Глава 21. Одна дорога

Двадцать шестое сентября. День расставаний.

Март больше не забрасывал ноги на стол. И не пил жидкий кофе в буфете на первом этаже. Даже не забегал к девушке-архивариусу, чтобы красиво развалиться на стуле и лениво рассказать об очередном подвиге. Потому что Марта убили этой ночью.

Антон выехал на место преступления первым, прихватив с собой судмедэксперта. Перед глазами почему-то висела мутная пелена, и Антон пару раз наскочил колесом на тротуар, заставив спутника презрительно поджать губы.

В комнате тускло горела лампочка без абажура. Март лежал на кровати и не выглядел спящим. Его синюшное лицо с вытаращенными глазами было повернуто к стене. На полу валялись вещи, но весь вид комнаты не вызывал ощущения обыска или, например, кражи. Просто бардак, какой выходит, если долгие месяцы не убирать со стульев брошенную одежду, оставлять кружки, коричневые от чайного налёта, и тарелки с засохшими кусками. Разве что окна были заклеены газетами.

Судмедэксперт попросил включить свет, и Антон задумчиво уставился на лампу. Ту, вероятно, не выключали с вечера, и утром, когда дали электричество, она зажглась сама.

Им позвонила соседка Марта, которая всю ночь слышала странные удары и приглушённый хрип и, вероятно, не обратила бы на это никакого внимания — ну, мало ли кто как развлекается — но утром ощутила резкий неприятный запах. Как будто тухлая болотная вода течёт из-под двери.

— Удары были такие, словно ребёнка заперли в ванной, а он колотится, чтобы выпустили, — говорила женщина, пока Антон тупо глядел в блокнот, не соображая, как всё это записать. — Ну, слабые, тут уж никто особенно внимания не обратит.

Антон поднял на неё взгляд. Дама как дама, на таких держится мир. Судя по строгому костюму и профессиональному безразличию на лице — тоже сотрудница силовых структур Петербурга. Всё понимает, и знает тоже многое.

— Вот такие? — он пару раз несильно ударит по стене рядом с кроватью Марта. — Похоже, что он хотел позвать на помощь и не мог.

— Да, — подтвердила она.

Судмедэксперт пошёл к окну, чтобы отодрать газеты.

— Темновато, — сказал он зло, потому что работать в полумраке не мог, хоть и пытался изо всех сил.

— Темновато, — повторил за ним Антон, не чтобы поддержать разговор. Нет, он вспоминал. «Темновато» было в последнее время любимым словом Марта. А на полу валялись серые ленточки, нож с запёкшейся в рукояти кровью и…

Он опустился на корточки, рассматривая предмет, половину которого скрывало брошенное тут же полотенце. Простой металлический медальон с изображением птички. Зачем Марту понадобилась такая вещь? Девушку-архивариуса подобным явно не соблазнить. Такую ерунду обычно носят девочки лет так тринадцати. Тринадцати лет.

Антон поднялся и, машинально сунув руку в карман куртки, хоть там давно уже не водилось сигарет, вышел на лестничную площадку.

Ёжась от холода, Вета спустилась на аллею. За ночь Петербург покрылся корочками льда на лужах и разом сбросил все листья. Она не ждала, что так рано наступят холода, и плащ совсем не согревал, а ноги в тонких колготках так и вовсе продрогли.

— Как уроки? — спросил Антон, подставляя ей локоть, за который Вера привычно взялась.

— Нормально. После обеда будут восьмые классы, там я попрыгаю. А пятиклассники что? Ангелы с крыльями.

Мимо пробежала шумная группа подростков в синих жилетках. Им не было холодно — Вета проводила взглядом каждого, вспоминая имена.

— Здрасти! — послышалось нестройно.

— Пойдём куда-нибудь, где потеплее, — попросила она.

Решили поступить просто — забрались в машину, которую Антон остановил на противоположной стороне улицы.

