Лепесток 12

— Да будет твоя дорога долгой, тётушка Фатха, а путь лёгким, — сказал Радх, входя в домик Фатхи.

— Входи, мальчик. В моём возрасте, — со вздохом ответила хозяйка, — путь не может быть лёгким, да и на долгую дорогу времени не осталось. Дороги не для стариков, а для молодых.

Радх обеспокоено посмотрел на неё, заметив, как осунулось за время его недолгого отсутствия морщинистое лицо.

— Тогда я, тётушка, пожалуй, запишусь в старики, — заметил он, присаживаясь рядом с ней. — За последнюю пару дней я провёл в седле больше времени, чем за целый месяц.

— И тебе это пошло на пользу, мой мальчик, — сказала Фатха.

Радх хотел было возразить, сказать, что устал, но вдруг понял, что она права. Куда больше он устал от предсказуемой размеренности спокойной жизни, от дней, неотличимых один от другого.

— Ну, не тяни, рассказывай, — приказала старуха. — Ты нашёл Тринха?

— Да, тётушка, — лукаво улыбнулся томалэ. — Он просил передать тебе, что нынешние вертихвостки не стоят и одной оборки твоих юбок.

— Старый прохвост! — фыркнула старуха, но видно было, что ей приятно это слышать. Глаза Фатхи на миг затуманились, словно привет от старого друга — да и друга ли? — вернул её в молодость.

— У Тринха мёд на языке, да нож в кулаке, — проворчала она. — Но ты к нему не за сладкими речами ездил.

— Нет, — усмехнулся Радх. — За горькими. Мудрые речи редко бывают сладкими.

— И что же мудрого он сказал? — спросила Фатха.

— Холодное железо сильнее горячей крови, — ответил Радх.

И положил на столик перед тётушкой железный кругляш размером с монетку. Тринх провозился над ним почти целую ночь, взяв гостя в помощники. Радх пел до хрипоты, повторяя слова за старым кузнецом, пел над сырым железом, потом над раскалённым металлом на наковальне, и над остывшим, на котором под руками Тринха возникал затейливый узор.

Старуха взяла вещицу и поднесла поближе к лицу, разглядывая замысловатый рисунок, вырезанный на ней.

— Смотришь, да не видишь, — пробормотала она. — Хороша штучка.

Потом выудила из-под своих бессчётных юбок тонкий шнурок и попыталась вдеть его в дырочку, пробитую в кругляше. Но руки её дрожали, и непокорный шнурок то и дело ускользал от неё.

— Совсем я слепа стала, — вздохнула Фатха.

— Это не беда, — ответил Радх, забрав у старухи амулет. Одним движением томалэ нацепил его на шнурок.

— Не беда, — кивнула Фатха, — а старость.

Тут в дверь нетерпеливо постучали, потом она распахнулась, и в комнату заглянули сразу три хорошенькие головки. Какое-то мгновение девушки переглядывались, подталкивая друг друга. Потом одна из них решилась:

— Как поживает Роза, бабушка Фатха? — выпалила она.

— Роза спит, — ответила старуха. — И будет спать до утра. А теперь брысь отсюда, балаболки!

Дверь захлопнулась, и из-за неё донеслись приглушённые смешки.

— Уже третий раз за сегодня, — покачала головой Фатха.

— Что-то никогда не замечал за девушками большой привязанности к ней, — удивился Радх. Из-за высокомерия и готовности видеть соперницу в каждой встречной красавицу в таборе не любили.

— Это любовь не к Розе, — усмехнулась старуха, — а к рубликам гостей, желающих узнать о ней. Но узнают они только то, что велел говорить Тали.

— Он заходил к тебе? — встрепенулся Радх.

— Нет, — ответила Фатха. — Прислал вестника, велел держать Розу спящей до завтрашнего вечера.

— Вестника?

Вестники, мгновенно перемещающиеся на любые расстояния, были роскошью, доступной только избранным. С другой стороны, доверенное лицо княгини Улитиной, одурачившее самого Охотника, и было самым, что ни на есть избранным.

