13-14

13.

… если бы хоть мог справиться с тем, от чего меня корчит. А пока неумеха и неудачница попыталась преподать мне урок в своем пафосном стиле.

Когда Крепость затряслась во второй раз, и меня снова подкинуло бежать куда-то, дверь отворилась. В коридоре стояла Талья. На этот раз одетая строго и неброско: черное, белое и серое, узкий, охватывающий горло воротничок блузы с короткими рукавами и ни одного украшения.

— Пойдем, — сказала она. — Ты мне нужен.

Паника накатывала волнами, и я вздрагивал от каждого удара в стену форта. Плохо соображая, спросил:

— А как же твой муж?

Она тряхнула головой:

— Ему нельзя. Это за ним пришли.

Любопытство и удивление на миг стали сильнее страха и внутреннего содрогания. Оно как привязь потащило меня за Тальей. Мы поднялись на площадку, ту самую, где когда-то сидел Кинто.

Талья, кажется, не боялась и ее не трясло. Она была в этот миг сильнее и потому имела власть и надо мной. И когда сказала — полуприказ-полупросьба с каким-то фанатизмом в голосе: «Смотри!» — я посмотрел.

«Слепой пустоты» не было. Город подошел к Крепости угрожающе близко — острия крыш, шевелящиеся, как лапы чудовищ, кроны деревьев и застывшие люди-тени без лиц, карикатурно-длинные, словно тянулись к форту, и не с добрыми намерениями — слишком острым было все, слишком хищным. И я снова услышал: «Отдайте!»

— Никогда! — звонко, до эха, выкрикнула Талья. Ее голос перекрыл звук тяжелых ударов и дрожь. — Вы потеряли свое право на Подарка! Потеряли, когда попросили Покоя! Прочь! Я не отдам вам его!

Снаружи ударил вой — многоголосый, но почему-то не такой страшный, как удары, которые он заменил.

— Прочь! — повторила Талья на краешке площадки и вскинула руки. Театрально, неестественно.

Но помогло. Вой стих и на город наплыл откуда-то сбоку туман, почти скрыв его. Остались угрожающе нацеленными в Крепость шпили крыш и кривые ветки деревьев.

Талья обернулась ко мне.

— Вот так, — сказала и скромно потупилась.

Мне уже было намного лучше: страх сходил, отваливался чешуйками, как отмершая кожа. Поэтому тут же захотелось поиздеваться и поехидничать и спросить, что это за спектакль. Пожалуй, если так сделать, то она ничего не расскажет, а теперь, когда паника ушла, любопытство оказалось самым сильным и ярким и мучило меня все сильнее с каждым мгновеньем. Я нашел нейтральный вопрос, подводящий к нужной теме:

— Я тебе помог?

Талья подняла взгляд и терпеливо улыбнулась с легким превосходством:

— Ты не мог помочь, это только между мной и ими, — она кивнула на туман, спрятавший город. — Просто показала тебе истину.

— А разве истина не в любви? — все-таки не удержался от ехидства я.

— В ней. И в вере. — Она помолчала и сказала: — Сначала в вере. Я много раз писала об этом. А вчера закончила свою повесть, ту, в которой всё правда, вся правда нашего мира. Все ответы.

Я мысленно застонал. Все ясно, сначала ей понадобился зритель, а сейчас она посвятит меня в читатели, так как муженек почему-то ей для этого не подходит. И приготовился отбрыкиваться от выслушивания этой ее «повести, в которой все правда».

Но Талья повела себя непривычно — отошла от края и начала спускаться по лестнице, ни слова больше не сказав о своих сказочках. В первый миг я даже обрадовался. Но минут через двадцать — и сам не знаю, почему я проторчал столько на площадке, хотя дул ледяной ветер и меня знобило — понял: любопытство меня сожрет. Конечно, все написанное Тальей — откровенный бред и никаких ответов она не может знать, разве что придумает их. Но у меня не было даже бредовых и придуманных, и все размышления приводили к новым вопросам. Может, попросить у нее почитать? Нет, ни за что. Интерес к ее сказочкам не просто противен. Он заставляет меня себя ненавидеть.

Я пытался забыть и не думать. Пытался думать и собрать в кучу все, что знаю — о мире Снаружи и Крепости, о Подарках и врагах за стенами, и где-то в этой куче найти ответы… Но картинка не складывалась, и кусочки знания выскальзывали из пальцев моего разума. Пальцы разума… Какой жуткий пафос! И все же… Нашла же Талья хоть какие-то ответы. Я тоже хочу их найти. Хоть где. Хоть как. Но не дав ей эту победу надо мной — признание, что мне хочется прочесть написанное ею.

14.

Придумал. Зачем просить, если можно просто взять?

Даже ждать не пришлось. Спускаясь в столовую, услышал скандал — кто из двоих на кого орет — не поймешь, но явно надолго занялись друг другом. Я быстро вернулся на лестницу и поднялся уровнем выше моего, туда, где комната Тальи. Искать не пришлось — я знал, что мне нужна дверь, украшенная букетиком бумажных цветов и ленточками. Внутри я, правда, никогда не был.

А внутри оказалось удивительно — полный порядок. Как Талья этого добилась, если вещи постоянно исчезают и появляются в разных местах? Лишнее уносит и выбрасывает? Или правда то, что она говорила про управление вещами в состоянии несна?

