Глава XIV

Согнувшись над нею едва ли не вполовину, долговязый послушник что-то старательно растолковывал. Указывал куда-то вверх по улочке, дополнял объяснения другими уточняющими движениями рук и частым киванием. Как будто почувствовав нечто, Видана перестала кивать ему в ответ, беспокойно завертела головой по сторонам. Ее глаза встретились с глазами Кирилла. В воздух взметнулась и затрепетала растопыренная ладошка:

— Ягдар, вот он, вот он! Я нашла его!

На одном из пальцев робко поблескивала маленькая голубинка.

Послушник разогнулся, затоптался в большом смущении и поспешно зашагал прочь.

Кирилл почувствовал, что на лице его непроизвольно расплывается одна из глупейших улыбок, но почему-то ощутил от этого невыразимое наслаждение.

— Я сама нашла его, сама! — продолжала твердить Видана, запинаясь и переходя на шепот. — Твой подарок… Мой перстенек… Мой… Ягдар…

— Ты меня простишь?

— Ты прости меня!

Они сказали это в один голос, тут же рассмеявшись от этого ясно и легко.

— А и вправду всё точь-в-точь так и вышло! — сказала Видана с радостным удивлением. — До чего же хорошо — да, Ягдар?

— А что вышло-то?

— И отец, и матушка — матушка-то намного больше — оба уверяли, что ты не помянешь ничего, даже вот таким вот малюсеньким словечком не укоришь, а просто сразу возьмешь и простишь. А я не верила и боялась — вот глупая какая, правда?

Кирилл старательно замотал головой:

— Неправда.

— Ягдар…

— Да? Ты отчего вдруг умолкла?

— Ниотчего… А она красивая, княжна эта?

— Так ты же видела ее! — удивился Кирилл. — Тогда, чрез меня.

— Ну видела. Как по мне… А для тебя?

— Для меня только ты есть, Видана.

— Ух ты… Еще раз скажи.

— Даже и не един раз скажу: только ты, только ты, только ты. Это правда. Иной нет и не будет. Так ладно?

— Ага.

— А отчего по имени ее не называешь?

— Не хочу — и всё тут. Ягдар, а что ты любишь? Чтобы вот так: сильно-пресильно!

— Сильно-пресильно… Сразу и не припомнишь всего. Ну «Жизнеописания Преславных Мужей», особенно о древних люблю, германские баллады да саги героические очень хороши, из греческих любомудров да риторов…

— Нет-нет-нет! Вот из такого: если пироги, то с чем? А если сласти всякие, то…

— Ага, понял, понял. Да много чего: и землянику с молоком, и копченый окост свиной, и рыбу иудейскую начиненную, и творог, если с медом да со сметаною намешать… А что?

— Матушка говорит: «Ты князя порасспроси, что любит он, сама то сготовь да при случае угости с ласкою — лучше того, дочушка, мало что может быть». Ой… Зря я про это рассказала, да?

Кирилл опять замотал головой. Спохватился:

— Что ж мы всё посреди улицы-то стоим?

— А где ты здесь живешь, Ягдар?

— Вот смотри: если этой дорогою вверх пройти да налево свернуть, да после того направо, то там настоятельские палаты будут. А в верхнем ярусе — книжница да келии гостевые. В одной из них и мы с братом Иовом. Так отец Варнава благословил. Ты в обители не бывала еще? Хочешь, покажу? Пойдем.

— А не заругают?

— Нет.

— Отец Варнава хороший. Строгий только. И зрит все почти как Ворон. Ну почти.

— Доводилось встречаться?

— Видела неблизко. Он у нас в дубраве бывает временами. Иов твой тоже хороший, только жалко его.

— Отчего же?

— Досталось ему в жизни-то, ох как досталось. Не знаю дотошно, просто вижу. Бедненький… Ух ты, а это тоже храм, Ягдар? Какой малюсенький!

— То часовенка в честь иконы «Утеши и настави». А вон в тех келиях — видишь, из-за ели высокой угол белого дома выглядывает? — совет сейчас идет. Я к тебе прямиком оттуда.

— Кто-то из старейшин ваших меня узрел… Ой, нехорошо как вышло-то, да?

— Нет.

— А что старейшины о тебе решили?

— Учить будут. И похоже, что не обычная школа монастырская ждет меня.

— Вот как славно получается, Ягдар!

Видана подпрыгнула с радостным визгом, захлопала в ладошки. По-утиному бодро ковылявшая рядом старушка в белом убрусе от неожиданности шуганулась в сторону и сердито забормотала. Кирилл сделал большие глаза, приложив палец ко рту. Видана охнула, закивала согласно, однако зашептала ничуть не тише:

— Ваших-то поначалу почти всегда в Большой Дом отправляют. Два года с обжинков и до Дня Волха Огненного пребывают они в нем безотлучно. Отец мой такоже с юнаками занимается — ой, да ты потом и сам всё увидишь. От Хорева Урочища это рукой подать, и полутора десятка стрел не будет.