— Помнишь Марта? — спросил он, и Вета только сейчас поняла, что не так с его голосом. Он звучал теперь глухо, как будто через слой ваты. По телефону такие подробности сложно разобрать, особенно когда у тебя в кабинете пятиклассники помышляют о том, чтобы отложить все задания и вволю покидаться бумажками.

— Да, — передёрнула плечами Вета. Такое неприятное ощущения от ощупывающего взгляда — она хорошо помнила.

— Его убили сегодня ночью.

Вета с минуту молча смотрела на Антона, пока тот барабанил пальцами по рулю и, казалось, говорил сам с собой, а не с ней уж точно.

— Кто? Маньяк, который случайно пробегал мимо? Или он сам… того? — Вета вовсе не хотела, чтобы её слова прозвучали иронично. Но видимо, в Петербурге было так принято. И виновных находили сразу же.

— В том то и дело, что не получается, — хмыкнул Антон. — На маньяка не свалишь, а для самоубийства всё слишком странно выглядит.

Одно дело, когда девочка-подросток, которую травят в школе, бросается в реку, и совсем другое, когда молодой мужчина, успешный по всем фронтам, вдруг давится в собственной постели. Антон попробовал передать Вете слова судмедэксперта, но уже на середине речи запнулся, запутался и замолчал. Судмедэксперт и сам запутался, потому что даже безмолвному Антону не мог объяснить, как можно удавить самого себя, лёжа в постели.

— Что-то я уже ничего не понимаю, — выдавила Вета.

По лобовому стеклу машины застучали дождевые капли, и она бездумно подышала на озябшие руки. Попрятались птицы, цветы на школьных клумбах давно превратились в грязные тряпочки, и Вете уже казалось, что так было всегда. Закрытый Петербург — город вечной осени.

— Последнее время Март стал раскрывать убийства, одно за другим, — сказал Антон так, словно они весь день сидели в машине и обсуждали знакомых.

— Ну да, так часто бывает в фильмах — гениального детектива самого убивают. Тю-тю, — пробормотала Вета, начисто забыв, что речь идёт о настоящем человеке, и ночью человека убили. Ей-то что, ей всё ещё помнился противный взгляд Марта, которым тот ощупывал её коленки под чёрными колготками. Такого мёртвым просто не представить.

— Да нет, — Антон невесело усмехнулся. — Всё он раскрывал неправильно.

— Нет? — беспомощно обернулась она.

— А ты правда думаешь, что Игоря убил совершенно случайно затесавшийся маньяк? И Рония собиралась прыгать в речку?

— Она не собиралась, — повторила Вета, вспоминая злые глаза Лилии, когда та шипела на неё в фойе школы. «А она вам что, обо всех своих намерениях докладывала?». Почему-то, несмотря на всё, Вета по-прежнему верила, что Рония не стала бы обнимать её и прижиматься щекой к плечу, если бы собиралась покончить с собой.

— Смотри. — Антон протянул ей прозрачный пакет с простеньким медальоном на атласной ленте. — Это её?

Расставившая крылья птица была похожа на Мать-Птицу и не похожа одновременно. Вета покрутила металлический кругляшок в пальцах. За время работы она так насмотрелась на девочек и девушек, в строгой форме, и в коротких юбках, на длинных острых каблуках, и в детских тапочках-балетках, в бантах, и с дорогими золотыми цепочками не шеях, что опознать украшение, которое можно купить в любом ларьке, было не так-то просто.

— Кажется, её. Во всяком случае, я точно видела что-то такое в школе. А Рония правда стала бы такое носить. Ну, дешёвое, с птичкой. — Вета протянула Антону пакет. — А почему ты спрашиваешь?

— Понимаешь, Март тут выдумал новый способ раскрывать преступления, — сказал Антон. — Как он мне пытался объяснить, нужно было вызывать души убитых, и они сами всё рассказывали.

Вета прыснула, решив, что он шутит, но Антон смотрел совершенно серьёзно.

