Глава V

— Все-таки в возке вам, отец игумен, и покойней было бы, и приличней — право слово! Уж и кони запряжены, и возницею — брат Косма. А уж он-то правит до чего знатно — ну ровно кормчий лодией речною!

Отец благочинный подчеркнул привлекательность своего предложения умильными интонациями вкупе с необычайно плавными движениями ладони.

— Так что ж: благословите поклажу перенести, отец игумен?

И выжидательно склонил набок голову, изъявляя готовность перейти к немедленным действиям. Не касаясь стремени, отец Варнава вскочил в седло, повел плечами:

— Втуне витийствуешь, отец Лавр. Состарюсь — тогда в возок и пересяду. А до той поры не желаешь ли — послушание тебе определю самому в нем кататься? Пристойно, благолепо. Ровно в лодии по реке. Заманчиво же, верно говорю?

Отец благочинный только горестно развел руками.

— С Богом! — отец Варнава широким знаком креста осенил своих спутников, провожающих и дорогу перед собою. Послушники развели в стороны огромные дубовые вратницы. Под колокольный звон, полагающийся по уставу при оставлении настоятелем обители, четверка всадников покинула ее стены.

Раннее безоблачное утро обещало перейти в погожий денек. Кирилл выпустил поводья, с удовольствием раскинул руки навстречу свежему летнему простору и неожиданно для себя широко, до слез, зевнул.

— Что: поздно вернулся, княже? — поинтересовался отец Варнава.

— Нет, отче. Выспался я.

— Ишь ты. А вот мне в молодости никак не удавалось. Одна краше другой — выспишься тут, как же. Шучу, шучу. Этой ночью ничего страшного или дивного не снилось?

— Нет, отче.

— И славно. Забыл сказать: отец Паисий на некоторое время отлучился из обители, так что письменные изложения и видений своих, и всего прочего отныне мне на стол класть станешь.

— Да, отче. А можно ли узнать, куда это он так спешно отправился?

— Разумеется, можно, — кивнул отец Варнава. — Узнавай любыми способами, препятствовать не буду.

Кирилл смутился.

— Не обиделся ли ненароком? Нет? И правильно. Конёк-то твой как тебе?

— Послушливый вроде.

— Так ведь монастырский же.

Дорога тем временем нырнула в лес. Мягкие удары копыт стали звучнее.

Кирилл вздохнул:

— И мой Медведко — до чего ж смирный да ласковый гнедой был! Из ручницы его подо мною тогда…

— А вот уж и оно сейчас покажется — то место, где вы бой приняли. С коня сойти не пожелаешь?

— Зачем, отче?

— Да мало ли? Осмотреться, вспомнить.

— Н-нет, отче.

— Ну, как знаешь.

Отец Варнава тронул поводья, присоединился к келейнику впереди. Покосившись на полянку по левой стороне, Кирилл перекрестился. Сзади подъехал и поравнялся с ним брат Иов:

— Слышал я, ты соглядатая почуял да высмотрел тогда?

— Ага, удалось приметить, даже и сам не знаю, как. Помнится, полный доспех тарконский был на нем да еще и плащ темный поверху… — он обернулся и помахал назад: — Чуть поодаль той поляны орешник начинается, там этот соглядатай и прятался.

— Его ты почуял, а засаду — нет. Отчего так?

Кирилл свел брови, припоминая:

— Ко мне как раз десятник Залата подъехал — ну вот как ты сейчас — да точно так же разговор завел.

— Десятник Залата? — переспросил Иов безразлично. — И о чем говорил?

— Не припомню в точности. Просто какие-то дорожные праздные речи. А что?

— Праздные речи… — опять повторил Иов. — Да так, ничего.

Ближе к полудню лес кончился, и дорога побежала дальше, теряясь в степных просторах.

— А припекает-то уже знатно! — отец Варнава сбросил с себя дорожную куртку сыромятной кожи и закатал до локтей рукава рубахи. Кирилл с братиями охотно последовали его примеру.