Бабка тем временем перестала осуждающе шевелить губами, прояснилась лицом и с большим интересом стала прислушиваться к ее щебету.

— А доброго да легкого пути тебе, баушка! — приветливо и громко сказала Видана, вдруг останавливаясь да отвешивая уважительный поясной поклон. Старушонка поджала губы, разочарованно засеменила дальше.

— Давай-ка сюда свернем… — Кирилл хотел было порасспросить немного о Большом Доме и Ратиборовых делах в нем, но передумал. — А это у нас — лечебница монастырская.

У входа на лавочке сидел, потягиваясь, десятник Залата. Заметив их, он быстро отвернулся и заговорил с кем-то из сидельцев.

— Здесь я уже окончательно очнулся после того, как… как братия, что с обозом возвращались, нашли меня. Да ты об этом уже слыхала… Эй, десятник! Здравствовать тебе! Почто князя своего узнавать не желаешь?

— Так я это… Мыслил, чтобы как лучше вышло — ты-то ведь не один, княже. Не серчай. Дня доброго вам обоим!

— Ввечерý загляну к тебе. Не против ли?

— Как можно, княже!

***

Отец Власий оперся о подоконник, подался вперед. Указал вниз глазами и взмахом бороды:

— Гляньте-ка: вон и она, братие. Та самая Видана, середняя дочь Ратиборова. А князь-то, князь-то наш эким гоголем выступает рядом с нею — фу-ты ну-ты! Ну что скажешь, старче?

— Да ничего не скажу, — равнодушно ответил Димитрий, отходя от окна. — Мне и одного слова от Ворона довольно было.

— Вестимо, довольно. Чего ж тогда глядел-то? А ты, мастер Георгий?

— Дева как дева. И не подумал бы никогда. Впрочем, не ко мне все это, отцы всечестные.

— И то верно. А ты, брат Илия, приглашай-ка сюда для беседы первого гостя. Любого, на твой выбор.

— Лучше бы начать с десятника Залаты, — напомнил мастер Георгий.

— Тоже сойдет. Хе-хе…

***

Кирилл наклонился, поймал маленькую ладошку:

— Давай помогу — держись крепче.

Вторая ладошка уже сама ухватилась за его запястье. Видана пискнула, поджимая ноги и взлетая над последними крутыми ступеньками.

— Погляди, какая красота…

От монастырской стены к подножию горы скатывался широченный пестрый свиток, раскидывался на просторе и пропадал в лиловой дали, кичливо являя оттуда самые изысканные, с золотой предзакатной нитью, узоры. Видана оперлась на зубцы стены, осторожно выглянула в просвет между ними.

— Лучше не наклоняйся.

— Боишься?

— Да, боюсь. За тебя — это не стыдно.

— Ой, высоко-то как! До самого-самого краешка земли видать. И небо какое… А вон внизу Сестрёна — до чего же узенькая отсюда! Прямо как ручеек.

— На магрибский меч похожа, правда?

— Кабы знать еще, каков он видом, этот самый магрибский меч-то.

— А, ну да. Он…

Видана хихикнула:

— А я уж сама догадалась: он же на Сестрёну похож — верно? Ой, ты только не сердись на меня, Ягдар!

— Кабы знать еще, каково оно — сердиться на тебя! — сказал Кирилл с ее интонациями.

Лазурное, с белыми разводами облаков, изогнутое лезвие реки вонзалось в совсем близкую отсюда дубраву и исчезало в ее глубине.

— А вон и место наше — видишь, Ягдар? Наше…

— Вижу… Знаешь, мне вдруг вот что помыслилось: если всмотреться пристально да малость подождать, может, мы там нас с тобою увидим.

В горячих струях уплывающего лета подрагивал залитый солнцем край бережка у переката, синие тени ракит тянулись к нему через речушку.

— А мы там навсегда останемся, Ягдар, — совсем незнакомо проговорила Видана. Добавила еле слышно:

— Такие же, как сейчас...

Она обернулась и прищурилась без улыбки. Прядка выгоревших на солнце волос заметалась по ветру.

У Кирилла отчего-то перехватило горло.

***

— Не поздно я, десятник?

— Что ты, княже, — как можно. Вечера доброго. Правду сказать, уж не чаял я тебя сегодня: бывало, сам когда-то до ночи, а то и до утра… Кхм… Да… Тут вот какое дело: отец Варнава в наставники к себе зовет, — Залата опять хмыкнул, поправился несуетливо: — Ну, не к себе самому, вестимо, а к юнакам монастырским, я так разумею. А ты, княже, говорил, что при себе меня видеть желаешь — теперь и не знаю даже, как оно…

— Да получается, что одним из юнаков этих и сам я буду в скором времени. На совете давеча так определили.

