Глава III

Кирилл выскочил на крыльцо и в потемках тут же со всего размаху ударился лицом о чью-то широкую и крепкую грудь.

— О! А вот и сам ты, княжиче. Что называется, на ловца и зверь бежит, — услышал он голос брата Илии. Потряс головой, с осторожностью пощупал, подвигал пальцами нос.

— Не расшибся?

— Да вроде как уцелел.

— Тебя отец игумен к себе призывает.

— Охти! Вот беда-то, вот поношение-то для обители! — опять запричитал за спиною брат Лука.

— А ну кыш отсюда, мелюзга! — келейник сделал ему страшные глаза, повернулся и размашисто зашагал в предутренний сумрак.

— Убийство в приюте для странников, — сказал он, опережая возможные расспросы. — Кто таков страстотерпец — пока не ведомо. Либо знатный паломник, либо купец: в отдельной келье остановился. Послушник галерейный окликнул чужого человека, выходящего оттуда посреди ночи, а тот вдруг — наутек. Галерейный — в келию, там постоялец весь в крови, уже доходит. Убийца же в темноте на выходе с братом Мартирием едва не столкнулся, вроде как мы с тобою давеча. Брат Мартирий закричал, каин метнулся на лестницу, что в верхние палаты ведет, да где-то там и затаился. Тут уже братия набежали отовсюду — двери затворили, стражу выставили и послали в набат ударить.

Кирилл слушал молча, стараясь как-нибудь приноровиться к широкому шагу брата Илии.

Крыльцо приюта было охвачено двойным полукольцом братий: одни лицами ко входу, другие — от него. Вокруг здания прохаживались послушники, поглядывая на окна. Полукольцо ограждения разомкнулось, пропуская.

Просторную приютскую галерею нижнего яруса уже заполнило монастырское начальство. Отец Варнава стоял несколько наособицу в обществе благочинного и отца Паисия. Брат Илия легонько хлопнул Кирилла по плечу и подался сквозь толпу куда-то дальше.

— Догадываешься, зачем понадобился? — сухо спросил настоятель, одновременно наклоняя голову в сторону подошедшего инока, который тут же стал быстро нашептывать ему на ухо.

— Да, отче. А точно ли здесь убийца?

— Шум да крики многих пробудили. Люди и внизу, и в верхних палатах из келий да спален общих на галереи высыпали — в сутолоке-то ему раствориться легко было.

— Мог и сбежать под шумок.

— Не думаю, что удалось бы.

— А разве галерейный да этот, как его, брат Мартирий не разглядели, каков он видом?

— Княжиче, это уже сейчас свечей сюда понанесли, а ночью всегда — один светоч-ночник на каждую из галерей. Если бы разглядели, тебя бы не звали.

Он вскинул глаза на вновь возникшего перед ним брата Илию.

— В верхних палатах постояльцы уже водворены обратно. Ни они, ни послушники ничего неладного не приметили. Кладовые и приютская трапезная проверены, — сообщил келейник негромкой скороговоркой.

— Добро.

— Отче, — опять подал голос Кирилл, — а если все на свои места вернулись, может, стоит расспросить их: нет ли рядом с ними незнакомого, кого допрежь не было?

— Разумная мысль, уже так и поступили. На всякий случай. Но ведомо ли тебе, княжиче, доподлинно, что такое приют монастырский? Люди в нем спят, сам же он — никогда. И ночью приходят странники да паломники, и в ночь идут. Почти непрестанно. Заснет человек при одних соседях — проснется при совсем других. Такие вот дела. Наверное, с верхних палат начнем, брат Илия.

— Как благословите, отец игумен.

— Тогда с Богом, княжиче! — решительно проговорил отец Варнава, добавив не совсем понятно:

— И постарайся держаться в осознании того, что ты — сын отца своего, князя Вука-Иоанна.

Отец Паисий поманил Кирилла пальцем, зашептал:

— В глаза, как мы с тобою последний раз упражнялись, не зри. Они за собою повести могут. С опущенными веками пребывай.

— Отче, я постараюсь вспомнить все, чему вы успели научить меня. Честное слово, очень постараюсь.

— Ох, чадо, чадо… Да не обучал я тебя ничему, — не смог бы сделать того ни за эти три дня, ни даже за три года. Всего лишь помог пробудиться кое-чему из даров твоих. Не в моих силах выучить игре на бандуре, если отродясь не умею того. Так что не обессудь — учиться только самому придется, уж как там оно получаться будет.

Торопливо погладив его по голове, вздохнул и пробормотал:

— Ай-яй-яй… Ну как же не ко времени все это, Господи, как не ко времени!

Галерейный послушник лязгнул засовом, открывая дверь. Брат Илия жестом попросил Кирилла посторониться; согнувшись едва ли не вполовину, первым шагнул внутрь. Вслед за ним тут же проскользнул низкорослый широкоплечий инок с глубоким косым шрамом через всю левую сторону лица.

— Теперь можешь входить, княжиче.

Два ряда деревянных кроватей с широким проходом между ними занимали почти полностью пространство обширной спальни. Постояльцы сбились кучей в иконном углу, застыли и как будто перестали дышать. Настороженно двигались лишь одни многочисленные глаза.

Келейник игумена с кряжистым иноком расположились по оба плеча Кирилла.

— Только не погубите душ невинных, братцы! — тощий высокий паломник с разлохмаченной бороденкой, отделившись от прочих, вдруг рухнул на колени и протянул к ним дрожащие руки: — Невинных…

— С нами Бог! — громко и раздельно проговорил брат Илия. — А ты вставай, странниче. Нет здесь никого, пред кем дóлжно бы колена преклонять.

Странник неловко поднялся. Прижав ладони к груди, старательно закивал.

— Суть того, что будет происходить сейчас, всем вам уже успели разъяснить — так ли? Вот и хорошо. Ко княжичу подходите по одному. И помните: пред судом Господним равны и крещенные во имя Его, и знающие Его под другими именами, и верные Древним богам. Давай, добрый человече, не бойся.

Мужичок прерывисто всхлипнул. Зачем-то переложив руки на груди, как перед причастием, робко сделал пару шажков навстречу.

