Снежный человек

… Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох… Кажется, легкие сейчас лопнут, не выдержав такой нагрузки. Бежим уже почти час, ноги подкашиваются — а он даже не запыхался! Вон, маячит впереди, в голубой майке, и не думает сбавлять темп. Ой, мама моя родная, сейчас упаду! Ну почему ему мало положенных пяти километров по стадиону? Чисто, цивильно, камни под ноги не лезут. Нет — гоняет каждый день по десять, по пересеченной местности. Мало того, если подвернешь ногу, не миновать разноса. Говорит, думай, куда ногу ставишь. На кого же нас здесь учат — на звездных штурманов или на скаковых лошадей? На фига такая подготовочка? В рубке спейсера не разбегаешься, а уж в коконе боевой шлюпки — рукой шевельнуть негде, не то что...

Он — это наш курсовой инструктор Риго, преподаватель Академии астронавтики, а мы — курсанты первого года, салаги. Вот и отвязываются на нас все, кому не лень, а этот — в особенности. Вообще-то, он ведет у нашего потока астронавигацию. А бегает с группой несчастных "первоклашек", потому что является этой самой группы, КН-51, куратором. Вот уж свезло нам, так свезло!

В академии принято, что физподготовкой «своих» студентов занимается куратор. Видимо, мудрый начальник академии, полковник Маузи, таким образом не позволяет самим преподавателям растерять форму и отрастить пузо. Но у других групп начальники как начальники, особо не зверствуют, а вот Риго… Мало того, что предмет свой заставляет сдавать-пересдавать, нещадно ставя «неуды», так еще и дополнительные практические занятия вводит, для лучшего усвоения курса. У нас что, головы резиновые, что ли? А в сутках двадцать восемь часов? На Тарсе их всего двадцать три!

Нет, наверное, надо рассказывать все по порядку. Меня зовут Алекс Бирма, мне пятнадцать лет и родился я в две тысячи четыреста тридцать первом году, в колонии людей на планете Цеста. Отца и мать почти не помню, они пропали без вести в космической экпедиции, когда мне едва исполнилось три года. Из всех детских впечатлений остались в памяти только запах лимонного пирога на Рождество, да тихая мамина колыбельная. А потом пришлось сразу взрослеть, потому что в сиротском приюте дети, не избавившиеся от наивности, живут плохо.

В Академию меня взяли согласно Галактической социальной программе помощи детям-сиротам как одного из лучших учеников средней школы. Правда, председатель комиссии по отбору предупредил: физуха там тяжелая, будет трудно. Я ростом и силой не вышел. Но выбора особого не было. Альтернатива — аграрный колледж — не очень-то прельщала. Целую жизнь копаться в навозе — фу!

Весь путь до планеты Тарс, где размещалась моя теперешняя «альма-матер», я грезил о будущей жизни. Получалось возвышенно и в духе старых приключенческих фильмов: я, в форме космофлота, с лихо заломленным беретом, сильный и бесстрашный. Конечно же, я стану одним из лучших студентов — учеба всегда давалась легко, тут и думать нечего. А еще — рядом со мной верные и надежные друзья, и у нас куча приключений, и...

Как водится, реальность «приземлила» еще в порту. Тарс оказался песчаной захолустной планеткой. От одного вида простирающейся до самого горизонта полупустыни настроение резко упало. Пейзаж составляли редкие кустики чахлой растительности неопределенного серого цвета, пыльное марево плыло в воздухе. И еще — жара! Она окутала меня плотным душным одеялом, как только я сделал шаг из сервисного транспорта, доставляющего пассажиров от корабля в буферную зону. А дальше по этой жаре метров пятьсот пришлось топать ножками. Отсталая планета…

Даже в тени открытой галереи, ведущей в здание с терминалами и залами ожидания, температура была никак не меньше тридцати пяти градусов. Они что, не могли охлаждающую воздушную завесу сделать? Я, пока тащился со своим нехитрым скарбом, облился потом и ввалился в двери астровокзала, дыша, как вытащенная на берег рыба. С меня текло, рубашку можно было выжимать, на нее и на мокрое лицо тут же налипла вездесущая тарсианская пыль. В общем, видок у меня был тот еще. Я вздохнул и побрел к месту сбора группы, обозначенному табличкой

— О! Еще один. Эй, чумазый, ты в академию? — В углу зала ожидания толкались несколько мальчишек моего возраста и такого же «геройского облика». Я кивнул головой, потому что горло пересохло до полной невозможности выдать хоть один связный звук.

— Подходи, не стесняйся!

— С какой планеты?

— Ты на Тарсе раньше бывал?

— Как тебя зовут?

Вопросы сыпались со скоростью света, я же только ошалело вертел головой во все стороны, силясь разлепить спекшиеся губы.

Представитель Академии возник внезапно, словно материализовался из подпространства.

— Отставить базар! — Голос был такой, что показалось, подуло ветром с ледника. Нет, не ветром. Ураганом. Парни аж подпрыгнули, разинув рты. — И это будущие курсанты? В пыли валялись?! В туалете в кранах полно воды — умыться не судьба? Чтоб впредь не позорили внешним видом звание курсанта, по прибытии в академию каждый получит в качестве взыскания по наряду на работы. Сейчас — за мной. И не отставать, ждать вас никто не будет!

Оба-на! Не успел начать учебу, а уже схлопотал наказание. Или здесь всех новичков встречают подобным образом? Обкатка? Так я размышлял, чуть ли не бегом поспевая за высоким худощавым капитаном в темно-шоколадном комбинезоне. Дальразведчик, судя по униформе и нашивкам.

Офицер размашисто шагал, не оборачиваясь и не снижая темпа. Сзади пыхтели и чертыхались остальные девять новобранцев, покрываясь коркой смешанной с потом пыли. А я удивлялся, глядя в широкую, совершенно сухую и чистую спину астролетчика. Как он умудряется — на такой-то жаре — выглядеть, словно только что этот коричневый комбинезон с вешалки снял, выстиранный и отутюженный.

Капитан остановился у ярко-оранжевого автобуса на гравиподушке. У-у-у, а я-то думал, полетим. Интересно, школа далеко? Сколько пыли еще придется проглотить?

— Стройся!

Толпа измученных и вымазанных до полной однородной неузнаваемости мальчишек кое-как приняла вид шеренги. Офицер вынул из кармашка на груди портативный сканер.

— Приготовить идентификаторы. Названный — шаг вперед, карточку на ладонь.

— Арби Томас!

— Я!

Высокий паренек с кожей темно-желтого цвета уверенно шагнул вперед, предъявляя для считывания электронное удостоверение личности.

— Бирма Алекс!