— Совет, совет… Вот и я о нем тоже собирался, — десятник по-птичьи обернулся к двери зрячей стороной лица, заколебался заметно.

— А ты по-прежнему в этой келейке пребываешь?

— Не гонят пока что. Может, во дворе посидим, княже? Вечер уж больно хорош.

— Это правда.

Направляясь к выходу, Кирилл улыбнулся украдкой чему-то своему. Чему-то сокровенному.

— Отец Власий… — вполголоса продолжил Залата, устраиваясь на лавочке и озираясь. — Давай-ка я на ту сторону пересяду, княже, а то мне тебя видеть несподручно. — он мельком указал на пустую глазницу. — Да, так вот. Отец Власий — архимандрит который — и так-то меня выспрашивал, и этак-то выведывал. Ух и въедливый до чего — прямо-таки не человек, а клещ какой! Димитрий — тот все больше молчал да исподлобья глазом своим буровил. Мастер Георгий же — кто да где в том бою пребывал, да как действовал, да об оружии всякую мелочь дотошно. Либо сам оружейник, либо мечник изрядный, а то даже и десятник. Хотя нет, бери выше: ухватки такие, что и на сотника потянет.

— Да он, пожалуй, всё сразу.

— Ага, похоже на то. А потом Ворон две косицы свои эдак на грудь перекинул, пальцем к челу прикоснулся и говорит: «Зри сюда». А сам придвинулся да на меня уставился. Веришь, княже, впервые увидел я взгляд такой у человека. Потом чую — будто бы плыву да вот-вот и усну. Насилу превозмог. А Ворон вроде как удивился чему-то — и давай с отцом Власием шептаться…

Он вдруг умолк.

— А дальше-то что? — спросил Кирилл.

— Доброго вечера, отец Никита! — сказал Залата, приподнимаясь.

— И вам со князем того же. Постарайтесь не долго, голубчики мои, — скоро уж станем на ночь затворять.

Голова нового лекаря кивнула им из темного проема и убралась обратно.

— Да… Так вот, пошептались они, а потом мастер Георгий этот о моем наставничестве речь повел. Старцы согласились — с охотою, как я приметил, — а отец Варнава и благословил. Правду скажу: я все время вину испытывал, которой вроде как и не было. Да и сейчас тоже.

— А и не было ее, десятник.

— Кто знает… Тебя, княже, — не обессудь — тоже трясли так?

— Если и не совсем так, то близко к тому. Мыслишь, не вправе были — что с тобой, что со мною?

— Не только что вправе, а ежели по службе, так даже и обязаны… Воители-Хранители! Прости, княже: ты меня видеть для чего-то хотел, а я сразу о своем разговор завел.

— Да ладно. До отъезда еще сколько-то дней пройдет — ржа от безделья вконец разъест. Я бы с дорогой душой на мечах поупражнялся, давно мечтаю. Да чтоб именно с тобою — что скажешь, мастер-наставник?

— На мечах… А ты куда собрался-то?

— В Гуров. На денек-другой, не более. Может, пожелаешь со мною вместе?

— Уж извиняй, княже… — он помолчал, потом проговорил глухо и как-то отстраненно: — Не ждет меня дом в Гурове — нет его да и не было никогда. А в сотне кому я нужен такой? Десяток же мой вон там, за этими стенами на погосте лежит рядом с десятком Бориславовым и с ним самим. Без меня только. Вот оно как вышло-то… Да, а на мечах — отчего бы и нет? Тут даже отец Никита слова супротив не молвит — ну разве перед тем для порядку кучу всяких лекарских наставлений огласит. Хотя постой-ка: оружие-то всё под замком, а отец ризничий — ровно Кощей какой. На палках, может быть?

— То моя забота. Я прямо с утречка к отцу Варнаве…

От дверей послышалось осторожное лекарево покашливание.

Кирилл поднялся и протянул руку:

— Ну, доброй ночи тебе, мастер-наставник Залата!

***

Творец этой несуразной, хоть и весьма величественной колесницы явно задумывал ее стать достойной самогó Властелина Всея Экумены. Однако в процессе созидания то ли охладел к собственному великому замыслу, то ли попросту умер, а невосприимчивые к эпичной красоте приземленные соратники ограничились тем, что худо-бедно обеспечили транспортному средству способность передвигаться на своих огромных колесах. Неизвестно кем разработанные удивительной мягкости рессоры чутко отзывались на малейшие изъяны дороги долгими волнообразными колебаниями вверх-вниз и глубокими поклонами корпуса во все стороны. В итоге к концу пути отца Паисия укачало основательно.

