, что-то написал в углу, кажется, «отклонено», размашисто подписался и отдал письмо секретарю.

— Но мой принц, — начал худой бледный юноша. — Это же советник…

— Это глупая трата золота из казны, — ответил принц. — Которого у нас и без того нет, не так ли? Или я что-то неправильно помню? Так к чему эти огромные награды нашим советникам? За что?

— Мой принц, они так стара…

— Тогда мне, пожалуйста, тоже такую награду. Или я не старался? И моим телохранителям — за терпеливость.

— Но, мой принц, разве замок не обеспечивает вас всем…

— Их тоже обеспечивает, не так ли? — ответил Миранис. — Их шикарные покои, их еду, покои для их семьи и гостей… все это магия, да, но и магия не берется ниоткуда. И что-то я не вижу среди имен особ, приставленных к награде, Армана, старшого нашего дозора. Вот кто уж заслужил…

— Но Арман никогда бы не принял…

— Именно, — отрезал Миранис и вопросительно посмотрел на влетевшего в кабинет, растрепанного и запыхавшегося дозорного. Без доклада, забыв поклониться принцу и телохранителям… Тисмен шкурой почувствовал, как напрягся за его спиной, обнажил бесшумно оружие Кадм.

— Кадм! — выкрикнул дозорный. — Твой ученик… пытается покинуть замок. Мы не удержим долго…

Повторять не пришлось, телохранитель силы переглянулся с Тисменом и бросился к дверям. Взвизгнула победоносно гарпия, кинулась на Кадма, и отлетела к стенке, полуоглушенная сползла по портьере и упала на ковер. Тисмен даже не взглянул на Сисиль: все его внимание занял принц, без слов устремившийся за Кадмом.

«Лерин! — позвал Тисмен. — Ты нужен тут».

Друг ответил практически мгновенно, и раньше, чем они все перенеслись в нужный коридор, уже появился за спиной принца.

Тут было душно и пыльно. И шумно. Кричал, бился в руках полуоглушенного дозорного Рэми, плакал, не замечая, как бичует стены его сила. Тисмен прикрыл собой принца, быстрым взглядом отметил разбитые окна, осколки зеркал на полу, пыль, поднятую сорванной со стен лепниной. Вновь ударила сила. Зазвенел, принял удар щит, поставленный Тисменом. Полетели веером брызги известки и стекол. Лерин прошептал охраняющее заклинание, закрыл щитом не только принца, но и вбежавших в коридор дозорных. И вновь начался хаос.

«Вон, не поможете, мешаете!» — крикнул Лерин, и в коридоре сразу же остались принц, телохранители, Рэми и державший его дозорный.

Сколько силы! Даже дышать сложно!

— Рэми, утихомирься! — крикнул принц, но кто ж его слушал?

Вновь удар, вновь режущий уши стон щита, вновь летящие вокруг каменные осколки. Пошла по колонне рядом трещина, и Тисмен прошипел сквозь сжатые зубы: одновременно колонну и щит, гнущийся под ураганом, ему не удержать. Короткое заклинание, вспышка магии и покачнувшая колонна встала на место, а новое заклинание Лерина создало в бушующем реве силы лабиринт, помогла Кадму, пробирающемуся к мальчонке.

Удерживая щит, сквозь порывы ветра с трудом видел Тисмен, как Кадм, наконец-то, добрался до Рэми, оторвал его от дозорного и прижал к себе, закрывая плащом. Вспыхнуло синим, до головокружения сладко запахло магией, но на этот раз удар принял на себя телохранитель силы, окатило облегчение и дышать вмиг стало легче: ураган исчез, будто его не было.

Рэми дрожал в крепких объятиях Кадма, но больше не бедокурил. Телохранитель силы дышал тяжело, будто не мог надышаться, по щеке его из уха устремилась струйка крови: утихомиривать высшего не так и просто. Тисмен быстро послал другу часть своих сил, понял, что то же сделал и Лерин, но охраняющих принца щитов оба не опустили. Рано.

Замок не терял времени, исцелял раны, нанесенные магией. На глазах зарастали стеклами окна, исчезла с пола каменная окрошка, невидимой кистью разрисовывались стены, отразилась поправленная лепнина в лабиринте сверкающих чистотой зеркал.

