Что может ребенок

Иннаэ с дочерью и правда поселились поблизости. Тот мир звался Прай и он заботился о своих жителях. Для драконов были горы и холмы, пещеры и замки и просто обширные поляны — кому что нравится. Мне не приходилось видеть Прая воплощенным в человеческом или нечеловеческом теле, но миром он был прекрасным. Относился ко всем равно. Люди, эльфы, демоны и драконы, какие-то существа, что считали себя потомками богов, поселение оборотней-кайтэри, белых и черных львов — все были просто его людьми. И для каждого он находил место. Прай поддерживал равновесие своим уважительным, но твердым отношением к ним, и побуждал уважать друг друга. И это мне очень нравилось.

Я нашла себе просторную пещеру — изнутри она была как целый дворец: около двадцати комнат и дальше коридор, где я встретила что-то, чего не поняла и не разгадала.

"Что-то" было похоже на лунный свет без луны, облако сияния, висевшее в воздухе. Темно синее, переливающееся оттенками, но почти незаметно. Сияние не завораживало, не заставляло смотреть на себя, но время от времени я возвращалась в тот коридор, чтобы взглянуть, не изменилось ли что-нибудь. Но ничто не менялось. Вот именно, «ничто не менялось». Оно меняться не может.

Конечно, малыш нашел тот коридор, но не зря я доверяла ему — не стал лезть к Ничто, а спросил меня о нем. Мы вместе пришли поглядеть — потому что у меня не было ответов ни для Ильки, ни для себя.

— Это опасная вещь, мама? — спросило мое чудо, рассматривая облачко, парившее в воздухе.

— Не знаю, — честно призналась я, обходя по кругу синюю поволоку Ничто. Оно не казалось опасным. Но я не доверяла тем, кто не может говорить. За словами всегда что-то есть и его можно почувствовать едва ли не кожей, а если «что-то» очень сильно, то и кожей тоже. Вот чем я занималась — чувствовала. Была таким индикатором слов и чувств. И умела находить слова и наполнять их нужным чувством. Но Ничто не говорило. А я, не уверенная пока, как к нему относиться, все-таки записала его в опасные. Поторопилась?

Илмай почесал нос, которым по дороге сюда ухитрился влезть в паутину: липкие серые нити, от которых ему никак не удавалась избавиться, щекотали чувствительные драконьи ноздри. Потом протянул лапу и потрогал Синее Ничто.

Испугаться я запоздала, но страшного не случилось, да и вообще ничего.

— Как снег, — сказал Илька, — если бы он шел, и шел, и шел, и был синим.

— Холодный? — не поняла я. Радовалась, что ему не повредило, и готова была броситься и оттащить его от Ничто. Но не решалась. Малыш по-своему исследовал мир, и мир ничего не имел против.

— Нет. Потрогай тоже.

Я потрогала. Да, он нашел точное слово. Внутри облачка лапа ощущала себя, как под снегом — ее то и дело касалось что-то немного колючее, и от касаний этих на ладони оставались невидимые капельки. Не холодно, но прохладно, свежо. Когда я достала лапу из Ничто, она оказалась сухой, никаких капель. И все. Если это была какая-то магия, то сейчас — или на нас с Илькой — она не действовала.

— На всякий случай давай будем осторожны, хорошо? — я бы все-таки схватила сына в охапку и утащила прочь, но он ведь не игрушка моя, а живое существо со своей свободой и пониманием всего. Я не смогу держать его под хрустальным колпаком, да и не для этого я нужна. Ни тебя, ни его ничему не учит, когда носишься с ребенком как с хрупкой вещью. Пусть даже очень хочется.

— Больше его не трогать? Хорошо, — согласился он.

Мы еще потоптались вокруг Ничто, но просто смотреть обоим оказалось неинтересно, и пошли гулять в другой коридор.

Пару дней спустя я занималась уборкой в любимых пещерах и немного увлеклась. Выйдя, наконец, на воздух, я увидела алую Джэну, Ильку и черного Иннаэ, который что-то читал детям. Он лежал на траве, положив перед собой книгу и зачем-то обвив хвостом небольшой круглый камень, стоявший тут. Алая сидела рядом с ним, а Илмай валялся на спине, или скорее на боку — чтобы не мешал спинной гребень. Сын заслуженно отдыхал — первую половину уборки мы делали вместе.

Я немного привела себя в порядок, почистив чешую, и подошла к ним.

— «Драконы — это не люди и не другие существа. Не стоит сравнивать их с другими. Как раса они обладают неопровержимыми преимуществами. Магически драконы сильнее всех и логика их безупречна…»

— Стоп! — воскликнула я, понимая, что сейчас надо будет объяснить, а я не смогу. Слова из книги вставали комом у меня в горле, хотя не я произносила их.

— Что такое? — удивился Иннаэ, оборачиваясь ко мне. Мог заметить и раньше, но не пожелал. Шаблон его поведения…

— Не знаю, — призналась я. — Что-то со словами не так. Что за книга?

Черный показал обложку — "Больше о драконах". Автор Шен Аскин.