Кирилл закрыл глаза:

« А вдруг все до единого затворяться станут?.. Вот удружил-то сам себе… Что там еще отец Паисий говорил?.. Господи, а не самозванец ли я?.. А отец Варнава надеется… Позору-то будет, если ничего не выйдет… Где ты, человече, отзовись!.. Не так, не так…»

Он вспомнил, как вчерашним вечером на верхнем ярусе звонницы созерцал — по совету отца Паисия — сквозь закрытые веки закатное солнце. Попытался опять увидеть тусклый разлитой багрянец, ощутить прохладную ясность внутри. Сопение со всхлипами мешали сделать это, отвлекая и заслоняя всё. Откуда-то из-под сердца начала медленно подниматься мутная гневливая волна.

— Не убивал я, княжиче! Богом клянусь! — простонал безысходно странник.

Кирилл вздрогнул.

Мрак в голове разодрался пополам, отпрыгнул в стороны, а на него хлынул поток страха, боли и отчаянной надежды, среди которых замелькали курочки-пеструшки, гуляющие по двору, круглое улыбающееся женское лицо в конопушках, окровавленная плаха с воткнутым в нее топором неимоверного вида и размера, две довольные детские рожицы, перепачканные малиновым соком, стаи воронья вокруг циклопической, уходящей за облака черной виселицы, теплая, подрагивающая под рукой лошадиная кожа, размытая дождями проселочная дорога, по которой потерянно бредут вдали три маленькие фигурки, полы из нового тёса, недостроенная банька…

Он распахнул глаза и почти выкрикнул:

— Невиновен!

И все исчезло.

Ошалелый от радости паломник опять наладился бухнуться в ноги. Инок со шрамом, споро поймав его под мышки, направил в сторону и указал вослед:

— Все прочие туда же станете отходить. После испытания.

— С почином, княжиче, — повернув голову, вполголоса отозвался брат Илия. Ободренный Кирилл улыбнулся в ответ, попросил громко:

— Люди добрые! Подойдя ко мне, просто говорите: «Я не убивал». И пожалуй, боле ничего иного. Да, вот так. С этими словами как-то случайно очень хорошо получилось: вы после них, оказывается, лучше открываетесь. Ну то есть, понятнее становитесь. Сразу ясно видеть начинаю: правда или нет, а почему — сам не разумею… Словом, и для вас, и для меня так проще будет — и всё на том! — завершил он, начиная сердиться на себя.

Брат Илия покивал успокаивающе.

Подросток лет двенадцати выступил вперед. Держась за его плечо, за ним засеменил высокий седой слепец. Монах со шрамом вопросительно взглянул на келейника.

— Отец Варнава наказал: всех без изъятия, — ответил ему брат Илия и бережно взял старца за руку, подводя поближе: — Прости, отче, только по одному.

Кирилл закрыл глаза, приготовился.

— Не убивал я, — негромко и со спокойным достоинством проговорил слепой.

— Да, не убивал, — почти тут же откликнулся Кирилл.

— И я не убивал, — сказал в свою очередь мальчишка-поводырь.

— Он тоже правду говорит.

Следом за ними приблизился вразвалку темноволосый бородач, зыркнул исподлобья и глухо пробубнил:

— Я не убивал.

Кирилл помедлил, опустил голову:

— Еще раз скажи, яви милость.

— Я не убивал!

Он опустил голову еще ниже. Брат Илия построжал лицом, спросил тихо и быстро:

— В чем дело, княжиче?

Инок со шрамом едва заметно напрягся. Кирилл неспешно выпрямился, открыл глаза:

— В смерти постояльца невиновен...

Брат Илия продолжал внимательно наблюдать за ним.

— Но жену-то ведь не разбойники, которые о той поре на ваши выселки напали… а ты убил.

Бородач рванулся вперед. Инок со шрамом мгновенно подался ему навстречу, оттолкнул Кирилла в сторону правой рукой, левой же проделал мягкое кошачье движение. Разом остановившись, темноволосый увалень запрокинулся навзничь и с грохотом обрушился на пол. Брат Илия поймал потерявшего равновесие княжича; не глядя, быстро задвинул себе за спину. Инок уже оказался над поверженным бородачом, прижал коленом его грудь и приставил к горлу два пальца. Постояльцы оцепенели.

— Он семнадцатый год от обители к обители странствует покаянно, — подал голос Кирилл.

— Срок давности, еще законами Дора определенный, вышел весь. Два года назад, — заметил келейник и, обводя паломников твердым взглядом, прибавил погромче:

— Теперь в содеянном судия этому человеку — один Господь, а не мы!

Инок помог черноволосому, который по-прежнему пребывал явно не в себе, подняться и опять коротко указал рукою, куда ему следовало отойти.

— Господь тебе судия, человече, не мы, — повторил брат Илия. — Незачем было пытаться… бежать — ты по-прежнему свободен. Уже вернулся к рассудку? Всё ли понимаешь?

Бородач угрюмо кивнул, пряча глаза и потирая затылок.

— Спасибо, — поблагодарил вполголоса Кирилл инока со шрамом. — Звать-то тебя как?

— Брат Иов.

— Спасибо, брат Иов.

Названный молча и коротко склонил голову.

— Продолжим, людие, — сказал келейник. — Следующий!

Кирилл опустил веки.

Он увидел: невыразимо прекрасные личики еще не рожденных, но уже давно любимых младенцев; лица детей постарше, лишенные света разума, отмеченные знаками неведомых болезней, печатями близкой и неотвратимой смерти; иконные лики их матерей — и молодых, и безвременно состарившихся — с безнадежной надеждой или безропотной покорностью в усталых глазах; лица мертвых, сделавших беспросветными дни и ожививших демонов ночи или напротив, согревающих сердца в ожидании далекой и навсегда счастливой встречи…

Он узнал о страстных желаниях: обретения богатырской силы в видах справедливейшего воздаяния всем обидчикам без исключения, отыскания сказочных по богатству кладов для получения абсолютного счастья, присоединения к своему наделу соседского лужка после смерти его одинокого зажившегося хозяина и безубыточной до самого конца времен оптовой торговли просом…

Он почувствовал: застарелую горечь одиночества, благоговейное восхищение от осознания себя в таком удивительном мире и неутолимую жажду понять хоть что-либо по этому поводу, изматывающую тяжесть постыдных тайных грехов, теплую благодарность за чью-то бескорыстную помощь и неизъяснимую радость бытия, которую непременно требовалось честно поделить между всеми-всеми людьми…

Нескончаемый поток двигался и двигался сквозь него, а сам он странным образом тоже плыл в этом потоке…

***

— Плохо выглядишь, княжиче, — обеспокоенно заметил брат Илия, когда за ними была притворена дверь очередной келии. — Не нравится мне это.

