Глава 3. Туда, где ветер и дикие травы

Возвращение домой прошло как во сне. Хуанито довёл Исабель обратно до пастбища.

Осёдланная кобыла щипала траву там же, где её привязали, только ни жеребца Фелисьяно, ни его самого уже нигде не было.

Впрочем, Исабель не стала интересоваться, где её негодяй братец. К этому времени на неё нашло тупое безразличие. Она покорно взобралась на лошадь с помощью Хуанито, подождала, покуда вайя́с оседлает себе гнедого мерина и, по-прежнему не говоря ни слова, поехала вслед за ним по дороге к поместью.

Раб и госпожа! Только такие отношения теперь признавал между ними друг её детства, и от этого хотелось выть в голос, рыдать, как по чему-то дорогому, безвозвратно утраченному. Но и плакать Исабель сейчас была не способна; всё её существо застыло в оцепенении, словно в ней что-то могло разбиться от одного движения мысли. Она смотрела на яркую раскраску колибри, снующих над пестротой весенних цветов, на густо-синее небо, — но всё это не трогало души и не могло сломать на ней тонкую корку льда.

Хуанито тоже молчал, изредка взглядывая на Исабель. Что он там думал — известно только богам.

Въехав в ворота поместья, она спрыгнула с лошади и бросила ему поводья, ничего не сказав на прощание. А что говорить? Всё уже сказано. Дружба рухнула, как подсечённое дерево, и обратно вернуть ничего нельзя.

Исабель взбежала на ступени веранды.

Утреннее чаепитие давно прошло, и даже посуда со стола была убрана.

Мать читала роман, устроившись в гостиной у окна.

Чёрное шёлковое платье и тёмная мантилья на плечах всегда делали её старше своего возраста. Волосы, такие же светлые, как у самой Исабель, ардана Инеса всегда укладывала и прятала так, чтобы из-под накидки не виднелся ни один локон, и только в спальне позволяла себе вольность обнажить голову. Говорили, будто бы в юности она была одной из самых прекрасных женщин королевства Аррамара, что за морем. Но теперь прежняя красота её поблёкла, а на лице с поджатыми губами неизменно хранилось сдержанное и чуть обиженное выражение.

— Исабелита! Наконец-то! Где ты была? — удивлённо и строго проговорила она, вставая.

— Лита, что за глупые шутки? Мы уже тревожились, — тут же вступил в комнату отец.

Объясняться с ним сейчас у Исабель не было никакого желания. К тому же арди Густаво имел крутой нрав и бывало, заставлял дрожать от страха всё поместье.

Увидев его нахмуренные брови, она мышью проскользнула к лестнице и взлетела по ступеням, позволив себе отдышаться лишь наверху.

— Молодой девице неприлично уезжать далеко одной, — послышался позади назидательный голос сестры Леонтии.

И эта мымра здесь! Вот уж не хватало сейчас выслушивать эти нудные нравоучения!

Исабель хотелось сейчас только одного: упасть на кровать, зарыться в подушки, — и лежать.

И пусть весь мир оставит её в покое!

Она почти вбежала в свою комнату. Задвинула засов, скинула сапоги — и бросилась ничком на мягкое покрывало.

Но вскоре в дверь застучали.

— Лита! Открой! — послышался густой, сердитый голос отца. — Нам надо поговорить.

— Потом поговорим! — капризно воскликнула Исабель. — У меня болит голова!

***

Вечером, сдав дежурство у табуна другим рабам, Хуан вернулся в хижину на краю поместья.

Молча проглотил похлёбку из кукурузы, и так же, не проронив ни слова, ушёл в свой угол и отвернулся к стене. Так плохо ему было лишь однажды — когда умерла его мать, пытаясь произвести на свет ребёнка. Тогда Хуан выл, как волчонок, потому что кроме неё, во всём поместье у него не имелось ни одной родной души. Своего отца он не знал, да и не хотел знать, ибо это был белый офицер, такой же убийца и завоеватель, как и все собаки тсули. А кроме того, истинный вайя́с всегда особо почитает мать и родню матери, ибо её кровь дала ему жизнь.

