Наблюдатели

Желтая Полоса назойливо лезла в глаза и раздражала больше, чем скука. Не сильно отвлекала и книга, может, потому что Берте читал нарочито медленно, понимая: когда станет совсем уж нечего делать, ему придется туго. Ответ на вчерашнее, по правде сказать, только от скуки написанное письмо, с просьбой-требованием прислать новые книги и кого-нибудь для компании, еще не пришел. Книги будут, а компанию Берте и не надеялся. В Предполосье дежурили в одиночку: человек на каждые десять тысяч шагов и три месяца, на которые приходилось раз отрываться от привычной жизни.

Берте еще раз глянул в сторону «удобного круга», выложенного на земле из лично им разрисованных поярче камней, но посылки не было. Оставалось ждать, скучать и стеречь никому не нужную Полосу, как велели Чужие, что забрали у людей половину мира и взамен дали Удобства, ради которых можно было потерпеть даже скуку. Главное, что мир эти пришельцы со звезд поделили правильно и логично: людям все человеческое, вплоть до городов, а Чужим — горы, пустыни и всякое такое, названия чего Берте ленился вспоминать.

Собирать «у-камни», по ведру в день, он тоже ленился, но приходилось. Сторож Полосы бросил книгу на траву. До заката оставалась пара часов, а работать при фонаре он не любил, как и просто работать по вечерам. Поэтому встал с кресла, которое в первый же день дежурства выволок наружу из домика-сторожки, потянулся, разминая затекшую от долгого сидения спину и, подхватив стоявшее тут же кожаное ведро, шагнул к Полосе.

Широкая, в три шага, черта слишком яркого для глаз цвета, выглядела совершенно естественной — словно трава, земля, камни и все прочее решили в этом месте изменить цвет и стали желтыми. Но на желтом хорошо были видны разбросанные вчера плоские голыши. Берте заступил на Полосу, постоял, привыкая к чувству, что кто-то смотрит на него с той стороны, потом опустился на колени и начал собирать камешки, выбирая те, что за сутки приобрели стеклянистый блеск. Кроме этого в Предполосье никогда ничего не случалось. Приходилось много спать, вопреки желанию и нужде, читать книги, научиться пасьянсам, остававшимся интересными даже в одиночку, и радоваться однообразной работе, позволявшей занять часть времени.

Берте не заметил, как увлекся, так что когда его негромко и не очень внятно окликнули — нечто вроде «эй, друг!», не удивился сразу, а потом было уже поздно удивляться.

Он оглянулся, не вставая с колен: за его спиной на самой кромке Полосы стоял непривычно одетый человек, почти старик, смуглый и нелепо горбоносый, наверное, алитянин — граница с Алитой была тут недалеко, хотя, как и прочие, почти потеряла смысл с тех пор, как появились «удобные камни» и круги, переносящие человека и вещи с места на место.

— Как поживете? — спросил гость громче и внятнее. — Не могу ли вам помочь?

В словах слышался явный привкус чужого языка, но второе Удобство делало понятными все языки, если использовавшие их говорили правильно, не сокращая и не коверкая слова, а еще лучше — развернутыми предложениями.

— Ну, помоги, — согласился Берте, не уверенный, что Удобство-понималка переведет столь краткий ответ.

Но гость понял, немедленно подошел, встал на колени и начал выбирать камешки из травы. Берте убедился, что он берет правильные, решил, что сам больше этим заниматься не будет и устроился наблюдать.

Первое: одежда гостя непривычная. Узкие серые брюки, широкий белый пояс-платок, белая рубашка и черная с яркой вышивкой по одной стороне безрукавка. Пришелец, наверное, тоже дежурный с Предполосья, протопавший ради компании десять тысяч шагов, что-то напевал себе под нос. Берте решил, что в следующий раз тоже попробует петь, вдруг это сделает работу не такой нудной?

Второе: гость выглядел простым, но почему-то внушал опаску. Наверное, потому что был нов, а ко всему новому относишься настороженно, даже к новой книге. Только Чужих почему-то приняли сразу — может, потому что не было выбора.

