Как две воды

— Мама, а у драконов правда не бывает сокровищ?

— У некоторых бывают. Но что с ними делать-то? Богатства сами по себе ничего не дают, если не применять их к чему-то, а чувство собственной значимости от сокровищ — самообман. — Вот так я говорила с ним — как со взрослым и в то же время как с ребенком, но без сюсюканья. — Я получаю за Посредничество награду. Вот тебя, например…

Он засмеялся, потом затих, спрятался под крыло с головой и вдруг выпрыгнул оттуда, оттолкнувшись от моего бока и приземлившись мне же на живот.

— А вот и я, твое сокровище!

— Упф… Тяжелый уже стал, сокровище мое, — незаметно потерев изрядно отдавленный живот, сказала я, — продолжаю рассказ?

— Ага, — он лег так, чтобы его мордаха оказалась на моей шее, — продолжай. И был тогда у нас хороший день…

* * *

— Ты почти не занимаешься его воспитанием.

— Чего-чего? — засмеялась я, было легко, во-первых из-за Сияния, во-вторых потому, что я уже решила особого внимания ни на черного, ни на его слова, не обращать, раз он мне так неприятен. — Ты нашел время, извини!

Меня переполнял восторг — беспричинное искреннее счастье с желанием поделиться им со всем миром. У Прая сегодня было Сияние — это у миров вместо дня рождения и всех остальных праздников. Уж не знаю, звезды с лунами как надо встали или еще что-то, но именно сегодня этот мир был полностью счастлив. А счастье — это много даже для мира. Настолько много, что доставалось по кусочку всем — кому больше, кому меньше. Магофилософы давно пытаются понять, почему мир вдруг начинает Сиять, и законсервировать счастье, закрыть в волшебном шаре или еще где — запас на будущее. Зануды…

И вот в такой день ко мне подошел Иннаэ с претензиями по воспитанию сына.

— Для таких вещей подходит любое время, — заметил черный. Морда серьезная, как я не знаю что. На него не действует всеобщая атмосфера радости? Его не опьяняет счастье мира? — Илмай твое дитя, хотя и не родное, и ты обязана о нем заботится.

— Я и забочусь, — сердито сказала я. Он мне мешал просто быть счастливой. А я или что-то в моем поведении или образе действий, видимо, мешало ему и не давало покоя. Иначе вряд ли подошел бы ко мне во время Сияния, а может и вообще бы не подошел. Все-таки его обычным поведением оставалось игнорирование меня.

Мы с Илмаем уже полдня играли в «поиск сокровищ» — мой сын шел от записки к записке, специально спрятанных для него в разных местах; в каждой новой были координаты следующей или задание, выполнив которое он отыщет новую подсказку. Горы для игры подходили замечательно, правда, тут оказалось много обитателей. Например, гарпии, но местное племя вело себя мирно и с остальными сосуществовало нормально. У гарпий странная память. Можно дружить с кем-то из них, а потом прийти в гости и услышать «Привет, незнакомец!» Когда надо было намекнуть на плохую память, то говорили — как у гарпии.

Мы прилетели сюда утром, и я отправила Ильку искать закопанное дня три назад «сокровище» и записки с подсказками, ведущие к нему. Всегда любила эту игру. Иногда Илька делал ее для меня, иногда я для него. Для меня вообще стало новостью, что он хочет не только сам искать «клад» и записки, но и придумать приключение мне. Конечно, я понятия не имела что Прай сегодня будет Сиять, но игре это не мешало.

В общем, не хотелось мне отвлекаться на разговор с Иннаэ, хватало и Сияния, которое не давало сосредоточиться на мысленном наблюдении за сыном, ищущим след сокровищ за соседним отрогом гор.

— Давай позже поговорим? — предложила я, поудобнее устраиваясь на прогретых солнцем камнях и песке. По левое крыло от меня шумели воды Бешеной, горной реки, на берегу которой я спрятала первую записку с заданием, два часа назад найденную Илькой. Хотелось искупаться — я обещала это моему мальчишке, как награду за сокровища — что мы будем нырять и плавать сколько ему хочется. Малыш страшно любил воду.

— Не отмахивайся, прошу, — черный прошелся по берегу, нервно дергая хвостом из стороны в сторону и глубоко вонзая когти в песок. Чем же ты так взволнован и раздосадован? — если запустить, то потом процесс станет неостановим. Это ведь дети. Даже животное нужно воспитывать с самого нежного возраста, чтобы получить то, что хочешь.

— Я ничего не хочу получить, — заметила я, — если ты про образование — то писать и читать Илмай уже умеет и неплохо контактирует почти со всеми без различия возрастов, рас или рангов...

— А это правильно? — перебил черный, — для дракона? Ты же не хочешь воспитать человека?

