Глава 6

Пробираясь сквозь джунгли каменных высоток, я по-прежнему не отпускал от себя надежды на свой первый после смерти рассвет. Оттуда, откудая я наблюдал за этой звездой, рассветов не было. Она просто вращалась дрожжа в темноте, бросая свою щедрость на уже остывшие девять. Солнце — не более чем горящая в пустом, холодном пространстве капля, к сожалению, стремительно остывающая. Придет время и ее драгоценный огонь угаснет, падая на дно вселенной. Ничто не вечно, даже она. Когда-нибудь, все остыв, свалится на дно, увлекая нас за собой.

В бесконечном темном пространстве, даже то, что было далеко друг от друга, однажды сойдется в одном месте. Там я найду ее. Мысль, что мы все же встретимся, пусть и нескоро, грела мне душу.

Но мое следующее задание… На одиннадцатом этаже...

Есть в этом занятии нечто првлекающее меня, особое преимущество: границы, что всегда открыты предо мной, позволяющие проникать незаметно в чужие дома. Вот только грязные тайны живущих здесь людей, пропитанные насквозь ложью и предательством были мне чужды, но несмотря на мое "нет", они сами прыгали мне в голову, цепляя себе на хвост бесконечную вереницу причин и следствий.

В тишине чересчур просторной квартиры я, в ожидании перелива красно-желтых поступей восставшего солнца, не в силах был бороться со сном, приходящим как всегда бесшумно и незаметно. Там, где я был, звезда слишком маленькая, трудолюбиво и старательно рассеивающая тьму слишком хрупкими лучами света, торопливо поспевающая вслед за гигантом тяжеловесом. Конечно никаких закатов я там не видел, и ближе к звезде, чем сейчас не приближался.

Да и снов не видел более красочных, чем здесь никогда. Уж очень сны быстротечны. Они, наигравшись вволю, отпускают от себя пойманную душу, выкидывая иногда на полном ходу, говоря, что это была просто шутка, причиняя невыносимую боль, давая осознать нам свою беспомощность. Из сна невозможно вынести что-то бесконечно дорогое сердцу, лишь память и воспоминания о приключениях, порой пусть и не всегда приятных. Мне бы поймать и протащить Асию в реальность. Но… Лишь шутка… Сон ломает мечты, указывая на дверь.

Мои мысли путались, унося все дальше от реальности, смешивая краски впечатлений сегодняшнего дня и дней до, что залечивали мне раны, убаюкивая мою душу в свете маленькой лампы, не забывая ни розового, ни кроваво-красного.

Во сне она всегда такая недоступная, далекая, стремительно исчезающая. Не давая ей снова сбежать от меня, я преградил рукой закрывающуюся дверь, изо всех сил пытаясь остановить ее побег. Извинения, отражающиеся на ее лице, быстро сменились прежней улыбкой, и она смеясь, отдалялась от меня с каждым моим шагом к ней. Эта странная детская игра мне совсем не нравилась, и я, изумненный ее странной забавой остановился в недоумении, не понимая, что же мне делать. Асиа смягчилась сразу, как только ее взору предстала буря моего негодования и смущения, и схватив меня за руку, увлекла подальше от чужих глаз, одаривая меня тем, что я всегда буду желать: еще один поцелуй.

Еще один сон, что всплывая на поверхность растворялся в ослепитеьном свете первых утренних лучей, пользующиеся своим неприкосновенным правом на безмолвное, но грубое пробуждение. А было ли это сном? Чувства, что даны были мне в ощущениях воспламеняли бесконтрольное возбуждение, которое я жадно поглощал большими глотками, невзирая на приправленную горечью радость от еще одной встречи. Она покинула меня внезапно, уходя той же дорогой, что и сон, безжалостно оставляя тепло и мягкость своих губ. Я свернувшись как ребенок разрывался от двойственности рожденных во мне чувств: счастье, льющееся через край и горечь от ее недосягаемости, тем же путем стемящаяся из глаз — как два источника с совершенно противоположной цветовой гаммой.

Рассвет, который я ждал с нетерпением — не ждал меня.

Хлопнула дверь; и сон, то зазывающий на дно, то поднимающий над гладью реальности, расправив крылья исчез, оставляя после себя остатки неги и оцепенения. В такие минуты совсем не хочется шевелиться, до последнего надеясь на возвращение под власть очень пунктуального и добросовестного ночного гостя.

Сегодня проспали все… Как просто...

Здесь столько всего… Мне показалось, что я вдруг оказался на выставке постмодернизма, хотя возможно мне удивляться совершенно нечему, так как спящая в соседней комнате хозяйка квартиры имела к такому виду искусства самое что ни на есть прямое отношение.

Мне не давал покоя свой собственный вопрос: что сей бриллиант делает среди всей этой тошнотворной роскоши? Все просто: Сайли была уязвлена все той же стрелой, что и я. Было бы намного проще, если бы мы могли выбирать и в этом тоже. Любовь — единственная аномалия, делающая из нас бесправных рабов. Ты можешь пойти на сделку с совестью, дьяволом, порой и с Богом тоже, но это бесконтрольное чувство, шагая по людям, подминая их под себя, не поддается ни на какие уговоры, поэтому мой вопрос "что Сайли нашла в своем муже" я опускаю.

Она была родом из Джерси, и то, кем являлась эта девушка целиком и полностью заслуга родителей, что так старательно из года в год вытачивали драгоценность. Даже в таком падщем городе как Чикаго, она вращаясь в низкоморальных кругах, в которых процент честности и порядочности уменьшается пропорционально денежным средствам, не только не потеряла своего лица, но и умудрялась оставаться самой собой со свойственной только ей заразительной непринужденностью, что многие устремляя на нее взор, полный недоумения, сдавались, обращаясь в ее веру.