— И что? Вызывалось? — проговорила она, готовясь приводить доводы за и против. Это же научно — не верить, пока не доказано.

— Ну, не думаю, если честно. — Антон обернулся, чтобы положить медальон на заднее сиденье. — Напротив, я думаю, вместо душ он вызвал кого-то другого.

В их молчание вторгся дождь, часто-часто забарабанил по стёклам, стряхнул в неба остатки жёлтых листьев и бросил их на дорогу.

— Кого? — хотела спросить Вета, но сама вдруг поняла. Она знала. Из всех инфернальных сущностей она знала только одну, но зато эту уж чуяла наверняка, ощущая каждой клеточкой тела. Как будто в тёмной подворотне прячется туманобразное существо и смотрит в спину.

— Пугало. — Антон улыбнулся, что далось ему с трудом

О стекло ударился планирующий в воздухе лист, и Вета вздрогнула.

— Город? — спросила она у самой себя. — А я, кажется, верю. Пугало убило Игоря и Ронию, а теперь и его. Кого ещё тут можно вызвать кроме города.

«Он и так постоянно смотрит мне в спину», — хотела добавить она, но запнулась.

Овеществлённое потустороннее существо вдруг приняло реальный очертания, и Вета увидела его, словно перед собой.

Это был мужчина, высокий и на вид нескладный, худой, одетый серенько и простовато. Но его всё равно невозможно рассмотреть как следует — он почувствует твой взгляд и исчезнет.

— Я хочу тебя куда-нибудь спрятать, — признался Антон, и Вета поняла, что это было признание в любви, пусть и слишком напоённое сутью его профессии. — Я беспокоюсь. То, с чем ты имеешь дело, сродни чудищу, которое вызвал Март. Если хочешь, назовём его пугалом.

Он так и сказал — «чудищу». Вета хотела напомнить, что имеет дело всего лишь с восьмиклассниками, хоть их и можно, конечно, назвать чудищами, но всё равно… Язык стал непослушным, и всё, что она могла — таращиться на Антона, ловя в своей голове остатки мыслей.

— Я… — пробормотала Вета.

Он потянулся к её плечам, обнял, заставляя неудобно перегибаться через переключатель скоростей. Вете стало тепло от его дыхания и рук, хоть чуть раньше она никак не могла согреться.

— У меня уроки в восьмых классах, — повторила она, как заведённая игрушка. Как будто бы Антон мог не расслышать, что она говорила с самого начала.

Он отстранился, честно и пронзительно взглянул ей в глаза.

— Отпросись у завуча. Скажи, что у тебя болит голова, подвело живот, и ты записана к зубному. Можно подумать, ты так часто отпрашивалась.

У Веты и правда свело всё лицо, как от зубной боли. Очень хотелось сбежать и забыть всё, как страшный сон, но девять человек зависели от её внимания. Жизнью зависели, никак не меньше.

— Я не могу, — глухо сказала Вета.

— Они умрут, — отрезал Антон, всё ещё удерживая её за плечи. — Всё равно все умрут, да ещё и тебя за собой потянут. Их сожрёт чудище-пугало, или как там ты его хочешь называть? Они обречены. Ты не сможешь ходить за ними вечно и вымаливать ещё пару дней жизни.

Его лицо превратилось вдруг в восковую маску — неподвижное, жёсткое. Вета отвела глаза. По капоту машины прыгал мокрый, ошарашенный дождём воробей, блестели чёрные бусинки глаз.

«Лети отсюда, ненормальный», — хотелось сказать Вете.

«Беги отсюда, ненормальная», — вторили остатки здравого смысла.

— Я не могу, — сказала она отрешённо.

Антон тяжело вздохнул, так что на груди натянулась застёжка куртки, выпустил её плечи. В шорохе дождя очень удобно было отворачиваться и барабанить пальцами по рулю.