Я с трудом протолкнул из горла хриплое: «здесь». Да где же эта чертова карточка? Я ее, помнится, после посадки в лайнер сунул в какой-то карман…

Офицер, скептически поджав губы, наблюдал за моими судорожными поисками по всем карманам минуту, другую. Хмыкнул, когда я наконец-то извлек свой документ.

— Рассеянный штурман — стихийное бедствие для космофлота! Бирма, еще один наряд. Дактел Оллик!

— Я...

Перекличка шла своим чередом, а я думал про офицера: вот сволочь, я его уже ненавижу.

Считав сканером паспорт последнего в строю и убрав девайс обратно в карман, астронавт толкнул речь:

— Отныне вы курсанты отделения космической навигации и гиперпространственного пилотирования, группы КН-51. Я — ваш куратор. Зовут меня Риго Сантана. Теперь быстро в автобус. Поскольку вы — последняя прибывшая группа, времени у вас мало. Как приедем, полчаса дается на приведение себя в порядок. Потом будет общее построение.

И за всю дорогу Сантана больше не произнес ни слова.

Я сидел на жестком продавленном сидении видавшего виды школьного «извозчика». Мое состояние являло собой смесь раздражения с крайним унынием. Размечтался, блин! Вот тебе суровая армейская действительность, получи! Но этот-то, этот гусь! Если и дальше так дело пойдет...

Тут я случайно наткнулся на взгляд новоиспеченного командира. Бр-р-р! Аж мороз продрал, по коже мурашки величиной с мышь! Чего это он, ну что я ему сделал? Больше встречаться глазами с Риго я не рисковал, разглядывал куратора исподтишка. Нет, он не обладал зловещей внешностью. Мужчина как мужчина. Таких, наверное, девять на десяток в космофлоте. Подтянутый, тренированный, жилистый, плечи широченные. Наверняка очень силен — ни капли жира, одни сплошные упругие мускулы. Смуглый или очень загорелый, черноволосый, лицо правильное. Можно сказать даже красивое лицо, но глаза, глаза… В них стыла ледяная тьма, которую не в силах было хоть чуть-чуть согреть кипяще-расплавленное солнце Тарса.

Мы ползли и ползли, равнина переходила в предгорья, светило уже скребло краешком зазубренный горизонт. Даже слышался тихий хруст. Хотя, наверное, это пыль на зубах… выпью всю воду, какую найду… только бы из этого проклятого автобуса…

Все, происходящее далее плыло в тумане усталости: я на автопилоте выбрался из машины, куда-то брел, пытался отмыть с кожи липкую грязь, переодевался в новенькую, серую, хрустящую форму курсанта. Попутно опять получил замечание за неправильно затянутые ремни на комбинезоне. А… да шло бы оно все! Минут десять «осматривался» у местного медика и терпел все полагающиеся иньекции — вакцины от местных вирусов и препараты «для акклиматизации». Потом на общем построении пожилой полковник в парадной форме долго бубнил о чести и ответственности, вгоняя в дрему. Я совсем отупел, меня поташнивало. Даже сжевать ужин после всех мытарств сил уже не было. Поковырял вилкой и отодвинул.

Пришел в себя я лишь наутро. И не столько от властной команды: «отделение, подъем!», сколько от зверского холода. На автопилоте выскочив в трико и майке на утреннюю пробежку, я мгновенно задубел и проснулся. Холодина стояла немилосердная.

Так я узнал тарсианские особенности. Днем здесь жарило, как в плавильной печи, но с приходом темноты температура стремительно опускалась, порой до отметки ниже нуля. Обычный климат пустынь, сказал мне сокурсник-землянин Майк. Только здесь пустыня размером почти со всю планету.

А потом были первые в моей жизни десять километров бегом по горкам-пригоркам, камням и колдобинам. Как я выдержал, до сих пор не понимаю. Чуть ноги не отвалились, хотя изнеженным хлюпиком я никогда себя не считал. Но больше половины группы сошли с дистанции, свалившись прямо в пыль. Надо ли говорить, что до конца недели внеплановыми работами они себя обеспечили с лихвой. Я доковылял, видимо, только на чувстве злости, и со мной еще трое отказавшихся сдаться. Риго скривил угол рта, мол, плететесь, ждать надоело, и скомандовал:

— Умыться и на построение!

Вот и начались мои суровые будни. Утром — выматывающая пробежка, потом за пятнадцать минут нужно привести себя в порядок. Куратор перед общешкольным построением всегда сам проверяет, как выглядят его курсанты, и, естественно, щедро раздает налево-направо взыскания. После завтрака в быстром темпе несемся в классы на теоретические занятия, потом практика, физподготовка, самоподготовка. Все с коротким перерывом на обед и отдых, за который всегда приходится то-то доделывать, доучивать, до… Крутишься, как белка в колесе (кстати, а что такое белка? Жаргонное название какой-то детали колеса?), и так до самого вечера. Лишь после ужина остаются два часа личного времени до отбоя, но и эти благословенные часы большинству учащихся приходится тратить на то, чтобы прорубиться через хитросплетения астрономии и методики расчета точек входа-выхода в гиперпространстве.

Хотя, все-таки, настроение вечером уже лучше, чем утром. Можно расслабиться, потрепаться «за жизнь» с пацанами, валяясь в «матраснике». В нашей казарме курсанты еще неведомо каких годов оборудовали место для отдыха оригинально, но вполне согласуясь с потребностями усталого тела: застелили часть общего холла списанными матрасами, прикрыв сверху широким плотным полотнищем маскировочного тента для воздушных катеров. Получилось просто здорово, а поскольку внутренняя «меблировка» жилых помещений по неофициальному распоряжению начальства оставлялась на откуп их обитателям, то вмешиваться никто не стал. А мальчишки из поколения в поколение передавали традицию и менять, естественно, ничего не собирались.

А еще под страшным секретом открывалось младшим местонахождение тайников. По воскресеньям немногие счастливчики, не нахватавшие «хвостов» и наказаний могли прокатиться в увольнительную в городок Вельилль, или в просторечьи Виль, находившийся от нас в шестнадцати километрах. Мы сбрасывались со своей небольшой стипендии, заказывая привезти что-нибудь вкусное. По правилам в казармах не разрешалось хранение пищи, но отказать себе в удовольствии после отбоя вытащить и съесть шоколадку-другую было трудно. Вот для этого и существовали потайные места, тщательно замаскированные, в которые и пряталось все, привезенное из города и не съеденное в первый вечер.

