Глава 10. Если что

Суббота, девятое сентября — день забытых обещаний

«Старое кладбище», — иногда слышала в школе Вета, но не могла даже представить, как оно выглядит на самом деле.

«Он мне и говорит, мол, что ж вы делаете, ироды!» — темпераментно рассказывала учительница физкультуры, размахивала руками так, что задевала детей, снующих по коридору. — «По могилам скачете. А я ему — что же делать, если другой площадки для эстафеты нам никто не выделил!»

Из окна её кабинета кладбища не было видно. Но закроешь глаза и начнёшь представлять: покосившиеся кресты до горизонта, сырость и чёрные птицы.

На самом же деле не было тут никаких крестов. Огороженный шумными клёнами участок оказался совершенно пустым, не считая разросшегося по углам чертополоха. Он тянулся вдоль всего школьного участка, и от переулка с лавочками и клумбами отделялся только невысоким заграждением и калиткой. Вдалеке торчали вбитые в землю колышки-отметины — видно, остались после эстафеты.

— Марка никогда не сажай рядом с Артом, запомнила? — говорила Жаннетта, беря курс на калитку. — И ещё не забывай за участком ухаживать. У нас там гравилат растёт. Сними с уроков да хоть Алису и пусть срежет сухие листья. Или Валеру, он безотказный. Ты запомнила?

— Да, — сквозь зубы прошипела Вета, туже затягивая пояс плаща. Она не понимала, зачем её хотела видеть Жаннетта. Не за тем же, чтобы надавать кучу бессмысленных советов? За этим не приходят, не меряют шагами аллею перед школой, опасаясь, что заметит Роза.

— У меня полно дидактических материалов, поищи их в шкафах. Вопросы для контрольных. Скажи им, что срез для администрации. Клетка и от неё две стрелочки. Пусть напишут — животная и растительная. Органеллы… Запомнила?

— Да, — почти выкрикнула Вета. Она стеснялась только Антона, который безмолвной тенью следовал за ними. Без него она давно бы высказала этой заслуженной учительнице всё, что думает о животных клетках и об её классе. — Что вы им сказали?

— Кому? — обернулась на неё Жаннетта. Ни удивления, ни беспомощности, таким тоном на допросах отвечают матёрые преступники в фильмах.

«Кто убийца, я? Да вы что, я люблю солнечные деньки и котят».

Но в глазах — чужая кровь.

— Кому же ещё, детям! Вы сказали, что поговорите с ними, и после этого всё стало ещё хуже. — Голос Веты хрипел. Она хотела прокашляться, но кашель застрял в горле.

Жаннетта прошла до ближайшей скамейки. Площадка вокруг — цветные лесенки и качели — пустовала. Дети были слишком заняты заговорами против своих будущих учителей.

Они сели, а Антон остался стоять за плечом Веты, он оглядывался, как будто его очень интересовал пейзаж вокруг и алая машина у подъезда.

— Я им не говорила ничего плохого, — сказала Жаннетта очень серьёзно. — Наоборот, я пыталась донести, что вы — лучший вариант.

На грубую лесть это мало походило. Так не льстят — с поджатыми губами и суженными от злости глазами.

— И почему же я? — не выдержала Вета. От Жаннетты пахло терпко — старыми арабскими духами, такие же стояли в тумбочке у мамы. Липкий от времени флакончик, ими она никогда не пользовалась.

Вета всё ещё ожидала глупого бормотания и неуместных комплиментов, вроде «молодая и перспективная», но ответ последовал — жёсткий и уверенный.

— Потому что вы из другого города.

Зашуршали листья на деревьях, и солнечный, не по-осеннему душный день подёрнулся холодом.

— Почему вы захотели вдруг поговорить со мной? Вы меня не пустили даже на порог.

Жаннетта скривила накрашенные губы так, что помада пошла трещинками.

— Тебе всё сразу надо узнать? Не выйдет. Не пустила — значит, были причины.

Холод цапнул её за плечи под тонкой блузкой, за щиколотки, как всегда. Вета бездумно скрестила руки на груди — чтобы просто согреться.

— И что? Что случилось в школе, вы объясните мне наконец-то?

— Я надеюсь, ты понимаешь, — заговорила Жаннетта медленно, очень медленно, так что Антон обернулся на неё и посмотрел, изучающее сощурив глаза. — И все прекрасно понимают, что ничего особенного в школе не случилось. Просто бунт против нового учителя. Обычное дело. Да так с каждым бывает. Они успокоятся со временем. У меня были очень плохие отношения с Лилией, вот и ушла. Только сплетни распускать не надо, договорились?