Миранис бросился было к Кадму и Рэми, но Лерин остановил его:

— Еще нет, погоди, пожалуйста, — и Миранис на этот раз послушался. Впрочем, когда припекало шкуру, Миранис слушался их всегда, что очень даже радовало.

Тисмен вышел из-за щита и подошел к дозорному, который недавно удерживал Рэми. Его раны замок излечить не мог, а Тисмен не очень-то хотел: много силы пришлось бы потратить. Кожа на лице, руках и груди мужчины расплавилась, смешалась с обуглившейся тканью одежды, местами открывая глянец мяса, и на глазах покрывалась волдырями. Волосы его выгорели до самых корней, из глаз лились бессильные слезы боли: долго ему придется приходить в себя, но жить будет.

— Спасибо, — сказал Тисмен.

Дозорный едва заметно кивнул, Кадм выразительно посмотрел на друга, все так же удерживая рыдающего Рэми под плащом, и Тисмен вздохнул. Может, все-таки мальчику стоило показать, что он наделал? Может, и нет. Все же маленький еще, да и высший, и целитель. Сорвется, им же потом придется и убирать. Опять же им.

Он коснулся лба дозорного, погрузил его в глубокий сон и ровно приказал замку перенести его в свободные покои и позвать виссавийцев. Потом надо будет дозорного щедро наградить: удержать высшего мага в замке и выжить, при этом самому не будучи высшим… это заслуживало награды.

Дозорный исчез, расчерченный мозаикой пол под ним, еще недавно заляпанный кровью, быстро заблестел от чистоты, и Кадм одним жестом выпустил плачущего Рэми из-за плаща, опустился перед ним на колени, заглянул в глаза и жестко сказал:

— Я приказал тебе оставаться в замке, помнишь! Почему ты попытался нарушить мой приказ, ученик?

— Я не могу, — все так же дрожал и плакал Рэми, — не могу тут! Он его убьет! Пожалуйста! Это я виноват, я! Отпусти!

Лерин выпустил принца из-за щита, но Миранис на этот раз сам не стал подходить к маленькому магу: прислушивался. И давал действовать Кадму. Правильно. Двух взрослых для Рэми сейчас будет слишком много.

— Тише, — успокаивающе улыбнулся Кадм, и гнев почти погас в его глазах. — Никто никого не убьет. Если ты мне все объяснишь.

— Я… я! Я должен идти! Я потом… можно?

— Нельзя, — твердо отрезал Кадм. — Объясни. Тогда я решу, надо тебе идти или нет. Я, Рэми. Я твой учитель, ты должен меня слушаться, помнишь?

— Но я… я не могу!

— Ты ведь хочешь, чтобы мы поспешили, правда? — и, когда Рэми пытался выдавить из себя что-то, но не смог, вздохнул: — Давай по порядку. Кого ты собрался спасать?

— Ара-а-а-а-а!!! — заревел Рэми.

Кадм непонимающе поморщился, Миранис, сложивший на груди руки, изволил коротко пояснить:

— Армана.

Тисмен вздрогнул от удивления, оглянулся на невозмутимого принца, Кадм же спокойно, будто ничего не случилось, продолжил спрашивать:

— Ты думаешь, что забрал амулет, потому Арман стал беззащитным, правда? Но это не совсем так. Арман старшой дозора, в его дозоре есть маги, которые его могут защитить. А еще он взрослый и должен был понимать, что сейчас без защиты ходить нельзя. Если не понимает, то вина не твоя…

— Но я… — Рэми открыл ладошку и показал Кадму амулет. — Я…

Красивая вещичка. Всего лишь отполированная до блеска белоснежная ветвь дерева, а силы в ней столько, сколько не во всех высших магах найдешь. С любовью делали. Огромной любовью. С той же любовью, с какой создавали тонкий браслет, поблескивающий на запястье Рэми. Посмотреть бы на этот амулет поближе, ведь Арман никогда и никому его в руки не давал. Даже телохранителям принца. Не доверял… прощальный подарок когда-то горячо любимого брата, и Тисмен его понимал.

Арман если уж любил, но верно и от всей души. Иначе, наверное, не умел. Наверное, потому и любил так немногих. Мираниса, например. И принц об этом знал, иначе бы давно собственными руками придушил: в своей верности Арман бывал невыносим.