Тогда Искэй-киню простёр над ним руки и стал для него названым отцом. Он же и рассказал обо всём, что творилось на этой земле задолго до рождения Хуана. О стране вайя́сов, раскинувшейся от Аррамарских гор до самой Пустыни Золотых снов, о столице вайя́сов, городе Тенайатане, чьи руины теперь омывает Большая река, и о великом вожде Инти Монкуацине, который когда-то правил этими землями. Он дал осиротевшему мальчишке, каким был тогда Хуан, ощутить себя частью целого народа, который, пусть и в неволе, не утратил единства со своей родиной.

Сегодня этот мальчишка снова осиротел. Но теперь никто не сможет помочь, — ни Искэ́й-киню́, ни Йа́на-о́зо, друг, с которым они вместе гоняют лошадей на водопой и работают в поле. Им не понять, что сейчас чувствует Хуанито, отвернувшись от всех и уткнувшись лицом в согнутый локоть.

Как он обрадовался той, что когда-то предложила ему дружбу, лазила с ним по деревьям и бегала по окрестностям! Как он вбирал глазами весь её новый облик, трепеща от нахлынувших чувств при виде её нежной кожи и рыжеватых, чуть вьющихся волос… Как учащённо билось его сердце — от счастья слышать этот красивый голос… от самого присутствия Исабели́ты, чей облик сразу же затмил всех девчонок, виденных до этого. Казалось, она вся пронизана благим Солнцем, и сама её улыбка — суть благосклонность божества...

Когда же Хуан стал рассказывать о своей жизни здесь, и перед внутренним взором его снова встало всё, о чём говорил Искэ́й-киню́, и чему он сам был свидетелем, живя на плантации, — в нём самом подняла голову глухая ненависть ко всем чужакам, без спроса пришедшим в страну вайя́сов.

Он — бесправный раб на родной земле, а ведь в нём течёт кровь Инти Монкуаци́на, и сам Воин-Солнце, вождь Атауальци́н, приходился ему роднёй. А в этой белой девушке, чьи глаза умеют так тепло смеяться, — кровь жестоких завоевателей, разграбивших Тенайата́н и самую Обитель Солнца. В ней — кровь тех, кто поработил вайя́сов и сжёг на костре их великого вождя… А ещё она дочь его хозяина, того самого, что силой овладел матерью Хуана и тем обрёк несчастную на смерть от тяжёлых родов.

Они чужие друг другу, и должны оставаться чужими. Между ними — кровь, ненависть и непримиримая вражда двух народов. Она — белая, он — вайя́с… Им никогда не быть вместе, им вечно ненавидеть друг друга, — и им самим и всем их потомкам.

От этих мыслей Хуана начинало потряхивать, как в лихорадке. Он сжал зубы и зажмурил глаза.

Его снова, как на берегу ручья, раздирали противоречивые чувства.

Он должен ненавидеть эту белую девчонку! И да, в его душе есть ненависть, тёмной волной она поднимается, захлёстывает почти с головой… С какой радостью эта тьма погубила бы его Исабелиту!.. Но навстречу вдруг поднимается другая волна: полная света, прощения и благого Солнца, она останавливает тьму, встаёт стеной, — но и сама опасна, ибо в ней — огненный жар, повелевающий то, на что Хуан ещё не может осмелиться. Нет. Он не смеет с подобными мыслями коснуться той, которая была ему в детстве почти сестрою.

— Эй, Куайнцин, ты живой там? — доносится до Хуана ехидный голос Йа́на-о́зо, который на языке белых носит имя Алонзо.

— Не мешай ему, — тут же останавливает его другой голос, суровый и низкий. — Он должен пережить свою слабость и стать мужчиной.

Это говорит Искэ́й-киню́, названый отец и наставник Хуана.

Нет, не Хуана, Куайнци́на, — потомка вождей, пусть и носящего теперь рабский ошейник.

***

Следующие шесть дней прошли, словно в тяжёлом, вязком тумане.

