Глава 9. Новая жизнь

Разбудил Халида запах кофе и абрикосов. Боясь пошевелиться, он размеренно дышал благоуханием, различая в нем все новые нотки: кардамона и корицы, свежей сдобной выпечки, вина и, еле уловимо, каких-то трав. Однако сильнее всего пахло абрикосами. Значит — жив? «Еще как жив», — подтвердил проснувшийся вместе с ним голод.

Зато больно не было совсем. Тело размякло от наполнившей его теплой истомы, шевелиться не хотелось, да и страшно было — вдруг боль вернется? Но вокруг точно не подземелье: щекой Халид чувствовал мягкость подушки, а другую щеку пригревало солнце, ярко светя сквозь веки. И откуда-то рядом доносился шелест листьев.

Пора было на что-то решаться. Приподняв тяжелые спросонья веки, он увидел не слишком большую, но уютную комнату, в окно которой заглядывали солнечные лучи, едва пробиваясь сквозь зелень шелестящей на легком ветру чинары. Сам Халид лежал на диване, укрытый хлопковым покрывалом, а дразнящий запах шел как раз от окна. Там спиной к Зеринге развалился в глубоком кресле его недавний знакомец, удобно положив длинные ноги на подоконник, а на них — огромную книгу. Между креслом и диваном стоял столик, на котором Халид разглядел серебряную джезву, высокогорлую пузатую бутыль и блюдо пирожков. Читая, чужестранец жевал пирожок, запивая его из серебряной — в пару к джезве — чашки. Вот страница, похоже, кончилась, но вместо того, чтоб ее перелистнуть, чародей прожевал остаток пирожка и взял блестящими от масла пальцами еще один, а страница перевернулась сама.

— Проснулся? — негромко спросил он, не поворачиваясь к Халиду. — Тогда иди сюда, позавтракаем.

Приготовившись к боли, Халид осторожно пошевелился и вздохнул от изумления: тело радостно повиновалось, забыв о недавних мучениях. Не смея поверить, он поднес к самому лицу руки, внимательно их разглядывая. В подвале караулки ир-Мансур с особым удовольствием растоптал ему пальцы подкованными сапогами, заставив потерять сознание в первый раз. Теперь кисти, которые Халид помнил искалеченными, почти размозженными, выглядели совершенно обычно. Хотя… Кожа на пальцах и ладонях была местами светло-розовой и мягкой, словно там заживал ожог. Зеринге легонько прикоснулся к лицу...

— Рядом с подушкой зеркало, — все так же спиной к Халиду посоветовал чародей, подливая себе в чашку из бутыли. По комнате разнесся запах вина.

Возле подушки действительно обнаружилось зеркальце. Небольшое, с ладонь, зато не металлическое, а из драгоценного вендийского стекла. Халид, лишь пару раз в жизни видевший такое чудо, словно взглянул на другого человека. И в самом деле — другого. Исчезли не только рубцы и кровоподтеки от ударов сапогом и плетью, пропали оспинки и тонкие шрамы на скуле и подбородке. Выровнялся нос, переломанный в жестокой драке несколько лет назад. Лицо, смотревшее из зеркала, было совершенно чистым и даже моложе, чем помнилось Зеринге.

— Нравится? — лениво спросил чужестранец, наконец-то соизволив отложить книгу, и одним плавным движением обернулся к наемнику. — Капитан постарался на славу, даже я с трудом смог все исправить. Встань, пройдись.

Халид послушно спустил ноги с дивана и встал, по-прежнему ожидая вспышки боли. Тело слушалось так, словно подвал караулки и впрямь был всего лишь дурным сном. Подвал. Крысы. Обещание! Память о Крысином колодце нахлынула горькой тяжелой волной. Он позвал чужака! Сам позвал…

Положив зеркальце, Халид подошел и присел на подоконник, в упор взглянув на чужестранца, ответившего ему спокойным ясным взглядом. А нелегко, похоже, дается чародейство. Под глазами целителя лежали темные, как у тяжелобольного, тени, а кожа, и без того бледная, стала полупрозрачной. Лечил, значит? Ценит… раба. Слово обожгло ударом плети — но врать себе Халид не собирался. Раб — и притом по своей воле.

— Все-таки поешь, — мягко посоветовал лекарь, отводя взгляд, чтоб наклониться и налить вина еще в одну чашку. — Ты много сил потерял, а сладкое помогает их восстанавливать.