Кадм тем временем забрал амулет (и как этот упрямый Рэми только отдал-то?), сжал его в пальцах и почему-то заметно побледнел, продолжая спрашивать, уже гораздо мягче, внимательнее, будто что-то вмиг изменилось. И Тисмен хотел бы знать, что.

— На Армана напали, правда?

Рэми кивнул, глотая слезы.

— Высший маг, правда? Иначе бы он до Армана не добрался, не так ли?

— Нет… — тихо сказал Рэми. — Он маг… но не кассийский. Не высший, не обычный, просто не наш… его сила… это откуда-то еще… понимаешь? Он плохой… он тянет, тянет чужие силы… я боюсь его…

— Магический вампир, значит? Неважно. И с такими разберемся. Как его зовут, малыш?

Рэми напрягся, будто что-то вспоминая. Сжал ладони в кулаки, задумался, и спокойно уже выдавил имя, которое заставило всех похолодеть:

— Алка… Алкадий, кажется… он такой… страшный… и в нем что-то страшное…

И вдруг бросился к Кадму:

— Пожалуйста, пусти! Я должен помочь! Это из-за меня, слышишь, из-за меня! Он меня хочет, меня! Он мучает Ара из-за меня! Я чувствую, я слышу, я знаю! Ка-а-а-а-адм, почему, почему ты не понимаешь!

— Тот самый Алкадий, — тихо прошептал Кадм. Он обнял в ответ мальчика, погладил его растрепанные, мокрые от пота волосы, и глаза его засверкали сталью. — Нет, малыш. Ты туда точно не пойдешь. Видишь ли, Алкадий нам сильно задолжал. И теперь отдаст все долги, сполна, уж не сомневайся. И Арм… Ара я оттуда вытащу. И мучает он его не совсем из-за тебя, он злиться на тебя из-за нас.

— Я тоже пойду, — сказал Тисмен.

И сжал зубы, вспоминая, в каком состоянии был Миранис после встречи с лозой Шерена. Всю оставшуюся жизнь будет он помнить боль, которую выплеснул на них тогда Миранис, а так же свою беспомощность, ведь до этого безумная выходка Мира выжрала из телохранителей все силы. И жгучее желание быть там, с Миром, но..

За Миром пришел тогда Рэми. И потом Тисмен ни на миг не поверил, что это именно Рэми тянул из Мира силы. К чему сначала было так отчаянно, рискуя собой, спасать, чтобы самому и убить? Поэтому и возился сейчас Тисмен с этим мальчишкой. Думаю, все они возились именно поэтому. Они были в долгу у Рэми, а долги положено возвращать.

Но время магов-недоучек ушло. Теперь все телохранители в полной силе, теперь игра пойдет по другим правилам.

— Идите, — быстро сказал Лерин. — Я останусь с Миранисом и Рэми.

Миранис кивнул, подошел к Рэми, оторвал его от Кадма и, опустившись перед ним на корточки, ровно сказал:

— Это боевые маги, малыш. А ты сильный, но целитель. И тебе надо еще долго расти и учиться, чтобы стать им равным. Потому позволь работать телохранителям. Уверен, что они приведут к нам Армана живым и здоровым.

— Обещаешь? — спросил Рэми, и в глазах его заблестела отчаянная надежда.

— Обещаю, — ответил за Мираниса Кадм, — а теперь откройся, Рэми, мне надо знать, куда идти. И обещай, что никуда не убежишь и будешь слушаться Мираниса. Мне некогда с тобой возиться, мой хороший.

— Я буду послушным, — натянуто улыбнулся Рэми, и Кадм кивнул, касаясь лба мальчика. Врать этот маленький Рэми не умел, потому все сразу ему и поверили.

А вот ему же взрослому… Тисмен не знал, верить ли. Казалось, взрослый Рэми сам до конца не знал, чего он хотел. А этот шестилетний… знал всегда и твердо.

Блеснуло синим, запахло силой, и за спиной Тисмена открылась клякса перехода. Кадм улыбнулся, встал, поклонившись принцу, и множество зеркал синхронно отразили его движение.