Алитянин позволил Берте бездельничать и наблюдать за собой пока не собрал полведра. Но после этого оторвался тоже сел на траву, обняв руками тощие колени.

— Погода ничего, да? — спросил он с тем же привкусом чужого языка.

Слова были понятны, а вот цель банального скучного вопроса — не очень. Если человек столько прошел пешком, чтобы поговорить с другим человеком, то неужели не отыскал более интересной темы?

— Тут всегда такая, — буркнул Берте, отрываясь от занявших его на несколько минут мыслей. Опаска перешла в раздражение. — Разве ты не знаешь?

Гость пожал плечами, и, наконец, представился:

— Я Трен.

Имя показалось нелепым или неполным. Каким-то осколком, обломком чего-то. Очень острым обломком, смущавшим непривычностью и какой-то неправильностью. Как неправильным было и то, что гость вдруг снова взялся за камешки — стал выкладывать на желтой траве нечто из ненужных, не измененных Полосой голышей. Берте тоже когда-то пытался от скуки делать из камней картины, но ничего не вышло. Голыши были всех оттенков серого, коричневого, черного и белого, и картины выходили тусклыми и однообразными.

— Не хватит цветов, — высказал он вслух очевидное. — Хотя смотря для чего. Если просто узор…

Но уже было ясно — нет, не просто. Не просто так сначала неровные черные треугольники, сверху — выложенная камнями полоска светлее, потом еще светлее и наконец белые «шапочки», увенчавшие треугольники. Это казалось знакомым и требовало какого-то действия для полного узнавания; Берте поднял голову, словно его заставили, и увидел вдали, за Полосой, почти то же самое — темные треугольники, увенчанные белыми шапками. Горы.

— Не хватает воображения, — поправил Трен, кладя на место последний камешек, поднял голову, с любопытством рассматривая жилище дежурного, и явно заметил брошенную книгу. — Хотя может, у тебя с этим все в порядке. Что ты читаешь?

— Роман, — пожал плечами Берте. — О войне, любви и приключениях. И с веселым концом. Правильная книга, короче.

— Рисковать не любишь, — усмехнулся гость. — Не желаешь нарваться на книгу, которая сделает сложным твой простой мир.

— Имею право, — со злостью ответил Берте. Он и правда не любил рисковать, даже старался не смотреть за Полосу. И сейчас ему нечего было на ней делать.

Сторож Полосы встал с травы, взял ведро и ступил на обычную зеленую траву, оставив за спиной Трена. Но тот, конечно, не захотел там оставаться и вышел тоже. И пока Берте шумно высыпал в «у-круг» собранные камни, откуда они то час исчезли, телепортировавшись в камнесборник, верно оценил свое положение гостя и не стал занимать кресло, а снова сел на землю.

— Право — имеешь, — сказал он. — А желание? Чего ты обычно хочешь?

— Чтобы не было скучно, — ухмыльнулся Берте, садясь в кресло. Здесь, на своей территории, он чувствовал себя увереннее. — Иначе я не стал бы с тобой разговаривать. Скучный собеседник — как неправильная книга или, скажем, незваный гость.

— Как Чужие?

Берте кивнул.

— А ты когда-нибудь думал, откуда они взялись?

— Чего тут думать? Из космоса. При их-то технологиях чего проще, явиться в новый мир и взять себе то, что нужно…

— Даже при том, что никто не видел никаких технологий, — усмехнулся Трен. — Ни кораблей, ни телепортеров… А может они вообще всегда тут были? Или они — это мы, люди?

— Конечно, нет! — возмутился Берте. — Они хоть и выглядят как люди, но светятся в темноте.

— Дождись темноты, — усмехнулся Трен. — А пока представь, что это правда. Что Чужим можешь оказаться ты. Или я.

— В моей собаке больше от Чужого, чем в тебе, — фыркнул Берте.

— Ну значит ты — Чужой. А я — это ты. — Трен надул щеки, сделал лицо одновременно плаксивое и наглое и посмотрел на сидящего в кресле Берте так, что тот подбоченился, вдруг ощутив себя важным.

— Мне скучно, бог, — произнес он.

— Бог? — Берте хотел возразить, а потом подумал — а почему нет?

