Лепесток 10

Тяжёлые портьеры густого коричневого цвета, который хозяин комнаты, демонстрируя свою учёность, называл цветом бистра, были плотно задёрнуты, чтобы не пропустить в кабинет ни единого солнечного лучика. Бархатный полумрак разбавлял лишь свет единственной свечи, стоящей на столике перед большим зеркалом в тяжёлой бронзовой раме.

В глубоком кресле у столика сидел Павел Алексеевич в тёмно-оливковом бархатном халате с коричневой оторочкой, так удачно гармонировавшей с портьерами, обивкой кресла и плюшевой скатертью. Но сегодня убранство кабинета, которое он подбирал для себя, как подбирают раму к картине, не радовало.

Он мрачно смотрел на шкатулочку, в бархатном ложе которой тускло отсвечивал серебряный перстень с печаткой.

Отвратительный скорпион, красовавшийся на печатке, казался почти живым, а жало на его хвосте… Жало было намного острее, чем казалось на первый взгляд, и Павел Алексеевич знал на собственном опыте, насколько болезненные царапины оно оставляет. Такой способ вызова с самого начала не понравился ему, и он даже попытался спорить, но Мадам пресекла его сопротивление коротким смешком, добавив: «Боль будет порукой тому, что вы не станете злоупотреблять моим вниманием». Павел Алексеевич мог бы поклясться, что и без того не станет злоупотреблять её вниманием, что от души жалеет, что, прельстился пряником вечной молодости, но повторить это вслух не посмел.

Будь у него хоть малейший шанс отложить неприятнейший разговор, Павел Алексеевич не преминул бы им воспользоваться, но ситуация была такова, что дальнейшее промедление было чревато возобновлением знакомства с огненным кнутом. А посему Павел Алексеевич решительно потянул вверх широкий рукав халата. Засучив рукав белоснежной батистовой рубашки и мельком взглянув на тянущиеся от локтя к запястью едва зажившие следы предыдущих контактов, он надел перстень на палец и провёл печаткой по обнажённой руке. Не глядя на начавшую набухать кровью царапину и не обращая внимания на боль, Павел Алексеевич поднёс окровавленную печатку к свече и закрыл глаза, чтобы не видеть ослепительной вспышки, которая должна была последовать.

Открыл он глаза, услышав томный, чуть хрипловатый женский голос:

— Ну-с, любезнейший, чем вы меня порадуете? Мальчишка на месте?

Из зеркала на Павла Алексеевича смотрела женщина в маске из чёрных перьев. Маска полностью закрывала лицо, оставляя открытыми пронзительные чёрные глаза и широкий тонкогубый рот.

— Нет, — с трудом выдавил из себя Павел Алексеевич.

— Вот как? — Делано удивилась его собеседница, поигрывая коротким костяным жезлом, увенчанным ярко раскрашенным птичьим черепом, в котором Павел Алексеевич со страхом узнал рукоять огненного кнута.

— Я должен был забрать его сегодня утром, — поспешил оправдаться он. — Но когда я приехал в усадьбу, то обнаружил там только насмерть перепуганных слуг и поседевшего гувернёра, заявивших, что Арсения похитил Дикий Охотник.

— Вот как? — задумчиво повторила Мадам.

— Я взял собак и попытался пойти по следу мальчика. Псы поджимали хвост, жалобно скулили, но след не брали.

— Очень любопытно, — произнесла Мадам. — А приезжий мальчика видел?

— Да, вчера, мельком, — поспешно ответил Павел Алексеевич. — Я не мог отказать представителю покупателя в просьбе осмотреть усадьбу.

— Я должна была предвидеть, — пробормотала Мадам, обращаясь скорее к себе, чем к собеседнику, — что этот змей вас переиграет.

На мгновение она прикрыла глаза, размышляя, а потом, словно приняв решение, снова открыла. Павел Алексеевич съёжился под её взглядом.

— Вот что, любезнейший, — сказала Мадам, — я разочарована. Вы не смогли справиться с простейшим поручением.

— Простите, Мадам. — Прошептал побелевший от ужаса Павел Алексеевич, не отрывая глаз от рукояти кнута.

— И это не первый раз, когда вы подвели меня, — продолжала Мадам. — Но, надеюсь, последний.

— Да, да, последний, — подтвердил дрожащий Павел Алексеевич.

— Да, последний, — кивнула головой Мадам, — потому что если вы разочаруете меня снова…

Продолжать она не стала, но пауза была столь многозначительной, что Павел Алексеевич понял: в следующий раз его ждёт смерть, причём, весьма и весьма мучительная.

— Приказывайте, Мадам, — с трудом повинующимися губами прошептал он.