А в том, что Охотник был одурачен, Радх не сомневался. Он видел это собственными глазами. Тали недаром советовал не оборачиваться. Только и теперь, повторись всё снова, Радх не удержался бы от того, чтобы ещё раз не обернуться, ещё раз не взглянуть туда, где гарцевала ожившая сказка — лунная кобылица. Солнечных зайчиков хоть раз видел каждый, а вот воплощённых лунных кобылок — единицы. И Радх, в жизни которого было две страсти — женщины и лошади, нет, пожалуй, что даже лошади и женщины, сказал бы, что не видел создания прекрасней, чем эта маленькая кобылка, с шерстью, мягко серебрящейся в лунном свете. Сказал бы, если б смог оторвать взгляд от оседлавшей её девушки. Всякий знает, что лунные кобылицы не подпускают к себе людей, не говоря уже о том, чтобы позволить оседлать себя. И потому нагая всадница, которую Радх видел лишь со спины, могла быть лишь мороком, иллюзией.

Но сколько томалэ не убеждал себя в иллюзорности красавицы, стоило закрыть глаза, и она вставала перед ним, как живая. Он видел длинные чёрные волосы, струящиеся по спине, и по-мальчишески узкие бёдра. А во сне Радх верхом на Ветре всё мчался и мчался за ней по бесконечному лугу, то нагоняя, то вновь отставая.

— Вестника, — насмешливо подтвердила старуха, выдёргивая его из паутины мыслей. — Птичкой чирикнул под ухом и — фьють — упорхнул. Проснись, парень!

Она внимательно посмотрела на собеседника и решительно протянула ему амулет.

— Вот что, мальчик. Бери-ка его себе. Чувствую я, что тебе он скоро понадобится.

Никто из томалэ не спорил с Фатхой, когда та говорила «чувствую». Её предчувствия никогда не обманывали, но Радх не удержался от вопроса:

— А как же Яшка?

— Тали обещал о ней позаботиться, — ответила Фатха. — Он заберёт её завтра.

— А до завтра? — спросил Радх.

— Силы у меня уже не те, — усмехнулась Фатха, — но ещё день позаботиться о девочке и защитить её я смогу.

— Защитить? От кого? — насторожился Радх.

— От того, кто украл её у родителей восемь лет назад, — ответила старуха.

Радх вспомнил кареглазую кроху в испачканном шёлковом платьице, вышедшую из темноты на поляну, где устроились на ночлег томалэ. В её взгляде не было страха перед незнакомыми людьми, только любопытство.

А когда Фатха подошла к ней и спросила «кто ты?», малышка гордо ответила «Яська!».

О чём говорили старейшины в ту ночь, Радх не знал, но утром Яську-Яшку переодели, сняв нарядное платьице, и у Фатхи стало на одну внучку больше.

За все эти годы старуха ни разу не упоминала о той ночи.

— Он знает, что она жива? — нахмурился Радх.

— Да, — кивнула старуха. — Как я знаю, что клубок от моего вязанья закатился под лавку. Мне не видно, но нитка тянется. Вот и к Яшке привязана невидимая нитка. Толстая чёрная нитка. — Фатха снова помолчала, подбирая слова. — Которую привязал тот, кто спрятал малышку в лесу.

— Спрятал?

— Не сама же она туда забрела, — усмехнулась старуха. — Спрятал, чтобы потом найти. И, похоже, несмотря на все мои усилия, нашёл.

— Тот, кто вызвал Охотника? — спросил Радх.

— Да, — кивнула Фатха. — Роза подтвердила, что должна была оставить на камне именно Яшку.

— Когда это она сказала?

— После твоего отъезда её вызвали на совет старейшин. Там она во всём созналась.

— И что решили старейшины? — спросил Радх.

Эта мерзавка поставила под угрозу весь табор. Неудивительно, что старейшины собрались так поспешно, да ещё и тайно, иначе девчонки не справлялись бы о Розе.

— Её приговорили к изгнанию, — продолжала Фатха.

Радх снова кивнул. Изгнание из табора было самым суровым наказанием для томалэ, и Роза его заслужила. К тому же щедрое предложение Тали позволяло легко избавиться от неё. А ещё, при этой мысли Радх удивился сам себе, оно давало повод поговорить с Тали и выяснить у него всё о таинственной красавице.