11-12

11.

Ночью меня накрыло бездумным несном и отпустило лишь в полдень нового дня, как всегда — опустошенного, умиротворенного и всем довольного. Пропустив обычное время завтрака, я спустился в столовую позже всех и застал пустоту. Ни Старикана, ни девчонки с книжкой, ни других «кукол». Талья, видимо, тоже без жалости избавилась от своих. Но так лучше. Я спокойно перекусил, наблюдая за миражом города за окном. Отстраненно наблюдая, словно Покой, который Снаружи, дотянулся и сюда, до меня.

В какой-то миг все же проснулось любопытство; я спустился вниз, открыл ворота и вышел. Совсем небольшая полоса пустоты отделяла меня от города-миража, намеченного штрихами торопливого художника — где-то слишком много, например, деревья и мостовая были прорисованы так отчетливо, что глазам делалось больно, — а где-то едва-едва: так лишь угадывались дома и люди. И все же последние проступали достаточно четко. Я наблюдал, кажется, невидимый для них, как люди шли мимо, иногда — навстречу, исчезая в разделявшей нас пустоте. Все чаще останавливаясь. Лиц было не разглядеть — мутные пятна. Но я быстро понял — видят и меня, и Крепость. И не удивился, когда один из остановившихся взял с обочины камень и швырнул. Камень исчез в полосе ничто, но я невольно подался назад — и город так же стремительно отступил, теряясь, исчезая, прячась как испуганная улитка.

Вот, значит, как поступят люди, если увидят Крепость. Никого она не интересует — пока не начинает внушать тревогу или беспокойство. А тогда — что угодно, только бы избавиться от предмета, угрожающего твоему покою. Ради собственного я отослал в небытие «кукол». Мне спокойнее с тетрадью и придуманным собеседником. Хотя нет, никаких выдуманных людей, с ними больше проблем, чем с настоящими. И если Сивер все же окажется Подарком, можно попросить, чтобы не было никаких перемен. Никогда.

А может, я все же захочу ответа на свои вопросы.

Уже вечер. За все это время я ни разу не подумал о Талье — это успех. Но только что она о себе напомнила — устроила мужу настолько громкий скандал, что стены не помешали услышать его.

Через час, когда все закончилось, ко мне постучали.

— Да? — спросил я.

Дверь отворилась, пропуская Сивера.

— Можно немного побыть здесь? — спросил он. Без заискивания и жалобности, но у меня язык не повернулся его прогнать. Может, потому, что он теперь был ближе ко мне по возрасту. С последней встречи не повзрослел, но как-то… заматерел, что ли.

— Можно. Бросайся в кресло.

Он принял приглашение и «бросился», переложив в другое кресло стопку старых книг. Огляделся. Комната как комната. Третий уровень, так что стены уже гладкие, но еще каменные. Полки, шкафы, кровать. Куча разбросанных вещей, большая часть к завтрашнему дню исчезнет. Узкое окно — единственное, что мне не нравится, но они такие во всех комнатах.

— У тебя уютно.

Я помаялся, подумал с пару минут одну мысль, чувствуя с сожалением, как уходит принесенный несном покой, и заметил:

— Мне почему-то кажется, что ты хотел сказать не у меня, а со мной.

— И с тобой тоже, — он покрутил на руке брачный браслет, заставив вспомнить о скандале и о Талье. Интересно, что она станет делать, когда муж сначала сравняется с ней возрастом, а потом начнет стареть? Или Сивер сможет остановиться и не расти больше? Сегодня он не старше, чем вчера. И, кажется, уже не склонен так жалеть супругу, насочинявшую сказочек и о нем.

А сказочек ли? Можно и спросить.

— Ты и правда Подарок? — выдал я тотчас.

— Ага.

Понадобилось отдышаться, чтобы задать новый вопрос, над которым я не хотел думать все это время:

— А почему в Крепости, а не Снаружи?

— Там во мне никто не нуждается. Они всем довольны.

Он прав, и я был одним из тех довольных. Но и не прав тоже.

— Люди всегда найдут чего пожелать, даже если они всем довольны.

— Всегда, — согласился он. — Но это не будет Великой Нуждой.

На миг мне захотелось съехидничать или зло пошутить насчет пошлого пафоса. Великий Покой, великая нужда. Чем меньше мы, тем больше жаждем «великого» рядом. И все это только ради того, чтобы кто-то пришел и предложил нам очередную подачку, перемену к лучшему.