Была попытка пронести контрабандой и спрятать пиво, но провалилась с треском. Сантана, которого за спиной уже перекрестили в Сатану, а также в Снежного Человека за жуткий морозный взгляд, строго соблюдал пункт правил школьного распорядка. Кураторам, согласно этому пункту, полагалось минимум за полчаса до отбоя заходить к своим подопечным, проверяя, все ли в порядке, нет ли больных и т.д. Но делалось это редко и нерегулярно. У большинства инструкторов были либо семьи, либо подружки в городе, и они спешили в Виль — домой или прошвырнуться по клубам. Какое уж тут правило! А вот Риго никуда не торопился: он жил на территории академии, в одном из маленьких коттеджей для несемейных преподавателей, в дальней части школьного городка. Ни семьи, ни подруги у него не было. Видимо, поэтому нам и доставалась вся «забота».

Так вот, как только пиво с величайшими предосторожностями было переброшено через забор в укромном месте, принесено в казарму и опущено в тайник, капитан возник на пороге с ритуальной фразой:

— Вопросы, просьбы, жалобы? (Да кто б ему стал жаловаться, извергу!).

Даже не дожидаясь какого-либо ответа, он воткнул ледяные иглы взгляда в каждого и… шагнул прямо к ухоронке с пластиковыми баночками «Особого Золотистого». Приподняв плашку пола под одной из кроватей, Риго вытащил на свет весь пакет. Мы аж застонали. А этот гад добавил:

— Парни, в своей родной казарме я каждую щёлку знаю. И по глазам вижу, когда пацаны что-то задумали.

Пиво он забрал и унес с собой (пусть бы подавился им!) А мы весь следующий вечер вместо отдыха «драили плац зубными щетками». Но вот что интересно — конфеты и печенье, лежавшие там же, в тайнике, Риго не тронул. Не заметил? Вряд ли.

Здесь, в длинном приземистом здании, где помещалось наше жилище, я впервые ощутил себя почти дома. Может, дело было в том, что в КН-51 подобрались правильные ребята, а ежедневное противостояние трудностям и куратору сплотило. В любом случае, у нас еще ни разу не было между собой серьезных конфликтов. Не то, что в других группах, где уже успели выделиться жесткие лидеры, подминающие под себя остальных.

***

— Ага, Заморыш, попался! Принес нам башлики? Проиграл — плати. Где денежки, дохлятина?

Опять эта парочка дебилов из КН-43. Черт меня дернул сесть с ними резаться в покер. А ведь приютом битый-перебитый — и купился, как последний лох! Они же явно спелись в мухлевке с картами и наладились обдирать простаков. Мне пришлось дождаться стипендии и почти полностью ее отдать за проигрыш. Однако, все не унимаются.

Я состроил независимый вид. Не отстанут, конечно. Но и нельзя дать им почуять слабину.

— Я вам все отдал! Ничего больше не должен.

— Как это — ничего? А проценты? За каждый день просрочки по десять «зюликов» набежало. — Крепко сбитый, даже полноватый второкурсник издевательски сплюнул мне под ноги. Другой, не менее квадратный и тяжелый, многообещающе ухмыльнулся.

Нет, ну надо же! Такой наглый развод на деньги я стерпеть не мог. Им только позволь себе на шею сесть…

— Это не видал, жирная морда?! — Я скрутил тугой кукиш и ткнул противнику в самые глаза. Зря.

— А за гнилой базар ответишь! — Оплеуха едва не сшибла меня с ног. Удары посыпались, казалось, со всех четырех сторон.

Я, как уже говорилось, был мелкий и щуплый, а эти бандиты со второго курса — чуть не вдвое меня шире. Подкараулили, сволочи, подальше от казарм и, следовательно, от помощи одногруппников. Хоть я и умудрился отбить несколько ударов, иллюзий на этот счет не строил. Перевес в силе на их стороне, рано или поздно меня свалят. В пылу схватки я пропустил момент, когда оба противника вдруг на мгновение оцепенели, а потом бросились бежать так, будто за ними все черти гнались. А на мое плечо опустилась тяжелая рука.

Н-да, черт оказался всего один, но хорошо известный. Уж лучше бы — они добили. Риго крутанул меня, не ослабляя жестокой хватки, лицом к лицу и с минуту молча изучал мою разбитую «приборную панель». Потом изрек:

— Позор! Позволить так разукрасить себе физиономию просто неприлично. Дополнительный час занятий по боевым искусствам ежедневно. Индивидуально со мной. Будешь приходить вечерами в спортзал — после того, как отсидишь на гауптвахте двое суток, естественно. Марш! И — сначала зайди в медпункт.

Удрученный, я поплелся меж аккуратных домиков в сторону школьной больницы, проклиная обормотов из КН-43, мучителя и свою горькую, невезучую долю. Надо же так нарваться! Вместо отдыха каждый вечер меня будут возить по полу носом — и кто! Да «губа» санаторием покажется! Ох, накостылять бы ему… о, грезы, сладкие грезы. Про нашего куратора ходили легенды, хотя он работал в школе всего третий год.

Поясню: кроме отделения навигации, в академии обучались и будущие штурмовики-космодесантники. Здоровяки, как на подбор, а уж выпускной курс, двадцатилетние «шкафы», превзошедшие все хитрости рукопашного и любого другого боя, испугали бы кого угодно. Однажды, будучи в увольнительной в городке, трое «десантур» слегка перебрали, несмотря на запрет. Перебор привел их в состояние крайней готовности к подвигам. Нет, полгорода разнести они не успели — наткнулись на Риго собственной персоной.

Дуроломы спьяну почему-то решили, что втроем им никто не страшен, устав не писан, и можно задраться даже с преподавателем. Так вот, трое амбалов, мускулистых и тренированных, разлетались, как котята, а капитан методично и спокойно лупил их, не забывая давать пояснения по ходу дела. За что, куда и как именно. После этого случая все штурмовое отделение ходило перед нашим куратором на цыпочках. По-моему, и некоторые инструкторы тоже.

В санчасти власть любых офицеров заканчивалась. Потому что там самодержавно правил единственный на территории академии штатский, шестидесятичетырехлетний доктор Герхарт Зуммель, в просторечьи Папаша Зум. Маленький, румяный, улыбчивый землянин был нашей отдушиной. Он обладал невероятным талантом успокаивать боль, телесную и душевную, и не столько таблетками, сколько ласковым словом и пониманием. Пока он промывал мне ссадины на лице, я взахлеб, чуть не со слезами жаловался на свои тридцать три несчастья. Он слушал, качал головой, а вокруг глаз собирались лукавые лучики-морщинки.

— Вот увидишь, больше тебя никто из курсантов не тронет. Для тех двоих дело кончится плачевно. Я Риго знаю.