И если бог… то надо вести себя правильно.

Он наклонился, стараясь делать это важно и значительно, поднял с травы книгу и кинул ее Трену.

— Почитай.

Тот принял «дар бога», открыл книгу где-то на середине и прочел, зачем-то — вслух:

— «Закрыв глаза резко, он начал говорить, гневно крутя головой и покачивая одной рукой. Рукава его молочно-красной рубашки были завернуты до локтей и колыхались».

В его прочтении эти два предложения чем-то смутили Берте. По счастью, гость замолчал — со странным лицом, не поймешь, понравилось ему прочитанное или нет, потом закрыл том, взяв его двумя пальцами, положил на землю подальше от себя.

— Мне скучно, бог, — повторил он. — Давай меняться. Мне нужно еще одно Удобство, избавление от скуки. А взамен я отдам… ну, например, синий цвет неба. Или даже все небо, целиком. А если хочешь, забирай сновидения. Все равно никто не успевает толком их посмотреть.

Берте попытался представить, как это, жить без неба. Не сумел придумать, что будет на его месте, и отставил эту мысль. А без сновидений… Пожалуйста. Третье Удобство — достаточность пары часов сна в день, вместо восьми, — почти что отнимало возможность поглядеть сновидения. Много ли наснишь за два часа?

Но он сейчас на другой стороне и значит нужно думать и говорить о другом.

— А зачем мне твои сны и небо? Оно и так есть над моей половиной мира. Предложи другое.

— Могу предложить правду, — усмехнулся Трен. — Вы зря у нас забрали горы, моря и все, что бросало вызов. Человеку нужен какой-то вызов, иначе он начинает скучать и киснуть. Вообще все ваши идеи плохие. Хоть те же два часа сна… Мы не знаем, куда девать освободившееся время!

— Но есть же первое Удобство! — заметил Берте, снова ощущая тревогу. — Можно путешествовать!

— И много ты путешествуешь? — с явной иронией спросил Трен. — Или как сильно стараешься, расписывая камни? Может, вот это была хорошая мысль — заставить людей делать красоту. Но камни-телепортеры работают хорошо, даже если расписаны как попало. Поэтому — снова провал. И говорить развернутыми предложениями, чтобы меня хорошо понимали — утомительно, да еще и неестественно. Как рукава молочно-красной рубашки, закатанные и развивающиеся.

Берте покраснел. Он вдруг понял, в чем было дело с тем предложением. Не бывает красного молока, а молочный цвет — белый. И закатанные рукава не могут развиваться.

— Значит, людям слишком легко жить? — спросил с апломбом, пытаясь им залить смущение и ощущение неудобства и стыда, словно его поймали на чем-то смешном и нелепом. — Тогда не нужно еще одно Удобство, а просто надо забрать те, что уже есть. И вернуть этот твой вызов.

Он замолчал, вдруг ощутив себя, как на Полосе — словно его слушают. Уже начало смеркаться, а Берте и не заметил, как село солнце. А может, и не село — он же не смотрел в сторону гор, за которыми оно пряталось. Но что-то словно закончилось — слова, мысли, желание продолжать.

Трен, кажется, понял.

— Тебе понравилась игра? — спросил он с улыбкой.

— Пожалуй. Из меня вышел бы хороший Чужой. Только в самом деле… что им еще можно предложить? Что может быть им нужно?

— Наверняка то же, что и всем. Чужие хотят, чтобы кто-то играл с ними в их игру, принял правила и попробовал им следовать. И хотят всегда быть победителями и получать благодарность за свои подарки. Дали возможность путешествовать так надо путешествовать, все бросив, и благодарить. Освободили кучу времени — занять его, и благодарить. Сделали языки понятными при правильном употреблении — учится говорить правильно и снова благодарить. И не думать, какой же это все провал.

В душе Берте шевельнулась обида. Слишком острая… какими были слова Трена:

— Глупо затевать свои игры, когда не хватает воображения как следует распорядиться властью. Даже просто стать тиранами. И какой это был бы вызов нам! И им тоже. Может, не война, но противостояние… как в твоих правильных книгах: война, любовь и ненависть, приключения и веселый конец. Там и так Чужие могли бы победить.