Исабель объяснила домашним, что поехала кататься одна и заблудилась. Равнодушно выслушала все назидания и упрёки, так же равнодушно пообещала больше так не поступать. Равнодушие стало её защитой. В ней, словно в крепости, можно было закрыться ото всех… и от того непонятного, что тяжело давило душу, не давая радоваться жизни. И это было каким-то образом связано с Хуаном, с теми жестокими словами, что он бросил ей в лицо.

Там, в овраге, у ручья, закончилась их детская дружба и началось что-то другое, взрослое, рвущее душу, заставлявшее заходиться ночами в слезах. Этому чувству не было названия, но оно не давало спокойно жить. Воспоминания о Хуанито, каким она увидела его теперь, преследовали наяву и во снах, а его слова звучали в ушах бесконечным эхом.

Но разумеется, это не могло продолжаться вечно, и живая натура Исабель в конце концов начала брать верх над этим тягостным безразличием. К тому же вскоре произошло новое событие, которое потрясло её и заставило на время забыть обо всём остальном.

Как-то утром, проходя мимо кабинета отца, она услышала обрывок его разговора с гостем, владельцем соседнего поместья:

— … вы, вероятно, имеете в виду ту долину с сочной травой, из-за которой у нас был недавний спор?

— И её тоже. Поверьте, моё предложение достаточно выгодно для нас обоих. Я предлагаю объединить наши семьи. У вас подросла такая чудесная дочка! И хоть она ещё юна, но вполне способна стать хозяйкой в моём поместье. Как вы на это смотрите, а́рди Густаво? Или вы забыли наш давний уговор?

— Вы предлагаете выдать Исабель замуж?

— А что в этом такого зазорного? Всякая девушка мечтает об уютном семейном гнёздышке, и ваша дочка не исключение. Поместье у нас большое, женский глаз нужен, уют… А я, как вы знаете, давно вдов.

— Да уж, ваша супруга покинула земную обитель слишком рано...

— Она прожила бы дольше, если не эти проклятые аррама́ра… Бедная Лу осталась сиротой… К счастью, мне удалось пристоить девочку в пансион и, надеюсь, она больше не вернётся сюда. В королевстве жизнь спокойнее, а мой брат позаботится о её будущем.

Исабель услышала характерное постукиванье пальцами по столу; так всегда делал отец, когда хотел вернуть разговор в нужное русло.

— Вы говорите, ваш сын возвращается сюда? А в каком он чине сейчас, ведь, кажется, он получил повышение?

— Мой Алехандро младший капитан, король пожаловал ему два ордена — за храбрость и за верность короне. У мальчика было два тяжёлых ранения, чудом выжил… Но зато теперь герой. Говорят, его величество лично его наградил, при всём параде войска.

Отец ничего не ответил, только кашлянул. Исабель знала, отчего он молчит.

В своё время братец Фелисьяно наотрез отказался идти служить, и по этому поводу у них с отцом часто случались ссоры.

Сосед, видно, почувствовав неловкость, тут же сменил тему разговора.

— А что, у вашей Исабелиты хорошее приданое?

— Обижаете, а́рди Антонио! Чтоб у меня — да и не нашлось приданого для моей Литы?

— Ну, тогда значит, это дело решённое?

— Думаю, да. Если вас устроит подождать до осени.

— Вполне устроит! Пусть девочка подрастёт, мы согласны подождать. Что вы скажете, а́рди Густаво, если мы приурочим свадьбу к празднику урожая?

Дальше Исабель уже не слушала, поражённая, что её судьба решилась вот так буднично, в дружеском разговоре отца с соседом.

Может, она ослышалась?.. Неужели отец и вправду готов отдать её в жёны дону Антонио? Да ведь тот же старше его самого! Как она пойдёт замуж за старика?!

Она решительно пересекла гостиную и отправилась на поиски матери.