— А что, такая большая разница? — удивилась я.

Иннаэ остановился и повернул ко мне чешуйчатую голову, ноздри широко раздувались от взволнованного дыхания, костяной гребень словно заострился, каждая чешуйка на спине и боках чуть приподнялась, а хвост наоборот лег на песок неподъемной тяжестью.

— Дракона надо воспитывать правильно. Как дракона.

— Послушай, — я все еще надеялась, что мы просто закончим этот казавшийся глупым разговор. — Илька по-моему счастлив. Что еще надо? Какое «правильно»?

— Приведи факты, — попросил или потребовал он, — которые подтвердили бы, что это — итог твоих правильных действий, твоего воспитания. И раз ты привела как аргумент всего лишь счастье, значит, не уверена что все делаешь, как должно.

Я разозлилась. Не была уверена, да, но черному это не обязательно знать. Так что надо бы успокоиться…

Но я опоздала или как-то выдала себя.

— Я прав, — уверенно сказал Иннаэ, — ты учишь его тому, чему он сам хочет, а не тому, что ему потом понадобится. Магию, я уверен, до сих пор не ограничиваешь.

— Как я могу ограничить то, что для него естественно? С чем он каждый день просыпается и засыпает? Тут как с воображением, нельзя…

— Можно и нужно. Просто упорядочить. Я не слышал от него ни одного заклинания. Однажды попросил пояснить примененное воздействие, он растерялся.

— Ты занимался с Илмаем? — я приподнялась. Ощущение — словно холодом окатило.

— Нет, это Джэна. Я просто присматривал за ней, ну и за твоим сыном заодно. Ты пойми, так нельзя, он просто делает что-то и не понимает — как.

Я вздохнула.

— Иннаэ, ты не помнишь, как был ребенком? Не помнишь, что тогда мог все, и знать — как, было не обязательно?

— Мне почти четыреста лет, — почему-то очень обиженно сказал он. — Конечно, не помню!

— Шшан! — я не выдержала и произнесла не слишком хорошее слово. — Слушай! Ребенку не надо знать. Это правда и право взрослого. Ребенок — почти бог, по крайней мере, по меркам взрослых. Ты тоже был ребенком, счастливым и свободным существом, и мог все. А потом перестал им быть. Может, потому, что общество связало тебя знанием или скорее верой, что для настоящего счастья мало просто быть. Что нужны определенные вещи — как у всех. И ты захотел как все…

— Не согласен с тобой…

— Сначала дослушай, — я снова перебила. — Ты начал учиться делать то, что уже умел. Пошел общепринятыми путями, на время оставив свой. И разучился быть богом своего мира ради того, чтобы стать еще одним существом, принятым в общество. К детству и почти всемогуществу уже не вернуться. Либо ты знаешь, как, и делаешь, либо веришь, что можешь, и делаешь, не зная. Или работа. Или чудо. Но что-то одно.

— Как горячо, — он явно имел в виду мои слова, а не палившее солнце или нагретый им песок. — Ты веришь в то, что говоришь. Но это не обязательно правда.

— Могу и тезисами изложить, — ехидно заметила я. Восторг мира, на миг отошедший от меня, возвращался и не хотелось пустой болтовни. — А последний пункт будет — не ломай ребенку его прекрасный мир. Придет время и сказочный замок растает сам. Пусть пока живет в нем и будет почти богом. Если дитя может то, чего не можешь ты — не завидуй…

«Мама, а я гарпию нашел» — произнес у меня в голове голос сына.

— Извини, мне пора.

Я встряхнулась и взлетела, бросая его на песчаном берегу. Тоже уже традиция. Не надо было его слушать, тем более, когда что-то беспокоит меня. Я могу относиться к Ильке неправильно. Но это не касается Иннаэ. И — неправильно любить — это как?

Бред. Вот так услышишь почти свои мысли из уст другого, и поймешь, что был не прав...

Гарпия оказалась совсем юная, серо-коричневая, и — яркая. Не для глаз, конечно, хотя вот блеснула искра на кончике сложенного крыла, вот сверкнуло что-то в коротких жестких волосах… Яркость — как ощущение. Вроде Сияния мира. Я любовалась этой девочкой, синеглазой, как само небо, мой разум прояснялся, словно Сияние мира рядом с ней перестало опьянять. Мне понравилось ощущение.

— Мама, это Халис, — сказал сын, сделав настойчивое ударение на «и». Я слышала, что имена гарпий всегда имеют ударение на последний слог.

Девочка царапнула лапкой землю и кивнула — аналог поклона.

— Верна, — представилась я. Сколько же этой малышке? И почему так хочется взять ее на руки, приласкать? Угловатая, с шероховатой кожей, с когтистыми лапами и тонким хвостом с оперенными крыльями, которые казались мне слишком слабыми для полета… Но она — не слабая, нет. Уже сейчас гарпия казалась маленькой силой...

