16.

Он спал очень плохо, мучаясь непрестанной жаждой, и совсем не отдохнул. Проснувшись, даже подумал о том, чтобы не ходить сегодня на работу, но заставил себя подняться.

В «жалобной» почему-то стало полегче, особенно после чая, которым напоила его Риттани — не в обед, а просто так. Только тогда жажда наконец унялась. А позже женщина принесла горячий суп в маленькой кастрюльке и свежие булочки — все очень вкусное. В этот раз он не забыл ее поблагодарить сразу, не дожидаясь вечера. Риттани кивнула в ответ на благодарность, собрала пустую посуду и исчезла.

«Книга Сада», оставленная вчера на столе, то и дело притягивала взгляд и раздражала, лишняя не только в комнате, но и вообще. Надо было отнести ее чернильнику, отдать и забыть.

Этого хотелось все сильнее, и Эльг не дождался окончания рабочего дня, благо наплыва посетителей не было, и Риттани могла справиться одна. Уходя, он чувствовал спиной ее взгляд, даже когда вышел и закрыл за собой дверь. Захотелось пуститься бегом.

Он почти разрешил себе это, и шел все быстрее и быстрее, даже пару раз споткнулся, потому что под ноги не смотрел. К домику своего чернильника Эльг подошел запыхавшимся, и пришлось постоять и отдышаться. Только потом он постучал, и, не получив ответа — снова, настойчивее. Тишина — гулкая, отдающаяся эхом там, внутри, словно «скворечня» была пуста. Эльг начал тарабаниться громко и нетерпеливо — колотить в дверь ногой и звать:

— Господин чернильник, вы дома? Отворите! Я хочу отдать вам книгу!

И снова нет толку. Только напряжение, гнавшее его бежать, вдруг рывком сделалось невыносимым. Эльг изо всей силы толкнул дверь — и она открылась, дав ввалиться внутрь, в пахнущий пылью коридор«скворечни». Гость поспешил найти хозяина.

Коридор вывел его в комнату — не в приемную со столом-конторкой и не в ту, с книжными полками — а пустую, но с дверями в каждой стене. Левая была приоткрыта.

— Господин чернильник? — позвал Эльг.

Никто не ответил. Он подошел к незапертой двери — за ней оказалась еще одна пустая комната с желтоватыми стенами. Эльг не решился бродить по «скворечне», помня о ее способности то прятать, то открывать пространства. Он закрыл дверь, положил книгу на пол у стены. Вот и все. Теперь назад.

Где-то в коридоре за его спиной скрипнула открывшаяся дверь. Наверное, пришел хозяин. Гость обернулся, собирая слова, чтобы объяснить вторжение — и увидел в дверном проеме Риттани. Она держала в руках высокую круглую жестяную коробочку, из-под крышки которой торчало несколько перышек. Эльг почти сразу понял, что это за перья, и отступил, давая ей дорогу — возможность поискать тут чернильника, чтобы предъявить ему чей-то бренный остаток. Может, часть того, что осталось от дочери.

— Уже уходишь? — спросила женщина, не делая ни шага вперед.

— Конечно. Не хочу тебе мешать. Придет чернильник и…

— Кажется, его нет, — она зачем-то встряхнула коробочку. — И по-настоящему он мне не очень-то нужен. Просто некоторые вещи приходится делать по правилам, иначе ничего не получится.

Эльг не понял, о чем она, но ощутил тревогу.

— Я делаю не только чаи, но и чернила, — объяснила Риттани. — Из чего угодно. Но лучше из остатков… Да ты же не знаешь… чернила вызывают на поверхность наши воспоминания, возвращают нашим мертвым телесность через нас.

Эльга не удивили ее слова — он знал примерно то же самое, только, может быть, не так полно. А женщина продолжала говорить, глядя на него пристально и почему-то требовательно:

— Знаешь, сначала мне было горько от того, что кто-то пустил мою дочь на чернила. А потом я подумала: это же помощь. Лиэтта не успела дорасти до того возраста, чтобы смогла помогать иначе, но делает, что может. И я горжусь этим.

— И ты… оставила себе на память?.. — он кивнул на коробочку.

Риттани покачала головой.

— Это Ахэн. Лиэтта… конечно же, я оставила немного, но не смогла удержать. Если бы уже тогда умела делать чернила…

Она перехватила коробочку одной рукой, а второй достала из кармана небольшой пузырек с чем-то черным.