Возница что-то прокричал, а монументальная повозка, дернувшись в последний раз, наконец-то остановилась. Лекарь с усилием высвободился из мягких глубоких объятий подушек сиденья и опасливо начал спускаться со своей высоты по шаткой лесенке. Возница почесал затылок, повторил возглас на другом, но тоже неизвестном италийском наречии. Вновь подумал. Старательно выговаривая латинские слова, сообщил:

— Venimus, domine! Особняк благородный Маркус, он есть!

— Desine, carissime! — ворчливо отозвался отец Паисий, поводя плечами, морщась и оглядываясь вокруг. — Я уже и сам успел заметить наше прибытие, спасибо. А здесь мало что переменилось… Послушай, отчего ты не говоришь хотя бы на тосцийском или, как вы его именуете, тосканском наречии? Латину же, мне хорошо помнится, в Новом Риме обязаны были знать даже погонщики мулов. И вот тут уже многое переменилось. Весьма и весьма…

— Я вырос до granni… а-а-а… до взрослый в Палермо… на латина это есть Панормус. Это есть город на полуночь остров Сицилия… а-а-а… не знаю, как назвать на латина.

— И не надо. Может, снизойдешь ко мне со своей вершины, чтобы я смог расплатиться с тобой?

— Простите, домине! Уже vitti vitti спускаться! Быстро, да…

— Четыре сестерция, как и договаривались — верно? Ибо я до сих пор не уверен, что правильно понял тебя, любезный.

— Да, домине, есть всё верно, именно так. Буду вас aspittari… а-а-а… подождать?

Отец Паисий опять повел плечами, поморщился:

— Нет. Поклажу мою сложи вот здесь — и можешь быть свободен.

Кончиками пальцев он задумчиво огладил бронзовый дверной молоток в виде клюющей птички, мимоходом хмыкнув вослед неким воспоминаниям, и привычно простучал, как когда-то: «Тук-тук! Тук-тук-тук! Тук-тук!»

— Добро пожаловать, неведомый, но желанный гость! — ответно и быстро приближаясь, прозвучало изнутри. — Добро пожаловать!

Глухо защелкал замок, залязгали отодвигаемые засовы и тяжелая кипарисовая дверь распахнулась под сильной рукой. Приветливая улыбка на морщинистом смуглом лице появившегося в проеме человека мгновенно исчезла, а ладонь скользнула за спину и быстро подала какой-то знак внутрь дома:

— Кто ты, незнакомец? И откуда тебе известно…

— Кайюс! — укоризненно сказал отец Паисий. — Старый верный Кайюс! Я-то узнал тебя, хоть ты тоже изрядно изменился. Не спеши, присмотрись повнимательнее.

Названный по-прежнему продолжал переводить хмурый взляд с лица лекаря на его дорожный камзол и почему-то на изящный эфес клинка при бедре.

— Все равно не узнаёшь… Ну ладно, а если вот так?

Одной рукою отец Паисий прикрыл бороду ниже подбородка, а другую вскинул, сведя брови и воскликнув:

— Progredi et fini!

— Sanctus Antonius… — прошептал пораженый Кайюс, обрушиваясь на колени. — Nobilis Paulus!

— Так все-таки кто именно: святой Антоний или благородный Паулус? И прошу тебя, поднимайся поскорее, старый друг, ибо в нашем возрасте холодный каменный пол не слишком полезен для коленных суставов. Ну-ка помогите, мальчики! — обратился он к двум молчаливым стражникам, также возникшим в дверях.

— O Deus meus! Входите же, дон Паоло, входите! А вы оба лучше внесите все его дорожные укладки! — вмешался хранитель дома, который уже успел оправиться от потрясения и самостоятельно встать на ноги. Резво повернувшись, он заорал в сумеречную глубину внутреннего пространства:

— Приготовить гостевую комнату! Ту, окно которой выходит на атриум! В каминном зале сервировать стол, подать закуски и вино! В кухне разжечь печи для горячей ванны и праздничного ужина!

Отец Паисий подождал, пока поток распоряжений не иссяк полностью, произнес полувопросительно:

— Кайюс, как я успел понять, благородный Маркус отсутствует…

Хранитель дома поклонился, развел руками:

— К сожалению, жизнь такова, что служба каждого из нас… — не договорив, он добавил поспешно: — Дон Паоло! Давайте вернемся к этому немного позже. Позвольте мне вначале достойно исполнить долг гостеприимства!

— И то верно. Тогда позволь мне полюбопытствовать хотя бы вот о чем: ты именуешь меня то Nobilis Paulus, то доном Паоло. У многих других новоримлян я тоже успел отметить эту странную смесь из латины и тосцийского наречия. И дело явно не в изменившемся уровне грамотности и возможности обучаться латине. Тут что-то другое. Что-то новое, чего не было раньше. Только прошу: не говори, что вопросы подобного рода — не для твоего плебейского ума. Мнé не говори!

