9-10

9.

Все еще думаю о той дичи, которую рассказала Талья. Что она сама призвала мальчишку, а он возьми и окажись Подарком. Ее мечта, видите ли, а половину обитателей Крепости вызвал я. Очередная попытка придать себе значимости за счет знания некой тайны. Люди это не вещи, чтобы исчезать и появляться… хотя тут так и происходит. Но это же не доказательство! Я скорее поверю, что жители форта каким-то образом притаскивают сюда людей из мира Снаружи — это проще чем выдумать их. И вообще, зачем мне придуманные друзья, если и настоящие никогда особенно не интересовали?

Хотя и такая версия не объясняет, почему в форт притянуло именно меня и ее, и Гарта-мясника с соседней улицы и цветочницу Клем, ушедших за месяц до меня. Почему не сына судьи или не трактирщика, не бывшего когда-то актером пьяницу Хико, вечно клянчащего мелочь у забегаловки и читающего забавные монологи для всех желающих? Чем мы особенные и что в нас есть или чего не хватает? И почему мясника и цветочницы, как и других из моего города, нет в Крепости, не объясняет тоже. Они могли, конечно, уже «расписаться»… но не все же! А если нас тут всего двое, как Талья говорит, а остальные «куклы», все еще непонятнее.

Пойти, что ли, поискать имена Гарта и Клем среди росписей в цокольном этаже?

Позже. Имен я не нашел, зато отыскал собеседника. Но по порядку.

Спустился вниз. Там хорошо. Откуда идет свет, не знаю, но темноты никогда не бывает. Если разрешить себе пафос, то можно сказать что светится время, ну или «сейчас» запертое между исписанных стен.

Я шел, касаясь их рукой, порой останавливался и пытался прочесть полустертое или неразборчивое. Надписи, надписи… Имена. Кто-то написал две строчки философской чуши, а есть стена, исписанная ругательствами. Кое-где примитивные рисунки — и пара чудесных. Наверное, сюда занесло художника, и он изобразил группу колосьев, качающихся под ветром в поле, где все остальные колосья срезаны. Странное впечатление от простого рисунка мелками. Словно эти колосья — ответ на какой-то больной вопрос.

Раньше мне казалось, что коридоры нижнего уровня конечны, а сейчас они тянулись без конца. Сворачивали, петляли, то опускались, то поднимались и, хотя я всегда хорошо ориентировался где угодно, но начал побаиваться, что заблужусь. Читал имена, но не видел знакомых. Мысль поискать среди тысяч два нужных стала казаться нелепой.

А потом я вывернул из-за очередного коридора в гигантскую залу. В дальнем конце ее человек что-то писал на стене. Узнавание пришло быстро: писавший был Сивер. Только взрослый совсем. И не скажу, как я узнал его со спины.

Я постоял немного и направился к нему. На надписи обратил внимание только когда оказался совсем рядом. Вся стена была исписана стихами. Пока я рассматривал, он закончил и повернулся ко мне.

— Привет.

Слово то же, но голос другой. И лицо. Сивер-молодой человек удивил меня сильнее, чем Сивер-мальчишка. Из него вышел настоящий красавец… Но при этом до сих пор можно было увидеть того ребенка и подростка. Но не Подарка, нет. Для Подарка ему чего-то не хватало.

— Привет. Ты что, уже… уходить собираешься? В смысле совсем уходить.

Он приподнял красивую бровь, потом улыбнулся. А хорош. Тонкое лицо, какое-то… вдохновенное что ли. В глазах больше зеленого, чем карего. Высокий лоб, вызывающе растрепанные, чуть волнистые волосы цвета темного меда.

— Да нет. Помнишь твой совет про выкричаться, чтобы стало легче? Вот это, — он кивнул на стену, — то же самое.

Я скользнул взглядом по строчкам.

— Но почему стихи?

— А не знаю. Проза не помогает.

Мне показалось, он надо мной смеется, но глаза оставались серьезными, а взгляд — неудобным. Поэтому я снова посмотрел на стену и попытался понять смысл написанного.

Припорошено пылью, как старый ненужный хлам,

Все, что сделать могли мы и что не мечтали даже.

Это все-таки странно, как многое нужно нам,

Это все-таки горько, как много золы и сажи.

Все сгорает однажды, и воском течет печать,

За которой ты скрылся, а может, тебя скрывали.

Нарисуй себе крылья, попробуй на них летать.

Ты себя убедишь, что крылат, но других — едва ли.

Для кого отольется и как твой фальшивый смех?

И куда упадешь, если самообман — всех ниже?

И не знаю пока что, жалеть мне тебя иль всех.

А быть может, себя, если все это сам увижу.

Я прочел дважды — без толку. Но признаваться в этом не хотелось.

— Похоже, ты теперь такой же сказочник, как Талья.

Он неодобрительно поджал губы:

— Ты о ней слишком плохо думаешь.

— А что, она обо мне думает хорошо?