— Где-то через часок к ручью подъедем, там и полдничать будем.

Дорога стала взбираться на пологий холм, ветер донес запах дымка. В долине подле небольшой рощицы стоял белый шатер в окружении серых войлочных. У костров сидели полянские воины. Один из них поднялся на ноги, всмотрелся из-под руки. Затем прыгнул в седло и направился наперерез.

— Да будэт пут’ ваш легок и успешен! — прокричал он, осаживая коня. — Во имя Всемилостивого прошу почтэнных путников исполнит’ закон гостеприимства!

— Исполним с благодарностью, — кивнул настоятель.

Всадник развернулся и поскакал назад.

В навершии центрального столба белого шатра колыхался на слабом ветерке двухвостый малиновый стяг с золотым пардусом.

— Менгир-хан? — проговорил с некоторым удивлением отец Варнава.

— Слыхал я о нем частенько, хоть и не видел никогда, — добавил Кирилл. — Он давний побратим отца моего.

— Да, мне о том столь же давно ведомо, княже.

Подбежавшие воины взяли коней под уздцы и, следуя правилам полянского гостеприимства, помогли всадникам спешиться. Страж у входа отвел в сторону полог; к гостям вышел невысокий юноша в зеленом с золотом шелковом халате. Окинув их быстрым взором, приложил кончики пальцев ко лбу и слегка склонил голову:

— Дорги, старший сын владэтэльного хана Менгира.

Безошибочно определив главенство отца Варнавы, протянул ему руку.

— Игумен Варнава, настоятель Преображенской обители, — назвался он, отвечая на рукопожатие. — А это — князь Ягдар и мои помощники: братия Илия и Иов.

— Приветствую моего высокородного собрата! — Дорги-хан поклонился Кириллу и также подал ему руку, коротко кивнув инокам.

— Прошу дорогих гостэй подкрепит’ силы и отдохнут’ в моем шатре.

Опустившись на груду мягких одеял во главе низкого стола, хозяин сделал просторный приглашающий жест. Отец Варнава и Кирилл присели по оба его плеча на белоснежную кошму. Быстрые услужливые руки тут же подоткнули им под спину и бока шелковые, набитые конским волосом, валики подушек.

— Я знаю, что отреченные служитэли великого пророка Исы дают обеты нэ прикасаться к мясной пище, — сказал Дорги-хан, посылая слугам распоряжения короткими движениями головы и глаз.

Блюдо с кусками печеной баранины было придвинуто ближе к хозяину и Кириллу; отварной рис, овощи, брынза и свежеиспеченные пресные лепешки быстро расположились напротив настоятеля с иноками. Проведя ладонями по лицу и редкой бородке, Дорги-хан вполголоса произнес несколько слов на гортанном полянском наречии. Затем учтиво наклонил голову в сторону отца Варнавы.

— Очи всех на Тя уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении. Отверзаеши Ты руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения, — произнес молитву настоятель, перекрестив стол.

Хозяин удовлетворенно кивнул и поднял тонкостенную пиалу синской работы. За его спиной тут же подался вперед прислужник, из бурдюка в его руках проворно побежала струйка кумыса.

— Сегодняшняя трапэза дважды благословэнна, — значит, и мнэ, и моим гостям слэдует ожидат’ доброй дороги и успэшного исполнэния замыслов. Далек ли ваш пут’?

— Нас призвал к себе Белокриницкий князь Стерх. К завтрашнему вечеру надеемся быть уже при его дворе, — ответил отец Варнава, наблюдая, как пенится наливаемый в его пиалу кумыс. — А высокородный Дорги путешествует под стягом своего отца, как мы заметили.

— Да, уважаемый Варнава, сэйчас я — посланник его воли. Господар’ Влахии Радул приглашает людэй из рода Степного Барса посэлиться на какое-то врэмя в его владэниях для защиты восходных рубежей. Менгир-хан пожелал пэрэд тэм посмотрэт’ всё на мэстэ моими глазами.