— Еще осталось девять общих спален, до двух десятков человек в каждой, — известил брат Иов, — да две дюжины келий — от одного до четырех.

Келейник согласно покачал головой:

— Ни сегодня, ни даже завтра со всеми управиться не выйдет — понятное дело. Может, отдохнуть или прилечь пожелаешь?

— Нет.

— Тогда вот что: давай-ка спустимся во двор, хотя бы посидишь немного на свежем воздухе, развеешься. Не противься, Бога ради, яви милость да благоразумие. Пойдем, пойдем.

Снаружи, как выяснилось, уже и рассвело давным-давно, и даже стало подбираться поближе к полудню.

Кирилл откинулся на спинку лавочки, с удовольствием щурясь на солнце, по которому со вчерашнего дня, оказывается, успел хорошенько соскучиться. Брат Илия оставил его и вскоре вновь появился в сопровождении отца Паисия. В руках лекарь держал два разновеликих терракотовых сосудца:

— Выпей, княжиче. Вот этот маленький — не дыша, залпом и до дна. А этим тут же запьешь потом.

Кирилл опрокинул в себя содержимое того, что был предложен первым, передернулся от омерзения:

— Пхэ-э-э! Вот гадость-то… Что это — дерьмо с полезными травками? Ой, простите, отче.

— Нет. Настой на дохлой кошке. Дерьма там лишь самая малость — для скусу… — он коротко и ехидно хохотнул. — Ну что: как я тебя в ответ-то? На-ко, на-ко, запей побыстрее.

— А это…

— А это всего-навсего виноградный сок. Ты ровно дитя несмысленное, княжиче. Тебе же силы надобны, да не так, чтобы только для подвига твоего хватило. На будущее они тоже лишними не будут. Есть хочешь?

— Нет, отче.

Лекарь хмыкнул:

— Нет — так нет. Тогда продолжай отдыхать. Если все-таки надумаешь — отправляйся в общую трапезную, для тебя тут же накроют. В поварне на всякий случай предупреждены. Кстати, оладушки яблочные нынче просто на диво хороши. Сладкие, воздушные, к тому же пахнут-то как — м-м-м! А ты их, голубчиков, сверху сметанкою, сметанкою. Да с веретенца молодым медком по кругу основательно этак, не скупясь…

Внимательно заглянул ему в глаза, забрал пустые сосудцы и удалился, подмигнув напоследок.

Зелье в совокупности с заманчивыми описаниями отца Паисия подействовали достаточно быстро. Кирилл беспокойно завозился, сглотнул набежавшую слюну и решительно поднялся с лавочки. Украдкой наблюдавший за ним из окошка отец Паисий кивнул удовлетворенно, после чего обратился к отцу Варнаве:

— Слух о дознавателе дивном по приюту пополз, отец игумен. Послушники, которые еду передают, проговариваются. Да и галерейные, что по нужде выводят, такоже бывают на язык невоздержаны.

— Я не против — то нам только на руку.

— Это верно. Но неплохо бы братиям стать еще более словоохотливыми. В тех келиях, что пока не проверены. И пусть живописуют поярче тайные духовные дары чудодея-прозорливца. Поярче! А если даже и прилгнут при том, да не вменится во грех им.

— Хм… Ты знаешь, очень даже дельная мысль. Благословляю.

— Только от княжича сие желательно утаить. Боюсь, не поймет помощи нашей гордый витязь.

***

— Открывать, что ли? — спросил галерейный послушник, держа руку на засове.

— Повремени, — остановил его брат Илия. — Это уже четвертая палата за сегодня будет, княжиче, — не многовато ли сразу? Может, снова передохнёшь?

— Ага! И тут же отец Паисий опять набежит со своим снадобьем духовитым. Нý его, уж как-нибудь позже. Как можно позже.

— Будь добр, погляди-ка на меня… Ладно, так и быть. Открывай, брате.

Кирилл уже привычно пропустил вперед келейника с братом Иовом. Он был еще в дверях, когда раздался крик:

— Явите милость, люди добрые! Не надобно меня ко княжичу, сам скажу! Мой грех, я убил! И что струсил, сразу не объявил себя — простите милосердо!

Невысокий жилистый человек, по виду — достаточно зажиточный ремесленник низшей, Градской гильдии, упал перед братиями в земном поклоне. Брат Иов сноровисто поднял его и взял под руку. Под другую тут же — брат Илия.

«Ну вот и всё. А я так и не пригодился…» — разочарованно подумал Кирилл. Внутри него будто мгновенно растворилась какая-то твердая основа — разом обмякли, противно задрожали ноги, а в голове очень далеко и невнятно забормотали многочисленные недовольные голоса. Он поспешил опереться о дверной косяк.

— Каин!

— Душегуб!

— Ирод окаянный!

В воздух в праведном гневе взметнулись кулаки, странники угрожающе задвигались вперед.

Брат Илия позвал громко, притом как-то по-особому:

— Людие!

Постояльцы остановились и умолкли, кулаки опустились, разжавшись.

— И нас такоже простите! — келейник оглянулся, проговорив потише:

— Пойдем-ка, княжиче.

Уже за дверью добавил:

— Из приюта сейчас мы убийцу выводить не станем — зачем снаружи людей сторонних искушать, верно? До ночи побудет под запором да присмотром в той же келейке, где и проживал, а как дальше — уже отцу настоятелю решать. Во двор сам сойдешь или помощь понадобится?

— Нет… То есть, не понадобится.

Далекие невнятные голоса в голове окончательно утеряли последние признаки человеческой речи, превратились в такое же далекое пульсирующее гудение, которое очень мешало составлять фразы.

Как будто на чужих ногах Кирилл спустился по лестнице. При выходе неловко и запоздало прикрылся ладонью от неожиданно больно ударившего по глазам неяркого закатного солнца, пошатнулся. Крепкие руки отца Паисия подхватили его.

— Да я… сам дойду… отче.