Ветерок потянул запах сырого паркета и казённых отштукатуренных стен. В галерее на первом этаже — доска почёта, «наша гордость», потом — «наши учителя». Над подписью «биология» всё ещё висела фотография Жаннетты. Не успели снять или поленились, стоило ли дёргать Лилию по такой мелочи. А на других этажах — пустые белые стены, почти как больничные. Вета едва не содрогнулась от этого яркого воспоминания. Она не смогла представить, как вернётся в школу в понедельник.

— Я это уже слышала. А теперь вы послушайте меня. — Руки ощутимо дрожали, и Вета боялась, что её собеседница заметит, поэтому прятала пальцы, сжимала в кулаки. — Видимо, я нужна школе и вам. Иначе меня бы не пригласили сюда ехать, иначе вы не ждали бы меня на аллее. Тогда я ставлю вопрос таким образом: говорите мне, что тут происходит, или я увольняюсь. Вы же не сами ушли. Вас уволили, насильно, с треском и скандалом, да?

Жаннетта смотрела на неё пронзительно.

— Мы ведь не чужие теперь люди, — улыбнулась она и снова взяла Вету за локоть. — Правда? Скажи мне, правда?

— Правда, — скривилась та. В том, что теперь они — ближе некуда, Вета даже не сомневалась. Осталось срастись подушечками пальцев.

— Ты лучше слушай меня, только меня. У Лилии свои цели, она будет приказывать тебе, но ты не слушай. Она ничего не сделает — не сможет. Розу вообще не слушай никогда. Просто кивай, когда она говорит. И никогда не спорь, запомнила? Она может улыбаться и совать тебе печенье, а потом возьмёт и напишет докладную. Не знаю, сколько ты продержишься, но терпи — тебе уже некуда деваться.

Вета очень хотела стряхнуть с себя её руку, освободиться от цепких пальцев и просто встать и уйти. Забыть, что послезавтра ей снова придётся идти по кленовой алее, потом — мимо доски почёта. Уж тогда-то ей придётся вспомнить этот разговор и укорить себя за то, что не была жёстче.

— Такой шанс выпадает раз в жизни, поверь. Это очень хорошая работа, и дети тоже хорошие. Просто пока что они не могут к тебе привыкнуть, понимаешь? Я всю жизнь работала учителем, я знаю. Но ты их не бросай, понятно? Уделяй им побольше внимания, и всё будет хорошо.

Вета хотела сказать, что на этой их пресловутой школой не сошёлся клином свет. Она, в конце концов, просто решила выбрать себе работу попроще. Просто хотела уехать. Единственный шанс? Она побеждала на конференциях международного масштаба! Какая-то школа…

Но почему-то Вета молчала.

— Я тебе помогу, буду говорить, что делать. А ты, если что, звони мне сразу же. И родителям. Или я позвоню, если хочешь.

Слева кашлянул Антон, и Вета едва не вздрогнула, когда он положил руку ей на плечо. По коленкам пробежал холодок, но она нашла в себе силы отодвинуться от Жаннетты.

— Не нужно, я сама справлюсь. Приглашу родителей. Не нужно.

Жаннетта едва заметно кивнула.

— Но если что… ты запомнила?

— Да, я найду вас, если что.

Она встала и поняла, как ноют мышцы, как будто она исходила город вдоль и поперёк, каждый переулок, каждый двор-недоколодец. Каждую песочницу во дворе. Она едва смогла сделать шаг назад.

Но сделала.

«Мне всё это не нравится».

Слова витали в воздухе, когда они возвращались к машине, но никто не произносил их вслух. Не сговариваясь, Вета и Антон обошли школу, хоть для этого пришлось сделать изрядный крюк и почти заблудиться между чистенькими новостройками.

«Если мне ещё хоть кто-то скажет, что «так бывает со всеми», я его ударю».

«Я теперь точно знаю, что дети бушуют не просто так».

Вета никогда не умела драться.

Когда они сели в машину, она захлопнула дверь и обернулась к Антону.

— Лилия знает. И все знают.

Он кивнул, непонятно, чему. Может, своим мыслям. Вета прижала ладони к коленям, чтобы ни те, ни другие не задрожали.

— Давай предположим самый худший вариант.