— Для защиты восходных рубежей? От кого же?

Дорги-хан встретился глазами с настоятелем. Легкая усмешка тронула уголки его губ:

— Навэрное, от Славэны.

— Понятное дело. И сколь велико гостеприимство Великого Домна?

— В грамотэ к отцу он говорит о тумэне.

— Изрядно! — заметил отец Варнава, отламывая кусочек брынзы.

— Но это еще нэ всё. Сам Господар’ об этом, разумэется, нэ упоминает, однако ходят слухи, что он начинает побаиваться также своих сосэдэй на закатных и полуночных границах.

— Отчего же?

— Единый Гэрманский Райх набирает мощь. Кто из сопрэдэльных дэржав может быт’ увэрэн, что гэрманцам нэ захочется расширит’ свои прэдэлы за их счет? А они в ответ могут продэлат’ это же с зэмлями Вэликого Домна. Влахия вэдь никогда нэ была сильной дэржавой, достойный Варнава.

— Будущее никому не открыто, но уже сегодня Германский Райх назначается виновным. Впрочем, как и Славена. Что-то слишком часто слышу я подобное в последнее время. Это заслуживает определенных размышлений, о высокородный.

— Мой отэц понимает, что замыслы о том, чтобы наши табуны и стада паслис’ на просторах стэпэй Влахии, нэ могли родиться в голове владэтэльного Радула: его простодушие слишком вэлико, а власт’ слишком мала для этого. Кто-то вложил их туда. Уже пятый дэн’ лучшие воины сопровождают в Дороград гонца к Вэликому Конязю с посланием Менгир-хана и списком письма господаря Радула. Если почтэнному Варнаве извэстны люди, которым это также будэт любопытно, он может уже сэйчас сообщит’ им об этом.

Дорги-хан отрезал от седла барашка кусок нежнейшего мяса, на острие ножа протянул его Кириллу:

— А к какому роду принадлэжит мой имэнитый собрат?

— К роду Вука, благородный Дорги, — ответил он, вежливо склоняя голову в ответ на сей знак особого расположения хозяина.

— Владэтэльный Вук, коняз’ Гуровский и Бэлэцкий — побратим Менгир-хана. Нэ о нем ли мы говорим?

— Я его младший сын.

— Воистину, сэгодня Всемилостивый посылает мнэ радост’ за радостью! Как здоровье названного брата моего отца? Успешны ли его дэла?

— Мой отец… и вся моя семья… погибли недавно, — чуть помешкав, с усилием проговорил Кирилл.

Дорги-хан отбросил нож, быстро провел ладонями по лицу:

— Кудай-ай… Да хранит тэбя вэликий пророк Иса! Как это случилос’?

— Мы делаем всё, чтобы в точности узнать о том, — ответил вместо Кирилла отец Варнава.

— Печал’ моего отца нэ пройдет, пока он нэ получит свою законную долю в справэдливом отмщении.

— Передай хану Менгиру, высокородный, что теперь мы будем помнить об этом особо.

Дорги-хан кивнул. Выпрямив спину и подчеркивая некоторые из своих слов короткими движениями ладони, проговорил:

— Закончу прэдыдущую мысл’. Роду Стэпного Барса и владэтэльному Менгир-хану предложили стат’ размэнной монэтой на чужом тайном торгу. Это бесчестье. Тот, кто его задумал, очень плохо понимает нравы и устои свободного стэпного народа. Большой Совэт Конязей и Высокий Стол Дорограда будут знат’ все, что видят глаза и слышат уши Менгир-хана — а им нэт числа.

— Дорги-хан оказывает честь служителям Божиим, посвящая их в замыслы и дела властителей земных, — заметил отец Варнава.