Вместо ответа Халид выглянул на улицу. Тугая зелень чинары изрядно мешала, но несколько шпилей на храмовых куполах он разглядел и понял, что дом стоит в северной части Харузы.

— Я думал, ты живешь в «Черном льве», — сказал он больше для того, чтоб проверить голос.

Голос не дрожал.

— А я там и живу. Только работать в гостинице нельзя, сам понимаешь. А мне нужно варить зелья, делать эликсиры… Много чего нужно, — улыбнулся чужестранец. — Кстати, в соседней комнате — мастерская. И я тебя очень прошу туда не соваться. Замучает любопытство, скажи — сам покажу все. А без меня это слишком опасно.

Он протянул Халиду чашку с вином, взглядом указал на блюдо. Подумав, Зеринге принял прохладное серебро, дотянулся до пирожка. Силы-то и вправду надо возвращать. Хотя сидеть за одним столом с… врагом? Хозяином? Пальцы дрогнули, словно кто-то дернул нитку — и что-то в глубине самой его сущности отозвалось болезненной дрожью. Мягкое тесто едва не встало поперек горла, и Халид поторопился запить его вином. Проглотил, запил еще одним глотком.

— К вечеру ты будешь совсем здоров, — негромко сказал чужестранец. — А вот чары, что связывают нас, все еще крепнут, так что не удивляйся и не бойся, если почувствуешь что-то странное. Я всегда буду знать, где ты и что делаешь. Смогу позвать издалека или услышать твой зов, приказать — и сопротивляться ты не сумеешь. Зато, если будешь ранен или болен, я смогу отдать тебе часть своих сил, как и наоборот. Это называется Узы Тени. И снять их, пока один из связанных жив, нельзя.

— Пока… жив?

— На твоем месте я бы на это не рассчитывал, — усмехнулся чужестранец. — Редкая Тень переживает хозяина, да и жизнью это не назовешь. Так что лучше тебе беречь мою жизнь, как свою собственную.

— А что мне еще придется делать? — поинтересовался Халид, отставляя чашку: все равно кусок в горло не лез. — Снизойдет ли почтенный целитель до объяснений недостойному, зачем ему понадобился раб?

И снова слово обожгло, но внутри поднималась тяжелая хмельная злость, и Халид в упор глянул в смоляные пятна чужих зрачков.

— Я не держу рабов, если без этого можно обойтись, — отозвался чародей. — Можешь ненавидеть меня, сколько угодно, — твое право. Только не забывай, что ты сам не захотел стать крысиным обедом, выбрав мою помощь вместо смерти. Кстати, вполне заслуженной. Сколько отнятых жизней у тебя на счету, Зеринге?

— Не твоя забота, — прошипел Халид, напрягаясь всем телом. — Благодарности ждешь? Так ты меня не из милосердия спасал.

— А я и не говорил ничего про милосердие. Ты торговал чужой смертью. Я могу понять убийство ради мести или из ненависти. Но за деньги? Не тебе говорить о милосердии, хватит с тебя и справедливости. Хочешь знать, чем я занимаюсь? Случается — лечу людей, случается — убиваю. Иногда охочусь на существ, о которых ты разве что в сказках слышал. Иногда не позволяю свершиться злу, иногда останавливаю тех, кто считает себя добром. А помощник мне нужен, потому что одному везде не успеть, да и спину прикрыть иногда нужно.

— Спину? — Халид улыбнулся сведенными злостью губами. — Тогда ты не того выбрал, о величайший. В спину я умею только бить — сам разве не видел?

— Да и этого особо не умеешь, — бросил чужестранец насмешливо. — Видел, да уж…

Багровая тьма поднялась изнутри, застелила все вокруг тяжелой пеленой. Рванувшись к врагу, Халид попытался выхватить нож, забыв, что его нет — и осел на пол, едва не ударившись о стол. Воздух вонзился в горло острым и горьким лезвием, внутренности рвала когтистая лапа, выворачивая наизнанку. Скорчившись на полу, он беспомощно открывал рот, как выброшенная из воды рыба, — и не мог вдохнуть. Страха не было — только желание добраться, убить, растоптать. За неудачу, с которой все началось, за насмешки, за спокойную наглую уверенность и равнодушие в мягком голосе. За то, что считает себя вправе определять, кто достоин жить, — и не скрывает презрения, говоря о деньгах. Да кто он такой, чтобы судить?