— В это как раз верится. Зато мне он теперь крови-то попортит! — Я тяжко вздохнул.

— Нет ничего плохого в том, чтобы взять пару-тройку уроков у мастера. Боишься, что ли?

— Ага, попробуй тут не бояться, он только зыркнет — во мне аж все стынет! Откуда он такой выискался?!

— Откуда…— Зум заметно погрустнел, — был парень, славный, открытый — и нет его, сгорел. Никто ничего не смог сделать. Кто знает, вдруг ты…

Последнее он произнес так тихо, будто сам с собой говорил. И замолчал. Я не понял, что доктор имел в виду.

***

На третий день, отсидев положенное, после ужина я притащился-таки в спортзал. Как непривычно находиться совершенно одному в большом, гулком помещении! Обычно нас здесь занималось человек тридцать, по три группы сразу, а занятия вели двое молодых инструкторов с космодесантного отделения. Они хоть и хмурили брови, стараясь казаться грозными, но всерьез это никто не воспринимал. Во время тренировок настроение царило весьма оживленное, было шумно и весело.

Теперь я сидел на корточках в одиночестве и с тоской ждал начала. Вскоре дверь зала распахнулась, впуская Сантану.

— Уже здесь? Хорошо. Приступим. Разминку сделал?

Риго появился на татами не в традиционном кимоно, а в обычной своей голубой майке. Я вскочил и отвесил ритуальный поклон.

Сантана хлопнул рукой по висевшей в углу до-дзё большой, килограмм на восемьдесят, набитой песком груше-макиваре.

— Ну-ка, дай по ней как следует.

Я и дал. Как учили, стремительно выбросив вперед кисть правой руки с доворотом за мгновение до удара. Кулак с глухим стуком врезался в кожаный грушин бок, я отбил себе костяшки, а макивара лишь едва вздрогнула.

— Медленно! Ты двигаешься очень медленно. Физику учил? Сила удара и скорость взаимосвязаны. И еще — у тебя работает только рука, а в удар нужно вложить всю массу корпуса. Смотри: через ногу и бок ты, как пружина, передаешь энергию толчка от земли...

Он показал. Я даже не успел увидеть его движения, а мешок с песком отлетел чуть не параллельно полу. Ого! Да где ж мне так смочь!

— Сможешь, — Риго словно читал мои мысли, — Постепенно.

В этот вечер я до звездочек в глазах отрабатывал три движения: связку коротких ударов руками. Капитан требовал скорости. Мне ни разу не удалось его достать, хотя я старался вовсю. Очень уж соблазнительно было, придя в казарму, похвастаться пацанам, что я его таки стукнул.

Не тут-то было! Инструктор исчезал с линии атаки, неуловимо смещаясь вправо-влево, и каждый раз успевал несильно, но чувствительно приложить в бок или по спине. Я злился, пытаясь уследить за его танцем и опередить, но куда там! Под конец он поймал меня за руку в захват и отправил кувырком на маты.

— Ну всё, на сегодня хватит. Переодевайся.

Я был мокрый, злой и выжатый, как лимон. Погоди, когда-нибудь все равно тебя достану! Пребывая в мрачном состоянии духа, я стаскивал пропотевшее кимоно, а Снежный в другом конце раздевалки менял свою любимую майку на сухую. Случайно капитан повернулся ко мне голой спиной — ох, мама родная! Досталось ему по жизни. Где же это его так исполосовали? На загорелой до черноты коже выделялись мертвенной белизной жуткие рубцы старых шрамов. Похоже, наш куратор прошел огни и воды. Моё раздражение как-то само собой улетучилось. И, кажется, я начал смутно улавливать смысл слов Папаши Зума.

***

Из вечера в вечер повторялось одно и то же. Разнились только последовательности ударов, стоек и блоков. Я пыхтел, обливался потом, выкладываясь, но Риго оставался неуловим. Я учился правильно дышать и правильно ставить ноги, концентрировать силу на конце кулака и предугадывать перемещения партнера. Последнее не удавалось почти никогда — уж слишком стремительно двигался мой наставник. Правда, спустя месяц я обнаружил на общих занятиях, что меня практически никто не может достать. А инструктор-десантник как-то двусмысленно на меня поглядывает.

Однажды под конец тренировки капитан объявил:

— Спарринг. Фулл-контакт, но я только защищаюсь.

Ну, спасибо и на том, что не убьет ненароком. Я атаковал, как всегда безуспешно, в пустоту. И вдруг он сменил тактику — очередной удар блокировал. Уй-ё! Я как на столб налетел!

— Думай. Машешь наобум, не стараясь обойти возможное сопротивление, и результат понятен. Пока твое тело не приобрело крепости железа, подставляться следует поменьше. Потом сможешь держать любой удар, но это дается не сразу. Технику «кольчуга» осваивают не в первый год занятий.

Ага, как в том анектоде про каратиста? Спросили круто-поясатого мастера, как он будет защищаться, если его ударят ногой по… ну, в общем, ударят. А он — мол, зачем защищаться? Пусть бьет — ногу об меня сломает… Видимо, на лице у меня явственно отобразилось сомнение.

— Не веришь? Бей. Я снимаю защиту. — И скомандовал: — Маваши чу-дан, юй! [1].

Я вытаращился на него в полном замешательстве. Ногой по грудной клетке, с полуразворота? Я хоть и не силач, но груша и у меня отлетать начала. Не боится?

Он, устав ждать, дернул бровью:

— Чего топчешься, работай, — и добавил ядовито, — ну, вы же все спите и видите во сне эту возможность! Хорошо, ставлю блок. Вперед! — Он прикрылся руками, а в его глазах мелькнул какой-то странный интерес.

Я ударил. Быстро, прочувствованно, с понятием. А он вдруг поднял руки над головой! Остановить летящую ногу я не успевал, только в голове мелькнуло — ребра же ему сломаю, минимум!

— А-ы-ы-ы! — Я брякнулся на пол. Эффект был, как от столкновения со стволом матерого дерева. Щиколотку явно выбил, голень онемела, а в голове прыгали, звеня и стукаясь, металлические шарики. Вот тут меня и прорвало. Я орал: он бессердечный садист, пользуется тем, что взрослый и сильный, и тем, что мы только курсанты. Что это ему некуда деваться по вечерам, а я хочу отдыхать все-таки, и в увольнительной бывать почаще, чем раз в семестр. Я припоминал все обиды и проваленные зачеты, я кричал, что он мог бы быть чуть снисходительнее и не доводить бедных мальчишек до исступления.