— Ее написал человек, но книга занятная...

— Погоди, — невежливо перебила я, так и не поздоровавшись, а он, кажется, внимания не обратил, — при чем тут автор-человек?

— Все эти данные собрал и обработал он, кое-где сделав любопытные выводы...

— Но это не детская книга! — снова перебила я.

Послушная Джэн, до этого сидевшая сложив лапки, фыркнула:

— Книги делятся не на взрослые и детские, а на нужные и лишние.

— Мам? — Илька успел встать и даже отряхнуться, — что?

— Я правда не знаю. Слова. Вернее то, что за ними. Словно… Изощренное издевательство.

— Магия? Вербальное воздействие? — ухватился за какую-то свою нить Иннаэ.

— Нет, — мне вообще не понравилось, что первым он подумал о какой-то враждебной магии. — Просто не читай этого детям. — Я умолчала о том, что сама не хочу это слышать.

— Ой, мам, я забыл, у меня для тебя есть подарок — незаметно подошедший Илмай пихнул меня головой в бок. — Идем, покажу. Джэни, мы потом доиграем, да?

— Ну, если хочешь, — дернула хвостом алая, в глазах — какая-то обида, но мне было уже все равно, потому что слишком плохо.

— Мам, пошли, — теребил меня сын. И пришлось идти.

* * *

— И ты привел меня в свое тайное место, и попросил, чтобы я закрыла глаза.

— А еще — не подглядывать, — напомнил Илмай.

— Ну да. И я легла и закрыла глаза, а ты подул мне на веки и поднес к носу какой-то цветок. Он хорошо пах. Потом рассказывал мне о звездах, о том, что отсюда, из глубокой лощины между двумя холмами, где всегда полутьма, их можно увидеть и днем.

— А потом тебе стало лучше, — с гордостью — и он имел полное право гордиться! — сказал сын.

— А как ты понял, что мне плохо? — спросила я, крепче прижав его к себе, он даже пискнул.

— Ты моя мама, — ответил он не лукавя, но тут же дал и еще одно объяснение: — мне тоже было плохо.

У вопроса могут быть несколько ответов, и все — верные.

* * *

Илька не мог быть уверен в том, что мне стало плохо от тех слов, и я точно знала, что он не слышит засловное. Но мой малыш умел многое, как и все дети. Мог просто сделать что-то, дать совет кому угодно, не думая, что осчастливленный советом может обидеться получив помощь от ребенка. Илька еще не знал, что помощь может обидеть.

Взять хоть тот случай на очередных Переговорах, куда я взяла его с собой, как и всегда...

Не знаю, кто позвал Посредника к этим двоим — но оба страшно удивились нашему с Илькой появлению. Мозаичник, будущей Творец, человек почти осознавший, на что способен, но не понявший ответственности, натворил глупостей. А второй ему в этом помог, его друг, веривший в совсем другие вещи. В повсеместный и всеобщий Порядок, например. Мозаичник слушал друга и, воздействуя на мир, пытался навести тот самый Порядок. Мир болел, вместо того чтобы меняться по их шаблону, и ни один не понимал, почему. Напряжение нарастало. И ссора друзей из-за какой-то мелочи была злая и безобразная.

Я сделала то, что считала верным. Разделила их Стеной Ночи — видеть друг друга они не могли, говорить — лишь через меня. Вначале все шло, как и полагается — оба горячились и ругались. Но я оставляла висеть воздухе перед ними их же слова. Наглядное пособие. Потом попросила перечитать все сказанное и мозаичника, и его друга. И сказать, чего они хотят на самом деле. В двух словах.

Мозаичник ответил — все ему рассказать, его друг — чтобы он рассказал. Вроде бы два этих желания подходят друг к другу, как два кусочка мозаики, вот только за ними стояло разное: будущий творец хотел внимания к рассказу и к себе самому, его товарищ — откровенности и ответа на вопросы, осуществления своего права знать все. Лучше бы эти двое ругались, чем так!

— Мам, а если они поговорят по-другому?

— Как?

— Ну, без слов, — Илька изобразил какой-то жест.

Мысль не показалась мне дельной. Но я попробовала, хотя раньше так никогда не делала.

Разделившая спорщиков стена стала прозрачной.

— Вы можете общаться, но не словами, — сказала я обоим. — Попробуйте объясниться знаками или еще как-то.

Два упрямца кучу времени потратили, но не зря, потому что нашли свое. Один отыскал в кармане кусок мела и начал писать на прозрачной стене. Ну да, с той стороны его товарищ видел все наоборот и не всегда мог прочесть. Друг мозаичника, вспомнивший о меле, сообразил и стал рисовать буквы зеркально. Это оказалось не так просто, но он прилагал усилия к тому, чтобы другой понял его. Мозаичник попросил мел у меня и стал писать, а потом рисовать ответы...

Увлекшись, они уничтожили разницу своих желаний и пришли к одному — сделать все, чтобы другой понял и понять самому. Когда я убрала Стену, моя помощь стала им уже не нужна.

А Илька все то время гонял по поляне крупного жука, который не мог или не хотел улететь.