А потом пришел страх. Боль не утихала, питаясь его ненавистью, как пожар — горючим маслом. Показалось, что вот-вот кровь хлынет горлом, вымывая горькую ярость, и в ней захлебнется все, что он считает собой. Страх мешался с ненавистью, выгибая тело раскаленной судорогой, хрипя в сведенном спазмом горле…

И когда чужие руки легли на плечи, Халид дернулся, вырываясь, но от ладоней целителя боль отступила, рыча, как присмиревший, но еще не укрощенный зверь. Опустившись рядом, чужестранец осторожно притронулся к его шее, надавил, растер, положил горячую ладонь на лоб Халида, не прекращая пальцами другой поглаживать горло… Челюсти удушья разжались, и Халид задышал, жадно и торопливо хватая сладкий воздух.

— Я говорил, что ты можешь меня ненавидеть, — бесстрастно прозвучало рядом. — А вот пытаться причинить мне вред не стоит. Сам теперь знаешь — почему. Лежи, сейчас пройдет.

Ладони исчезли. Халида била дрожь. Стиснув зубы, он лежал на полу, пытаясь думать о чем угодно, только не о том, что сейчас бы и душу продал за рукоять любимого ножа в пальцах. И несколько мгновений свободы от заклятия. Душу? Да, ничего, кроме души, у него не осталось. И то, если можно назвать это душой.

Вернувшийся целитель опять сел рядом, приподнял ему голову и поднес к губам чашку с вином. Халид сжал губы, отворачиваясь.

— Пей. Давай, Зеринге, не заставляй меня приказывать. Хватит с тебя. Ну, давай…

Холодный край чашки снова оказался у губ. Унизительно, противно. Но испытывать сейчас, насколько он послушается любого приказа, Халид не хотел. Разомкнул губы, покорно глотнул уже другого вина: темно-красного, густого и приторно-сладкого, отдающего какими-то травами. Перевел дух и глотнул снова. Проклятый чужестранец поил его бережно и, главное, молча. Влил в Зеринге всю чашку и лишь тогда поинтересовался безмятежно ровным голосом:

— Еще?

Халид вяло помотал головой. Дрожь прошла, боль откатилась, спрятавшись куда-то, но не исчезнув совсем, словно намекая, что стоит сделать что-то не так — и она будет рада вернуться. Ненависть… Ненависть сменилась глухой безнадежной тоской. Повернувшись на спину, Халид рывком сел, оперся локтями на колени.

— Значит, вот так?

Собственный голос был тускл и сер, как окружающий мир.

— Да, вот так. Ничего, тебе нужно было злость выплеснуть. Теперь сможешь успокоиться и подумать. Например, о том, что нельзя получить что-то, ничего не дав взамен. И наоборот. Я не мог тебя спасти, не назначив за это цену. Таковы законы, по которым я живу.

В глазах все еще темнело, но уже меньше, только тяжелая липкая слабость навалилась на плечи. Глубоко вздохнув, Халид попытался встать и едва не упал. Подхватив, целитель придержал его, направил — и Зеринге обнаружил, что сидит в кресле, а чужестранец теперь — на подоконнике напротив.

— Ешь, пока пирожки теплые, — сдержанно и как-то совсем не обидно хмыкнул чужак. — Иначе свалишься. А это ни тебе, ни мне не нужно.

Протянув руку, он глянул на свою чашку, оставшуюся на столике, и она, слегка покачиваясь, поднялась вверх и подплыла по воздуху к чародею, опустившись в раскрытую ладонь. Халид невольно передернул плечами, отведя взгляд.

— Не любишь магии?

Чужестранец пригубил вино, устраиваясь поудобнее.

— Не люблю, — зло бросил Халид, подвинув к себе блюдо. — Сплошной обман и подлость.

— Как сказать. Не будь я магом, ты бы остался калекой после подвала ир-Мансура. Мне ведь пришлось тебе кости сращивать и сухожилия латать. Да и почки были отбиты всерьез, не говоря об остальном. К тому же пришлось бы убивать капитана с дружками, чтоб не кинулись тебя искать.

Халид, едва не подавившись пирожком, изумленно взглянул на чужестранца.

— Ну да, они живы, — невозмутимо подтвердил тот. — Я вообще не люблю убивать. Конечно, ир-Мансур и его люди — шакалье еще то, но их смерть могла навести на твой след, а это нам ни к чему, согласен?

— Тогда как?

Целитель усмехнулся.