Отец Паисий особо выделил голосом последние слова.

Кайюс вздохнул:

— Тогда считайте, что я уже успел сказать это. Но могу поделиться ощущениями человека, который достаточно долго живет и достаточно долго наблюдает за окружающим его миром. Знаете, дон Паоло, я всё больше и больше убеждаюсь в том, что все мы просто устали притворяться новыми римлянами. Или понемногу начали осознавать, что новые римляне в нималой степени не являются и никогда не смогут стать подобными тем, прежним. Воистину великим. Того желания, которое было вначале, уже нет, а требуемых сил, как оказалось, не имелось вовсе. Оттого и интерес к латине постепенно угасает, и тосканский диалект скоро превратится в державный язык. Вот так… Но для меня не будет обидным, если вы, дон Паоло, назовете мои слова просто старческими бреднями.

— И не подумаю, друг мой. Скорее, я бы с печалью назвал всё сказанное тобою всего лишь малой частью правды. Если угодно, это тоже просто ощущение человека, долго живущего и созерцающего мир вокруг себя.

— Эх-хе-хе… Благородный Паулус, дорогой вы мой! Все эти высокие материи вам бы лучше обсуждать не со мной, а с доном Марко…

Кайюс спохватился, опять вспомнив о своем долге гостеприимства:

— Да! Что же я вас по-прежнему на лестнице держу? Ну всё из головы вылетело от радости, просто всё! Поднимайтесь к себе, дон Паоло, — ваша комната та же, что и когда то. Разберите вещи, подготовьте перемену одежд — а к тому времени и вода успеет согреться, и ванну наполнят…

Отец Паисий охотно сделал вид, что не заметил ничего, кроме проявлений искренней заботы.

Выйдя к ужину, он обнаружил, что стол сервирован на одну персону. Кайюс к этому времени уже исчез. Призвав его обратно, лекарь проговорил с мягким укором:

— Друг мой! Я не забыл порядков этого дома и в присутствии хозяина, и в его отсутствие. Распорядись, чтобы для тебя накрыли вот здесь, напротив меня.

Хранитель кивнул, не споря. Только уточнил:

— Дон Паоло, что скажете о наличии слуг во время еды?

— Вначале ответь: появились ли за прошедшее время новые люди в доме?

— Сменилось только по одному стражнику у парадного и заднего входов… — он поколебался, подбирая слова для объяснения.

— О возможных причинах догадываюсь, но уточнять не стану. Да, пусть прислуживают. Ведь, как и раньше, еще последует далеко не одна перемена блюд?

В ответ Кайюс придал лицу сокрушенное выражение и широко развел руками.

За время ужина отец Паисий особое внимание уделил богатому выбору сыров. Попутно заметив, что и твердые, и мягкие виды их весьма полезны именно людям в преклонных летах, и он очень скучал по здешним сортам. От последней перемены категорически отказался, в свою очередь горестно подняв брови и столь же широко разведя руками.

Со словами «Уберёте позже!» хранитель дома отправил слуг, отодвинул в сторону свою тарелку и положил руки на стол. Подавшись вперед, сказал:

— Благородный Паулус! А ведь вы так и не начали расспрашивать меня о доне Марко. И я знаю истинную подоплеку тому: вы по-прежнему наблюдательны и быстры разумом. Поэтому сейчас сам поведаю обо всём, что при других обстоятельствах получило бы личное одобрение моего хозяина. Когда-то нашего с вами хозяина…

Кайюс сделал паузу, а отец Паисий медленно склонил голову.

— В позапрошлом году он навещал нас трижды, всякий раз оставаясь на два-три дня. Сразу же повелел в дальнейшем никому и никогда не упоминать о его визитах. Каковых в прошлом году было два, каждый — длительностью почти сутки. Весною этого года дон Марко появился вскоре после праздника Dominica in Ramis Palmarum. Поздней ночью и, очевидно, пешком, ибо звуков подъехавшей кареты никто не слышал. Или она была оставлена где-то в городе. Вещей при себе не имел, светильников в доме приказал не зажигать. Взяв свечу, проследовал в свои покои, пробыл там недолго. Вскоре спустился вниз с небольшой укладкой для бумаг и тут же вновь покинул нас. Уверен, дон Паоло, вы обратили внимание на определенную тенденцию в изменении числа наездов и поняли ее причины.

— Конечно. Частые посещения с некоторых пор стали представлять опасность для него. Всё более и более возрастающую, к сожалению. О всех вас он тоже беспокоится, как, впрочем, было всегда. Дорогой мой друг! И ты, и я давно осознали, что благородному Маркусу самим Господом предопределено свершить большие дела и достичь больших высот. Но на вершинах, знаешь ли, довольно одиноко. И дуют там холодные злые ветры…

Тяжело вздохнув, хранитель дома потянулся за кувшином с вином:

— Вам налить, дон Паоло?