Неважно. В таком порядке проще оказалось искать нужное. У нее же не одна сказочка — на громоздком письменном столе оказалось много тетрадей, толстых, больше похожих на книжки. Несколько стопок, в каждом томе закладки. Я разумно рассудил, что последняя повесть где-то сверху — взял одну, прочел несколько строк. Кажется, именно то, что нужно.

Скандал был слышен и из этой комнаты, так что я спокойно просмотрел пролог и пару глав. Любопытно, но все равно банально. Вся повесть, кроме пролога, чушь несусветная, вернее, переложение произошедшего в Крепости. Талья писала о знакомых мне событиях, заворачивая их в красивую обертку своих представлений, надежд и фантазий. Подарок пришел в Крепость. Встретил там девушку, которой от него нужен был лишь он сам. Остался с ней в качестве мужа и наставника.

Но пролог оказался интереснее, хотя был всего лишь пересказом «общего знания» мира Снаружи. Правда, Талья густо вплела в него свои фантазии.

«Мир никогда не был простым местом. Но и люди не были просты. Сложность мира подходила сложности людей, и все пребывало в гармонии. Но надо и отдыхать от сложности — людям, ведь миру некуда деваться и отдыха ему быть не может. Отдых стал нравиться им все сильнее. Хорошо идти, но приятно остановиться. Хорошо знать, но приятно верить. Хорошо думать, но не думать приятнее. Приятнее все, что легче, к чему не надо прилагать усилий. И ведь правда, иногда нужно, чтобы было легко. Нужно чему-то в нас, которое не вынесет постоянной ноши. И постепенно люди стали позволять себе больше легкости. Ведь в этом нет никакого вреда. Ведь это временно. Так они говорили, но верили в иное, потому что знали иное — что хотят покоя».

Она тратила много слов, чтобы записать очевидное. А я вот сейчас трачу время, чтобы выложить на бумагу свои мысли. Почему-то это мне нужно.

«Каждое новое поколение отдыхало больше предыдущего. Жизнь по-прежнему оставалась сложной, но тем сильнее искушал покой. И если подумать, то все, что люди делали, было лишь средством получить его. Завоевание других стран — чтобы, завоевав, жить в мире, не имея рядом воинственных соседей. Богатство — купить право не беспокоиться ни о чем и быть, каким хочешь. Могущество и власть — чтобы сделать покой постоянным».

Вот тут она начала заговариваться; война — средство для получения покоя? Власть не интересует людей сама по себе? Не слишком ли хорошее мнение о людях? Хотя вряд ли такое можно назвать хорошим.

«Много поколений мечтали о покое, но не могли ничего сделать. Не могли остановить войны, потому что не были способны не хотеть покоя, и не переставали использовать власть для достижения той же цели. Но в глубине их жажды покоя родилась вера: то, чего нельзя взять, можно получить в дар. Люди верили, что достойны такого подарка, и только он может их спасти. И однажды их вера позволила родиться первому из Подарков, который пришел в мир, чтобы принести покой.

Только с первой попытки это не вышло. А может, дело в том, что его создала вера людей, которые никак не могли сосредоточиться на одном желании. Первый Подарок дал людям близкое к покою — убрал из мира все смертельные болезни».

Да, точно. Болячки поменьше остались, кстати.

«Второй Подарок пришел через много лет и люди попросили, чтобы визиты стали постоянными — это постоянство они и получили как новый дар. Третий Подарок помог старикам и молодым, сделав легкими старость и роды.

И так они приходили и порой давали что-то близкое к покою, но оно все же не было им. Но вот однажды и это желание было исполнено».

В этом месте закончился пролог, и начинались события, включающие длинные пафосные диалоги. Но было несколько мест, где давались ответы.

Для чего нужна Крепость? Чтобы служить убежищем людям, которые не могут принять покой и всегда хотят чего-то еще, помимо него. Проще говоря, им всегда мало.Талья явно судит по себе. Хотя вспоминая того же мясника Гарта — он страшно увлекался всякими предсказаниями и прочей магией и считал себя знатоком. Можно ли называть это «хотеть чего-то еще»?

Куда уходят люди из Крепости? Обратно. Только в мире Снаружи они становятся мечтами, порывами и надеждами.

Почему за воротами каждого ждет личный враг? Потому что человеку нужно время от времени с кем-то драться, чтобы убеждаться в своей силе. И тем более надо драться с тем, что пугает больше чего. Вот тут я рассмеялся — ну да, полынь очень страшная.

Объяснения неубедительны. Но их я тут привел как курьез, а вот пролог… Почему от него такое чувство, что верить в «общее знание» не стоит? И почему это чувство появилось именно теперь? Как это, не верить, когда знаешь? Или дело в том, что знал все это я там, Снаружи, а в Крепости ничего такого нет? Я где-то читал, что вера и знания — две противоположности и не могут соседствовать. Может именно для этого — проверки на истинность — и стоит записывать мысли?

Ну и еще. В ее повести был рассказ о том, что Подарок с подсказками своей любимой сделал с миром. Для начала они захотели «исправить» людей, и выбрали самые отвратительные способы. Но как раз в это и верится. Лучше бы Сиверу не приходить сюда, а если пришел — куда-нибудь поскорее деться, подальше от Тальи. Потеряться. Исчезнуть для нее. На всякий случай.