— Просто. С теми двумя хлопот не было: они, собственно, ничего не успели заметить. А капитану я изменил воспоминания. Он так долго лелеял мечту, как будет скармливать тебя крысам, так ярко это представлял, смаковал подробности… Мне было совсем не трудно позволить ему поверить, что все именно так и случилось. Теперь ир-Мансур даже на Страшном Суде в загробном мире присягнет, что своими глазами видел, как тебя рвали на клочки, и слышал твои крики. Ты для него мертв, Зеринге, хотя на всякий случай стоило бы изменить тебе лицо. Да и цвет глаз очень уж заметный. Но жалко. Я видел в зрачках людей вашей страны все оттенки синего, зеленого и серого, а вот чистого янтаря не встречал. От кого ты унаследовал такую редкость?

— От кого-то, — буркнул Халид.

— Это что, запретная тема? — мягко поинтересовался чародей. — Прости, если мои слова показались обидными.

— Не за что прощать, — помедлив, отозвался Халид. — Я не знаю своих истинных матери и отца. Так что у кого из них были желтые глаза, мне и подавно неизвестно...

— Бывает. Но я в самом деле не хотел тебя обидеть. Где ты рос, в Харузе?

— Нет, в пограничье на юге. Зачем тебе это?

Чужестранец пожал плечами.

— Надо же знать, кто рядом со мной. А род… Отец привез мою мать издалека, никто не знал, откуда она и какого рода. Мама умерла, когда я был совсем еще маленьким, я ее плохо помню. Меня частенько звали полукровкой, пока я не повзрослел и не доказал насмешникам, что это вредная привычка.

— Долго пришлось доказывать? — усмехнулся Халид.

— Долго. Но я справился. Потом нашел семью матери, и полукровкой меня стали звать уже там. Зато, когда пришлось повторять уроки, у меня был навык. Неважно, кто твои родители, важно — кто ты. Кстати, раз уж вырос в пограничье, саблей владеешь? Насчет ножа я тебя нарочно поддел, — целитель улыбнулся, — на самом деле с ним ты хорош. Но этого мало.

— Как-нибудь управлюсь, — нехотя ответил Халид. — Я три года в караванной охране ездил.

— Значит — лучше, чем как-нибудь. Ушел почему?

Халид скривился, словно вино в чашке обернулась уксусом, искоса глянул на чужестранца.

— Долгая история. Обязательно рассказывать?

— Обязательно. Но в другой раз.

Допив, чародей легко соскочил с подоконника, вышел в другую комнату и почти сразу вернулся, кинув на стол кожаный кошель.

— Я сейчас уйду, а ты отправишься в оружейный квартал и спросишь лавку Малхата Рыжего. Скажешь Малхату, что тебя прислал целитель Раэн. И что это задаток. Пусть найдет тебе оружие по руке.

Ир-Кайсах потянул мешочек и едва не охнул от удивления. Кошель упорно не желал двигаться с места. Золото?

— Это задаток? За саблю?

— Ты еще не видел сабли Малхата. За них не золотом, алмазами платить нужно. Причем по весу. И не мелкими. Так что это — задаток. И будь очень почтителен с Малхатом — оно того стоит.

— Когда вернешься?

— Вечером. Придешь — отдохни. Выспись, поешь. Вон, на кухне еще съестного куча. А ночью посмотрим, чего ты в деле стоишь.

С крючка у двери целитель снял головную повязку, накинул и затянул узел на затылке, поправив скользкий шелк. Сунул ноги в сандалии — пряжки застегнулись сами. Уже на пороге обернулся, глянул на Халида насмешливо и почему-то грустно.

— Все не так уж плохо, Зеринге. Даже если сейчас ты так не думаешь.

Дверь бесшумно закрылась. Халид глубоко вздохнул — напряжение медленно отпускало, сменившись усталостью и тупым стыдом. Глупо сорвался. Не вовремя. Хотя, может, и к лучшему. Если теперь чужестранец поверит, что его собственность смирилась, — это хорошо. Пусть поверит. Не может быть, чтоб чары нельзя было снять. Найти другого колдуна или жреца — пусть расскажут про эти проклятые Узы. А пока придется терпеть. Если этот болван думает, что может купить его, усадив за один стол с собой и дав денег на оружейника — пусть думает. Преисподняя полна хозяев, которые надеялись на верность рабов.

* * *

Как и обещал, чужестранец вернулся вечером, когда в окна уже глядел закат. Вошел, весело насвистывая что-то и ничуть не боясь гнева домашних духов, не позволяющих свистеть под крышей. Хмыкнул, глядя на Халида, неохотно поднявшего глаза от коленей, на которых лежала сабля.

— И давно ты так сидишь? Еще не налюбовался?