Но ответить я не успел. В дверь потарабанились и скандальный голос позвал:

— Сивер, я знаю, что ты тут! Выходи. Я уже не сержусь.

Парень… мужчина тут же встал, шагнул к двери. Но перед тем как отворить, посмотрел на меня.

— Извини. Я знаю, что все люди не любят перемены. Там, Снаружи, уже ничего сделать нельзя, а здесь еще можно. И я прошу — не надо желать Покоя. Пожалуйста.

Потом он открыл дверь, вышел. Я ждал визга, но Талья не стала визжать. Я услышал лишь воркование:

— Любимый, больше не уходи! Я тебя люблю. А ты меня любишь?

И я подумал — лучше бы визжала.

Позже. Мне перестало не нравиться косить траву. Может, потому, что впереди все время маячит город, а может из-за того, что трава перестала сопротивляться. Это какой-то неправильный враг. Я пытался ее как-то заставить, но видимо трава — не «кукла» и моих желаний выполнять не обязана.

В Крепости теперь пусто и почти тихо. Раз в сутки Талья срывается на крик, но то ли Сивер научился ее успокаивать, то ли самой надоело. Все застыло. Сумерки — время между тем, что ушло, и непришедшим.

12.

Я все еще делаю записи. Сейчас — сидя на площадке, отсюда город виден лучше. Он больше не исчезает, и сегодня я заговорил с ним. Сказал: эй, чего ты хочешь? Уйди, ты здесь не нужен. Мы застыли между вчера и завтра, и ты тоже. Но у тебя свои сумерки, в которых не будет перемен. И не надо нам встречаться, иначе полетят камни.

И город вроде бы чуть отодвинулся, стал не таким угрожающим. Неужели он тоже моя «кукла»?

Утром. Страх — забытое чувство. Не страх перемен, а ужас конца чего-то… конца всего. Я проснулся от звука — мерных ударов камня по камню — очень большого камня по стенам форта, которые отдавались глухим эхом и дрожью. Замок содрогался, и мне казалось, что кто-то хочет вытрясти из меня душу. Я вскочил с постели и рванулся в коридор. Не знаю, зачем, но двигаться было легче, чем лежать, ощущая содрогания Крепости. И я бежал, пока не начал задыхаться, но и тогда бежал — вверх и вниз по лестницам, по коридорам, с этажа на этаж и обратно. То, от чего бежал, частью было во мне, поэтому бег не очень помогал. В какой-то миг меня вынесло за ворота, где я увидел невозможное и забытое. Толпу. Много-много людей подступили к самым стенам форта. Они просто стояли и смотрели — плотные ряды, и в то же время казалось, что каждый сам по себе — и стены содрогались, как будто в них раз за разом ударял таран. Меня толкнуло назад, в ворота — взглядами и чувством в них: яростью, гневом, властным требованием чего-то. И почти услышанное «Отдайте!» ударило по ушам, по разуму, замутило его, заставило ослепнуть и оглохнуть.

Кто-то рванул меня за плечо — единственное, что я еще ощущал, это собственное тело. Но повиновалось оно плохо, поэтому я просто упал назад, удачно — на того, кто рванул. Когда остальные чувства вернулись, оказалось — упали оба, я и Кинто. Проморгавшись, я увидел, что ошибся — это был Сивер, а не моя ожившая фантазия, отправленная в небытие.

— Куда собрался? — спросил он, отпихивая меня и вставая.

— Никуда. Просто… посмотреть, — признался я, не спеша тоже подниматься — как-то не был уверен, что устою на ногах. Очень хотелось перестать ощущать боль в мышцах, в ушибленном локте и общую слабость, противную, как во время болезни.

Но Сивер нависал надо мной как скала, безжалостный в своем ожидании каких-то действий. Кажется, он мне не доверял, не верил, что встав, я не рвану опять за ворота. Поэтому подошел и запер их, а потом вернулся ко мне.

И пришлось подниматься. Кряхтя, медленно и с ощущением, что вот-вот упаду снова. Но слабость отступила, стоило утвердиться на ногах, и соображение вернулось в полной мере — я понял, что больше нет ни звука ударов, ни тряски. Хорошо-то как.

— В следующий раз смотри из окна, — посоветовал Сивер с явным облегчением.