Отец Паисий отрицательно мотнул головой. Кайюс наполнил свой бокал, выпил его залпом. Немедленно проделал это же еще раз.

— Уверен, тебе неведомо, где находится сейчас наш дорогой благородный Маркус, — как-то отстраненно продолжил лекарь. — На его месте я бы тоже не сообщал об этом никому. Не знаешь — не сможешь выдать. Даже под пытками. Прости за последнее, друг мой, просто мне давно и хорошо известны человеческие пределы.

— Вам не за что просить прощения, дон Паоло! — с каким-то тяжелым удовлетворением возразил Кайюс. — Напротив, это ваше соображение о незнании весьма утешительно.

— Пожалуй… Повторю уже в который раз, друг мой, что благородному Маркусу по жизни повезло с людьми, которые служат ему.

— Им в свою очередь повезло с хозяином. Дон Паоло, я вдруг вот о чем подумал: а ведь дон Марко очень нужен вам. Очень. Что же теперь вы станете делать? О Sanctus Antonius! Наверное, не стоило мне задавать вам подобных вопросов.

— Кайюс! Ты видишь пред собою даже не дона Паоло, а всё того же Павла из Славены. Уже сейчас память подсказывает мне несколько возможных мест для поисков. Далее постараюсь припомнить их все, составлю список и начну методично объезжать. С молитвою ко Господу нашему и уповая на помощь Его. Боюсь только, что теперь и мой приезд может навредить дому благородного Маркуса.

— Об этом не беспокойтесь, дон Паоло: хозяин обеспечил нам кое-какую защиту даже вне стен его. В Аквилее еще остались влиятельные друзья дона Марко. Но отныне как бы и вам самому не стала грозить опасность.

— А об этом не беспокойся уже ты, друг мой. Я заранее запасся несколькими серьезными бумагами. На случай, скажем так, возможных непредвиденных ситуаций. Да и клинком, если помнишь, я немного владею.

— Ну да, совсем немного! — Кайюс ухмыльнулся и покачал головой. — Я-то всё помню, дон Паоло.

— Значит, тем более можешь быть спокойным за меня. С утра попрошу тебя распорядиться о найме какой-нибудь непритязательной, но крепкой и закрытой повозки вместе с возницей. В прошлый раз я, к сожалению, оплошно доверился посреднику, который… Впрочем, неважно. Давай на этом закончим о делах, будем просто вспоминать былое. Теперь и я выпил бы немного вина. С кусочком вон того замечательного сыру из Пармы. Будь добр, налей-ка нам обоим!

***

Дверь настоятельской келии отворилась. Сидевшая поблизости паломница неопознанных лет опередила Кирилла. Толкнув в затылок бывшего при ней отрока, она прытко повалилась вместе с ним в ноги отцу Варнаве — он едва успел остановиться на выходе. Кирилл отошел к окну, отвернулся из вежества и приготовился переждать.

— Говори, сестрица, — дозволил игумен, преподавая благословение.

— Вот сподобил меня нынче Господь приложиться и к частичке мощей Назария Благодатного, что в обители вашей пребывает, отче, — радость-то какая! — плавно повела речь странница. — А месяц с лишком тому назад побывала я у Двунадесяти Праведников Дороградских, да Затворников Скальных всех до единого обошла. Да после, дорогою сюда, во Ключах поклонилася Источникам Живоносным…

Рядом неслышно появился отец Власий. Молча сделав Кириллу предупредительный жест, наклонил голову и стал внимательно прислушиваться к обстоятельному перечислению заслуг благочестия.

— А теперь вот положила себе ко святыням Чудовским отправиться. До холодов хорошо бы поспеть. А не поспею — так и то ладно будет, не привыкать нам. Так не благословишь ли на задуманные богоугодные труды мои, отец настоятель?

— Ты странница?

— Странница, батюшка, странница.

— С тобою, надо полагать, сын твой?

— Да, батюшка, середний мой, Николка. Старший да младший со отцом ихним во Будилове остались.

При последних словах отец Власий насторожился и подался вперед. Настоятель опустил глаза:

— Так у тебя семья есть?

— Есть, батюшка, есть.

— И дом?

— И дом есть, слава Богу. Хороший дом — поместительный, справный; ещё мужнин прадед ставил.

— Горе, беду или нужду какую имеешь, что странничаешь?

— Что ты, батюшка игумен, — Бог миловал! Ради праведности да спасения души стараюсь.

— Праведности взыскуешь… — ласково и вкрадчиво заговорил отец Власий, потихоньку подбираясь поближе. — Спасения души… Похвально, похвально. Только ноги-то зачем бить? Зачем лишения всякие терпеть? Дом держи, с соседями в мире живи, детей расти да мужа ублажай — вот тебе и праведность, и спасение души твоей. Прямо под носом. Чего ж по всему свету искать-то?