Халид молча пожал плечами, не желая отвечать на лишний вопрос, и снова опустил взгляд.

— Ясно. Позволь хоть глянуть. В руки не прошу — так покажи.

Учтивый… Знает, что воин к оружию без особой нужды и притронуться не даст. Хотя мог бы заставить: к чему соблюдать обычаи с рабом? Ладно, хватит поливать душу ядом, и так тошно. Да и разве покупают для раба такое чудо?

Халид нежно провел кончиками пальцев по длинному, изящно выгнутому клинку серебристо-голубоватой стали. По лезвию вьется тончайший волнистый узор, указывая на бесчисленное множество проковок, небольшая резная гарда имеет кольцо для упора большого пальца, а самшитовый черен мастер инкрустировал слоновой костью, подобранной так, чтобы не скользить в потной или окровавленной ладони, и бирюзой, хранящей от бесчестья и сглаза. Зеринге с ревнивым сожалением убрал руки, открывая саблю чужому взгляду.

— Красавица. Я смотрю, ты глянулся Малхату: подобный клинок он и по моей просьбе не всякому бы продал. Просыпайся, Зеринге, такими пьяными глазами не на булат, а на девушек смотреть надо — точно ни одна не устоит. Кофе будешь?

Не дожидаясь ответа, он кинул на диван большой сверток, вышел, и через несколько мгновений из кухни донеслось звяканье посуды. Халид бережно убрал саблю в деревянные ножны, обтянутые кожей, — словно шахскую дочь запер в темнице — положил на диван, хотя хотелось прицепить к поясу и не снимать даже ночью. Глянул в дверной проем на спину хлопочущего у очага чужестранца. Почему не велел ему приготовить ужин, а сам взялся?

— К тебе приходили.

— Кто?

— Мальчишка лет двенадцати. Спрашивал целителя Раэна. Я сказал, что вернешься вечером.

— Любопытно, — отозвался Раэн, входя в комнату с подносом.

Поставил его на стол, кивнул Халиду на дымящиеся чашки и горку золотистых лепешек, а сам опустился в кресло, мгновенно растянувшись и обмякнув в нем, как холеный домашний кот, даже глаза прикрыл.

— Об этом доме мало кто знает. Что за мальчишка и как выглядел?

— Обычный. Не оборвыш, но и одет небогато. На улицах таких полно.

— Ну, вернется, узнаем. Отдохнул или так и просидел весь день с саблей в обнимку?

— Не весь, — отозвался Халид. — Ты говорил, что ночью собираешься посмотреть, чего я стою. Как смотреть будешь?

Чужеземец потянулся, заложив сцепленные пальцы за голову, лениво открыл глаза.

— Да вот, хотел позвать тебя прогуляться под луной. Кстати, глянь там, на диване. Это твое.

Халид потянул сверток. В тонкую кожаную куртку были завернуты плотная полотняная рубашка и такие же штаны, наборный пояс из полых серебряных звеньев, как носят наемники, и мягкие ременчатые сандалии. Все новое и отличной выделки. Халид, проснувшийся утром в чужих вещах, — понятно, его одежда, пропитанная кровью и грязью, даже на тряпки не сгодилась бы — открыл рот, но тут же прикусил губу. Целитель взял чашку, осторожно попробовал и снова поставил на стол, сообщив:

— На первое время сгодится, а потом сам купишь, что понадобится. У тебя дома что-то нужное осталось?

— После людей ир-Мансура? Не думаю.

— Завтра сходи, посмотри. Забери, если что найдешь. Я ночую либо в «Черном льве», либо здесь в мастерской, так что устраивайся. А сегодня…

Его рука замерла над лепешкой несколькими мгновениями раньше, чем в дверь постучали.

— Вот и гость, — со вздохом сообщил чародей, поднимаясь.

Едва открылась дверь, мальчишка влетел, едва не упав под ноги чужестранцу. Задыхаясь, упал на колени, поклонился, касаясь лбом пола, вытирая его рукавами и ладонями.

— Почтенный целитель! Высокочтимый…

— Тише, мальчик, тише…

Шагнув навстречу, чужак осторожно поднял парнишку, глянул в пыльное, исчерченное дорожками слез лицо.

— Что у тебя случилось?

— Моя сестра, она умирает… Прошу вас! Вы ее знаете — Марей из Пестрого двора!

— Фокусница Марей? Что с ней?

— Кто-то избил ее и бросил у ворот… Ради Света, почтенный!