— Алекс, — голос Риго звучал тихо, и даже льдинки глаз показались присыпанными пеплом. — Космос не прощает ошибок. Там за просчет жизнью заплатишь не только сам, но и те, с кем ты в связке. Я хочу, чтобы вы всегда возвращались. Понимаешь, возвращались — домой. И пытаюсь научить всему, что знаю сам.

Он покачал головой, невесело усмехнулся:

— Ладно, закончим. С сегодняшнего дня свободен. Может быть, действительно уже хватит.

Он опустился рядом на пол и начал осторожно ощупывать мою травмированную лодыжку. Я молчал, ошарашенный внезапной уступчивостью капитана, наблюдая, как его длинные, чуткие пальцы скользят по коже, разгоняют начавший наливаться кровоподтек. Ну-ну. Сам-то хорохоришься, а и у тебя синяк будет, железный ты или не железный. Но злорадства почему-то не получилось, а стало вдруг грустно. Ему никто ушибы не разотрет.

Темная аллея вела от учебных корпусов к жилой зоне. Жесткие листья кустов шелестели тревожно, вторя разыгравшейся непогоде. Я, прихрамывая, шел с тренировки и ежился от задувающего за воротник ветра с песком. Настроение было подстать сгущающимся зимним сумеркам. В горле будто что-то застряло, а в смятенной голове толкался вопрос: что же случилось? Теплые, сильные ладони. Надежные. Такие, наверное, были у отца…

Я брел, пиная упавшие на дорожку обломки ветвей, и думал, думал. Что мы вообще знаем о Риго? Папаша Зум, вон, намекал-намекал, присмотрись, мол, а я? Предпочел привычно увидеть все в черном цвете. Ежели рассудить, Сантана правильно все делает: чтобы заставить учиться сотню оболтусов, нужны сильные меры. Меня теперь среди ночи разбуди, я отбарабаню формулу расчета плотности гравиполя. А выйдет аппаратура из строя — и придется вручную? Вот тут-то все и пригодится. Прав он, как ни крути, а что жесткий…ну, похоже, жизнь заставила. Ведь он, кажется, воевал. Какой бы я, спрашивается, был, пройдя через войну?

Впрочем, назавтра куратор благополучно засыпал меня на зачете по теории Зеймана-Мальцева, и робкий росток сочувствия в душе незамедлительно увял.

***

В самом начале весны у нас начались долгожданные практические занятия по пилотированию малого десантного катера. Мальчишки с душевным трепетом забирались в спаренный ложемент учебной машины и делали неловкие попытки подняться в воздух. Занятия проходили под чутким руководством и иногда рукоприкладством инструктора, капитана Перри Део. Ну, рукоприкладство — это я так, сгущаю. Ну, подумаешь, один раз подзатыльник Томасу отвесил, когда тот умудрился экран альтиметра продавить. И второй, после того, как тот чуть в пике не сорвался.

Я всю зиму до изнеможения крутил джойстики тренажера, отрабатывая действия пилота. И видимо, поэтому у меня все получилось сразу. Перри даже присвистнул: ты, мол, парень, прирожденный летун. С самого первого дня уроки пилотажа стали для меня почти как наркотик. Я с нетерпением ждал каждого нового занятия и скоро освоился настолько, что преподаватель разрешил мне, самому первому из группы, самостоятельные вылеты. Вы бы знали, какое это счастье — быть там, наверху, где только солнце, пронзительная синева и свобода!

***

Это случилось в конце последнего весеннего месяца Квинта[2]. Оллик вихрем ворвался в казарму, едва не выбив дверь:

— Ой, пацаны, кого я сейчас видел! К Део сестра приехала в гости! Красивая, просто отпад!

Новость распространилась с быстротой пожара, и до вечера вокруг преподавательских коттеджей наблюдалось очень оживленное движение. Парни находили любой предлог, чтобы оказаться в том месте в надежде увидеть таинственную незнакомку. Я в этом не участвовал — ну подумаешь, девчонка какая-то. Что, я их не видел, что ли? Тем более, завтра в расписании стоял очередной пилотаж и голова моя была занята совсем другими мыслями.

Наутро, первым прибежав на взлетную площадку, я обнаружил, что один из учебных катеров отсутствует на стапелях. Перри был уже на поле и переговаривался с кем-то по карманному коммуникатору. Я расслышал что-то вроде «возвращайся, и я…». Инструктор обернулся ко мне:

— О! Алекс! Ну-ка, посмотри! — Он указал рукой куда-то высоко в разбавленную восходящим светилом синеву.

Я прищурился и вскоре различил в небе блескучую точку, которая быстро приближалась. Да это же катер! А пилотирует-то кто? Кто бы то ни был, делал он это лихо: заложил несколько виражей, выполнил идеальный выход из пикирования, скользнув всего в паре метров от земли, и снова умчался ввысь, чтобы прокрутить каскад фигур высшего пилотажа.

Я зачарованно наблюдал за машиной, словно танцующей в воздухе, слыша за спиной восхищенный шепот собравшихся одногруппников. Вскоре неизвестному асу, похоже, надоело вертеться в небесах. Каплевидный золотистый аппарат пошел на снижение, чиркнул траву выпущенными опорами, чуть прокатился, гася инерцию, и встал. Полупрозрачный пластиковый верхний колпак с глухим шелестом отъехал назад, и из кабины катера показалась тоненькая невысокая фигурка. Пилот спрыгнул со стабилизатора, стащил с головы шлем...

Девушка! Так вот она какая — хрупкая, светловолосая, совсем не похожая на здоровяка-брата Перри, который уже спешил к ней через летное поле.

— Молодец, сестренка! Считай, квалификационное удостоверение у тебя в кармане. — Брат обнял ее за плечи и повел к нам:

— Знакомьтесь — Ийя Део, курсант женской летной школы. Сдала досрочно экзамены и прилетела на побывку к старому медведю.

Ийя фыркнула:

— Ну, уж старый! Намного ли старше меня? Это что, в двадцать пять я уже бабкой считаться буду? А! Это и есть твои орлы? Что-то вид у них не очень. Хоть машину-то в воздух поднять смогут?

— Ты моих парней не конфузь, они ж только третий месяц летают. Но кое-что умеют. Да вот, хотя бы, Алекс. Ну-ка покажи, Ал, не опозорь наставника!

Я бегом кинулся к катеру, скользнул в ложемент, захлопнул колпак. Шутка ли — после такого представления в небе не ударить в грязь лицом. Ну и ладно, я тоже могу, да все получится! Я уговаривал себя не волноваться, но ладони на рукоятях управления были мокрые, а в животе угнездился неприятный холодок. Может быть, поэтому все было не как всегда. Скованно и нервно. И вираж ложился не так чисто, и заход на посадку вышел грубоватый, и… В общем, я был не в ударе. Поэтому после приземления постарался бочком-бочком ускользнуть с площадки за спины курсантов. А птица-сестрица бросила лениво вдогонку:

— Зеленоват. Ну ничего, через пару десятков лет научится.

