4

Паладин шёл вдоль бурлящей реки, освещая путь своим светом, а Дурашка висела на его плечах, словно мясной воротник. Они (в лице одного Ромао) решили идти против течения, чтобы посмотреть на источник воды. По мнению демоницы, это не имело какого-либо смысла, но идти по течению тоже. Главное — не идти вглубь пропасти, там легко можно потеряться без ориентиров.

Внезапно Ромао метнулся к стене и схватил туннельную змею, которая высунулась из одного из множества отверстий и поймала в пасть мелкую альму. Альма расширилась и застряла в горле змеи, не давая ей вернуться в свою дыру. Паладин завёл обоих альм себе за плечо, и Дурашка с жадностью поглотила их.

На дне был свой собственный микрокосм. Как и в любой экосистеме, все виды участвовали в гонке вооружений: грибы использовали грибоядных для распространения своих спор, грибоядные выращивали на своих телах защиту от хищников, хищники выращивали на своих телах (а некоторые — на чужих) средства обхода этой защиты. Вероятно, здесь были свои паразиты и трупоеды. Только светящиеся медузы догадались левитировать в воздухе, не касаясь поверхностей, где происходили безумства Эволюции.

— Приятного аппетита, Дурашка, — сказал паладин.

— Спасибо, — ответила она хриплым и совсем не женственным голосом.

Благодаря кормёжке она смогла восстановить внутреннюю структуру. Вот только она не хотела давать себе голос, чтобы не мешать паладину пребывать в собственных иллюзиях. Однако она создала себе голосовые связки случайно: Ромао постоянно рассказывал какие-то истории, которые суккуб большей частью пропускала мимо ушей. Но тут его рассказ зашёл о символе веры, который ему подарил отец. Чтобы оживить рассказ, паладин достал этот злосчастный символ из-под брони, и демоница совсем ослепла от усилившегося света. Свет жёг ей тело, но безвредно, это её разум и дух страдали и теряли силу.

Дурашка смогла разглядеть сквозь слезы (и зачем она только восстановила слёзовыделительную систему?) деревянные весы Справедливости на верёвочке. Странно, ведь обычно они были серебряными или железными (Кзарина — молодая демоница, но она знала о старой кампании демонов по убеждению смертных, что железо причиняет сильную боль демонам (что не так). Хотя скрыть, что это серебро причиняет боль, не удалось, но, по крайней мере, теперь был шанс встретить железные орудия демоноборцев среди серебряных, и можно было притвориться, что изгоняешься).

— Убери… Больно… — неожиданно для себя и для паладина взмолилась Дурашка.

Ромао аж подпрыгнул на месте, но спрятал символ веры под броню:

— Ох, да, это было невежливо с моей стороны. Прости меня, Дурашка, я забылся, — извинился перед демоном паладин. Он был очень странным паладином.

— Спасибо. Больше не надо.

У демоницы не было сил что-то скрывать от него (да и что? Он внутренности её внутренностей видел) или притворяться. Да перед этим дурачком и не надо было — он с восторгом и улыбкой в голосе шёл во тьме с демоном на плечах. Рассказывал истории: о семье, о фермерской жизни, об учёбе на паладина (что были бы ценными для демонов сведеньями, если бы они уже не знали всё об этом), о том, что он рад, что сделал выбор в пользу жизни Дурашки, и теперь не надо об этом думать.

Один раз он пристал к ней, расспрашивая про её жизнь, но она быстро пресекла эти вероломные попытки выведать больше про демонскую жизнь. Хотя и рассказать ей особо не было что. Всё, что из неё вытянул паладин, что она тень. Просто это звучало таинственно, и он потратил много времени, обдумывая, что значит эта бессмысленная “тень”.

Чего не хватало в его рассказах, так это любви, с удовлетворением думала демоница. Да, в них была любовь к родителям и вере, но это было не то, что мог поглощать суккуб. В его историях не было ни подруги детства, ни какой-нибудь приезжей соблазнительницы, ни паладинши, с которой соперничество могло бы перерасти в нечто большее. Он не познал любви, смешанной с похотью. Значит, этот паладинчик — лёгкая добыча для такого сильного суккуба, как я. О, рыбка!

Сам паладин ел альм, пожаренных на огне из грибов, который он разводил своим кресалом из потайного кармана на боку своей брони. Грибы сгорали быстро, и их приходилось постоянно подкладывать. Ромао съедал лишь малую часть альмы и запивал вскипяченной в рукавице водой из реки (чистоплюй).

Но прежде он склонял голову, складывал ладони перед собой и что-то бормотал еде. Дурашка, решив, что это один из тех человеческих моментов, когда, загнав обезумевшую от страха альму и жестоко расправившись с ней, люди по-дружески благодарят её за предоставленное мясо, словно в этот момент служат Гармонии, а не Эволюции. Из вежливости (а вежливость к тому, от кого зависит твоя жизнь, практически необходимость) она сложила руки над собой и начала бормотать: "О маленькая альмочка, прости, что мы тебя съели."

Ромао начал сбиваться в своём бормотании, поглядывая на демоницу, а затем прислушался и тут же расхохотался.

— Вот ты действительно Дурашка, — сказал он сквозь слезы. — Ты зачем их благодаришь за то, что они позволили себя убить, они ведь явно не хотели? Ха-ха-ха! Дурашка...

Для демона гордыни Дурашки это звучало довольно обидно.

— Смешно тебе? А я тебя изображала.

— Это молитва, Дурашка.

— Ох, тогда мне не надо такого.

Дурашка лежала рядом, наблюдая за тем, как паладин занимается едой в собственном свете и синеватом свете костра. Хоть он и не в моём вкусе, но он довольно привлекательный. Я знаю пару суккубов (хоть она не особо ладила со своим видом), которым бы он понравился. Стоит запомнить его внешность, ведь мужских обликов у меня совсем нет.

— Мда, надо будет попросить командира добавлять кристаллы вкуса в общий комплект, а то это просто дрянь какая-то, не в обиду этой дряни, — Ромао посмотрел на свою спутницу (вернее, груз) и улыбнулся.

Уголки губ суккуба тоже непроизвольно устремились вверх. Ромао поднялся, положил демоницу себе на плечи, скормил ей остатки альмы и отправился дальше во тьму.