7.

Дни отдыха никогда не подкрадывались так быстро и незаметно, как в этот раз. Эльг проснулся поздно с тяжелой от слишком долгого сна головой, и целый час слонялся по дому, не находя, чем себя занять. Ничего не хотелось. Хорошо хоть мысли о Саде не возвращались и не мешали отдыху. Но что-то другое мешало.

Он вышел и сел на порог; солнце смотрело в лицо, а в спину словно упирался взгляд его собственного полупустого дома, за много лет так и не обставленного как следует. Хорошая погода раздражала. Вчера Эльг не имел претензий к неожиданно теплой осени, а сегодня ему все не нравилось. Первый снег выпал и растаял неделю назад, но мир уже не стал ярче и уютнее, и все это сейчас освещало беспощадное солнце. Его свет почему-то делал мир маленьким, словно без теней в закоулках, без, возможно, скрывающихся в них тайн, он многое терял. И это многое очень хотелось найти. Побродить по успокаивающе пустым улицам… то ли правда в поисках тайн и теней, то ли сидеть было слишком скучно. В конце концов, Эльг не видел весь город… он попытался вспомнить имя. Герн? Гьянт? Кажется, Гьянт. В западном конце вообще никогда не был. Можно это исправить, пока есть настроение.

Оно в самом деле было — немного неспокойное желание куда-то идти.

Эльг притворил дверь, сделал шаг с порога, и ноги понесли его вперед; сразу сделалось странно легко, как будто он скинул с себя давнюю ношу. Но чего-то отчаянно не хватало в этой легкости. Он оглядывался, точно ища особенного, но замечал лишь привычное. Слишком привычное. Дома и деревья выглядели почему-то плоскими, какими-то макетами деревьев и домов — и вряд ли потому, что осень давно перестала быть золотой. Пара встреченных прохожих показались куклами, манекенами. Эльг заглянул в фонтан, чтобы посмотреть на себя и увидел такой же манекен. Не доставало яркости… Эльг мысленно фыркнул: только и осталось, что разодеться в малиновое и зеленое. А яркость это вообще свойство Сада, а не мира. И яркость солнца слепила.

Он огляделся, щурясь, ища укрытия и тени. Сразу же на глаза попалась угловатая четырехэтажная башня, одна из книжных. Там, наверное, было не так пронзительно светло. Он толкнул двери и, переступив порог, в самом деле окунулся в полумрак, прохладу и тишину. Какую-то другую тишину, не похожую на молчание безлюдной улицы. Маленькие окна давали недостаточно света, поэтому тут и там стояли и висели масляные лампы, в которых за стенками ажурного плетения мягко сиял огонь.

За угловым столиком у самой двери сидел слегка всклокоченный средних лет книгосторож, который возился со старой книгой, подклеивая корешок.

— Приветствую, — сказал он, не сразу, но оставляя свое занятие. — Что вас интересует? Чем помочь?

— Не знаю, — честно признался гость. Он опасался, что будет встречен грубо, как в прошлый раз, и приятно удивился доброжелательному вниманию.

— О, — книжный страж улыбнулся, и Эльг невольно подумал, что именно таким, приветливым и спокойным, должен быть служитель башни. — Тогда стоит почитать стихи.

— Почему именно стихи?

— Потому что проза — разбавленный вариант мыслей, мира, истины, лжи и всего остального. Слабое лекарство. А поэзия — концентрат и очень быстро исцеляет и утоляет. К сожалению, не вся. Или к счастью. — Книжник встал из-за столика и пригласил: — Идемте.

Эльг последовал за ним вдоль высоких полок, тянущихся вверх на три этажа, мимо лестниц, разделяющих полки, выглядевших, как стежки, сшивавшие стеллажи. Книжные шкафы поменьше стояли посредине башни и казались потерянными детьми в стране великанов.

— Посмотрите вот тут, — книжник указал на один из шкафов. — Повыхватывайте, что приглянется. — И тут же отошел, наверное, вернувшись на свое место у стола.

Именно в этот миг Эльг вспомнил, что терпеть не может стихи, но все же решил попробовать — слишком любопытными показались слова книгосторожа. Взял первую попавшуюся книгу, открыл… Детские считалки и колыбельные. Вернул на полку. В следующем томе оказались вирши-байки, не всегда приличные, в третьем — странные стихи из пяти строк совсем без рифмы.