— Что происходит? — поинтересовался Антон. — Ещё недавно ты называла их монстрами, ты хотела сбежать из города, собиралась писать заявления в полицию, или что там было? Теперь ты готова в пекло за ними идти?

Она дёрнула верхнюю пуговицу на блузке: вдруг стало тяжело дышать. Было душно, и в салоне машины пахло искусственной хвоей — ароматом, способным обмануть только последнего глупца, никогда не видевшего настоящую сосну.

— Ты же не любила их? — повторил Антон, повышая тон. Ему нужно было говорить — Вета знала, он боялся молчания ещё больше, чем неведомое пугало. — А теперь бросаешься их защищать?

— Не любила, — усмехнулась она, дёргая следующую пуговицу. Если она не вздохнёт полной грудью сейчас, она просто умрёт. — Я не умею любить. Я тут пытаюсь симулировать любовь. Ты когда-нибудь думал, чем её можно заменить?

Ей не хотелось говорить о том, почему она остаётся на самом деле. Она знала, что Антон не поймёт.

Воробей таращился на них сквозь заднее стекло, и Вете в первый раз подумалось: что, если это город смотрит на них глазами птиц. Наблюдает, подслушивает и улыбается, хоть клювы не приспособлены для улыбок, но ему так хочется.

— Вот оргазм, скажем, можно симулировать. Легко! А любовь можно?

Надолго повисло молчание, всё до краёв переполненное стуком дождя о стекло.

— Вопрос, наверное, в том, — сказал, наконец, Антон, — кто поверит в такую любовь.

Она всё-таки пришла на урок. Руслана раскладывала на столе тетрадь, учебник и письменные принадлежности. Вера сидела на краю парты, закинув тонкие ноги одну на одну. Она была как всегда, без жилетки. Болтала о чем-то с Алейд и покачивала ногой в такт словам.

— Завтра пойдём навещать Валеру, все вместе, — произнесла Вета тоном, не терпящим возражений, и опустила на стол журнал.

Вера скривилась.

— Классно! — закричал откуда-то из угла Марк.

— Пойдёмте, — согласилась Алейд. — Знаете, как скучно одному дома сидеть.

— А я не могу завтра, у меня шахматная секция, — весело отозвался Арт, тихонько возвращая на место макет сердца, которым, наверное, собирался запустить в Марка, пока не пришла Вета.

— У нас нет времени подстраиваться подо всех! — повысила голос она. — Идём завтра и точка.

Класс притих, дети настороженно рассматривали её, пытаясь понять, чем успели её разозлить.

— Записываем тему — кровеносная система, — сказала Вета, перекладывая на своём столе ручки и карандаши. — Аня, собери пожалуйста у всех тетради с домашним заданием.

Она услышала, как с тяжёлым вздохом Аня поднялась со своего места, потыкала в плечо Руслану, но та только вяло отмахнулась. Шли тяжёлые секунды, как капли крови на пол. Вета обвела класс взглядом.

— Я что-то невнятно сказала?

Арт вздохнул, показушно прижимая ладонь к груди. Ей даже почудилось, что вот сейчас он скажет: нас бросили, как вы не понимаете, у нас травма. Как на самом первом уроке.

— А нас расформируют, — просто сказала Алейд.

Вета помедлила, думая, что не так расслышала её слова. Так бывает иногда, говорят, у учителей вырабатывается привычка не прислушиваться к приглушённым голосам: всё равно всех не разберёшь. Говорят, у них вырабатывается особый командирский тон.

«Не улыбайтесь им», — сказала однажды Лилия, как будто вбивая каждое слово в несчастную голову Веты. — «Никогда не улыбайтесь. И не кричите. Когда вы улыбаетесь — они чуют вашу слабость. А когда кричите — страх. Как собаки, знаете? Собаки тоже чуют страх».

— Куда ещё расформировывают? — произнесла Вета своим обычным голосом, без приказного тона.

В классе зашуршали, принялись переглядываться. Она одна была перед ними, как перед многоликим отлаженным механизмом. Она одна, а их — восемь.