— Ну да, ну да. Уже дошел — лишь самая малость до краешка осталась. И как я на всё это согласился, старый дурак!

— Спаси тебя Господи, княжиче, — десница отца Варнавы, перекрестив его, легонько сжала плечо. — Славно и достойно службу свою начинаешь.

Кирилл наморщил лоб, пытаясь осознать услышанное. Не получалось — каждое из слов звучало вполне понятно, но только голова почему-то отказывалась наполнить смыслом их связку. Впрочем, это его нисколько не обеспокоило. Он с шумом втянул через ноздри пряной вечерней прохлады, широко и безмятежно улыбнулся. Настоятель с лекарем быстро переглянулись.

— Отец Паисий!

— Не волнуйся, отец игумен. Все сделаю. Княжиче, ну-ка обопрись на меня. Да не для виду, а по-настоящему обопрись… Осторожно, дальше ступенька! Вот так, вот так…

В сумраке дверного проема возникла молчаливая фигура брата Илии. Отец Варнава дал ему знак подождать; тревожным взглядом проводил Кирилла, бережно, но твердо ведомого лекарем. Когда густые высокие кусты голубой жимолости окончательно скрыли за поворотом обоих, тяжело вздохнул и проследовал за келейником внутрь.

Скудный вечерний свет, который просачивался сквозь узкое окошко, еще позволял кое-как рассмотреть силуэт сгорбленного человека, понуро сидящего на краешке кровати. При появлении настоятеля он незамедлительно вскочил, испуганно и часто переводя взгляд с него на сопровождающих братий. Его беспокойным рукам всё никак не удавалось окончательно определиться с должным положением при собственном теле.

— Свечей сюда, — распорядился отец Варнава, опускаясь на споро придвинутый братом Иовом столец. — И ты такоже присаживайся, человече. Вот здесь, напротив меня. Да не трясись ты так, Господи помилуй! Это ведь келия монастырская, а не застенки какие-то. И заплечных дел мастеров здесь не было, нет и быть не может — сам ведь разумеешь… Успокоился? Вот и славно. Звать-то тебя как?

Убийца немного запоздало и быстро-быстро закивал, но дрожать все-таки перестал. Опять сторожко покосился на брата Илию, затем — чуть более опасливо — на брата Иова:

— Мастер Витигост из Кружичей. Бочары мы…

Настоятель тоже кивнул и сказал просто:

— А я — игумен Варнава. Продолжай рассказывать, мастер Витигост.

— Ага… Так что, господин игумен Варнава, спать это я вчера уже почти наладился, а тут мне вдруг видение представилось, что через келью от меня купец пред иконами стоит на коленях. Телом гладкий, лицом благообразный такой. Молитвы бормочет, поклоны истово кладет, меня вовсе не слышит и не видит. Зато я вижу, как подбираюсь к нему тихонько сзади — и гранцом в затылок. И до чего ж, господин игумен Варнава, яркое да ощутительное видение учинилось — хоть со всех сторон его как хошь оглядывай, хоть прямо-таки пальцем трогай! Ровно Марь облуду напустила, даже сон враз пропал. Я обратно оделся скоренько, выглянул за дверь — нету никого, даже галерейный отошел куда-то. Ага, думаю себе, это не иначе как сам Белбог для меня удачу приуготовляет! Тогда я, значится, мышом юрким к купцу проскользнул — и, как в видении том назначено было, всё в наиточнейшей точности исполнил.

— Говоришь, назначенное исполнил… — отец Варнава помрачнел. — Вот оно как. Взгляни-ка: это тот самый гранец?

По его знаку брат Илия наклонился вперед, в протянутой руке тускло блеснул короткий четырехгранный клинок.

— Да, господин игумен Варнава, достоименно тот самый. Никакого иного у меня и вовсе не имелось. Хороший гранец, ухватистый такой.

— Зачем мирному бочару бронебой ратный?

— Не ведаю. Он и до того уж несколько дней со мною был, взялся откуда-то. Есть да и есть — я и привык к тому.

— Ты не помнишь, кто дал его тебе?

— Не ведаю, господин игумен Варнава.

— Опять не ведаешь, — отметил настоятель. — Насколько я понял, ты не православный — верно?

— Уж не прогневайтесь великодушно: Древних чтим, господин игумен Варнава, такое вот оно есть спокон веку наше обыкновение родовое.

— Значит, в обители просто на ночлег остановился? Отчего тогда не в одной из общих спален, а в отдельной келье? Ты, очевидно, весьма состоятелен, мастер Витигост: галерейный послушник сказывал, что золотой монетой жертвовал ты на содержание приюта.

— Золото было при мне, да, уж который день. Я и платил им. А чего ж не платить-то, господин игумен Варнава, коли все одно наличествует?

— Следует понимать, оно не твое?

— Да откуда ж у меня самого егориям золотым взяться-то? Нам по чину нашему покамест и чеканов серебряных вполне себе довольно выходит, и очень даже за то благодарственно.

— Ладно. С какими людьми доводилось встречаться в последнее время? О чем говорили?

— Так ведь разве оно возможно, господин игумен Варнава: упомнить всех, с кем на ярмарке встретишься да словцом-другим перемолвишься! Торговый ряд выездной у нас нынче в Нижних Коньках — свой, Кружической Градской Гильдии бочарной, во как! Кажинное лето беспременно об эту пору господином головою да прочими старшинами и учиняется. Стоим мы, стало быть, первый день с товаром-то нашим, стоим другой — и тут мне вдруг в голову стукнуло: а давай-ка отправлюсь я во Преображенскую обитель. Ну и отправился. А здесь со мною вишь ты чего оно приключилось…

— Если ты Древлеверие исповедуешь, почему же тебя к нам-то потянуло?

— Не ведаю, господин игумен Варнава.

— И опять не ведаешь, значит. Ладно. На сегодня всё, мастер Витигост, — сказал настоятель, поднимаясь. — Поздно уже, отдыхай как получится. Вечерю сюда подадут — уж не взыщи, что с опозданием трапезничать станешь. А по нужде в дверь стучи да зови негромко: братия рядом, выведут.

Выйдя во двор, остановился, устало повел плечами. Обронил, ни к кому не обращаясь:

— Такие вот дела…

— Придется ждать, когда княжич проснется, — подал голос брат Илия. — Очень странно все это, отче.