— Мнэ доводилось слышат’ о нэком Братстве Хранитэлэй. Почтэнный Варнава нэ должен подтверждат’ или опровергат’ мои слова. Однако я нэ думаю, что ошибаюс’, занимая слух его своими речами — дэти Барса имэют острые глаза.

— Слова владетельных в любом случае не падают в пустоту.

Хозяин повернулся и окунул кончики пальцев в поднесенную прислужником чашу с водой. Пропустив между пальцами волосы редкой бородки, вполголоса пробормотал несколько слов. Гости поднялись на ноги вслед за ним, отец Варнава прочитал благодарственную молитву.

— Мои воины будут сопровождат’ вас на пути ко двору конязя Стерха.

— Возносим хвалу высокородному Дорги за его заботу, однако Господь охранит служителей своих от превратностей пути.

Хозяин оценивающе окинул взглядом молчаливые фигуры монахов. Вежливо улыбнулся:

— Тогда призову Единого присоединит’ милост’ свою к милости вэликого пророка Исы — да будут благословэнны оба! Почтэнный Варнава, нэзадолго пэрэд вами мои дозоры замэтили около дэсятка конных ратников. Они двигалис’ стэпью по обэ стороны дороги на Бэлую Криницу.

— Княже, — попросил настоятель, — да и вы, братия, не примите за обиду, подождите меня у коней.

— Навэрное, нэ стоило мнэ говорит’ этого при молодом конязе, уважаемый Варнава, — тихо и полувопросительно произнес Дорги-хан, оставшись с настоятелем наедине. — От всэго сэрдца прошу простит’ мою оплошност’.

— Высокородный Дорги не должен приносить извинений — это были наши люди. Примечался ли в том же направлении кто-либо еще?

— Нэт, почтэнный Варнава.

Выслушав и высказав в ответ еще несколько вежливых и цветистых прощальных оборотов, хозяин поклонился и вернулся в шатер. Почти сразу же оттуда выбежал прислужник, вернувшись вскоре в сопровождении одного из десятников. А когда четверка всадников наконец пропала из виду, небольшой отряд полянских воинов дружно вскочил в седла.

***

— Что скажешь, брат Илия? — нарушил молчание отец Варнава, когда кони начали подниматься на очередой холм.

Губы келейника тронула скупая улыбка:

— Что-то уж очень усердно подчеркивал Дорги-хан, что и сам он, и отец его твердо держатся руки Великого Князя Дороградского.

— Полянин в спину не ударит, но и выгоды не упустит. Однако о верности своей напоминает частенько, некоей мзды ожидая. И не обязательно деньгами. Что поделаешь — есть в них и такое. О другом я: о тех кукловодах потаенных, коих почуял и Менгир-хан.

— Простите, отче, но думается, вы не столько ответа моего ждете, сколько вслух размышляете.

— Правда твоя, и ты такоже прости меня… — отец Варнава рассеянно засмотрелся вдаль. — Скажи-ка еще вот что, брат Илия: всем ли в мире по сердцу, что Славена — едина, а не разорвана в клочья княжьих уделов, как в былые времена? Или как Вольные Тарконы ныне.

— Так же, как и не всем по сердцу молодой, но уже единый Райх Германский.

— Разумеется. Кто же и когда радовался росту чужой мощи?

— Да, отче. Мне вполне понятна враждебность тех, кто извне, но когда ненавистники силы и могущества державы находятся в ней самой — этого я понять не могу. А ведь таковые есть и у нас, и у них — видимые и невидимые. Но Славене и Германскому Райху самим Богом предназначено быть друзьями добрыми ко взаимному благу, всё наше прошлое говорит о том.

— И это для кое-кого либо сон страшный, либо удар смертельный.

— Отче, да кто же поверит, что возможный союз будет озабочен лишь тем, чтобы стать угрозой иным землям?