— Не очень, — Сивер посмотрел на руки, испачканные в мелу, и по-мальчишечьи вытер их о штаны. — Но это ничего не меняет. Талья не плохая. Просто ей долго было плохо, и это ее изменило. Представь, что тебя всю жизнь бьют за то, что ты любишь делать больше всего. Совершенно равнодушно, в сущности, бьют, просто чтобы «выправить неправильное». Представь, как и сам начинаешь считать, что ты ненормален просто потому, что придумываешь сказки для себя...

— Для себя — все что угодно, — я хорошо представлял, сколько и чего может мне сказать человек, который еще не раскусил Талью. Тоже был таким, недолго. Пару дней. — Но выливать на чьи-то головы свой бред не обязательно. Это ж надо придумать — когда совсем невмоготу, танцуй нагишом и верь, что Рыцари Звездного Света придут и решат все твои трудности!

— Угу, — усмехнулся он. — А верить, что Подарок придет и решит трудности — нормально и естественно? Или ты в это не веришь?

Кажется, я покраснел. Вот дурак. Конечно, сам такой, и верю в Чудесное Избавление от бед с приходом Подарка. Но все же есть разница между мной и Тальей, мой, наверное, единственный щит от слов слишком быстро выросшего мальчишки, от которого уже не отмахнешься.

— Знаешь, моя вера — это мое дело. Я не бегаю по всей Крепости и не пытаюсь ее всем навязать. Не размахиваю направо и налево мечтами....

— Хорошо, — перебил он, — для тебя это хорошо. Думаешь, все должны делать как ты?

Мне стало совсем уж плохо. Не от того, что прав он или неправ я. Но со всей тягой последних дней думать обо всем, я не подумал, прежде чем сказать явную глупость.

— Прости, — с неожиданным для меня сожалением произнес Сивер. Но не уточнил, за что просит прощения.

— Ничего, — я постарался как можно беспечнее пожать плечами. — Как-нибудь переживу.

Он кивнул, посмотрел на стену и через минуту снова писал. Его отдушина, его «выговориться» — стихи на стене. У Тальи сказки. У меня дневник. Мы все пишем какие-то истории для себя, просто не всегда об этом рассказываем. А интересоваться, что там пишет другой, в надежде, что ваши жизни или сказки похожи — глупо.

Сил моих больше не было гонять в голове эту и другие неудобные мысли, а бездумное, по сути, состояние несна не приходит по заказу. Поэтому я выбрал другой способ избавиться от мыслей — вышел за стену и долго косил полынь, не оставив стоять ни одного стебелька. А когда не помогло, нашел на площадке Кинто и подрался с ним. У него, как оказалось, тоже кулаки чесались. Но почему всегда готовый ответить мне именно так, как я хочу, и словно читающий мои мысли Кинто так бесит?

10.

Город в слепой пустоте не исчез, а только стал отчетливее. Утром видел его в окне столовой, как из окна обычного дома. А что если люди мира Снаружи тоже видят Крепость? Как станут поступать? Пару часов мираж висел в пустоте, потом исчез. Никто по этому поводу не беспокоится и разговоров о городе в столовой не слышал. Какие-то они все равнодушные. И заметно меньше стало этих всех.

Я замешкался, наблюдая за городом, а потом вошли Талья и Сивер. У обоих на руках двуцветные витые браслеты супругов. Парочка села за столик неподалеку и завела милый семейный разговор с воркованием и влюбленными взглядами. Впрочем, ворковала только новоиспеченная женушка, Сивер просто был ласков и предупредителен — подавал ей столовые приборы, сходил за полотенцем и отвечал супруге с большим терпением. Сильно хотелось подойти и выплеснуть на Талью кружку ледяной воды, чтоб немного остыла. Словно услышав меня, встал со своего места наш Старикан, как раз с кружкой в руках. Встал, подошел и в самом деле выплеснул на Талью алый томатный сок.

От визга заложило уши. Я даже зажмурился, одновременно прижимая ладони к ушам — но визг не смолкал и все приближался. А потом на меня рухнул вопль:

— Ты!!! Я с тобой говорю!

Я? Со мной?

Пришлось открыть глаза. Талья стояла у моего столика, разъяренная и от того кажущаяся еще больше, массивнее.

— Что, пользуешься своей властью? Урод! Я поделилась знанием, а ты напустил на меня свою куклу! Как ты смеешь??

Ей на плечи легли руки мужчины. Мужа.

— Он не нарочно, — сказал Сивер, удерживая Талью. А ее надо было держать — еще миг и кинулась бы на меня.

— Ты его защищаешь? Его, а не меня??

— Ну тихо, тихо, — он обнял обернувшуюся жену, прижал к себе. Взглядом спросил что-то… Кажется, это было «что ты собираешься делать?» Я подумал и кивнул в сторону двери. Сивер тоже кивнул, одновременно шепча на ухо Талье какие-то явно ничего не значащие, но успокаивающие слова.

Я не стал медлить, прихватил со стола яблоко и покинул столовую, напоследок встретившись взглядом со Стариканом, который мне подмигнул.

В комнате запираться не хотелось, и я поднялся на стену, к Кинто. К Кинто… Это уже стало чем-то вроде ритуала и, как всякий ритуал, начало терять смысл и превращаться в формальность. В игру, игру с куклами.