— Этот амулет ведь работа умершего брата Армана? — тихо поинтересовался он. Миранис, явно не понимая, к чему этот вопрос, коротко кивнул. — Того самого, из-за которого мы десять лет тому чуть не потеряли связь с Виссавией? — Миранис вновь кивнул, и взгляд его стал настолько задумчивым, что Тисмен уже начал подумывать, не считать его эмоции, но передумал, и Кадм тихонько вздохнул:

— Ну мы и влипли-то! Береги мальчика, Лерин, иначе плохо будет нам всем.

— Не дайте себя убить, — сказал Миранис. — И принесите мне его голову.

— Да, мой принц, — ответил Тисмен, входя в проход вслед за Кадмом.

И в тот же миг ударил морозом лес, укутанный сумерками. Устремлялись вверх голые ветви берез, пробивалась сквозь снег чахлая совсем елочка, лежал чуть в сторонке, сжавшись в комок, бледный Арман. И перед ним стоял…

Тисмен усмехнулся, чувствуя, как загорается в нем гнев магии. Этого человека он не видел никогда и так жалел, что не видел: серая кожа, выпученные глаза разного цвета, неприятное лицо, чем-то похожее на рыбье. Алкадия красивым назвать можно было вряд ли. А вот хитрым и опасным — да.

— Я ждал Рэми, — усмехнулся Алкадий.

— Да плевать мне, кого ты ждал, — спокойно ответил Кадм, окидывая Алкадия ледяным взглядом. Он поднялся на ладонь над снегом и медленно пролетел вокруг Алкадия, присматриваясь. — Привык драться с магами-недоучками, целителями или принцами, едва живыми после ранения? А теперь познакомься с настоящей боевой магией. Напоследок.

— Думаешь, я боюсь магии? — чуть усмехнулся Алкадий.

Каркнула где-то ворона, перелетела с куста на куст синица, и ветер смел с твердого наста крупинки снега. В лесу было хорошо. Тисмену. Кадм ненавидел все, что находится за пределами замка и человеческого жилья… но на это и Кадм, тупица с мускулами, потому и не видит, как тут хорошо.

— Это ведь кусок твоей лозы жил в том амулете? — продолжал язвить Кадм, пока Тисмен работал: кутал все вокруг невидимыми сетями магии. — Вижу, что да. Ты получил мой подарочек по случаю ее смерти? По глазам вижу, что получил. Сильно болело, да?

Березка послушно наклонилась, и ее гибкие ветви осторожно обвили неподвижного Армана. Краем глаза Тисмен видел, как Кадм, продолжая улыбаться, обнажает клинок. Видел, как зажегся огонек бессильного гнева в глазах Алкадия, и уже знал, кто победит в этой битве. Иначе и быть не могло.

Береза подняла Армана в колыбель своих ветвей, спрятала где-то в вышине, передала аккуратно, как спящее дитя, своим подругам, и Тисмен кивнул Кадму, теперь можно. И пустил волну в сторону Алкадия.

А да! Несомненно, вампир. Поглотил все до остатка, довольно улыбнулся, спросил:

— А еще будет?

— Несомненно, — холодно ответил Тисмен.

Ему даже приказывать не пришлось: береза уловила его желание сама. И упругая ветвь с палец толщиной вдруг согнулась дугой и выпрямилась, хлестнула Алкадия по плечам. Вампир упал на колени, удивление в его глазах быстро сменялось страхом, пронзил морозный воздух еще один свист, еще одна ветвь ударила по его плечам, вышибая остатки уверенности и желание бахвалиться.

— Думаешь, я должен тратить на тебя свои силы, Алкадий? — почти мягко спросил Тисмен. — Думаешь, я могу тебя бить только магией? Думаешь, ты против меня выстоишь? В моем царстве? Глупец!

Он поднял над головой руки, призывая. Не упуская ошеломленного Алкадия взглядом, развел ладони, и небо над ними стало черным. Безжизненный лес? Так ли уж и безжизненный! Совы, дятлы, вороны, сороки, снегири: все вместе. Обычные враги, обычные жертвы, они черной тучей закрыли остатки света, зависли над лесом и ждали приказа. Тисмен вновь усмехнулся и резким движением свел ладони. Хлопок, столь громкий в этой тишине. Шум множества крыльев, резкие крики и темная птичья волна, устремленная к лежавшему на снегу вампиру.