Эльг начал уставать — от непонимания, чего ищет, и стихов, — но наклонился и взял с полки еще одну книгу. Потрепанный томик едва не разваливался в руках. Откинув обложку, он увидел строчки: «Когда-нибудь, но не сейчас, рассудит память их и нас». Тоже ничего особенного, но это он хотя бы мог читать без внутреннего сопротивления.

Эльг нашел скамейку поближе к окну и сел. Стих оказался хуже, чем первые его строчки. Но были и другие и почему-то он не смог закрыть книгу и вернуться на улицу, а шел от стиха к стиху, пока не наткнулся на один, поразивший совпадением. Даже в глазах на миг потемнело, а потом он предпочел отвести взгляд от строчек, оглядеться.

Пыльные полки, слабый свет из окна, запах лампового масла и бумаги… Пожалуй, Эльг должен прочесть стих позже, снаружи. Он уже потянул листок на себя — оторвать, унести — но не закончил движение. Что за глупости, красть то, что, в сущности, ему не нужно?

Он встал с томом в руках и подошел к книгосторожу.

— Я хотел бы взять эту книгу.

— Вы же знаете правила, — покачал головой тот. — Книги читаются в Башне. Выносить их нельзя.

— Тогда… У вас есть перо и бумага?

Хозяин башни тут же достал просимое. Эльг быстро переписал стих из книги, вернул ее на полку и вышел, попрощавшись с вежливым книгосторожем.

Солнце село, вечерний воздух сделался чуть прохладным и пах будущим снегом. Свернутый листок жег руку, хотелось не перечитать стих, а освободиться от него. Но просто выбросить Эльг не мог, как не мог кинуть в корзину жалобу, даже если час назад принял и записал точно такую же. Где-то должно существовать место, подходящее для такого стиха и для того, чтобы Эльг, оставив вместе с листком свое беспокойство, смог избавиться от обоих. И он быстро понял, где это место.

Кажется, Эльг заблудился, но в конце концов все же вышел к нужной «скворечне». Постучал в дверь. Хранитель, тот самый, обаятельный, открыл почти сразу — он, кажется, не спал.

— Можно мне ту книгу? Я хочу вложить… — он махнул в воздухе листком, который так и нес в руке.

Чернильник впустил гостя, провел в комнату с альбомами и тут же оставил его, попросив, когда будет уходить, закрыть дверь поплотнее.

Эльг пролистал альбом до чистой страницы и вставил листок, постаравшись впихнуть один его край глубоко под переплет, а потом перечитал, неторопливо, словно ставя в этой истории весомую точку:

— Какое мне дело до чьих-то потерь и обид,

Раз небо синеет еще над моей головою

И Сад-на-границе, что нет его, делает вид?

Но хочешь — войди, принеся ожиданье с собою.

Там встретиться можно с любым, кто уже не с тобой.

А ты или я за пределом — пожалуй, неважно.

Пока не случаются дождь, пустота и прибой,

Твой замок песочный надежен песчинкою каждой.

Но примем за правду, что ты понимаешь меня,

И станет все проще, а может — сложней и жесточе.

Ведь можно словами ударить, а можно обнять,

А среднее что-то не выйдет, пусть даже и хочешь.

И был бы лишь шанс, и не жить бы, его упустив,

Жалея о том, что не знал, не сказал, не ответил.

И лезвием тонким раскроит реальное миф,

Придуманный край — он острее всех граней на свете.

Действительно, совпадение. «Примем за правду, что ты понимаешь меня» — так он рассуждал в Саду. И слова про миф… Если бы что-то одно — или фраза о понимании, или о тонкой грани мифа, а так казалось, что кто-то подслушал его мысли и разговор с Ахэном. Впрочем… версия насмешника может объяснить и это. Эльг, с головой ушел в миф о Саде, и каждый новый вопрос погружал его еще глубже. А результат — он нашел стих, строки которого повторяют слова и мысли. Увидел то, что хотел увидеть.

Сразу стало легче. Эльг еще немного посидел, глядя на дело своих рук, потом закрыл альбом и тихо вышел в ночь. Он вернул себе покой и но почему-то не был рад этому.