— По другим классам и школам, — пояснила Руслана с привычной усмешкой — «хорошо, я расскажу, раз никто больше не способен. Я отвечу. Я получу очередную пятёрку. Она мне не нужна, но раз вы так настаиваете…» — Это всё из-за Игоря и Ронии.

Вета улыбнулась.

— С чего вы взяли такую ерунду? Лично я ничего подобного…

— Нам Лилия сказала. На прошлой перемене. — Руслана наклонила голову, как умная птица.

Вета положила красную ручку между страниц ежедневника, прикрыла глаза. Сплошной гул окружил её со всех сторон. Она в самом деле пыталась обыграть их всех? Нельзя выиграть у того, кто ночами зовёт тебя на набережную и сталкивает с парапета. Нельзя.

Она поднялась, всё ещё пытаясь унять головокружение. Пол и потолок отчаянно качались, как палуба корабля, попавшего в шторм. «Это ярость», — сказала себе Вета. — «Иди, пока ярость не кончилась. Потом ты не решишься».

— Елизавета Николаевна! — сбивчиво понеслось вслед.

Вета шла по свежевымытому паркету и боялась, что расплещет ярость, что не донесёт. Вот уже на ум пришло спасительное: «А может, всё не так уж плохо? Ну, расформируют их, а с меня снимут классное руководство. Пусть отдуваются другие». И тут же: «Антон ведь предлагал сбежать».

Кабинет Лилии оказался открыт. Хуже всего было бы, если бы она уже ушла — тогда Вета осталась бы рядом с запертой дверью, всё ещё сгорая от ярости, уже никому не нужной.

На месте гостя сидела англичанка, и Лилия, мерно покачивая остро отточенным карандашом, зачитывала ей расписание. Вета нарочно хлопнула дверью. Она не вынесла бы томительного ожидания под дверью, она бы озверела от него.

Завуч подняла голову, и на мгновение Вете показалось, что она сейчас кинется и насквозь проткнёт нежданную гостью этим самым карандашом.

— Почему вы собираетесь их расформировать? — выпалила она, слыша сама себя как будто со стороны. Голос был взрослым и грубоватым, приказным. Такой как раз подходил для чтения моралей нерадивым ученикам.

Лилия сделала англичанке знак рукой, та поднялась и торопливо вышла, обойдя Вету по широкому полукружью, хотя в крохотной комнате ей для этого пришлось упереться спиной в шкаф.

— Это не моё решение, это приказ министерства, так вот, — заговорила Лилия, копаясь в бумагах на своём столе. Ещё немного, и она бы нашла этот самый приказ, даже если его никогда и не существовало.

— Приказ расформировать мой класс? — уточнила Вета.

— Валерианочки попейте, — ласково предложила вдруг Лилия. — Нервничаете. Побелели вся.

Вета подалась вперёд, упёрлась руками в спинку стула. Если бы она села — о, если бы только села — Лилия сожрала бы её быстрее пугала. И страшнее, куда страшнее его.

— Какого демона вы рассказываете детям то, о чём должна первой узнать я? Ну или их родители, в конце концов. Куда вы собираетесь деть моих детей?

Губы Лилии сложились жалобной трубочкой.

— Мы что тут, по-вашему, едим их на завтрак? Некоторых из них, как и остальных новых людей, переведут в специальный интернат, а остальных раскидают по параллели. Это ультиматум нашего руководства. Приказы в нашем городе не обсуждаются, Елизавета Николаевна, так вот.

«Нашем, нашем, нашем!» — кричало всё в ней. — «Не твоём, тупая девчонка».

— А вам я не сказала только потому, что вас, как всегда, не было на рабочем месте. Гуляли где-то, а дело было строчное.

Вета чувствовала, как утихает буря. Что она могла противопоставить приказу и руководству? Эти два слова, поставленные рядом, творят чудеса, и даже с Лилией, а не только с ней, простой учительницей биологии.