Вновь хлопок. Вновь шум крыльев разлетающихся птиц. И тишина…

Кровь врага. Много крови на снегу. Ее пьянящий запах, будоражащий душу, ожидающие неподалеку голодные волки… Разорванная одежда и виднеющиеся сквозь прорехи кровавые раны… Но глаза, эти ненавистные глаза разного цвета, целы. Тисмен приказал их не трогать, он хотел смотреть в эти глаза, когда Алкадий будет умирать…

— Только это можете? — спросил Алкадий окровавленными губами. — Натравливать на меня своих зверюшек? Неужели?

— Ты даже понятия не имеешь, что я могу, мой друг, — тихо ответил Тисмен. — И не тебе жаловаться, твоя магия — ворованная. Тобой или лозами Шерена, не так ли? Мой дар только мой, и верь мне, тебе не достанется из него ни капли. И ты все равно умрешь.

— Поболтали и хватит! — сказал Кадм, и кинжал в его руках стал луком. Телохранитель силы выхватил из колчана стрелу, легко натянул тетиву и прицелился в Алкадия, усмехнулся, когда вампир поднял над собой щит:

— От моих стрел не спасет. Их магия разобьет любой щит раньше, чем ты ее сожрешь, солнышко.

И не спасло. Раздался свист, разбился с хрустальным звоном щит, и Алкадий откинулся в снег, а на его груди дрожала, успокаивалась испуганная полетом стрела.

Прямо в сердце. Кадм никогда не промахивается.

Забыв об Алкадии, Тисмен приказал березам принести Армана обратно. Деревья услышали, зашелестели ветви, будто пронесся по кронам ветерок, принесли на снег все еще безжизненное тело.

Без памяти, но живой… вроде не сильно и ранен, Алкадий его щадил, наверное, боялся, что умрет слишком быстро.

— Поторопись, — прошипел Кадм. — У нас нет времени. Надо успеть.

— Куда успеть?

— На закате будет казнь Гаарса. А у меня к нему есть пара вопросов… Так что поторопись. Арман мне нужен. Вменяемым.

Вменяемым так вменяемым. Тисмен позволил силе вытечь с его пальцев, окутал Армана в тугой кокон магии, сосредоточился на его ранах… они были не столь уж и легки, как казалось с первого взгляда: пришлось остановить внутреннее кровотечение и срастить пару сломанных бедер. Арман глубоко вздохнул, открыл глаза, удивленно сел на снегу, и Тисмен расправил плечи, легко выскальзывая из магического забытья.

С каждым мгновением в лесу темнело, сверкал над деревьями месяц, пока еще слабо заметный на светлом небе, обломилась где-то неподалеку, упала в снег ветка, и Тисмен помог Арману подняться, легким всплеском магии приводя одежду дозорного в порядок: наверняка хуже, чем это получилось бы у хариба, но рожане все равно разницы не заметят, тем более в полумраке улиц и под белоснежным, обшитым мехом плащом.

Затем он сотворил теплые плащи для себя и для Кадма: высшие тоже подвержены простуде. Кадм лишь раздраженно повел плечами, и в глазах его заблестело несвойственное ему беспокойство.

— Где Алкадий? — спросил Арман, потирая виски, и телохранители обернулись туда, где лежало тело мага.

Тела не было… лишь черные в полумраке пятна крови и примятый снег. Похолодев, Тисмен тихо спросил:

— Лоза ведь не исцеляет своего носителя, правда?

— Это ты у нас спец по тварям! — зло ответил Кадм.

Впрочем, ответ на этот вопрос они знали все трое. Теперь знали.

И Тисмен вмиг проклял свою глупость: очевидно же, что лоза не даст носителю умереть так легко, совсем же очевидно! Как же можно было так ошибиться!

— Нам пора, — напомнил Кадм и достал откуда-то из-под плаща нечто, свисающее на тонкой кожаной нити.

Тисмен скривился: все тот же амулет. А белоснежная ветвь вспыхнула в полумраке яркой вспышкой и исчезла, спряталась в складках плаща на груди Армана, тронула душу легкой тревогой: что-то в силе этого амулета было смутно знакомым… но Кадм уже толкал в переход, повторяя:

— Нам некогда, помнишь? Потом спать будешь! Давай!