Как ни убеждали меня друзья, что я вел катер не хуже, но я-то знал о своем провале. И чем больше я об этом думал, тем тревожнее и тревожнее билось сердце. Весь последующий день я не мог сосредоточиться ни на чем: перед глазами у меня так и стоял насмешливый взгляд под светло-русой озорной челкой. Я должен ей доказать, должен!

Ночью она мне приснилась. Мы летали, взявшись за руки, просто парили в открытом космосе безо всяких скафандров, и я срывал звезды, и бросал ей, словно цветы...

Цветы! Мысль, яркая, как вспышка от старта фотонного звездолета, пронзила сон, вытолкнув меня на поверхность. Я резко сел в кровати. Ну конечно, цветы! Высоко в горах, там, где напитывает почву хрустальная влага от тающих ледников, весной цветут фризусы. Белые, нежные, как облака, и такие же, как облака в небе Тарса, редкие. Провести катер между горных круч очень тяжело и опасно, но я должен найти эти цветы и принести Ийе. И тогда она поймет, что я летаю хорошо, что я достоин улыбки, блеска ее странных, словно бы серебрящихся глаз. А потом я приглашу ее в воскресенье в Вельилль, потанцевать в клубе, погулять в искусственном оазисе-парке или… что-нибудь еще придумается. Она… она согласится, конечно же, согласится!

На следующий день я тайком скачал в электронной библиотеке файл с картами горного массива Карай и надежно спрятал маленький инфокристалл в летном комбинезоне. Теперь предстояло незамеченным пробраться на статовую площадку и угнать катер. Я понимал, что такая выходка может мне очень дорого стоить. Победителей не судят, но порой наказывают.

Мне пока везло. Део как раз отправился на совещание к Маузи, в ангаре остались только парни-техники, но и они, как обычно, тут же улизнули, прихватив бутылочку холодной шипучки, в сторону коттеджей, в тенек.

Я столкнул машину с подъемника, забрался в кабину и запустил двигатели. Очень хорошо, что современная тяга практически бесшумна. Цилиндрик кристалла с сухим щелчком вошел в гнездо бортового компьютера.

Я быстро набрал высоту и лег на курс. Коммуникатор на приборной панели на всякий случай сразу выключил: и без него засекут, конечно, но не так скоро.

Через два часа под стабилизаторами катера вздыбились Карайские предгорья — те самые зазубренные вершины, что виднелись из окна автобуса, когда мы ехали в академию. Я начал искать зеленые проплешины между камнями, где, по моим понятиям могли расти горные цветы. Всматривался, кружил между откосами, но пока безуспешно.

Я забирался все дальше и дальше на север. Постепенно довольно пологие, покрытые кое-какой травой склоны сменились на возносящиеся к небу острые каменные пики, между которыми приходилось лавировать. Местами заблестели на солнце белые пятна ледников.

Я петлял в ущельях, совершенно потеряв счет времени, забыв, что приближается вечер, и опомнился, только когда каменные осыпи смазались в синем мареве закатных теней. Цветов нигде не было. То ли уже успели отцвести, то ли вообще здесь никогда не росли.

Солнце стремительно упало за чернеющий хребет. Надо было выбираться. Я попытался развернуть машину и вдруг, холодея, услышал характерные щелчки в работе двигателей. Еще не до конца веря в случившееся, опустил глаза на топливный индикатор. Глазок счетчика наливался аварийно-красным. Взвыл зуммер сигнала уровня топлива.

Идиот! Запас «горючки» не был рассчитан на столько часов полета. Отправляясь в далекий путь, пилоты всегда берут запасные энергокассеты. Я же сейчас грохнусь! Остается одно — садиться, пока не поздно, и попытаться подать сигнал бедствия. Меня услышат, должны услышать. Ночь в горах, при минусовой температуре, без огня и теплой одежды мне не перенести.

Но приземлиться нормально я не успел. Двигатели заглохли один за другим, катер клюнул носом, не дотянув каких-то десяти метров до более-менее ровной площадки на склоне горы, которую я наметил для посадки. Спланировать, используя восходящие потоки, было нельзя за отсутствием таковых: быстро остывающий воздух — не помощник.

Машина косо чиркнула по острым камням, оторвав напрочь стабилизатор, пропахала в щебне рытвину и застряла носом вниз между двумя огромными обломками скалы. Меня спасло только прочное аварийное крепление в ложементе, которое в момент катастрофы охватывает пилота мягким коконом.

Кое-как освободившись из объятий пилотского кресла, я еще десять минут сидел, тупо уставившись на приборную доску. В голове шумело. Я протянул дрожащую руку к коммуникатору, молясь в душе. Щелкнул клавишей раз, другой, третий… ну, включись же!

Чудес не бывает. Не работала вообще вся аппаратура. Видимо, при падении был поврежден центральный энергопровод. Значит, даже о минимальном обогреве кабины придется забыть. Выжить ночь на морозе представлялось сомнительным. Я сунул руку в ящик для личных вещей, что находится под приборной доской. Может быть, там есть хотя бы зажигалка. Но ее не было. Зато мои пальцы наткнулись на округлый пластмассовый бок.

Карманный коммуникатор! Наверное, Перри забыл случайно. Вот оно, спасение! Трясущимися пальцами я пролистал список номеров. Единственный подходящий код — приемная полковника Маузи. Там круглые сутки дежурят офицеры. Мой палец торопливо мазнул по сенсору, вызывая абонента.

Но в динамике устройства была тишина. Ах, да! Склоны гор наверняка экранируют сигнал. Надо подняться повыше. Я с трудом выбрался из покореженной машины, спрыгнул на камни и полез вверх, цепляясь тут же замерзшими, негнущимися пальцами за скальные выступы. забрался, насколько хватило сил, и едва различая в густеющих сумерках свои руки, повторил вызов. Надо было подниматься еще и еще, пока, наконец, динамик не ожил голосом:

— Приемная полковника Маузи…

Сбиваясь и захлебываясь, я прокричал, кто я и что со мной случилось.

— Слава богу, нашелся! — Мужской голос был полон тревоги. — Ты ранен? Нет? Уже лучше. Не выключай коммуникатор, мы возьмем пеленг. В кабине под сидением пилота аварийные факелы. Достань и зажги. Черт возьми! Тут все из-за тебя на ушах стоят!