Старикан в столовой по моему желанию облил Талью соком. Шумливый молодняк затихал, стоило мне подумать, что вот это уже слишком. Кинто обзавелся шрамом, как только я решил, что шрама ему и не хватает. Ведь было? Было. И есть. И что мне с этим делать?

Не надо игр, потому что не хочу. И может, завтра я об этом пожалею, но сегодня неясностей не оставлю.

— Ты мне надоел, — сказал я. — Вы все надоели.

— Хорошо, — ответил он.

И все? Никакого удивления? Он что, знает? Похоже на то. Это было бы отлично, ничего не придется объяснять. И хорошо бы хоть немного самостоятельности от него увидеть!

Какая-то тень пробежала по лицу Кинто, выражение едва заметно изменилось. Выражение грубого, словно наспех вылепленного лица. Я уже научился видеть изменения корявых черт, я рассматривал его долго и часто, как интересную вещь. Какой он, в общем-то, и был.

— Ты знаешь, что ненастоящий? — спросил я

— Конечно, — весьма серьезно кивнул он. — Ты же сам этого только что захотел.

Он сказал это просто и даже с нотками уважения, но я ощутил слова как удар. Даже перед глазами на миг потемнело. А когда прояснилось, увидел сразу много всего. Во-первых, одет Кинто как попало — кожаные штаны с грубыми заплатками, рубашка, желтовато-серая, словно вывалянная в пыли, безрукавка, широкий пояс, за который можно засунуть пару ножей. Может, на ком другом и смотрелось бы, а он выглядел как актер, влезший не в свою роль. Во-вторых, опять же лицо. Чем больше смотришь, тем больше черты расплываются.

Словно в ответ на мои мысли он пожал могучими плечами:

— Все претензии к тому, кто нуждался во мне так сильно, что не позаботился прилично одеть и решить, на кого я должен походить.

— Я в тебе не нуждался! — хотелось сказать что-то столь же ударное, как он минуту назад, а в голову лезла всякая ерунда, вроде оправданий.

— Не беспокойся. Мы все чья-то нужда. Я тебе еще необходим или можно уже исчезнуть?

Этого я тоже не понял. Куда он торопится? Сказал:

— Неужели так надоело быть… моей нуждой?

— Надоело быть, — поправил Кинто без злости. — Сначала «Выдумаю себе собеседника», потом оказывается, что выдумывать лень, но собеседник все равно должен появиться, читать тебя и исполнять твою волю. Но хозяин опять недоволен.

— Читать меня? — спросил я, уже и так понимая.

Кинто неловко кивнул, словно начал терять контроль над своим телом, деревенеть.

— Ты для меня открытая книга. Вроде твоей тетради. Вот, кстати, совет — больше никого не выдумывай, даже на бумаге. И остальных тоже отпусти. Хотя понятно, тебе хочется иметь рядом знакомые типажи.

Знакомые? Меня посетила неудобная и раздражающая, как песчинка в глазу, уверенность: правда именно такова. Переждав первый приступ раздражения и почти паники, я постарался припомнить обитателей Крепости. Первым на ум пришел Старикан, любитель прочитать монолог с маленькой сцены. Как делал это пьяница Хико, бывший актер. Близнецы, так меня порой раздражавшие… не слишком ли напоминают известную пару цирковых клоунов, Пима и Пама? Еще, пожалуй, та веснушчатая, с кем я хотел познакомиться, напоминает племянницу трактирщика, которая мне очень нравилась. Дальше я вспоминать не стал, наконец, поняв, что царапало в остальных обитателях форта. Они не были тем, на кого похожи, как Кинто, напомнивший брата, не был братом.

Стоило подумать, и черты собеседника стали знакомыми.

— Прекрати! — попросил я. Неприятно, когда тебя читают как книгу. И когда ты сам никого не можешь прочитать.

Он не ответил, даже не показал, что слышал. И вообще не двигался. На миг я ощутил вину перед ним. А потом злость на себя. Ну зачем, зачем стал думать и задавать вопросы? Как было хорошо, как просто! И больше никогда просто не будет, но всегда будет хотеться простого.

Но все-таки еще один вопрос — потому что легче узнать ответ сейчас, а не думать над ним потом.

— Почему я не могу тебя читать, если ты мое творение?

— Я не твое творение, — его глаза вдруг стали темными, полными ярости, — а твоя нужда. Ты меня не создал сознательно, а вынудил появиться. Над сознательным имел бы всю власть. А надо мной — только эту: каждый раз получать именно тот ответ, который тебе нужен. Хочешь молчания — будет молчание. Желаешь драки — подеремся.

Еще слово — и я бы его ударил. Как и все остальные, Кинто оставался чужим, непонятным, даже когда, фальшиво податливый, выполнял мою волю. Почему?

— Потому что ты плохо знаешь самого себя и свою нужду, — горько усмехнулся собеседник.

В этих словах послушалась жалость. Еще только ее не хватало.

— Сгинь, — сказал я и, повернувшись, начал спускаться по лестнице.

Через пару часов вернулся — проверить. Площадка пуста. Надеюсь, такой она и останется. Никто не смеет меня жалеть. Да и я никого не собираюсь. Особенно «кукол».