— Тебе лучше уйти, — сказал Берте, вставая. Обида стала еще острее. Странная, не имевшая к нему отношения, но почему-то родная и близкая. Может потому, что провалы бывают у всех. — Хотя нет, — сторож Полосы постарался усмехнуться, едко и зло: — А хватит ли у тебя воображения представить, как надо было поступить Чужим?

— Не сдаваться, — в ответ усмехнулся Трен. — Потому что просто забрать половину мира и остаться там жить — это еще сильнее похоже на провал. Когда после очередного поражения говоришь: «нет, я больше не хочу играть и буду наблюдать». Наблюдать — значит не участвовать. А потом отказываешься и от наблюдения, потому что смотреть на чужие победы, не имея своих — больно.

Где-то там за горами, на которые сторож Полосы предпочитал не смотреть, окончательно село солнце и в душе Берте победила обида. Пускай не его. Но раз она там была он должен распорядиться ей и той силой, что она дает. Но не успел.

— Тебе не кажется, что твои руки светятся? — спросил Трен с усмешкой, и непонятно как Берте увидел ее в темноте. Хотя нет, понятно. Темноты не было. Светились не только его руки, но и все тело. Полыхали ровно так же сильно, как обида в его душе. И взгляд Трена, отражавший этот свет, воскресил в памяти другой, похожий взгляд.

По правде сказать, других было много. И не только взглядов — слов-упреков слов-обвинений слов-насмешек, иногда безмолвных, ведь некоторые предпочитают мысленную речь. Тому, кто не обладает властью, но не обделен воображением, не трудно придумать, как бы он ею распорядился, как путешествовал бы среди звезд и дарил всем счастье, играя в бога. Но никто не понимает, что всегда выигрывать нельзя. Проще жить без власти. Меньше слышишь упреков, ведь хотя твои победы мизерны, но и поражения невелики. Можно даже их не замечать. Но это если ты человек. И послушав тех, кто упрекает — людей — вполне можешь решить с помощью власти получить еще одну победу — покой. Пусть и странной ценой — отказаться от привычной жизни и занять место людей на земле. Осесть, обеспечив себе комфорт с помощью Удобств. А людям оставить «вызов» — горы, моря и пустыни. И разве это не кажется справедливо?

— Мне не кажется, — ответил Берте на оба вопроса, заданный Треном и на собственный.

Вместе со всем что было оставлено — путями меж звезд и провальной игрой в богов — ушла и память о неудачах и о том, кем были раньше звавшие себя теперь людьми. Четвертое Удобство — право помнить лишь хорошее, видеть лишь приятное, сделавшее невидимыми людей, выставленных на другую половину мира. Людей, которые иногда переставали быть невидимыми и являлись, чтобы сказать свою «правду», как Трен; все, что он сказал о людях на самом деле — о Берте и таких как он. Но вспомнив все сейчас, Берте вспомнил и то, почему его руки светятся. И быстро сделав шаг, положил их на плечи Трена. Подержал так с минуту и отступил, уже начиная снова забывать неприятное, но напомнив это другому. Все его поражения и неудачи. Всю бесполезность усилий и даже «мы все умрем». Трен словно стал ниже ростом, но все еще смотрел в лицо Берте. Но недолго. Чужой старался внушить ему свою мысль — «прочь, уходи, ты здесь не нужен». И тот понял, повернулся и побрел прочь, на Полосу и куда-то за нее, туда, откуда он, наверное, и пришел. На свою половину мира.

Берте знал, что он не дойдет. Или дойдет — до ближайшей скалы или пропасти и кинется вниз. В голове существа по имени Берте снова гасли воспоминания о провалах и упреках, медленно, как гасла обида и светящиеся руки. Через пять минут он помнишь лишь о том, что тут, в Предполосье, никогда ничего не случается, а он не дочитал книгу. Сторож полосы поднял ее с травы и вернулся в дом — ждать, когда пришлют новые книги и бороться со скукой с помощью этой, недочитанной, где все было правильно — война, любовь, приключения и веселый конец.