Паломница диковато и непонимающе покосилась на него. Решив, что лучше все-таки вернуться к дальнейшему рассмотрению собственного благочестия, продолжила:

— А еще вот какого совета испросить хочу у тебя, батюшка игумен. Осемь пар лапоточков только за этот год неполный истоптала я, по святым местам ходючи. И что делать с ними далее — ума не приложу. Пока с собою во суме особливой ношу да в смущении пребываю.

Отец Варнава свел брови и спросил очень спокойно:

— А выбросить не думала?

— Да разве можно, отец игумен? Я же толкую тебе: по святым местам оне хаживали!

— Мыслишь, от того и сами во святыню обратились, что ли?

— Ты их дома в красном углу развесь! — радостно присоветовал из-за ее спины отец Власий. — Пред ними свещи возжги да пой: «Святии ла-а-апти, молите Бога о на-а-ас!»

— Страсти-то какие речешь, батюш…

— Вот тебе, сестрица, слово пастырское, которого ты так добивалась, — перебил ее отец Варнава. — Оставляй-ка паломничество свое да домой возвращайся, коль не хочешь, чтобы я епитимью на тебя наложил. Не праведность это, а гордыня обыкновенная. И оскорбление разума, Богом данного. На этом — всё, ступай с миром.

— Домой, дура набитая, домой! — завопил вдруг, выкатив глаза и затопав ногами, отец Власий. — Прочь отсюда! Нам праведники во укор — грешные мы! Прочь-прочь-прочь!

Перепуганно взвизгнув, паломница шарахнулась в сторону лестницы. Игумен придержал мальчишку за плечо:

— Если пожелаешь наукам или ремеслам обучаться — от вашего Будилова Успенская обитель недалеко. Спросишь там отца Сергия, благочинного. Запомнил? Тогда с Богом, отроче.

— У-у-у! Вот я тебя! — грозно улюлюкал и стучал большим посохом маленький архимандрит вослед удаляющемуся грохоту ступеней.

Отец Варнава выслушал Кирилла. Покивав, проговорил невпопад:

— Ну что ты будешь делать! Сеешь одно — всходит другое… А отцу ризничему ты, княже, передай, что я благословил. М-да…

— Наше дело — сеять, — отозвался задумчиво отец Власий.

***

— Славная полянка, — одобрил Залата, осмотревшись. — И от обители не видать — чего ж зазря людей сторонних смущать-то, верно?

— Ага. Мы тут с братом Иовом как-то…

— Пожалуй, там и стой, где стоишь, княже. Супротив солнца для учебы — самое что ни на есть оно. Сейчас я…

Он отошел к елкам и стал собирать шишки в подвернутую полу своей длинной чуги:

— Перед поединком следует руку разогреть. Ну, коли не в забавку заниматься-то.

— Да, мастер-наставник, — ответил Кирилл серьезно. Вытащив меч из ножен, повращал им в кисти, локте и плече. Поприседал в стороны на правую-левую ноги.

— Готов?

— Готов, мастер-наставник.

Десятник принялся швырять собранным в князя — целясь и в корпус, и чуть ли не под ноги, и выше головы. Шишки то мерно следовали одна за другой, то вдруг вылетали врасплох. Вилецкий клинок замелькал в воздухе.

— Шесть из трех десятков пропустил, — сказал Залата, отряхивая одежду и ладони. — Теперь твоя очередь, княже. Я готов, начинай.

— А ты — одну всего! — с некоторым удивлением отметил Кирилл, отбросавшись в свою очередь, и попрыгал от избытка молодых сил. — Давай еще по разу.

— Ни одной, — поправил брат Иов. — Ты слишком высоко норовил бросить, княже. Не лукавь. Десятник умолчал — его дело. А я говорю.

— Значит, ни одной, — покладисто согласился Кирилл. — Ошибочка вышла.

— Да, это бывает.

Залата покружил по полянке, откидывая подальше сучья, растаптывая кочки да кротовины. Вопросительно повел острием:

— К бою, княже?

— К бою, мастер-наставник.

Кирилл присел на разведенных ногах, угрожающе скаля зубы и перебрасывая меч из руки в руку.

— Даже в пустыне сарацинская стойка только для такыров да прочих твердых участков годится, — флегматично прокомментировал Залата это паясничание. — На песке куда похуже будет, а для травы густой и вовсе глупость да погибель. При низком либо скользящем шаге ноги враз запутаются. Давай-ка из нашей простой поставы славенской начнем.

Кирилл сговорчиво кивнул, вставая в рост, и тут же провел прямой длинный выпад. Лезвие скользнуло о лезвие, ткнулось в никуда. Он потерял равновесие. Переменив ногу, сделал рывок, нанося рубящий удар поперек корпуса. Клинок широким взмахом опять рассек пустоту, а острие меча десятника коснулось его груди:

— Сражен, княже.