Солдафон несчастный!

Сумерки крали последние лучи солнца. Небо за окном, слегка припорошенное облаками, залил кровавый румянец, все ярче горели в углах спальни магические светильники, освещали небольшую кровать под мягким, поднятым теперь балдахином, изрезанный рунами сундук у окна и уютный туалетный столик с поблескивающим, отражающим огонь в камине зеркалом. Теплые, медовые тона, уют мягких тканей, нарисованный магией лес на стенах… лес, исчерченный солнечным светом, пробивающимся сквозь кроны деревьев…

Рэми так любил свой лес, что заразил этой любовью и Аланну. Он вообще любил простоту, эту же простоту полюбила и Аланна. Она любила все, что любил он. Дышала им, жила им, звала во сне… и не могла дозваться.

Она получила бы спальню побольше, любую, замок выполнил бы каждый ее каприз, но в последнее время пустота огромных покоев казалась пугающей. Она все вспоминала небольшую каморку в лесном домике, мужской силуэт на фоне окна… тогда она в первый раз увидела взрослого Рэми. И в который раз поняла, что дышать без него не может…

Глупо… очень глупо… но… как от него отказаться?..

Она — принцесса? Почему она? Ее подруги в школе бредили двором, драгоценными камнями, родством с самим повелителем. У нее все это было… а счастье? Ее счастье осталось в лесах, в его объятиях. На его губах, пахнущих смородиной, в омуте темных глаз, в бархатистом голосе, когда он шептал ей на ухо ласковые слова… в том полном медовой неги вечере, когда они были вместе. Всего раз… так мало и так много. Слишком мало, чтобы жить этими воспоминаниями дальше, слишком много, чтобы и впредь наслаждаться этой роскошью.

Притворство! Сплошное притворство! Одежда, не открывающая ничего лишнего, синий рисунок рун на лице, золотые волосы, волосок к волоску уложенные под сетку. Недоступная и холодная… была ли она на самом деле такой? Кого этого волновало!

Она привычно погладила бусинки янтаря на запястье, вспомнив глаза того мальчика, что подарил этот браслет. Кто же знал, что они встретятся вновь? Кто же знал, что она вновь утонет в том взгляде?

Аланна резко моргнула раз, другой, пытаясь справиться со слезами, просившимися на глаза, и потянулась за стоявшим на столике отваром. Лили сказала, что он успокоит… надо ли сейчас успокаиваться? Впрочем, перед разговором с женихом очень даже пригодится. Идэлану не обязательно видеть ее слезы.

Аланна вдохнула аромат зелья, подивилась той легкости в голове, от одного лишь запаха. Сделала глоток и поплыла… тепло-то как. Хорошо… и жарко… еще глоток, и приятный жар стал почти невыносимым. Горела вся кожа. От прикосновения нежной ткани, от холода бусин ожерелья на шее. Янтарь на запястье горел, отражал огонь в камине, в голове мягко что-то говорил голос…

Очнись! Не это тебе сейчас нужно!

Не это? О нет! Аланна знала, что ей сейчас нужно! Она сняла этот дешевый браслетик, бросила на туалетный столик и быстрыми, точными движениями сняла с волос золотую сетку, вытянула из прядей шпильки… все до одной, позволила золотому шелку рассыпаться по плечам, приласкать шею, руки… о да, так, так! Так гораздо лучше!

Она посмотрела на себя в зеркало, едва слышно засмеялась. Попросила у замка тазик с водой и смысла со щек эту проклятую синюю сеть рун. Лили будет ругаться. Лили скажет, что это непристойно, пусть! Мягкие домашние сапожки полетели с ног, за ними в угол попали чулки, и Аланна, не вставая с кресла, заскользила обнаженными ступнями по такому приятному… мягкому ковру… как хорошо-то! Она даже не знала, что может быть так хорошо!