Отец Варнава усмехнулся невесело:

— Молод ты еще, брат Илия. Поверят. Во-первых, так тоже случается — и нередко; а во-вторых, мастера уверения уже трудятся неустанно. Для меня же самое главное в том, что союз этот понесет угрозу не столько внешним недругам, сколько внутренним — многим, как ты говоришь, видимым и невидимым. И у нас, и у них. Тем, кто обладает силой, богатством, властью, но своим, иным разумением блага державного. И враз лишит их всего. Захочется ли им такого будущего для себя? Не думаю. Что станут делать тогда? А вот над этим уже думать надобно.

Брат Илия покивал сумрачно и немного задумчиво — отчасти словам отца Варнавы, отчасти каким-то своим мыслям.

— Отче, а что это за Братство Хранителей такое, о котором поминал Дорги-хан? — подал голос Кирилл.

— Неужто допрежь не слыхал?

— Ну… Сказывали люди, что есть-де во Славене нашей витязи бессмертные, незримые да никому не ведомые, что издревле некую святыню великую охраняют и верно ей служат. Только как по мне — это сказ и есть.

— Зато сколь размыслителен сей сказ — тó приметь!

— Но много ли правды в нем?

— Отца спрашивал?

— Вестимо. А он всякий раз смеялся в ответ да по голове трепал.

— Ну так подъезжай ко мне поближе — и я тебя по голове потреплю.

Кирилл покраснел.

— Не держи обиды, княже, — примирительно сказал отец Варнава. — На одни вопросы вскоре сам ответы сыщешь, на другие — со временем получишь, а иные, не взыщи, без ответов и останутся. Так уж эта жизнь устроена.

***

Золотисто-багряный от закатного солнца мост походил на огромный рубель, переброшенный с одного берега на другой. Сосновые бревна полнозвучными голосами отозвались под копытами. За мостом дорога тут же разбежалась на три стороны.

— Теперь куда, отче? — спросил брат Илия.

Отец Варнава обернулся назад, вытащил из переметной сумы бумажный свиток. Развернул, поискал глазами, щурясь и откинув голову. Найдя, зачитал вслух:

— А через Межень-реку будет мост добрый, за которым тут же — росстань о трех дорогах: шуя на Купалов Посад ведет, середняя — в Брашное, а десная — это именно та, что тебе, всечестный отче, и потребна. А в осьми стрелах далее по оной дороге рыбацкая деревенька Сорожка повстречается непременно. Еще до темна тебе ее достичь возможно будет, там же и заночевать, коль пожелаешь… Сколь дотошен-то князь Стерх, самый короткий путь описывая — спасибо ему! Получается, нам сюда.

Он скатал грамотку и махнул рукой направо.

Дорога нырнула в широкую полосу прибрежных зарослей черемухи вперемешку с сиренью, в скором времени стал слышен собачий лай. За поворотом неширокая речушка замедляла свой бег, раскидывалась вольготно, превращаясь в озеро. На ближнем пологом берегу его с лодками и мостками, припавшими к воде, за длинной лоскутной дерюжкой огородов теснился рядок изб и избушек. Дорога приблизилась к ним вплотную, перешла в дощатый настил. На громкий перестук копыт тут же охотно откликнулись новые собачьи голоса.

В крайней избе скрипнула дверь — оттуда выглянули, отпихивая друг дружку, двое мальчишек. Вслед за ними появился низкорослый щуплый хозяин дома. Укоризненно покачав головой, спровадил назад любопытных сыновей своих и принялся самолично с большим интересом обстоятельно разглядывать новых людей.

— Здравствовать тебе и домашним твоим, человече! — нарушил молчание отец Варнава.

— И вам, люди добрые!

— Не скажешь ли, кто в славной деревеньке вашей четверку путников мирных на ночлег к себе примет?

— Кто… Да хоть бы и я сам! Чего ж иных каких приискивать-то: добрый гость — дому честь. Сейчас я, сейчас…

Он проворно кинулся разводить в стороны невысокие вратницы, закричав через плечо:

— Даница! Даница! Радогощ нам гостей прислал, привечать готовься. Радко, Младен, ну-ка коней примите.