— О странностях-то, разумеется, поразмыслим. И поразмыслим непременно. Да вот только в понимании пока дальше нисколько не продвинемся… — отец Варнава опустил глаза и принялся рассеянно вертеть в пальцах свой посох. Из недолгой задумчивости его вывели звук торопливых шагов и голос из темноты:

— Отец игумен, ищут вас. У настоятельских палат спешный посланник из Гурова дожидается.

***

— Звали, отче?

С какой-то тяжестью, даже тяготой, отец Варнава поднялся с колен. Совершенно чужое, окаменелое лицо оборотилось от келейного иконостаса к Кириллу. Как будто сквозь него взглянули лишенные света глаза:

— Звал, княже… Входи…

— Что-что? Как… Как это — княже? О Господи… — он заледенел, остановившись на полушаге в дверном проеме. И окружающий, и внутренний миры стремительно изменяли какие-то жизненно важные основы своего прежнего устроения — невидимо, но неотвратимо и безвозвратно. — Отец — да? Отец?

— Он… тоже… — словно через силу выговорил настоятель. — Горе пришло к нам с тобою. Большое горе. И оно соделало тебя из княжича князем. Входи же, входи… Третьего дня посланник был от старосты Троицкого посада. В своем доме в Гурове убиты князь Иоанн, отец твой, жена его Евдоксия, мать твоя, и сын его Димитрий, брат твой старший.

Кирилл захлебнулся криком. Неловко и беспомощно прикрывшись ладонями, зарыдал в голос. Отец Варнава подался вперед; навстречу ему совсем по-детски раскинулись руки, обхватили судорожно, а залитое слезами лицо ударилось о кипарисовое настоятельское распятие на широкой груди.

— Боже мой… Боже мой… Мужайся, юный княже… А вместе с семьею твоею смерть приняли пятеро ратных да восемь душ дворовых и домашних людей. Тяжкое, страшное испытание попустил Господь. И тебе, сыне, и мне, грешному.

Он закрыл глаза, промолвил странным голосом:

— Господи… Дай сил донести крест сей…

— Как это случилось? — невнятно спросил Кирилл, не поднимая головы.

— Может, присядешь? Так лучше будет, правду говорю. И я тоже… Да сиди, не вставай — вот печаль, что это мое кресло! Какая разница сейчас-то.

Отец Варнава помолчал, глядя в пол. Потом продолжил отчужденно и как бы нехотя:

— Передаю суть донесения. С самим же письмом дозволю ознакомиться чуть позже. Итак. Рано утром староста постучал в ворота по делам общинным. Стучал долго — ему не отвечали. Тогда он забеспокоился, попросил помощника своего перелезть через ограду да изнутри калитку в воротах отворить. Тут же обнаружились тела стражей, после чего староста послал за своими людьми доверенными да охраною их поставил, чтобы не впускали никого. Затем сыскали прочих дворовых да ратных. Кого в жилищах своих, кого в местах служебных. Далее двери высадили, в дом вошли. Там уже все твои… находились. И ни на ком — ни ран смертных, ни следов иного насилия.

Кирилл отвернулся. Стесненно и неуклюже растер по щекам слезы:

— Отчего же они погибли?

— Похоже, были отравлены неведомым ядом. Деталей пока не знаю, предстоит выяснять. Посмотри-ка на меня, сыне. Вон в том углу на колышке — утиральник чистый. Воспользуйся, не смущайся ничем… Вестник говорил: лица у всех оставались мирными да покойными. Да и тела выглядели так, словно смерть не насильственною была, а своею, природною.

— А соседи, случайные перехожие?

— Никто ничего не видел и не слышал. Это очень часто бывает, к сожалению.

— Чужих, новых людей перед тем не примечали? Может, разговоры кто какие вел?

— Тоже пока не ведомо, да и когда было правды доискиваться? Староста тут же помощника своего отрядил, чтобы меня поскорее известить. Двух коней загнал он, всего лишь за четыре дня от Гурова до нас добрался.

— Получается, это случилось четыре дня назад…

— Нынче шестой день пошел. Почти сутки с половиною спал ты после дознания своего.

Кирилл свел брови:

— А что же дружина?

— Не понимаю тебя, княже.

— Отчего вестником не из дружины кто послан, а случайный человек?

— Разве помощник старосты — случайный человек? К тому же, в конце предыдущего дня обе сотни были отправлены в Белецк.

— Кем и зачем? Или почему?

— Узнаем и это в свое время.

— Я должен ехать, отче.

— Нет. Посланы уже мною в Гуров люди толковые. Всё, что надобно, выведают и сделают. А теперь опять в глаза мне посмотри. Обещаю: ни одно злодеяние, ни один даже умысел злой безнаказанными не останутся. Веришь? Вот и хорошо. Обо всем прочем пока попечение отложи. Обстоятельства таковы, что тебе непременно следует оставаться здесь да вместе со мною гостей поджидать.

Отец Варнава повел головой в сторону глиняной кружки на столике у окна:

— Выпей, яви милость. Отец Паисий настоятельно просил. Я к этой просьбе присоединяюсь.

Кирилл поднес кружку к носу, понюхал. По его лицу нельзя было разобрать, каковым являлся запах в действительности. С безразличной послушностью проглотил содержимое и спросил столь же безразлично:

— Что за гости такие?

— Давние добрые друзья мои. И помощь твоя опять понадобится — не сегодня, понятное дело. Уж прости, что не даю тебе с горем своим наедине побыть.

— Я так разумею, желательно с тем убийцей до конца разобраться? Отче, но ведь горе мое ни завтра, ни позже горем быть не перестанет. Если надобно сейчас — значит, идемте.

Он поднялся.

— Да… Весь ты в отца своего, — проговорил отец Варнава, поднимаясь следом и окидывая его каким-то новым взглядом.

Что-то необычное, не виданное доселе, и мелькало в глазах галерейных послушников, и ощущалось в их навычных поклонах. То же самое Кирилл приметил у братий, встреченных во дворе да по пути. Смутно догадываясь, что сегодня это отчего-то адресуется по большей части не настоятелю, а именно ему, он начал испытывать глухое раздражение.

— Не надо, сыне, — вполголоса и мягко попросил отец Варнава.

— Вы о чем, отче?