Напевая шутливую, подслушанную где-то на улицах города песенку, она лунным светом пробежалась по комнате. Смеясь и отдаваясь во власть мелодии, забыв обо всем кроме бегущей по венам огненной лавы, она прижалась пылающим лицом к холодному столбику балдахина и улыбнулась: на пороге стоял как громом пораженный и удивленно смотрел на нее Идэлан… ее навязанный опекуном жених. Так ли уж и навязанный…

Она провела пальчиками по изрезанному резьбой столбику, посмотрела на жениха, облизала внезапно пересохшие губы и увидела вдруг свое отражение в зеркале. Ну разве не хороша? Влажный взгляд, лихорадочный румянец на щеках, шелк блестящих, до самых бедер волос… так чего же ты ждешь?

Она подошла к жениху мягко, как кошка. Положила ему руку на плечо, прижалась к нему грудью, потерлась щекой о его скрытую тканью щеку…

— Ты что делаешь? — холодно спросил Идэлан. — Ты пьяна?

— Нет…

Это не вино, нет… вино Аланна пробовала раз, и после было очень плохо. А теперь хорошо-то так… как же хорошо… и пленительно… она щелкнула застежками, позволила упасть на ковер плату, укрывающему лицо жениха, провела ладонью по его щеке, обняла его за шею. Ну красив же! Разве кто-то отрицает, что красив! Мало кто в Кассии так красив, а вот ее персональный виссавиец… Глаза-то какие, почти как у…

Как у кого Аланна помнить сейчас не хотела. Коснулась губ Идэлана, мимолетно, чтобы не напугать. Если бы эти дуры при дворе знали, как на самом деле прекрасны виссавийцы! Никто не знает, только Аланна, и правильно! Ей больше достанется! И ему так идет этот синий цвет… ему все идет… но там, под одеждой, наверное, интереснее!

Она вновь засмеялась, проворными пальчиками пробежалась по тугому кольцу лент, освободила пелену блестящих волос Идэлана, полюбовалась на его лицо, обрамленное прямыми иссиня-черными волосами. О да, так лучше. Так несомненно лучше!

— Что с тобой? — спросил вдруг Идэлан, перехватывая ее шаловливую руку.

— Нельзя? — чуть обиженно прошептала ему в губы Аланна. — Почему? Ты же мой… мой, правда?

— Можно и так сказать, — ответил Идэлан, мягко высвободился из ее объятий, поймал ее за подбородок и заглянул в глаза. Какой же у него взгляд! Прожигает холодом! Но можно и распалить… — Можешь мне сказать, что…

Не так… совсем не так… Аланна взяла со стола чашу с остатками зелья, подала ее Идэлану, улыбнулась ласково:

— Выпьешь со мной?

Идэлан нахмурился, но Аланна уже не улыбалась, почти плакала, врала сама не зная зачем:

— Я сама его делала… честно… а ты, ты мне не веришь?

Идэлан не глядя опорожнил чашу и толкнул от себя Аланну:

— Что ты вытворяешь, ради Виссавии!

Попался! Как завороженная ловила она взгляд жениха, пыталась поймать момент, когда… не поймала. Идэлан таял медленно, будто масло на паровой бане. Поймал вдруг ее за талию, засмеялся в губы, одарил легким поцелуем.

Сладко. И пальцы сами тянутся к пелене его волос, путаются в ней, ласкают гладкие пряди, и Аланна уже требовательно давит ему на затылок, пытаясь поймать новый поцелуй…

А он смеется. Гортанно, дивно. Толкает ее мягко в грудь, на кровать, и вздымается вокруг них волной перина.

Никогда так не было, никогда! Аланна наслаждалась его тяжестью, его требовательными поцелуями, его прикосновениями, разжигающими огонь в жилах. Она провела ладонью по его спине, и Идэлан шумно выдохнул сквозь зубы.

Да! Да! Желай меня сильнее!

Горящий синим взгляд, легкий смех, на удивление — свой, когда вдруг что-то заставило ее поднять руки, свести запястья…

— Не мешай мне! — прошептал Идэлан, связывая ее магией.

— Ну я же помогаю, — прошептала ему на ухо Аланна, и счастливо улыбнулась: в глазах Идэлана огонь магии мешался с огнем страсти.

— Аэ шэр, илэана лидэ, Идэлан!

(Я же сказал, не трогай чужого, Идэлан (виссав.))

Пара спокойных слов, едва слышных, а Идэлан побледнел как снег, и показалось вдруг Аланне, что страсть в его глазах сменилась страхом и какой-то непонятной болью. Ее уверенный обычно жених соскользнул с кровати, бросился в ноги укутанной в плащ фигуре, взмолился едва слышно, склонив голову:

— Иреа, иреа, ма лендэ!