До неё даже не сразу дошло, что сказал Антон. Что он вообще что-то говорил. В ушах звучал только гул, как от далёкой лавины, от собственного страха.

— Давай предположим…

— А? И какой же он, ты уже придумал?

Машина так и не тронулась с места, справа виднелась школа, вся в клёнах и осенних увядающих цветах. Если что-то здесь и пахло старым кладбищем, то кленовая аллея — без сомнений. Вета отвлеклась, чтобы закрыть окно.

— Возможно, в школе произошло что-то на самом деле плохое, из-за чего Жаннетте пришлось уйти, а дети очень даже расстроились. У нас, знаешь, принято молчать о проблемах, вот Лилия и не выкладывает их тебе.

«Кажется, настало время», — подумала Вета. — «Время для того, чтобы перестать притворяться, что всё в порядке. Я думала, оно придёт позже. Хотя, почему бы и не сейчас. Сейчас тоже вполне ничего».

Она вырвалась из мыслей и убрала с лица глупую улыбку.

— Что такого плохого могла сделать Жаннетта? Убила нерадивого ученика?

— Ну, убитого ученика она бы скрыть не смогла, — вполне серьёзно заверил её Антон, и от этой серьёзности Вета расхохоталась, как сумасшедшая.

— А что тогда? — спросила она, захлёбываясь в своём смехе. — Ничего не могу придумать.

— Если она просто поссорилась с кем-то? Бывает, тем более женский коллектив. Знаешь, вряд ли на тебе станут отыгрываться за это. Коллеги, я имею в виду. На счёт школьников… м-да.

Ей уже захотелось уехать отсюда, немедленно, потому что голова сама собой поворачивалась в сторону, где виднелся угол здания из светлого кирпича. По аллее ветер гонял опавшие листья вперемешку с обрывком бумаги. Фигурки между клёнами смотрели на неё, все сразу. Сквозь стены. Она не видела, но знала.

— Если подумать, это самое реалистичное объяснение, — успокаивающе заговорил Антон. — И тогда правда, со временем пыль уляжется, и скандал, с которым уволилась Жаннетта, со временем забудут и дети. Дети же быстро всё забывают.

— Ты сказал, мы ищем самый плохой вариант, — напомнила Вета, скребя ногтем по стеклу.

Он помолчал, вдыхая запах кладбища вместе с ней. Сорняки под оградой.

— Допустим, с детьми правда что-то не так. Тогда понятно, почему ушла Жаннетта, тогда понятно, почему взяли именно тебя. Потому что ты ничего не знаешь.

— Они обычные, — пожала плечами Вета. — Или что, скажи. Они приносят жертвы богу смерти? Закапывают людей под деревом, на котором зреют души? Или они собираются скормить меня этой вашей матери-птице? Скажи, я не знаю, какие у вас тут обычаи.

— Хватит говорить ерунду! — не выдержал Антон и, наконец, тронул машину с места.

Слова, брошенные им в один из вечеров, прочным якорем засели у Веты в голове и теперь никак не хотели откуда уходить.

— Уволиться. — Она крутила это слово в голове и так, и сяк. Ей не нравилась мысль, не нравились звуки, которые сложились в самое простое решение всех проблем. — Уволиться, и пусть делают, что хотят.

— Увольняйся, — подтвердил Антон, а Вета не заметила, когда заговорила вслух.

Она хотела сказать об ответственности и совести, но только тяжело вздохнула. Солнце сквозь стёкла машины жарило, как сумасшедшее, а её коленки всё равно покрывались мурашками от холода.

Если вдуматься, что здесь такого? Тысячи людей устраиваются на работу и понимают, что это им не подходит. Тысячи начальников ищут себе новых подчинённых. Неужели в закрытом городе, доверху напичканном исследовательскими институтами, невозможно найти учителя?

Пусть хоть учебник им вслух зачитывает, всё толку больше, чем от этого бесконечного праздника жизни.

Девушка, идущая по обочине, обернулась на их машину, и Вета вжалась в спинку сиденья: на мгновение ей почудился полный безразличия взгляд Русланы. Но мгновение схлынуло огненной волной в груди, и она поняла, что это не Руслана. Другая девушка, просто с тёмными волосами, убранными в хвост. Старше, куда старше восьмиклассницы.

— Я что, буду теперь от каждого встречного подростка шарахаться? — спросила Вета у пробегающих мимо деревьев.

