3-4

В тот же день после работы он пришел к Саду. Седой «чернильник» дал гостю окрасить ладони и произнес то же самое напутствие. Эльг пропустил слова мимо ушей — как очередную никому ненужную жалобу. Хотелось побыстрее выполнить просьбу Риттани.

Войдя, он сразу же выбрал дерево с гладким стволом и темным зевом дупла — там вполне могла жить маленькая сова — положил детский талисман в дыру и сел на выступающий из земли корень. Яркость раздражала не так сильно, как в прошлый раз, и все же Эльг предпочел любоваться серовато-зеленым, словно присыпанным пеплом кустом в десяти шагах от него, а не крутить головой в ожидании той, к кому пришел.

Долго ждать не пришлось. Громкий щебет привлек внимание Эльга — какая-то птичка слетела к нему с ветки одного из деревьев. Неяркая, серая, с красновато-коричневой головкой, черными концами крыльев и синей полосой по ним. Она села на землю перед гостем и что-то прощебетала. Эльгу послышался вопрос. Что-то вроде «ты пришел ко мне?»

— Конечно, к тебе, — сказал он. Хотел добавить «Здравствуй, бабушка», но решил, что все-таки глупо называть птицу бабушкой, даже если никто не слышит.

Пичужка вспорхнула к нему на колено, и сидела так, поворачивая голову и глядя то одним карим глазом, то другим, и время от времени выдавая громкие трели. Эльг тоже смотрел. Бабушка стала птицей. Интересно, почему именно птицей? Можно ли как-то… выбрать? Впрочем, ему еще рано. Сорок пять — седина уже есть, но почти не заметна. Ахэн, насмешливый коллега из «жалобной» справа, часто шутил, что Эльг красит волосы, чтобы подольше нравиться женщинам — как будто в городе было так много женщин…

Щебет отвлекал, но не мешал. Эльгу нравился вид и голос этой птички. Наверное, хорошо стать такой вот пичужкой после смерти… и хорошо знать, что будет это самое «после». В конце концов он все же протянул ладонь, но птица-Марин предложение не приняла и продолжала сидеть на колене, чистя перышки и иногда совершенно замирая, словно окаменев. Странное, но успокаивающее соседство. Не важно, бабушка ли эта птичка, если ее присутствие настолько приятно.

Эльг так и просидел, размышляя и наблюдая за птицей, пока чернила на ладонях не поблекли. Пичужка улетела и скрылась в ветвях минутой раньше, чем возникло уже знакомое чувство — почти невыносимая острая нужда встать и сделать шаг. Он встал и сделал, ощущая почему-то одновременно и сожаление, и облегчение. Двойственность имела странный вкус. Эльг решил, что еще и об этом думать не будет, и не стал.

4.

На следующий день перед работой он заглянул в ближайшую читальную башню — узнать из «Книги Птиц», какой птицей стала Марин. Оказалось, серая пичужка с синевой на крыльях — сойка… Полистав толстенный том и полюбовавшись такими разными представителями мира пернатых, Эльг подумал, не существует ли и «Книга Сада»? Искать ее — лишнее беспокойство… но почему не спросить?

— Не существует, — ответил на его вопрос сторож башни, совсем молодой парень с темными кругами под глазами. Наверное, от бессонницы. — Никто не станет писать о том, что и так все знают.

— Мне кажется, наоборот. Когда все что-то знают, кто-то один обязательно захочет обобщить знание.

— А есть смысл или причина обобщать? — с каким-то вызовом спросил книгосторож и Эльг запоздало вспомнил, что люди начинают выходить из себя при упоминании Места Мертвых. — Вот вы искали что-то в «Книге Птиц»… Кто-то из ваших умерших стал птицей? Узнать, какой, принесло вам пользу или изменило хоть что-то?

Эльг даже не задумался — только пожал плечами. Не хотелось никаких сложностей.

— Ушедшие просто выглядят как птицы или звери, но не являются ими, — бросил сторож — словно упрекал. — А Сад бессмыслен. Мертвым не нужно пристанище. То, что от них остается — здесь, — парень постучал себя пальцем по лбу. — Наша память. Только там нет смерти.

— Память исчезнет вместе с нами, — сказал Эльг, решив не успокаивать сторожа. В конце концов, он не на работе. — И тогда мертвые на самом деле умрут. Хотя… неизвестно что с ними случается после того, как их уже нельзя видеть.