— Сердиться не надо — я же все вижу. Это всего лишь сочувствие тебе. Обыкновенное человеческое сочувствие. Ты просто еще не терял никого, поэтому и непривычно.

Когда Кирилл стал подниматься по ступеням приюта, ему показалось, что последний раз он был здесь не позавчера, а по меньшей мере седмицу тому. У двери уже поджидали келейник с братом Иовом.

— Здравствовать тебе, мастер Витигост! — заговорил отец Варнава, входя вслед за ними в келию и решительным движением ладони тут же показывая, что вставать не требуется. — Хоть и просил ты тогда: «Не надобно меня ко княжичу», а все-таки придется, уж не обессудь.

— Да мы-то что? Мы же с полным разумением нашим, господин игумен Варнава!

— Это славно, что есть разумение. Приступай, княже.

При последнем слове почтительное выражение лица мастера Витигоста усугубилось, смешавшись с непониманием. Он ёрзнул плечами, неловко поклонившись Кириллу, и опять попытался приподняться.

— Может, ему все-таки лучше встать — или как? — спросил настоятель.

— Да пусть сидит — разницы нет. А ты, человече добрый, сейчас мысленно представь, будто руку мне протягиваешь дружелюбно. Можешь и в самом деле так поступить, тогда нам обоим еще легче будет. Не бойся — ничего злого я не привнесу. Ну, если не считать того зла, что уже есть в тебе, — добавил он, не сдержавшись и закрывая глаза. Отец Варнава неодобрительно повел головой, однако смолчал. — Вот так, хорошо, хорошо… Спасибо.

В наступившей тишине слышалось только, как раз за разом вздыхает да гулко сглатывает напряженный мастер Витигост.

Открыв глаза, Кирилл проговорил удивленно:

— Ничего не понимаю, отче! Убийца в нем — будто новорожденный, будто из ниоткуда вдруг возник. У него — как бы это сказать? — нет никакого прошлого. Да. Вообще никакого. Э… Что-то плохо я объясняю, но по-другому не могу…

Обозначилась пауза. Настоятель безмолвно ожидал продолжения.

— Ага. Так вот. До ярмарки той — обычный человек. Семьей обзавелся, трудолюбивый — как-никак в мастера же вышел. Не без греха, конечно: когда его жена младшего сына в утробе носила, он старшего с обозом отправил, а сам к своей молодой снохе…

— Дальше о том не продолжай, яви милость.

— Э… Разумею, отче. Простите. Что-то с ним на этой самой ярмарке произошло. После того — словно в совсем другой разум смотрю. Кто дал гранец и денег? Зачем купца надо было убивать? Не вижу, не вижу. И не оттого, что затворяется он от меня — нет об этом в его памяти ничегошеньки. Пусто там. Пусто и чисто, будто вымел кто-то.

— Будто вымел кто-то… — в задумчивости повторил отец Варнава. — Вот оно как.

— А дознались ли, кто таков убитый-то?

— Пока что нет. Имени своего он не называл никому. Впрочем, это обычное дело в любой обители.

Настоятель замолчал, рассеянно посмотрев на горемычного бочара. Он тут же поклонился с угловатой угодливостью и спросил робко:

— Господин игумен Варнава, а дальше-то что со мною будет?

— Закон ведаешь?

Мастер Витигост то ли неуклюже пожал плечами, то ли опять поклонился.

— Как и всякий свободный славéнин, в случаях… (отец Варнава помедлил, подбирая щадящее определение) такого рода волен ты выбирать меж судом княжьим и духовным. А поскольку исповедуешь Древлеверие, стало быть, нашему церковному суду не подлежишь. Дальше тебе решать.

— Тогда Старейшинам дайте знать, господин игумен Варнава.

— Хорошо. Твое слово прозвучало, мастер Витигост. При свидетелях. Пойдем, княже.

На выходе обнаружилось, что навстречу им поднимался по ступеням крыльца отец Паисий:

— А вот и вы… Отец игумен, десятник Залата пришел в себя. Говорит разумно, поесть попросил.

— Вот и добрые вести. Сегодня же навестим его.

— С убийцей что-то разъяснилось?

— Мастера трудились над мастером Витигостом, — сказал отец Варнава не совсем понятно. — Никаких концов не сыскать. Давай о том чуть позже. А тебе, сыне, теперь следовало бы одному побыть. Не прекословь, Бога ради, — считай, что благословение или даже наказ получил. Ступай, ступай.

— Ведь совсем еще юнак, — проговорил лекарь, горестно качая головою вслед Кириллу, — а мы на него — такую ношу в одночасье. Ты-то как, отец игумен?

— А ты подумай.

— И то верно… «Да отвержется себе и возьмет крест свой». Ох Вук, Вук…

***

От задней калитки в монастырской стене по крутому склону горы сбегала вниз тропинка, вымощенная сосновыми торцами. В долине среди зарослей молодого краснотала, кустов шиповника и старых ракит изгибалась полудугой, ныряя затем в соседний лес, речушка. Кирилл по лугу вышел к берегу, замедляя шаг, поднял к солнцу невидящие глаза. Затем внутри него что-то окончательно сломалось, отчего он рухнул ничком в густую траву. Горе и накопившаяся тяжесть последних дней хлынули наружу вместе со слезами.

Время в задумчивости постояло над ним, обошло осторожно и отправилось дальше по своим делам.

А вокруг всё так же густо гудели шмели над цветами клевера и кашки, стрекотали кузнечики да изредка всплескивала рыба у переката. Тени от ракит на противоположной стороне успели незаметно перебраться через реку и уже помаленьку выползали на берег. С горы донеслись первые звуки колокольного трезвона, напоминающего о близкой вечерне.

Кирилл наконец очнулся, кое-как вытер липкое припухшее лицо в багровых отпечатках травяных стеблей. Сел, обхватив колени руками и бездумно щурясь вдаль. Что-то вдруг легонько ударило его по спине. Чуть позже чиркнуло по макушке, а рядом плюхнулась в воду зеленая ягода шиповника. Он хмуро покосился через плечо: ветви ближнего куста качнулись, за ним кто-то тихонько хихикнул. Кирилл отвернулся и стал наблюдать за водомерками, дергано снующими туда-сюда по речной поверхности. В затылок опять что-то тюкнулось. Он сорвал травинку, неспешно очистил да принялся покусывать ее белесое сладковатое основание.