***

Арда́на Инеса находилась у себя в спальне: сидела возле окна и вместе с сестрой Леонтией вышивала шёлком новый образ Всемилостивой Матери для храма. Две иглы в их руках сновали согласно и споро, две склонённые над шитьём головы, светловолосая и седая, словно бы творили безмолвную молитву Богине Милосердной. Чуть поодаль, на старом сундуке, притулилась с вязанием пожилая добродушная женщина, — нянька, ходившая когда-то за маленькой Литой, да так и оставшаяся жить среди прислуги.

Исабель ворвалась в этот тихий мирок подобно вихрю. Все три женщины вздрогнули, прервав своё занятие и с тревогой взглянули в её сторону.

— Исабелита, не стоит так носиться по дому, ты уже не дитя, — строго сказала мать, и близоруко прищурилась, чтобы вдеть нитку в иголку.

— Ваша достопочтенная матушка права, — пропела сестра Леонтия. — Благовоспитанной девице не к лицу бегать, поднимая юбки, словно служанка. Её удел — неспешно шествовать стопами, блюдя доброе имя и достоинство.

Исабель в раздражении топнула ногой.

— Оставьте ваши нравоучения для послушниц! — воскликнула она. — Мама, что это я сейчас слышала?.. Отец обещает меня в жёны а́рди Антонио, и уже осенью будет свадьба!

— Ваш батюшка мудр, как и полагается хорошему отцу, — снова вмешалась сестра Леонтия. — Он печётся о вашем благе, а вам следует молить Богиню о продлении его земных лет...

— Я не вас спрашиваю! — невежливо перебила Исабель. — Мама, почему ты молчишь? Это правда, что отец просватал меня соседу?

Арда́на Инеса взглянула на дочь несколько растерянно и печально. Ей никогда не хватало твёрдости спорить с мужем. Вот и теперь она только пожала плечами и тихо произнесла:

— Мне ничего не известно об этом, Исабелита. Но если твой отец принял такое решение, возможно, он лучше знает, кто годится тебе в супруги.

От изумления у Исабель перехватило дыхание. Неужели это всё происходит наяву и взаправду? Её в самом деле отдадут в жёны старику, — и никто не заступится, ни одна живая душа не сможет сказать «нет» её деспотичному отцу?

«Ну, мы ещё посмотрим! — подумала она со злостью, молча разворачиваясь и выходя из комнаты. — Отец пожалеет, что взялся решать мою судьбу, не спросив у меня самой!»

***

Она медленно, даже чинно, прошла через длинный коридор и ряд комнат, чтобы ни у кого и мысли не возникло волноваться за её состояние. Спокойно вышла на веранду и спустилась по ступеням.

Чуть поодаль от крыльца, возле коновязи, стояли, помахивая хвостами, две осёдланные лошади: пегий Перепел а́рди Антонио и золотистая Пчёлка отца.

Исабель направилась к ним, словно намереваясь погладить красавицу кобылу.

В начале тенистой аллеи показалась группа туземцев-рабов во главе с управляющим. Они приближались к дому, но были ещё довольно далеко. Наверное, пришли решать какие-то свои вопросы с отцом.

Вот и хорошо, если ему будет сейчас не до неё: никто и не обратит внимания, вздумай она уехать кататься. А ей очень нужно побыть одной!

Отвязав золотистую кобылу, Исабель подвела её к крыльцу и со ступеньки уселась в седло. Уже разворачивая лошадь, услышала чьё-то восклицание, — и рассмеялась. Не поймаете!

Послушная воле хозяйки, Пчёлка стрелой промчалась в ворота и крупной рысью понеслась вниз, по утоптанной дороге.

Исабель подставила разгорячённое лицо потокам воздуха.

Как будет славно проскакать сейчас до самого озера! Может, даже получится искупаться, если найдётся, где привязать лошадь...

Вперёд, туда, где ветер и дикие травы! Пусть-ка отцовские слуги попробуют её догнать, — она умчится от них как на крыльях!

Прочь, прочь ото всех тревог — на простор саванны, на волю, к дикой свободе!

Пусть отец поймёт, что дочь не игрушка, и её нельзя отдавать кому попало без её согласия.