— Вы верите в мертвых больше, чем в живых, — сказал книгосторож — с нотками скорби, какие Эльг замечал в голосе Риттани. — Ну так помните своих ушедших. Только память дает им жизнь.

— Спасибо, я понял, — быстро сказал гость. — Мне больше ничего не надо.

Книжный сторож разом стал прежним, равнодушным, только тени под глазами сделались гуще. Он взял из рук посетителя «Книгу Птиц» и повернулся поставить ее на полку. Эльг воспользовался случаем тихо, незаметно уйти.

* * *

«Час взаимных жалоб» был частью работы — раз в пятнадцать дней, в полдень, приходилось закрывать окно и ждать визита сослуживца, которому надо выговориться. Эльг ни к кому не ходил, но к нему нередко заглядывал Ахэн, обычно где-то в середине часа или когда время истекало. Он вообще любил опаздывать, даже на работу являлся позже положенного. И сам над собой за это посмеивался.

Сегодня Ахэн нарушил свое правило и явился через минуту после наступления полудня — постучал и вошел, не спрашивая, можно ли. Эльг обрадовался визиту: хотелось поговорить о чем угодно, только бы не думать о Саде. Или наоборот — поговорить именно о нем и перестать гонять в голове совершенно лишние мысли. И вообще, интересно, что скажет коллега на его соображения. Может, высмеет, и это будет хорошо. Посмеявшись, легко забыть.

— Значит, так, — сказал Ахэн, казавшийся очень высоким в комнате Эльга, с ее низкими потолками. Почему-то все «жалобные» были разными, у самого Ахэна — уходящий ввысь купольный потолок, а комната Риттани походила на студию художника с большими окнами. — Жалуюсь. Одна женщина приходит уже в шестнадцатый раз и с одним и тем же. Надоело до ужаса. Такое ощущение, что она каждый раз забывает, что уже писала эту жалобу.

— Может, и правда забывает, — заметил Эльг, невольно улыбнувшись ответной гримасе Ахэна — тот все время играл какие-то роли, перескакивая с одной на другую и придавая лицу разные интересные выражения.

— Лучше бы уж забывала. Причем совсем. — Гость опустился на скамейку с мягким сиденьем, низкую и неудобную, но больше в комнате не на что было сесть. — А ты на что-нибудь пожалуешься?

— Разве что на бессмысленную работу. Но ты это сделал лучше меня, — честно признал Эльг. Подумал и добавил с деланным равнодушием: — В существовании Места Мертвых тоже нет смысла. Или совсем незначительный. Если бы не было возможности снова увидеть бабушку, я, наверное, тосковал бы. Или нет. Не знаю. Может, легче пере… перетосковать сразу и все.

Ахэн перестал улыбаться.

— Какая скучная тема для жалобы, — произнес он, задумчиво глядя в никуда. — Зачем вообще тосковать? Дают возможность встретить умершего — встреть и пообщайся. Когда возможность потеряна — забудь и живи дальше.

— Вот и я об этом. Но вдруг память важна? Смотри, каждый видит только своего мертвого — свое воспоминание? — Эльг почувствовал неожиданный интерес. — Тогда было бы понятно, почему так. Чужих воспоминаний в голове ни у кого нет.

— А у тебя завелись лишние мысли, — хмыкнул Ахэн. — Сад, мой друг, это миф, который кому-то нужен больше, кому-то меньше. Но какой-то нужен все равно и каждому, его личная вера. Только если придавать ему много значения, то соскользнешь с тонкой грани своего мифа и окажешься там, где мифов вообще нет. А это не слишком приятно.

— И у тебя есть свой миф? — спросил Эльг с легким раздражением. Он не получал от разговора с коллегой желанного покоя, и вместе с ним посмеяться над своим внезапным интересом почему-то не мог. — Во что ты веришь?

— Сейчас — в то, что сумею тебя убедить не страдать ерундой. А завтра, может, найду другую веру. Мифы приходится менять время от времени. Они, знаешь ли, стареют и умирают. А в мертвое трудно верить.

Справа, из «жалобной» Ахэна раздался стук — очередной посетитель тарабанился в окошко.

Насмешник скорчил гримасу, встал со скамейки и неторопливо удалился к себе, оставив Эльгу раздражение от слишком легкого отношения ко всему. Впрочем, чаще всего он сам именно так ко всему относился, разве нет?