— Спасибо, — сказала девочка. Голос был обычный детский и даже немного писклявый.

— За что? — синхронно удивились мы с Илькой.

— Вы не убегаете и вы красивые. Горы красивы, но по-другому. И они не убегают, это хорошо.

— Кхм, — я прокашлялась, давая себе минуту на поиск ответа. — А кто убегает?

— Канши. Я хотела посмотреть поближе на рога, — ответила девочка.

— Каншей тут полно, — заметил Илмай, — вон один, смотри!

И правда, на соседнем с нашим уступе стоял, замерев, канш, при шикарных рогах, пятнистый как эти горы, коричнево-черный. Чего он ждал?

— Он смотрит на нас, — сказала Халис. Стоило мне шевельнутся в его сторону, как стремительным, точно росчерк молнии, движением, канш исчез — я услышала только стук копыт по камню.

— Быстрый, — заметил Илька, — наверное, даже быстрее тебя, мама.

Это был наш любимый спор-шутка, кто быстрее, я или кто-то другой. В прошлый раз вопрос стоял — ветер или я?

— Ты не потерялась? — спросила я у девочки. Желание приласкать ее становилось все сильнее.

— Я же дома, как я могу потеряться? — удивилась гарпия. Она расправила крылья и встряхнулась — очень естественно и от того — красиво. Я ощутила заливающую меня нежность и не выдержала.

— Слушай, я понимаю, что это странно, но можно мне взять тебя под крыло? — спросила я, чувствуя себя сумасшедшей и почему-то — счастливой, Сияние мира не имело к этому никакого отношения.

— Что значит «взять под крыло»? — поинтересовалась девочка, сверкнув синими глазами.

— Сделать вот так, — я укутала ее крылом и мягко прижала к своему теплому боку. Кожа Халис и правда была шершавой, и прохладнее моей чешуи. Нежность захлестнула с головой. Я сгребла под теплое крыло и сына, легла тут же и замурчала как кошка. Илмай ничему не удивлялся и ничего не спросил.

— Хорошо, — то ли запоздало разрешила мне Халис, то ли она просто сказала, что ей хорошо. — А давайте играть? Каждый закроет глаза и скажет, что он видит.

— Но если глаза закрыть, то ведь ничего не видно? — уточнил Илька.

— Ничего тоже можно описать, — ответила гарпия. Она царапнула коготком краешек моего крыла, не больно, скорее щекотно, наверное, по-своему исследовала или играла. Мудрый ответ. Неужели я ошиблась и ей гораздо больше лет? Или гарпии развиваются быстрее, раньше взрослеют?

— Я вижу осень, — сказал Илька, — закат — золотую полоску на темном небе. По дороге идет человек. Он поет. Только не как всегда поют, а вместо разговора. Как Ренан. Помнишь, мама?

Я помнила Ренана. Полусумасшедший мальчишка, застывший в своем возрасте на много лет из-за того, что связал себя не со своей стихией. Он не спросил ее согласия, просто сделал это. Стихия меняла его на свой лад. Она не давала Ренану сойти с ума, но она же и сводила. Кажется, он сам должен был стать стихией, я так и не разобралась. Ренан позвал меня и сам же отказался от Посредничества… наверное, между ним и привязанной к нему намертво стихией. Я ушла тогда — помочь кому-то против его воли нельзя — да я и пробовать не хочу. Ренан все время пел, иногда даже вместо разговора.

— Я вижу себя и двух драконов рядом, — скромно сказала закрывшая глаза, почему-то ладошкой, гарпия. И прибавила что-то на непонятном, очень красивом языке.

Я не поняла, а Илька понял и рассмеялся:

— Похожи, как вода, и такие же разные? Как так?

— Вода принимает разную форму. Кувшина или чашки. Горсти. Петлистого потока в пещерах, — Халис поерзала под крылом, как выбирающая местечко потеплее кошка. — Когда свободна — она капля или влага в земле, или лужа. Или пар в облаках. Вы похожи, когда в одной форме. А когда нет — то разные.

Кажется, я все-таки зря оценила ее как малышку. Или тут сбываются мои слова, что ребенок может все, как бог своего мира?

— Ааа… Ну, я думаю, что мы не очень часто разные, — заметил сын, — как две воды…

— А я вижу своего сына, — сказала я, закрывая глаза и на время оставляя мысли о новой маленькой знакомой. — Моего маленького синего дракона, который будет когда-нибудь очень большим драконом...

— Я не твой дракон, — сказал Илька.

Я удивленно разожмурилась:

— Что такое?