Якорь оказался крепким, она подёргала и убедилась, как хорошо он впился в дно. Вета закрыла глаза и сглотнула. Она почти успокоилась — ведь можно уволиться, если что.

Если что.

Не звонить Жаннетте, не жаловаться директору, не собирать вещи на глазах изумлённой Розы. Просто отнести заявление и купить билет на поезд. Тихонько уйти из школы, чтобы не попасться на глаза одиннадцати подросткам, дежурящим у клумбы с гладиолусами. В самом деле, никто же не побежит за нею следом по содрогающимся рельсам, за поездом.

— О чём ты думаешь? — натянуто поинтересовался Антон.

Она открыла глаза и вопросительно приподняла брови.

— У тебя лицо очень напряжённое.

— Я думаю, как долго мне дадут собирать вещи после того, как я решу уволиться, — призналась Вета.

— Понимаешь, — выдохнул он, останавливая машину в тенистом переулке, с одной стороны подпёртом нарядным магазинчиком. — Для того чтобы уехать из города, тебе нужна бумага, подписанная директором. Иначе не выпустят. Поэтому попробуй уговорить его по-хорошему.

Клёны требовательно и зло застучали ветками по крыше машины, дёрнулась, как в припадке, гирлянда флажков на витрине магазина.

— А если он не согласится? — Вета поймала себя на том, что говорит об увольнении, как о деле уже решённом. Осталось только обсудить некоторые мелочи. Например, как добраться из Петербурга в Полянск, или как там называется яблочный пятиэтажный город?

— Не знаю. Попробуй его уговорить. Он же нормальный человек, должен войти в положение. Да и вообще, я думаю, ему эти скандалы не нужны.

— Человек? — усмехнулась Вета, уже не зная, куда деться от ползущего по телу вверх холода.

— Хорошо, ты меня поймала. — Он развёл руками. — Ты тоже не говори «человек» особенно часто. Кое-кто может и оскорбиться.

— У тебя никогда не было подруг?

Вета пожала плечами и провела пальцем по стене лестничного пролёта. Палец не испачкался, тогда она решилась прислониться. Когда собираешься провести следующий час в неудобной позе в чужом доме, всегда приятно найти точку опоры.

— Была одна. Мы с ней вместе работали в лаборатории.

— И что она? — Антон мял что-то в кармане куртки. Вета видела синий уголок сигаретной пачки. Он затолкал пачку обратно в карман. Может, стеснялся курить при ней.

— Ничего. Она была милой болтушкой. Мне это нравилось — я могла молчать и только периодически глубокомысленно кивать ей. Правда, иногда мне хотелось её убить. За болтливость, естественно.

Вета помолчала, вспоминая Илону. Та наверняка поступила в аспирантуру. Не потому что оказалась очень умной и талантливой, просто нужно же было Ми взять хоть кого-то на место Веты. Илона вполне подходила, она набирала в библиотеке гору учебников, складывала их в и без того крошечной лаборатории и через месяц относила обратно. Но зато она очень старалась.

— Она… — сказала Вета и замолчала, глядя сквозь закрытое бетонными полосками окно. Далеко внизу раскачивались деревья, и мимо окна сновали птицы. Чёрные, большие, и Вета не могла понять, что это за птицы. На воронов не похожи, не галки точно.

Она вдруг поняла, какая тишина вокруг — только птицы за плотно закрытыми окнами машут крыльями.

— Почему ты уехала? — спросил Антон, не дождавшись, пока она обернётся. — Тебе не нравилась твоя работа?

— Не нравилась? — Холодная усмешка на каменных онемевших губах. — Я жила ею. Только ей.

— Почему тогда ты уехала?

Она смотрела на птиц, те кружили над двором, над детскими цветными лесенками и качелями. По асфальтовой тропинке мальчишка важно катил велосипед.

Почему она уехала? Кажется, поссорилась в очередной раз с Андреем. Или нет. Поругалась с Ми? Вот бы вспомнить.

— Я не знаю, — хрипло отозвалась она.

20 августа данного года

Не хотела она никаких истерик. Вета пришла и положила на стол пачку документов в новенькой белоснежной папке с надписью «Дело», тщательно завязанную, помеченную только числовым кодом — и всё. Она сказала:

— Всё уже решено, я уезжаю.

Тётя заплакала.

У неё была особая манера плакать — красивыми крупными слезами, всегда вовремя, всегда с причитаниями строго по делу.

— Уезжает она. Ну как же так? Как же? Тебя в аспирантуру берут, мы договорились. Ты с научным руководителем поговорила? А матери? Матери ты это уже рассказала?