— Ты кто? — не выдержав, пискнул невидимка.

— Дед Пихто… — буркнул Кирилл, длинно сплевывая и стараясь угодить в чинно проплывавшего мимо него на спине большого жука.

— А отчего ты, дедушко, плакал? Кто тебя, старенького, обидел? — заметно приблизившись, пропел за спиной участливый голосок.

Кирилл обернулся. Светловолосая большеглазая девчонка лет тринадцати-четырнадцати ехидно ухмылялась, подбоченясь, и подбрасывала в горсти незрелые плоды шиповника.

— То не твоя печаль. А ты кто такая?

— Я — своих сестриц сестра да отца с матерью дочка, да деда с бабкою внучка.

— И звать тебя — Жучка.

— Жил на свете дед Пихто, безголовый — ну и что? Меня-то Виданою зовут. А ты, дед Пихто, из этих самых — как их там — послушников монастырских будешь? Верно, дед Пихто?

— Ну довольно уже тебе, довольно! Вот ведь заладила… Ягдар мое имя.

— Да я б не продолжала, если бы ты первым не начал.

Она выбросила ягоды в воду, отряхнула ладошки и преспокойно уселась почти рядышком, деловито оправив вокруг себя отороченный красной каймой подол белого сарафана. Вздохнула:

— Ох и скучный же вы народец там, наверху! А еще примечала я не раз, что девок с бабами избегаете всяко, вроде как побаиваетесь, что ли. Даже глаза норовите быстренько-быстренько отвести. Вот любопытно: отчего так? Неужто всех вас прежде матери, жены и старшие сестрицы либо пугали чем-то, либо даже поколачивали крепенько? А меня ты не боишься?

— Так ведь никакой я не послушник, — сказал Кирилл сиплым и чужим голосом. — Неужто не разглядела толком? Имя-то свое помню, а вот кто таков на самом деле да откуда взялся тут — того не ведаю. Выходит, это тебе, девонька, черед пришел бояться. Гы-ы-ы...

Он оскалился, медленно потянул по направлению к девчонке руки, пошевеливая хищно скрюченными пальцами. Видана с визгом вскочила и резво отпрыгнула в сторону.

Кирилл фыркнул. Рывком поднялся на ноги, подошел к самому краешку воды. Согнувшись, несколько раз зачерпнул сложенными вместе ладонями и напился. С удовлетворением крякнул, принялся обстоятельно умываться. Внезапно ощутил пониже спины основательный пинок, потерял равновесие и ничком свалился в реку, больно ударившись об острые ребра камней на мелководье. За его спиной раздалось ликующее уханье и хлопанье в ладоши. Он встал, оторопело оглядел кровоточащие ссадины на руках. Взметая брызги, бросился к берегу:

— Ах ты, поганка этакая…

Поганка заверещала и, подхватив подол сарафана, припустила в сторону недальнего леса. Плотоядно чавкая сапогами, мокрый и злой Кирилл помчался за нею. Грязные пятки мелькали впереди, удаляясь очень быстро.

На краю залитой предвечерним солнцем опушки в тени дубов возник из ниоткуда русый короткобородый средовек, руки которого были покойно сложены на груди. За устремленной к нему погоней он наблюдал с совершенной невозмутимостью и некоторой заинтересованностью. Добежав, пакостная девчонка проворно нырнула за его спину и уже оттуда торжествующе показала язык. Кирилл захотел было повернуть назад, но устыдился и раздумал. Тяжело переводя дыхание, понемногу перешел на шаг. Приблизился, ощущая, что лицо перестает повиноваться ему, неуклюже склонил голову:

— Ягдар мое имя. Здравия и долголетия!

С кончика носа сорвалась, упала в пыль большая капля. Кирилл потерянно вздохнул.

— Так-так. Слыхал я о тебе, слыхал… — короткобородый оправил складки белой рубахи под кожаным ремешком и с легким поклоном протянул загорелую руку:

— А мое имя — Ратибор. Мира и блага, княже!

Полная довольства ухмылка на рожице за его спиной мгновенно сменилась оторопью. Прикрыв рот ладошкой, Видана сдавленно пискнула.

— Дочь мою именовать не стану — вижу, успели познакомиться, — с прежней невозмутимостью продолжал Ратибор. — Как там, в обители, — уже всё понемногу успокаивается?

— Э… Да. Помаленьку.

— Вот и хорошо. Поклон от меня игумену Варнаве.

Кирилл ответно приложил руку к груди. Поколебался, не зная, как быть дальше. Круто развернулся и потопал восвояси, с каждым шагом всё полнее и полнее чувствуя себя дураком. Сзади его стало нагонять частое шлепанье босых ступней:

— Эй, княже, погоди! Эй, Ягдар!

Он молча обернулся.

— Ты это… Не серчай на меня, а? — настороженный голубой глаз зыркнул на него исподлобья. Маленькие исцарапанные руки беспокойно затеребили подол белого с алой оторочкой сарафана.

Кирилл набрал воздуху в грудь, чтобы ответить поосновательнее, но неожиданно для себя самого рассмеялся:

— Да ну тебя!

***

Увидев мокрого с головы до ног Кирилла, брат Лука охнул, захлопал ладонями по бокам и закудахтал растерянно:

— Охти, брате-княже! Да как же это так? Да что ж приключилось-то?

— Что-что… Оступился на берегу, в реку упал — вот и все приключение.

— Раздевайся и разувайся скорее! Исподнее такоже — долой. Потом к отцу Паисию сбегаю взять чего-нибудь лекарственного: как бы не простудиться тебе ненароком.

— Да угомонись ты, брат Лука. Откуда простуде явиться — лето на дворе, теплынь… Штанину стянуть помоги, окажи милость… Спасибо, брате. Правда, спасибо за заботу.

— Отец Паисий, знаешь ли, меня к ответу призовет по каждому чиху да оху твоему. Давай-ка разотру тебя хорошенько. Господи помилуй, а с руками-то что?

— О камни на дне ссадил, когда падал.

— Ну-ка погоди.

Рассеянно наблюдая, как брат Лука сноровисто, но бережно покрывает царапины мазью и пофыркивая от резкого запаха, Кирилл вспомнил с непривычным ощущением:

«У нее руки тоже все в царапинках были. А ладошки такие маленькие-маленькие…»

— Вот и всё, слава Богу. Теперь в одеяло закутайся, пока сухую перемену поднесу. Твое потом простирну скоренько да на солнышке развешу, к вечеру уже и высохнет.