— Успокойся, — тихо промолвил целитель, пристально вглядываясь в глаза мальчишки. — Я пойду с тобой. Только скажи, от кого ты узнал об этом доме?

— Госпожа Минри сказала идти сюда. Она сказала, что только вы можете спасти Марей. Вы спасете ее, господин лекарь?

— Минри? Вот как… Что ж, она знала, кого посылать. И за кем. Ладно. Подожди во дворе, я только возьму сумку с зельями.

Пока мальчишка торопливо выскакивал за дверь, чужестранец повернулся к Халиду.

— Все это очень не вовремя. Но идти надо. Собирайся. Вряд ли ты мне пригодишься, но увидеть Минри тебе полезно.

Не дожидаясь ответа, он скрылся в мастерской. Халид поднял пояс, застегнул на себе, взял тяжелое теплое дерево ножен. В комнате уже почти стемнело, и слоновая кость на рукояти ровно светилась изнутри в последних красноватых лучах. Кольцо на ножнах легло в паз на поясе, словно их и делали друг для друга, подгонять не пришлось. Халид поправил саблю поудобнее. Что ж, пора отрабатывать новую жизнь. Только как?

Вышедший из комнаты целитель коротко глянул на саблю, одобрительно кивнул и посмотрел Халиду в глаза. Тяжело посмотрел, без обычной своей усмешки — и у Зеринге по спине пробежал холодок.

— Там, куда придем, смотри во все глаза, слушай внимательно, а вот говори поменьше. И думай над каждым словом. Никому ничего не обещай, даже пустяка. Не называй своего имени, да и моего тоже. Ты для меня Зеринге, я для тебя Раэн. Будут угощать — посмотри на меня. Без моего позволения ни глотка воды, ни крошки хлеба не вздумай взять. Все, что скажу, делай быстро и без пререканий. Хозяйку зови не по имени, а светлейшей госпожой. Все запомнил?

Халид молча кивнул. Потом не выдержал:

— Ты как будто не к больному идешь, а в дом злейшего врага.

Чужеземец усмехнулся отстраненно и невесело.

— Бывают друзья, с которыми и врагов не надо. Мы с Минри давно знакомы. И она куда опаснее меня. Вот это постарайся не забыть, когда ее увидишь. Ну, идем.

Он вышел первым, поправив на плече лекарскую сумку на длинном ремне. Халид переступил порог, закрыл дверь и увидел, как засов на ней вспыхивает на мгновение тусклым зеленоватым светом и снова гаснет. Мальчишка, ожидавший в маленьком дворике перед воротами, кинулся к ним, заглядывая в глаза просительно, как щенок, потерявший хозяина. Раэн уронил ему руку на плечо, улыбнулся мягко, успокаивающе:

— Держись рядом, мальчик, и ничего не бойся. Мы сейчас пойдем особенной дорогой, чтобы успеть к твоей сестре побыстрее. Зеринге, от меня ни на шаг!

Толкнув ворота, он шагнул на улицу. Потом еще раз, и еще. Халид спохватился, только увидев вокруг чужестранца и следующего за ним мальчишки темное дрожащее марево. Поспешно шагнув следом, почувствовал, как в лицо ударил тугой порыв горячего ветра. Улица вокруг расплылась и снова появилась, но уже совершенно другая: на месте соседнего дома вырос храм Великой Матери, сверкая разноцветной мозаикой стен в свете полной луны, даже мостовая изменилась, стелясь под ноги рыночными плитками. Еще шаг — и Халид увидел знакомое здание городской управы, нависающее над площадью Вестей и Наказаний всеми тремя этажами. Чародей оглянулся — в лунном свете его лицо белело мертвенно и жутко, только глаза темнели кусочками Бездны.

— Не отстаешь? Вот и хорошо. Сейчас придем. Держись, малыш, — обратился он ласково к мальчишке, вцепившемуся в его рукав. — Еще пара шагов — и все.

Площадь вокруг них снова расплылась. Горячий вихрь ударил, едва не сбив Халида с ног, и сразу унесся куда-то, оставив резь в глазах. Шаг, второй… Закружилась вокруг темным маревом вереница домов, деревьев, стен и шпилей. И словно вынырнувший из этой искаженной круговерти Халид шагнул последний раз — на выложенную мелкими цветными кирпичиками мостовую возле Пестрого двора, приюта актеров, фокусников, бродячих певцов и циркачей. Рядом восхищенно озирался, крутя головой, мальчишка.

— Ну вот, — невозмутимо обратился к нему чародей. — Теперь веди нас. Идем, Зеринге.