Вета одной рукой расстегнула плащ, дёрнула пояс и шумно выдохнула. Она, оказывается, всё ещё сжимала ручку, которой ставила подпись — так и в автобусе ехала, всю дорогу.

— Нет. Сегодня поеду и расскажу. Давай без истерик. Надоело.

Она ушла в зал, а тётя осталась плакать на кухне, перед тихо бормочущим телевизором. Там пахло обедом, но Вете не хотелось есть. Сегодня утром, сидя на кухне за чашкой пустого чая она дала себе обещание ничего не есть, пока не решит все вопросы. Потому что ждать становилось уже невозможно.

Вопросы она ещё не решила, а значит, и есть было нельзя. Вета постоянно устанавливала себе дурацкие правила.

Она бросила сумку на диван и подошла к шкафу, позволив себе на сегодня только одну слабость — ещё раз посмотреться в зеркало. Она выцвела за эти последние дни, поблекла. Распущенные волосы казались соломой, хоть были только вчера вымыты. Косметика сыпалась с лица.

Вета не замечала за собой такого даже перед защитой дипломной работы. Даже когда впопыхах дописывала её, совершенно переставая соображать, что и как делает. Хотя одногруппниц трясло от одной только мысли, что придётся выйти перед комиссией и внятно произнести: «Методы микробиологического тестирования…» Тьфу. Её не трясло тогда, зато сейчас — да.

Сейчас осень красила бульвары в рыжий, а в университете творилась суета. Будущие аспиранты носились с документами, преподаватели привычно нервничали и боролись друг с другом из-за мест. Но Вету всё это нисколько не волновало, потому что она уезжала.

Совсем скоро.

Она опёрлась рукой на стену, закрыла глаза и досчитала до десяти. Чтобы вернуться в кухню, в которой плакала тётя, ей нужны были силы. Чтобы ещё раз сказать ей, что возврата назад больше нет.

Но тётя сама появилась в дверном проёме, чуть прикрытом шторкой из цветных стеклянных палочек.

— Веточка, ну как же так, а Милене Игоревне ты уже сказала? Милене Игоревне. Она-то тебе что ответила?

Вета одёрнула юбку, чтобы та целомудренно прикрыла колени, застегнула верхнюю пуговицу на белой рубашке и только потом подняла глаза.

— Сегодня скажу. Сейчас пойду забирать документы из аспирантуры и ей заодно скажу, — спокойно, как могла, вздохнула она. Дело-то было давно решённое. Записанное утром, за чашкой пустого чая, в новенький блокнот и ещё не вычеркнутое.

А сердце всё равно больно ёкнуло. Разговор с научной руководительницей гильотиной маячил на горизонте. Хорошо бы в лаборатории никого не было! Она позвонила бы Милене Игоревне потом, уже перед самым отъездом. Прямо с подножки поезда. А может быть, и позже.

— Ты скажи ей, может, она тебе место на следующий год оставит? — Тётя обречённо взмахнула рукой, стирая со щеки последнюю слезу. — Ой, какое ещё место. Там знаешь, какой конкурс! А ты её и так подвела, у неё теперь из-за тебя ещё и место отнимут.

Она развернулась и ушла на кухню. По дороге только хлопнула ладонью по дребезжащему холодильнику и снова горестно вздохнула — так жалко было пропадающее место.

Вета бездумно протёрла губкой пыльные туфли, попутно отмечая, что зря — ветер поднимал целые песчаные бури на асфальтовых дорогах. Конец лета стучался в окна сорванными листьями.

— Не нужно мне никакое место, — запоздало ответила она тёте, и та глянула на неё поверх больших очков. Большими беспомощными глазами. — Я сюда больше не вернусь.

Здесь каждый поворот дороги был наполнен её воспоминаниями — опостылевшими, кислыми на вкус, скрипящими песком на зубах. Вета закрывала глаза, пока ехала в автобусе, и слушала тишину в наушниках. Батарейка в плеере села ещё утром.

Сосновые пролески провожали её шорохом в открытые окна. Автобус дошёл до конечной остановки почти пустым. Водитель курил в окно, но вонючий дым долетал и до Веты. Она терпеливо вдыхала, хоть другой раз сошла бы на первой же остановке. Вета не признавала компромиссов.

— Конечная…

Она вышла у университетского двора, до отказа забитого пёстрой толпой и протиснулась ко входу.