Спускаться вниз, к катеру оказалось трудней, чем карабкаться к вершине. Светить себе коммуникатором я не рискнул — вдруг потеряю или разобью. Пару раз ноги соскальзывали, и я съезжал по каменной осыпи, обдирая кожу, еще раз — попал в темноте в трещину, заполненную снегом, и вывалялся по уши. Снег на одежде тут же начал таять от моего тела. Плохо. Мокрый комбинезон — не лучшая защита от холода, который уже начал существенно донимать.

Температура сейчас где-то минус пять, как мне кажется, и продолжает падать. Остается надеяться, что спасатели прилетят чуть раньше, чем я врежу дуба. Проклиная себя за дурость, я наконец-то добрался до разбитого аппарата, ввинтился в кабину и принялся шарить по полу. Ага! Вот они! На свет божий (это так, образно, потому что света как раз и не было) выкатилась цилиндрическая упаковка. Факелы в количестве шести штук, время горения — сорок минут. Ни секунды не медля, я распотрошил хрупкую пластиковую коробку и переломил запальную трубку на одном из них.

Химическая реакция затеплила слабое фиолетовое свечение, которое, по мере соединения реагентов, становилось все ярче и ярче. Огонь! Даже показалось, что стало теплее, хотя, конечно, пламя внутри прозрачного стержня не способно было согреть. Разве что ладони. Я воткнул факел между камней, и, приплясывая, чтобы совсем не окоченеть, принялся ждать.

Мне пришлось зажигать еще один факел, и он успел сгореть почти до половины, когда уши различили что-то иное, чем завывание ветра по ущелью. Кажется или нет, что катятся камешки? Так и есть, в темноте послышались торопливые шаги справа поперек склона, мелькнул качающийся огонек. Спустя несколько секунд в маленьком кругу неверного лилового света возник… Риго. Кинулся ко мне, схватил за плечи:

— Цел?!

— Д-д-а, з-з-м-мер-з т-т-о-льк-ко… — губы прыгали, зуб на зуб не попадал. Риго тут же сорвал с себя меховую куртку, натянул на мое негнущееся тело и потащил меня куда-то вбок по горе, подсвечивая путь маленьким фонариком. Я почти бежал за ним, настолько, насколько вообще мог быстро переставлять задубевшие конечности, оступался, но упасть Сантана не давал, держа железной хваткой. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем впереди черной тушей сквозь темноту проступил катер куратора. Но на самом деле все уложилось от силы минут в пять.

Командир, оказывается, посадил машину на довольно-таки ровный склон. Как он его выбрал во тьме — непостижимо! Но решать ребусы сейчас отнюдь не хотелось, тем более что сильная рука чуть не за шкирку зашвырнула меня позади пилотского кресла. Риго следом упал в ложемент, захлопнул колпак и рванул машину с места. До сих пор я считал, что знаю, какую скорость может развить малый катер.

Мы приземлились не на летном поле, а прямо на маленькой площадке перед санчастью. Сантана вытащил меня из кабины и стремительно втолкнул в двери приемной медблока, яростно прошипев в спину:

— Мальчишка, щенок, чуть не угробился ведь! — и выскочил, хлопнув дверью.

Но я не обиделся. Я вдруг понял — Риго испугался за меня, «до последней крайности», как говорили в интернате, где я рос. Никакой он не снежный человек, не ледяной и не железный. Хороший он. И не злой — горький. Я был так ошеломлен открывшейся мне истиной, что не среагировал на вопросы Зуммеля, заставив его заподозрить у меня травматический шок.

***

На всякий случай медик оставил меня в санчасти на сутки. Ему было, наверное, просто скучно. Здоровые до безобразия парни явно не обеспечивали врачу фронта работ, разве что покалечится кто-нибудь. Но сейчас шестиместная палата пустовала, и можно было до одурения валяться на кровати, с тоской думая о будущем и сильно подозревая, что в академии я нахожусь последние дни. Утром приходил Маузи и та-ак на меня наорал!

Зуммель зашел ко мне просто поболтать. Он работал здесь давно, не один десяток лет, и знал про академию и преподавателей массу интересного. Врач застал Маузи еще рядовым инструктором, в чине капитана. Кстати, вел тогда нынешний глава школы тоже навигацию. Доктор рассказывал и про Риго. Если верить воспоминаниям Папаши Зума, Сантана считался одним из самых шебутных и предприимчивых курсантов, и редкая неделя обходилась без приключений с его участием. Но закончил академию юный шалопай с отличием, по распределению попав служить в Дальнюю разведку.

— Лет семь он болтался по задворкам космоса. Вот уж где приключений хватало на его неугомонную душу, — рассказывал Зум, — пока как-то на планете Ови наш сорви-голова не встретил девушку. Ровно через пять месяцев Риго женился и перестал уходить в дальние поиски, нашел работу поближе к дому. У них родился сын.

Зум тяжело вздохнул:

— Но спустя два года случился…

— Овийский мятеж?

— Да.

Овийский мятеж… Мы проходили его по новейшей истории Галактики. На Ови к власти военным путем пришел самый беспринципный из князей-аборигенов, который объявил колонистов-людей захватчиками. Это нас-то! Мы им, считай, технологии подарили, промышленность на их отсталой планетке наладили, учили…на свою голову. Из всего арсенала техники овирес интересовало только оружие. Дикими были, дикими и остались.

Кликой нового правителя все, кто не выглядел, как вставшая на задние ноги чешуйчатая жаба, просто физически уничтожались. С Ови началось бегство людей. Колония, в которой, как оказалось, жила семья Сантаны, эвакуировалась на трех небольших звездолетах. Корабли были набиты пассажирами втрое против расчетной вместимости, как банки шпротами. Сам Риго, как и другие космонавты, шел на одиночном боевом шлюпе охранения. Но тихо покинуть пределы Системы не удалось. Они нарвались на эскадру овирес. Сражения практически не было: ну что могла поделать горстка шюпов и три старых пассажирских корабля против оснащенных мощными — нашими же — лазерными орудиями овирийских линкоров.

Беженцев расстреляли практически в упор. Парни-пилоты, уцелевшие там, потом рассказывали, как с ужасом увидели яркую, ярче звездной фотосферы, иглу, перечеркнувшую один из кораблей. Сотни людей — женщин, детей, превратились вместе со своим звездолетом в слепящий огненный шар. На этом корабле летели жена и сын Риго. Сантана был рядом, но не успел, физически не мог успеть подставить под удар свой шлюп, прикрыв пассажирский корабль. Но он винит себя в этом и не может простить.

В информ-учебнике упоминалось, что как раз в момент уничтожения беженцев флот Совета Галактики вышел из гипера рядом с Ови, и аборигенам пришлось туго. Два других корабля землян спаслись.