Кирилл обернулся одеялом наподобие походного плаща и вышел следом за Лукой.

Примостившись в изголовье Залаты, сиделец нараспев читал вслух что-то из «Жизнеописаний Преславных Мужей».

— Как ты? — спросил Кирилл, наступив на краешек своего одеяния, которое тут же соскользнуло с него на пол. Он поспешил прикрыть наготу и вполголоса ругнулся — сиделец неодобрительно покачал головой.

— Ох и зудит всё под бронями этими, — пожаловался десятник, — просто спасу нет. Вот бы их с себя долой так же, как сейчас ты, княже (видимая часть его лица усмехнулась), да почесаться всласть!

— Оба всласть почешемся — впереди, нутром чую, целая куча всяческих дел ожидает.

— Я-то тебе в том какой помощник? Калека, лихо одноглазое.

— Хе! То не лихо, а выгода сугубая: из ручницы теперь целиться куда сподручнее станет.

— Шуткуешь, разутешить желаешь. Ну да… Отродясь не любил огненного боя, княже, не мое это. Мечник я — и по службе, и можно сказать, душою.

— Как по мне, то один из лучших, кого встречал. А может и лучший. Если в ученики к тебе напрошусь — примешь?

— За мёд речей твоих благодарствую. Только какой из меня наставник нынче? Половина, разве, от него осталась.

Кирилл хмыкнул:

— Значит, хотя бы половине того, что доселе умел, научить сможешь — и то хлеб!

Десятник прокашлялся, сказал изменившимся голосом:

— И еще раз поблагодарствую, княже. Я-то, вишь ли, хоть и простой ратник, да только всё разумею.

Неслышно вошедший послушник поставил что-то на полочку у двери:

— Отец Паисий передал. С просьбою принять поскорее. Для тебя, князь Ягдар, я в твоей келии оставил.

Он поклонился и, не поднимая головы, тут же вышел. Через малое время появился Лука с охапкой одежды да чем-то, замотанным в шерстяную ткань:

— Пойдем, брате-княже. Да поторопись, яви милость: тут у меня питье горячее, не дай Бог, простынет. А тебе, брат Сергий, — обратился он к сидельцу Залаты, — отец Паисий велел через четверть часа зайти. Не готово еще.

— Как это — не готово? — Кирилл недоуменно ткнул пальцем в сторону принесенного горлянчика на полке. — Так вот же оно! Только-только перед тобою от отца Паисия послушник…

Не договорив, замер и закончил потрясенно:

— Ах ты… Брат Лука! Здесь был чужой! Чужой! Зелья не касаться — он упоминал, что такое же и в моей келье оставлено!

Подхватив края одеяла, кинулся прочь из лечебницы. Под крыльцом остановился на миг, огляделся. На углу у столярных мастерских двое иноков в кожаных фартуках, сидя на корточках, чертили поочередно щепочками по земле и напористо убеждали в чем-то друг друга.

— Братия! — закричал им Кирилл. — Послушник от нас вышел только что — куда направился?

Мастеровые, подняв глаза, покосились на его облачение и отрицательно мотнули головами:

— Не приметили.

Поколебавшись мгновение, Кирилл помчался вниз по монастырской улочке. С ноги его тут же свалился коротко обрезанный больничный валенок. Он зарычал, взбрыкнул на бегу, сбрасывая оставшийся. Босиком получилось намного удобнее и быстрее.

У главных ворот обители было людно — народ из окрестных деревень уже помаленьку стекался ко всенощной. Вылетев на привратную площадь, Кирилл завертел головой по сторонам. На него ответно поглядывали: кто с простодушным любопытством, кто с изрядным удивлением или даже оторопью. Детвора помельче безмятежно тыкала в его сторону пальцами и громко спрашивала о чем-то у своих матерей. Девицы постарше благопристойно отводили глаза, прыская в ладошки. Кирилл опять зарычал, ударил себя кулаком по лбу. Потом еще раз и еще. Немного полегчало. Круто развернувшись, потопал назад.

— Келейника Илию сюда, — сказал он брату Луке уже почти спокойно, — а я тем временем всех прочих сидельцев обойду.

— Я успел обойти, княже, — ответил тот тихо и почему-то виновато. — Лекарство-то свое выпей, не простыло еще, слава Богу.

Кирилл угрюмо кивнул и принялся разматывать шерстяную ткань, заботливо наверченную Лукою вокруг толстостенной глиняной кружки с крышкой.

Вместе с братом Илией появился отец Варнава. Внимательно выслушал сбивчивый рассказ, изредка кивая или хмурясь.

— И ведь я ну ничегошеньки не почуял, отче, — завершил Кирилл с сердитым раскаянием. — Запоздай Лука еще хоть на самую малость… И догнать не смог — ускользнул-таки поганец, просто как сквозь землю провалился.

— Не казни себя, сыне. Скорее всего, то такой же раб чужой воли был, как и мастер Витигост. О подобных сказано: «не ведают, что творят». Он мог и вовсе не знать, какого рода зелье передает. Но о последнем мы лучше отца Паисия расспросим.

— Разберусь, отче, — сумрачно отозвался подошедший тем временем лекарь. Он взял с поставца кувшинчик и осторожно поводил им перед своим длинным тонким носом:

— Не пахнет ничем — похоже на сандарак. Точнее смогу сказать, когда исследую. Послушникам своим да сидельцам отныне лекарства буду передавать запечатанными печатью моею. Я и ранее не позволял им принимать что-либо от сторонних посланцев, теперь же воспрещу строжайше.

— Решение разумное, отец Паисий. Да только боюсь, что в дальнейшем эти неведомые составители снадобий по-иному действовать станут.

— В прочие келии ничего передано не было, отче, — сообщил лекарь. — Лишь князю да десятнику его.

Отец Варнава оборотился к келейнику:

— В палатах настоятельских подготовить одну из гостевых келий. Пребывать при князе неотлучно благословляю брата Иова. И пусть из послушников своих выберет кого-то да приставит к десятнику Залате.

Он перевел взгляд на Кирилла:

— Начинай собираться, княже.