— За ногами следи, — подал голос инок. — Все намерения твои выдают.

— Неужто мы с Залатою в неозброе упражняемся? — раздраженно спросил Кирилл. — Или ты на мечах тоже мастер?

— Да как-то дали разок в руках подержать, было дело.

— Брат Иов прав, княже. Слишком загодя ступаешь. Давай-ка всякие рубящие удары твои, какими владеешь, хорошенько рассмотрю — я только отражать буду. Начинай.

Опущенный меч Кирилла взлетел в отножном ударе. Десятник отвернул его вбок и одобрительно крякнул:

— Хорошо! Теперь яви-ка мне попеременно левый да правый по косой сажени… — клинки лязгнули. — Славно, славно…

— Может, верхнюю одежду скинем, мастер-наставник?

— Жарко? Нижние удары слабоваты, княже.

— Не жарко — движения сковывает.

— В самый раз для учения. Еще! Еще! Меч-то не подворачивай — это тебе не двуручник.

— А риттеры германские в наставлениях советуют…

— Стой!

Десятник хлопнул плашмя клинком по голенищу и гаркнул:

— Юнак Ягдар! Ты поучаться хочешь или поучать? Доберемся и до риттеров германских, и до всех прочих сарацинов! В свой черед.

— Прости, мастер-наставник.

— Ну… — он кашлянул. — Ты это… К обороне переходи.

Брат Иов ухмыльнулся, Кирилл сделал вид, что не заметил. Старательно потопал, устраиваясь поладнее, и вскинул меч.

— Внимай, княже, — я теперь руку менять стану: вдруг в бою тебе шульга попадется или оберукий.

— Понял, мастер-наставник.

— И изменений оглашать не буду.

Вместе с последними словами проследовала череда быстрых переменных выпадов. Кириллу начало казаться, что в обеих руках Залаты одновременно пребывает по мечу.

— Клинком удар встречай, клинком! Лучше всего от средины до второй трети его длины. Ты же едва ли не самою кистью норовишь.

— Сподручнее так.

— Да не сподручнее, просто рука у тебя в запястье недостаточно тверда, а ты вне боя не укрепляешь ее никак. Ленишься, княже! Слыхал, что ленивых в ратном учении потом за ноги оттаскивают? Если таковые еще при теле остаются…

Лезвие с шипением скосило траву под Кириллом — он едва успел подпрыгнуть — и тут же пронеслось над макушкой.

— Эй, так нечестно! — совсем по-детски вырвалось у него.

Брат Иов громко фыркнул, покрутив головою.

— С чего бы это? — искренне удивился десятник. — А так?

Его меч скользнул, словно желая обвиться вокруг вилецкого клинка — тот вдруг вырвался из руки и отлетел в сторону. Кирилл зачем-то посмотрел на пустую ладонь, пошевелил пальцами. Сказал с завистью:

— А так — мастерски.

Выловив меч из травы, спросил:

— Научишь хитрости этой?

— Княже, дети малые норовят первым делом изюмины из кулича повыковыривать. Уразумел, к чему веду?

— Да, мастер-наставник. Прости.

— Ладно, чего уж там… И снова повторю: руку не выставляй — враз лишишься. Твоя рука — это сам клинок. К бою!

Кирилл уже успел уяснить, что единственный глаз Залаты видит ничуть не хуже двух, а быстрые выпады и удары десятника на самом деле великодушно замедлены. Однако и за такими он едва-едва поспевал.

— Движешься неверно, княже.

— Ты о чем, мастер-наставник?

— Нападаешь справа — с правой ноги ступай. Слева — с левой. И шага не подготавливай. Ай, славно! А ну еще!

— Это мы завсегда! А теперь вот так…

— Княже! — запоздало воскликнул десятник. — Ох ты…

Кирилл выронил меч и схватился за руку. В траву закапала кровь.

— Воители-Хранители…

Отбросив свой клинок, Залата метнулся к Кириллу. Инок успел опередить его. Заставил развести стиснутые окровавленные ладони, осмотрел рану:

— Слава Богу, кости целы. Всего лишь сильный ушиб и кожа на пальцах ссажена — удар скользящим был.

— Моя вина, — сказал Кирилл, морщась.

— Ты, княже, опять слишком близко руку… — завел покаянно Залата.

— Угомонись, я всё видел, — откинув полу подрясника, брат Иов быстро отвязал от пояса маленькую тыквенную фляжку, мотнул головой в сторону:

— Лучше сыщи-ка побыстрее лопух или подорожник.

Он промыл кисть от крови и несколько раз обернул ее измятыми листьями лопуха:

— Выживешь, княже. Вот здесь придерживай. А теперь поторопимся в обитель.