Я спросил у Зума:

— Капитан был ранен там, в этом сражении?

— Нет, после случившегося Риго снова метался по всему известному космосу, встревая в любые заварушки. Все смерти искал… Однажды чуть не нашел. Вытащить-то его с того света вытащили, да вот из флота списали вчистую. По здоровью, якобы. А потом капитана отыскал Маузи и уговорил вернуться в родную академию в качестве преподавателя.

Вот оно, значит, как. А мы-то, дурни — Снежный Человек, гад и все такое… ох!

***

— Алька! Ал?! Ну, спишь, что ли? В дверь палаты ввалилась делегация: Майк, Томас и, конечно, вездесущий Оллик.

— Ты как, сильно побился? Ничего не сломал? — Парни были искренне встревожены. А я пребывал в аморфном состоянии тупого безразличия. Даже приход друзей не смог вытрясти из души ватные обрывки серого тумана. Мне все равно. Скоро я улечу и никогда больше с ними не встречусь.

— А, привет. Все нормально. Сломал только катер. Выгонят. — Даже говорить мне было лениво.

Оллик склонился к моему уху:

— Алька, я тут… шел, короче, в канцелярию, ну и — в кабинете Маузи окно было приоткрыто. В общем, они там про тебя решают. Школьным Советом. Сатана за тебя насмерть сражается! Бирма, говорит, не растерялся, вел себя в экстемальных условиях как следует, грамотно. Из таких, мол, хорошие космонавты и получаются. Может, обойдется...

Я, услыхав такое, несколько оживился. Вот уж не ожидал — думал, Риго первым будет за мое исключение. Надо же!

— Пацаны! Такое дело… — Я вкратце пересказал им то, что узнал от Зума, вкупе со своими соображениями и объяснил, что надо сделать. Удивительно, но со мной согласились все трое.

Даже если я вылечу из академии с треском — оставаться неблагодарной свиньей не намерен! Считайте это моим политическим завещанием.

Оллик вздохнул:

— А Ийя улетела утром...

***

Вечером в санчасть пожаловал сам куратор. Я быстренько принял вертикальное положение и даже попытался по-строевому одернуть пижаму. Рефлекс.

— Курсант Бирма, — голос Риго был усталым. — Совет Академии принял решение не исключать тебя. Ограничились трудовым направлением сроком на месяц. Будешь вечерами помогать техникам в ангаре. И не сомневайся, — добавил он уже ехидно, — они на тебя повесят всю самую грязную работу.

Я не мог поверить своим ушам: разве это наказание — провести месяц рядом с катерами, пусть даже и отмывая вечно загаженный смазочными материалами пол! Все, что звалось Алексом Бирмой, застыло, боясь спугнуть это мгновение: вдруг я чего-то не так расслышал, вдруг все это неправда!

Капитан пошел было к выходу, но с полдороги развернулся ко мне:

— Ал, между нами — какого черта тебя туда понесло?

Тихо так спросил, вроде бы и не сердился. Поэтому я во всем сознался. Риго долго молчал. Потом вздохнул горько.

— Балбес. Выдрать бы тебя…

Странно. Он мне вроде бы порку посулил, а я… Я порывисто шагнул к нему, уткнулся лицом в сильное, такое надежное плечо и… позорно разревелся. Сантана не стал меня ни ругать, ни утешать, вообще ни слова не сказал. Только обхватил неловко за плечи и прижался щекой к моим спутанным волосам.

***

За час до отбоя я вернулся «домой». Мальчишки обступили меня плотным

кольцом.

— Алька! Ну?!

Я молча поднял вверх большой палец. Что на языке жестов космодесантников означало — оставить в живых. Стены казармы качнулись от громового «ура».

Куратор появился как обычно, с ритуальной фразой:

— Вопросы, просьбы, жалобы?

И на этот раз вместо стандартного ответа дежурного по казарме: «происшествий нет, заболевших нет, жалоб нет» послышался несмелый мальчишечий голос:

— Капитан Сантана, если вы не слишком устали… побудьте с нами чуть-чуть. Мы давно хотели попросить Вас рассказать о Космосе.

Курсанты подхватили хором:

— Расскажите, пожалуйста!

— Расскажите!

Риго несколько секунд ошарашенно водил по нам взглядом — и таял, исчезал в темных глазах всегдашний лед. Потом среди мальчишек он отыскал меня. И вся группа тихонько ахнула: мы впервые видели его улыбку.

***

С тех пор прошло уже полгода. Мы теперь больше не салаги, а серьезные второкурсники. И десять километров пробегаем не так тяжело. Риго по-прежнему носится по утрам вместе с нами по горкам-пригоркам, но группа больше на него не ропщет (почти). Наш Снежный Человек помаленьку оттаял — уж парни постарались. И не пожалели: Риго просто классный мужик! Нет, он не перестал тиранить нас на зачетах и спрашивает все так же строго. Только мы и сами теперь понимаем, что к чему, и если не получается — не стесняемся у него же просить помощи и совета. Капитан никогда никому в них не отказывает.

А еще с куратором можно в свободное время и в волейбол сразиться, и на вылазку в Виль отправиться — он там такие места знает! А можно просто повозиться в матраснике, выспрашивая тот или иной заковыристый прием из чуть ли не всех единоборств, известных в Галактике. Завершается такое внештатное занятие рукопашкой, когда все намаются и улягутся на маты, разумеется, историями о космических походах. Сантана — рассказчик, каких поискать! А еще — т-с-с! Это секрет! Маузи проговорился кому-то, и Оллик, как всегда, подслушал: Риго подал прошение на мое усыновление. Если задуманное получится, обещаю, что буду самым примерным сыном во всей Вселенной!

Вот такая история. Но она еще не закончена, потому что впереди целых четыре года учебы. И вышло почти так, как мечталось: рядом верные друзья, а куча приключений…

Куча приключений, как оказалось, была не за горами.

— ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

[1] Маваши<-гери> чу-дан-< барае> — удар в каратэ, выполняется ногой по среднему уровню тела: грудная клетка, печень и т.д. Юй — готовностъ (япон.). Риго демонстрирует суггестивную технику «кольчуга», основанную на трансовом погружении. Она позволяет изменять параметры тела, делая его неуязвимым для ударов противника, но, к сожалению, неэффективна против лазерного оружия.

[2] В конце Квинта — Квинт, пятый месяц от начала года, всего их десять. Время отсчитывается по единому Галактическому календарю. Усредненные месяцы содержат по 40 дней, поскольку большинство пригодных для жизни планет имеют близкие по значению периоды обращения вокруг звезды. Помимо единого календаря каждая планета имеет исторически сложившийся свой.