— Возьми. Ахэн был твоим другом, так что тебе может помочь. А у меня не было к нему любви…

Она снова не договорила, но он услышал: «А к тебе есть».

— Возьми, — повторила Риттани, почти насильно вкладывая в его ладонь пузырек, оказавшийся очень тяжелым. — Ты выглядишь безутешным. А Место успокаивает. Я помогу тебе обмануть смерть.

— Но смерти же нет! — зачем-то начал нелепо отнекиваться Эльг, запихивая склянку в карман.

— Есть хуже — страх перед ней. Страх за тех, кого можно больше никогда не увидеть. Не быть им нужным. Разве это тоже не смерть?

Она вдруг охнула и выронила коробочку. Жестянка упала, покатилась, гремя, и крышка отлетела в сторону так, словно ее толкнули изнутри. Перья бренных останков вырвались на свободу и сначала рванулись вверх, но тут же затихли и медленно, плавно, опустились на пол, испятнав его серыми черточками.

Риттани присела на корточки и попыталась собрать их. Под ее пальцами перышки размазывались, как пепел, оставляя серые следы. Женщина встала, глядя на запачканный пол, и вдруг всхлипнула и сделалась беспомощной и жалкой. И поглядела на Эльга с надеждой, словно просила о защите, как тогда, перед насмешничающим Ахэном.

Ощущая стыд за прошлое, он подошел и обнял. Мысли рвались и метались, и его трясло, а может, трясло Риттани, и ее дрожь просто передавалась Эльгу. Ритмичная, в три такта. «Ни-ког-да». Или «о-ди-нок». Или «за-пад-ня» — это же тоже три такта. В его объятиях была красивая женщина, хотевшая утешения и мечтавшая вернуть потерю. Вокруг него — мир, который позволял все, и утешение, и возвращение. Но почему-то и первое, и второе сейчас казались бессмысленным. «Бессмысленность» — повторил он про себя. Четыре слога. Не три. Как и «я не хочу». Аритмичность этих слов, подуманных, прочувствованных, но не произнесенных, словно столкнула Эльга куда-то. Выпихнула из состояния беспомощности и бессилия. Он еще обнимал Риттани, но уже знал, что и как ей скажет.

«Прости. Я не могу тебе помочь. Каждый приходит в Сад только сам и уходит сам тоже. Куда угодно каждый сам приходит и уходит. Ты найдешь свой путь в Легкий город». — «Но ты же обещал...» — «Обещал. Но понял, что не сумею исполнить обещание. У каждого свой Сад. У каждого свой город».

И она посмотрит на него жалобно или разъяренно… Скорее всего, сначала жалобно, а потом разъяренно. Может, попытается ударить, а после уйдет. Эльг уйдет тоже. И первое время ему будет тяжело встречаться с Риттани в коридорах Службы.

Или нет. Он не вернется в Службу. Они выйдут отсюда — сами! — в разные города.

А Риттани, наверное, представляет все иначе. Объятья закончатся поцелуем, а потом они уйдут вместе.

Эльгу слишком хотелось первого и не хотелось второго. Но на первое не хватило чего-то… сил, решимости или уверенности в своей правоте. И когда Риттани попросила «не оставляй меня!» и поцеловала, а после взяла за руку и повела вон из «скворечни», он сопротивлялся всеми силами души, боролся с каждым шагом прочь от свободы и чего-то большего и переживал снова и снова нарисованную им сцену объяснения. А на пороге встал как вкопанный словно и не по своей воле — что-то держало его, как корни держат дерево, и пришлось отчаянно рвануться — только он хотел назад, а Риттани тянула вперед, и в конце концов удалось вывалиться за порог, едва не упав и на миг словно выпав из сознания и осознания себя. Когда очнулся, понял, что женщина, взяв под руку, ведет его куда-то, но через шаг видел совсем другое — что на самом деле рванулся обратно в коридор и больно ударился локтем. Локоть и правда ныл и еще чесалась щека. Эльг потер ее и увидел на пальцах пепел — наверное, размазал одно из перышек. Но остальное не изменилось — он шел по улице с Риттани, не зная, куда и зачем. Мир шел волнами, казался сделанным из песка и шуршал песчинками. Или это шелестел голос Риттани, говорившей что-то. Или шаги по деревянному полу «скворечни», шаги человека, идущего вглубь дома. И что-то из этого не было реальным.