(Смилуйся, смилуйся, мой вождь! (виссав.))

Незнакомец слегка улыбнулся, мимолетным жестом коснулся волос Идэлана и тихо приказал:

— Шенэ рэ, Идэлан.

(Оставь нас, Идэлан (виссав.))

Хлопнула едва слышно дверь, вскрикнула за окном разбуженная птица, а Аланна так и не осмеливалась поднять взгляда на молча стоявшего у ее кровати незнакомца. Чего он хочет? Почему молчит? Почему молчание это так ранит?

— Что ты делаешь, душа моя? — тихий голос, режущий сердце грустью. — Могу я узнать, зачем?

Слезы по щекам, то ли стыда, то ли злости, не понять, гнев, от которого так сложно дышать, расплывающаяся перед глазами комната. И плавится в жилах огонь, она узнала, узнала наконец, не понимала, как раньше не могла узнать! И Аланна, сама не зная зачем, вскочила, заколотила ему кулаками о грудь, выкрикнула:

— Сволочь, какая же ты сволочь!

И затихла, не переставая плакать… Бросил, забыл, пропал! Она все понимала, умом все понимала, но жить без него как? Без его обнимающих, лишающих воли рук? Без стука его сердца под ладонями, без хрипловатого голоса, шепчущего на ухо:

— Я все понимаю… понимаю…

Понимает он! Ничего он не понимает! А ей бы раствориться в этом мгновении, остаться в этих руках, в этих объятиях вечно… и блекнет огонь в жилах, и не хочется вспоминать, совсем не хочется, то, что было совсем недавно. Она тает… тает в мягкой горечи на его губах… в его руках, в его дыхании на своей макушке… тихо как, спокойно…

Она дала поднять себя на руки, уложить в постель. Устроилась на кровати, прижимаясь к нему спиной, чувствуя его сильные руки на талии.

— Рэми… что тебе сказал Идэлан? — спросила она. — Что ты ему сказал…

— Ничего, моя хорошая…

— Ты какой-то другой…

— Я? — тихо засмеялся ей на ухо Рэми. — Нет, моя хорошая, сейчас я настоящий…

И Аланна, погружаясь в мягкий сон, поверила…

Пробираясь через толпу на площади, Тисмен на миг вздрогнул. Показалось ему или нет, что укрывающую тело Рэми сеть что-то потревожило. Не могло же потревожить… не столь сильную магию…

Угасало за окном солнце. Рэми задумчиво покрутил в ладонях чашу, провел пальцами по ее стенкам, стирая наложенное заклятие. Аланна завтра ничего не вспомнит, Идэлан не осмелится вспомнить, а Аши…

— Я присмотрю за ней, — пообещал полубог. И, прежде чем Рэми вернул свое тело на место: — Когда ты, наконец, станешь таким, как сейчас?

— Стану ли? — усмехнулся Рэми. — Ты сам все понимаешь, Аши…

— Не понимаю! Твоя душа совершенна, ты вполне мог бы стать младшим богом…

— … спасибо за комплимент…

— …а перерождаешься в этих глупых людях, раз за разом, раз за разом начинаешь все сначала, наступаешь на те же грабли, раз за разом!

— А тебе сильно помог твой опыт, Аши? Память о том, что тебе сделали? — Аши замолк вмиг, и Рэми понял, что попал. Впрочем, он с самого начала это понимал. — Каждый из нас платит свою цену, мой друг. Может, ты увидишь меня в этой жизни таким, какой я сейчас, может, я не успею достигнуть зрелости… это все мелочи. Мне нравится эта игра, нравятся эти правила. И я не хочу быть тобой. Мне хорошо на своем месте. Я верю Единому…

— А я уже не могу.

— А ты постарайся, — усмехнулся Рэми. — Мне надо возвращаться… пока Тисмен не спохватился, что я исчез. Скоро Рэми заставят проснуться, и тогда я не смогу больше так свободно разгуливать в его теле…

— И ты снова войдешь в рамки его эмоций и опыта…

— А разве это так плохо, друг мой? Или ты до сих пор ничего не понял?