— Куда? — поинтересовался седой охранник, потому что Вета по старой привычке не вынимала из сумки пропуска. Раньше она ходила со значком, приколотым к пиджаку, и в университетские здания её пускали безо всяких проблем.

Она не глядя сунула руку в карман и достала розовую картонку пропуска — Ми похлопотала и добыла. Охранник отвернулся от неё, и Вета вошла. Возле отдела аспирантуры уже собралась приличная очередь — сегодня был предпоследний день подачи документов, и об этом красноречиво заявляло объявление, приколотое тут же.

— Я забрать, — буркнула она серьёзным физикам, прижавшимся к самой двери, и дёрнула её на себя.

В крошечной комнатке за заваленным бумагами столом документы принимала всё та же женщина, что и у Веты, — полная и в тяжёлых очках. Она мутным взглядом окинула нежданную гостью. С другой стороны её стола примостилась будущая аспирантка — тощая, но тоже в очках, и, сгорбившись, дописывала что-то в заявлении.

— Девушка, вы можете подождать за дверью? — рыкнула приёмщица.

Вета шагнула к середине комнаты и оказалась как раз под жёлтой лампой. По шее потекла противная капля пота.

— Я забрать.

— Девушка, очередь!

— Я забрать документы.

Тощая будущая аспирантка глянула на неё затравлено, словно проверила, не ослышалась ли. И снова уткнулась в писанину.

— Фамилия? — вздохнула женщина, обречённо разворачиваясь к подоконнику, заваленному папками без завязок.

— Раскольникова, — выдохнула Вета, судорожно сжимая пальцы на ручках сумки. Тощая аспирантка казалась ей счастливой. Самой счастливой в мире, и беззаботной, и удачливой. А вот Вета не могла так просто — просто жить.

Она уезжала.

На стол шлёпнулась папка, серая, и несколько проштампованных бланков выскользнули на лакированную столешницу.

— До свидания, — зачем-то сказала Вета и, собрав бумаги в кучу, вышла за двери.

Задушенные знаниями физики проводили её, все, как один, непонимающими взглядами, и Вета едва не поскользнулась на мраморном полу. Это из-за их взглядов, как пить дать.

Шумела развесёлая толпа у колонн университета, вился сигаретный дым, и краснели на клумбах пионы — они всегда зацветали ближе к началу занятий. Вета вдохнула холодного воздуху, искренне надеясь, что вот теперь-то правда станет легче. К груди она прижала папку с ненужными уже документами.

Выбросить бы их тут же, в урну, но она не выпускала папку из онемевших пальцев. В толпе мелькнула знакомая синяя куртка — и знакомая улыбка с ямочками на щеках. И Вета поняла, что спрятаться уже не успеет. Ми вывернула из-за колонны и подлетела к ней.

— Веточка, зайка, я договорилась. У тебя будет повышенная стипендия, факультетская. Я и у декана уже подписала. Ой, а что это у тебя?

Она потянула на себя уголок папки.

— Вета, это что?

Она выпустила — пальцы сами собой разжались, и Ми, конечно же, всё увидела. И карандашную надпись на папке, и Ветины трясущиеся коленки. И всё поняла.

— Вета, как же так? Вета, а? — Секунду она ждала ответа, но та молчала и прятала взгляд в проходящих мимо людях. Они уж точно были счастливее её. И счастливее, и беззаботнее, и удачливее в сто раз. Только самая настоящая неудачница могла на крыльце университета столкнуться с Ми. — Эх ты!

Она побежала к дверям и оттуда, обернувшись, с досадой уже выкрикнула:

— Эх ты! А я у декана уже подписала.

Она скрылась за тяжёлыми дверями, за сизым дымом, а Вета, вместо того, чтобы ощутить облегчение, подумала, что умирает. Она оборвала за собой все ниточки не тогда, когда забрала документы у толстой тётеньки, а когда в закрывающуюся дверь Ми крикнула: «Эх ты!».

У неё было готово много аргументов в свою защиту, громких слов, но все они почти ничего не значили рядом с этим веским «эх». Вета оторвалась от стены и побрела вниз по ступенькам. За колонной ей почудился ещё один до дрожи в пальцах знакомый силуэт. Она тряхнула головой.

Нет, не он. Да и не понятно, что тут делать Андрею. Но с губ всё-таки сорвался вздох облегчения. С кем — с кем, а с ним она сталкиваться не хотела бы точно.