— А то что? — полюбопытствовал я. Что-то было не так. Вернее «не таким» был Подарок. Злым. Такой, как этот, ни за что не пришел бы ко мне в комнату отсидеться от Тальи. И скорее всего не терпел бы ее. Я представил себе сцену — выросший в мужчину мальчик высказывает все влюбленной в него дуре. Или лучше без слов — просто оттолкнуть. Обе сцены мне понравились — не выдержал и разулыбался.

— Прекрати! — тут же потребовал Сивер.

— Что прекратить?

— Думать, — мрачно уточнил он. — Особенно так. Не делай из меня свою «куклу».

— Я не собираюсь ничего такого делать, — признался я. — А насчет не думать — так что еще тут делать?

— Например, чему-то учиться. Заниматься любимым ремеслом. Пробовать новое…

— Спасибо, нового лучше поменьше, — перебил я и сделал такой вид, словно меня только что озарило. — О, точно! Вот чего я могу у тебя попросить! Как тебе желание?

— Никак, — поморщился он. — Время желать прошло. Теперь пока не припрет — ничего не получишь.

— Ну надо же… а я бы на твоем месте не кочевряжился, а дарил все, что ни попросят.

Знание, истину, перемены… Так проще.

— Истину? — повторил он холодно и, кажется с каким-то удовлетворением. — Истина в том, что Крепость у каждого своя — и здесь, и в мире Снаружи, где любой имеет свою веру, свой дом или свои представления о целях и средствах и строит из них собственный форт. Истина, что первый Подарок ошибся, когда стер разницу в мыслях, заменив сложность простотой. Истина в том, что когда вы кого-то используете, то даже не бываете ему благодарны. Истина…

Он вдруг замолчал и как-то нехорошо застыл, словно замороженный. По лицу ходили тени, черты его то расплывались, то делались четкими. Как у Кинто. И мне опять стало страшно.

— Истина… — сказал другой голос. Я обернулся на звук. Во внутренний двор Крепости вышла Талья и стояла сейчас возле стены, четко выделяясь на фоне серого камня, потому что за какой-то надобностью оделась ярко, празднично — платье в цветочек, шейный платок дикой расцветки, множество украшений. — Истина в любви.

— Истина в любви, — эхом повторил Сивер с пустым неживым взглядом. — А любовь в сердце, потому что нигде ей нет места в мире, преданном злу и жестокости, в мире, который отказался от добра ради славы, в мире, где есть все и ничего нет. Посмотрите вокруг — вы увидите пустоту. Только любовь еще может ее заполнить…

Он продолжал нести пафосную ахинею из сказочек Тальи, а «жена» кивала в ответ, иногда повторяя слова за ним или вместе с ним. И странно, два голоса порой сливались, словно говорил один человек.

И когда Сивер, наконец, замолчал и отмер, на лице Тальи был написан триумф. Она подошла к нему, взяла за руки.

— Пойдем. У нас сегодня праздник, мы вместе уже десять дней…

— Не смей, — тихо сказал он — так кричат, не шепчут, когда ничего другого не осталось. — Больше никогда… слышишь? Я не твой персонаж!

И оттолкнул ее. Нет, правда. Сейчас пишу и сам не верю, что видел такое. Оттолкнул и пошел прочь.

— Я хотела как лучше! — словно пристыв к своему месту, вслед ему крикнула Талья.

— Все хотят, — не оборачиваясь, ответил уходящий. — Все хотят как лучше для себя.

И из его слов и всей этой сцены выходило много вещей. У Тальи есть власть над Подарком, способность заставить Сивера отыграть написанную сцену. И вряд ли в этом вся ее власть. У меня она есть тоже. Может быть, он оттолкнул женушку не потому, что хотел, а потому что так пожелал я. Недаром просил не думать о таком. Значит, в чем-то мы с Тальей все-таки похожи — оба заботимся лишь о себе.

Но разве мир устроен не так, чтобы это было главной его истиной?

От размышлений отвлек всхлип. Талья ревела, так и не двинувшись с места. По щекам текли целые ручьи, платье на груди стремительно намокало.

— Эй, — сказал я. — Не хнычь.

Нет ответа. Даже не знаю, зачем пытался ее утешить — мне же не было жалко Талью. Тем более через миг она сказала с тихой яростью:

— Уйди.

Я не стал спорить. И уходя, ощущал взгляд в спину — то ли города за стенами, который так никуда и не исчез, то ли обиженной женщины, слабость и силу которой я сегодня видел.

А нет ли у меня власти над ней? Как много я сделал бы, если...