— Ну, ведь никто никому не принадлежит? — Он посмотрел на гарпию. Уже успела чему-то научить моего малыша кроме пары слов на своем языке? — Я дракон и не больше.

— Нет, ты мой дракон, Иль! Ты мне не принадлежишь, но когда я говорю «мой», то не это имею в виду.

— А что?

Я задумалась:

— Пока сказать не могу, не знаю.

— Но потом обязательно скажи, когда узнаешь, — попросил он.

Мы вернулись домой, уже ночью — заболтались с маленькой гарпией, вместе нашли клад, вместе купались, а потом она улетела к себе, не попрощавшись с нами — у гарпий не принято.

Возле моей пещеры ждал Иннаэ.

— А вот и ты вернулась, — сказал он, поднимаясь навстречу.

Я не поняла. Он ждал меня? Зачем?

— Любишь летать? — спросил черный.

— Люблю, конечно.

— Тогда уложи сына спать, и мы можем прогуляться в небе.

Илька хихикнул, потом тряхнул крыльями:

— Мама, ты иди уже, я сам себя уложу, — и с неторопливой важностью утопал внутрь пещеры, не дождавшись ответа.

Исчез. Мне вот тоже хотелось, но не могла. Во-первых было любопытно, что нужно черному и для чего он меня ждал. Надеюсь, это не ухаживание, разрешения я не давала, да и повода — тоже. Во-вторых, почему-то он уже не был мне так неприятен.

— Ну, пошли, — сказала я и взлетела.

За спиной я не услышала ни звука, но ощутила догнавший меня ветерок и запах Иннаэ.

Летела не оглядываясь. Зачем? Может, он совсем не хочет говорить, а просто летать. Или ему скучно стало, или поссорился с дочкой и грустит, хотя Иннаэ не выглядел грустным. Многие путают Посредника с тем, кто выслушивает истории, облегчая душу. Ну, иногда приходится делать это.

— У тебя есть другое имя?

— Нет, а зачем? — спросила я в свою очередь.

— Иногда так принято. Тайное имя и все такое…

Я засмеялась. Лететь было хорошо, воздух держал крылья не хуже, чем вода — моего водоплавающего сына, близнечные луны сияли во всю силу золотисто-белого света, только их старшая сестра еще пряталась за горизонтом, выдавая себя слабым фиолетовым сиянием у самой его кромки.

— Любишь тайны? — я слегка сбавила скорость, чтобы он оказался рядом.

— Конечно, люблю.

— Любишь, значит, хочешь знать? А для чего? Чтобы потом использовать их как-то?

— Конечно, нет! — искренне возмутился черный.

— Тогда для собственного удовольствия?

— Тоже нет, — он красиво летел. Не скупо, наоборот… Охватывал крыльями половину неба, а вторая все равно была его, ведь он стремился именно туда.

— У меня нет тайн, — вздохнула я, — или просто не знаю, что в своей жизни считать тайной.

— Так не бывает, чтобы без тайн, и если ты подумаешь, то найдешь хоть одну.

— И думать не хочу! — отмахнулась я.

— Но почему? Ты лучше узнаешь себя, если…

— Я знаю себя. Цвет своей чешуи, и что не боюсь высоты, но выше какого-то предела мне не подняться, — я кивнула туда, где звезды, — но так же знаю, что способна попробовать. Интересно, если я начну падать, ты поймаешь меня?

— Постараюсь, — не стал врать он, — ты маленькая, тебя будет легко поймать.

Я засмеялась. Странное ощущение от его ответа, примерно как от Сияния мира, хотя оно давно сошло на нет. Я снова обогнала его и на лету оглянулась. Конечно, он не сиял. Но что-то в нем все-таки было. И мы, в общем-то, больше не разговаривали, а просто летали. Кажется, именно тогда я начала влюбляться в него.

* * *

— Ты прав, Иль, я все еще люблю его. Только уже иначе. Мягче и спокойнее.

Сын помолчал, потом скатился с моего живота мне же под крыло.

— Значит, тебе ничего не мешает. Любовь не мешает, — сказал он и пощекотал меня у основания крыла.

Я пискнула и пощекотала его в ответ.

— Мы могли стать семьей, но не стали, малыш. Как две разных воды. Выучить чужой язык — не значит перенять чью-то веру, или принять чужую форму. Но иногда и самого простого нельзя — ни принять, ни понять…

— Мама, твое сердце опять шшурхает, — заметил сын, и обнял меня лапами, насколько их хватило. Это было его детское слово — «шшурхает». Он любил лежать рядом и слушать, как бьется мое сердце, но слышал почему-то не «тук-тук», а «шшурх-шшурх». Так осенние листья шумят, а не сердце.

 — А ты слушай, оно тоже расскажет тебе историю, — ответила я.