— Мир дому сему! — сказал настоятель, вступая в горницу и кланяясь дородной хозяйке. Та ответно зарделась, смущенно спрятала кисти рук под запон.

— Не стой столбом, стол накрывай, — строго наказал из-за спин гостей мужнин тенорок. Хозяйка всплеснула ладонями и с неожиданной легкостью запорхала от печи к столу.

— Брат Илия, сходи-ка к коням за гостинцами, — попросил отец Варнава.

***

— А нисколь вы нас и не стесните, — степенно ответствовал глава семейства, тщательно подбирая корочкой хлеба со дна и стенок плошки малейшие остатки ухи. — Старшие-то сыны мои — трое таковых у меня — еще вечор всяку солоницу, вяленку да копченю рыбну в Красные Глины на торжище повезли, за пяток дней им оборотиться — и то славно бы. На той половине вам Даница и постелет, а мы с меньшими нашими уж тут…

Кирилл закончил обирать хребет печеного судака, вытер губы и пальцы предложенным хозяйкою полотняным утиральником. Поколебавшись, обратился к отцу Варнаве:

— Можно ли мне перед сном к озеру прогуляться?

— Отчего ж нет?

— Тогда спасибо хозяевам за угощение знатное.

— Тебе, княже, во здравие доброе.

Следом за ним поднялся брат Иов.

Снаружи стрекот сверчков состязался в громкости с неумолкающим хохотом лягушек. Озерные запахи усилились вечерней прохладой.

Выйдя к берегу, Кирилл присел на корточки, опустил пальцы в воду. Звезды в озере затрепетали и запрыгали под рукой. Где-то за спиной голос инока напомнил негромко:

— Завтра вставать чуть свет, так что долго не сиди.

Кирилл кивнул, не оборачиваясь. Подобрал маленький овальный камешек, рассеянно бросил в отражение убывающего месяца. На мгновение почему-то показалось, что это была ягода шиповника.

«Видана…»

Кирилл вздохнул и попытался представить, как она сидит сейчас на поросшем травой бережке, оправив вокруг себя подол белого с алой оторочкой сарафана. Того самого, в котором он увидел ее в первый раз. Тоже смотрит на воду и думает о нем. Как и обещала… В левой стороне груди отозвалось непривычной сладкой болью. Он закрыл глаза, тихонько прошептал:

— Видана…

«Я слышу тебя, Ягдар!» — внятно прозвучало где-то рядом с его собственными мыслями.

На ней был не белый, а васильковый сарафан с вышитыми гладью цветами, переплетенными меж собою узорами из бисера. Она стояла на цыпочках, раскинув руки и подняв лицо к ночному небу.

Кирилл вскочил с корточек на затекшие ноги, пошатнулся, едва не свалившись в воду:

— О Господи… Видана, я тоже слышу тебя! И вижу — правда, вижу!

Видение вздрогнуло от его крика и пропало. Зеркало озера в черной зубчатой оправе редколесья равнодушно продолжало отражать звездное небо.

Он задышал глубоко и нечасто, пытаясь унять прыгающее сердце. Закрыв глаза, забормотал, как заклинание:

— Видана… Видана… Видана…

«Ягдар! Голосом со мной не говори — так слышать будешь хуже, а видеть меня и вовсе не сможешь. А я — тебя. Старайся только мысленно».

«Ага. Понял, Видана. Это правда ты?»

Она отозвалась своим колокольчиковым смехом:

«А ты кого ждал, Ягдар? Ну-ка, ну-ка признавайся!»

Тьма расступилась — и он опять увидел ее. Видана улыбнулась, не открывая глаз, помахала рукой:

«Видишь?»

Кирилл тоже заулыбался и замахал в ответ:

«Вижу, вижу!»