Что в полной мере может охарактеризовать ее как душу, падкую на всеобъемлющее сострадание, так это случай с разросшимся диким кустом желтой розы, что бесстыдно занял все свободное пространство и без того небольшого сада, когда она чуть ли не грудью стояла, за сохранение старательно пробивающей себе дорогу жизни. Сайли одержала победу, отправляя своего отца ни с чем, показавшего во всей красе свой язык чувств и эмоций.

Вот о ее муже Рике, мне совсем не хочется говорить, так как в нашем мире таких как он слишком много. Все те же интересы за бокалом виски, все те же голодные глаза, жадно провожающие каждую проходящую мимо девушку, критично оценивая по десятибальной шкале, конечно же, опираясь на свой опыт, не вполне здоровый взгляд, если быть точным, ненасытный, так как наличие жены и ребенка не мешало ему содержать двадцатилетнюю модель Вивьен, живущую на этаж ниже. Ей было в радость подниматься к нему на "утренний кофе", дожидаясь каждодневного самоустранения двух проблем в семь тридцать.

Именно поэтому я был несказанно счастлив, что устроился именно на этом диване, а не на том, что находидся в соседней комнате, все еще хранящий в складках следы недавних измен.

В такие минуты у людей все развивается стремительно.

Спускаясь по лестнице, я смаковал оставшиеся десять минут в раздумьях. Даже если я протяну руки, поймать ее у меня не получится, ведь на самом деле я не хочу ловить. Почему именно она? Я с удовольствием забрал бы Рика...

За десять минут во тьме разлагающейся прослойки общества, с отвратительным смрадным запахом, единственно сияющая звезда в своем падении навсегда утратит свой свет. Или за пять… Слишком мало для такого решения. Я хотел увидеть… Все, что от меня требуется — позвать… Всегда ли Сайли делает то, что ей говорят? Иногда не делать что-то намного сложнее.

— Что ты делаешь? — спросила меня маленькая девочка, дерзко смахнув все мои мысли, застав меня враслох.

— Рисую одну очень хорошую девушку.

— Но почему она так странно выглядит?

— Ничего не странно, просто она летает, — ответил я, нервно сжимая мел, пытаясь придумать что-то невероятное, понимая, что дальнейшее действие не для ее глаз, — А вот и она!

— Ты рисуешь мою маму? — удивилась она, вогнав меня в оцепенение.

— Мама?

В этот раз время утекало стремительно, почему-то каждый раз стараясь мне чем-то навредить. И где мне взять лишние тридцать сеунд, когда они так необходимы?

— Правда, что у одного из родившихся котят Митчелл, одно ухо черное, другое белое? — нашелся вдруг я, с облегчением замечая как удивление, так и радость на ее лице, — Кевин не сказал тебе?

Она замахала головой, словно ожида от меня напутствия. Детьми так легко манипулировать.

— Иди скорее, чего ты ждешь?!

Я не нашел ничего лучше, чем соврать, и провожая взглядом дитя, вздохнув с облегчением, устремил свой взор на Сайли, оставляя вопрос о незапланированной ошибке открытым.

От Сайли исходила уверенность, и я чувствовал, что выбор она уже сделала, но стояла на краю, словно смакуя это действие маленькими глотками.

— Чего же ты ждешь, глупая? — кричал я, словно пытаясь сорвать недосягаемое словами, что убивают, — Он не любит тебя… Ты не нужна… Если хочешь знать, таких как она, у него много. К чему все слова оправдания, когда на его лице ни капли стыда и сожаления? Просто иди ко мне… Там, где я, нет боли… Ну же, скорее!

Последних моих слов полушепотом ей и не нужно было. Сайли упала, как и было запланировано в 7:55.

— Остановил часы? Начинаешь улавливать цепь событий… Две неточности, но в целом — неплохо. А за девочку не переживай, с детьми такое часто бывает: иногда весь план под откос летит из-за них. Сколько ей? Пять? По привычке встает, ни минутой раньше, ни позже… Удивительные дети, прям как часы… — снисходительно процедил Даниэль, поправляя ее левую руку в рисунок, дорисовывая разбитое сердце, пытаясь изобразить на своем лице циничность, но видимо что-то изображать у него выходит из ряда вон плохо.

— Нет боли… Бред собачий! — выругался я, пытаясь ничтожно маленькой вспышкой гнева заглушить надвигающийся к горлу комок.

Если описать вкратце, сколько граней боли ты моешь почувствовать, умерев, оставаясь наедине со своей душой — не сказать ничего. Само слово "боль"и весь его смысл — ничтожен, по сравнению с тем, насколько изматывающим бывает это чувство, пытающеся вырваться из тебя, разрывая с каждым разом все сильнее. Каждому — свой атракцион. До тех пор, пока душа не превратится в лохмотья, и не будет трещать по швам.

Сильнее, чем любмый человек, наказать никто и никогда не сможет. Даже сам дьявол снял бы шляпу, рассыпаясь аплодисментами, прося на "бис". Но это дно… Предел, ниже которого — только верх. По кругу? Стереть память и начать сначала… Но думаю, все та же сцена наскучит ему, а не людям, продолжающим делать это снова. Мой вывод неутешителен: человек изощренней дьявола.

Горячая кровь ловя момент, пока я не вполне четко видел и понимал происходящее вокруг, бесшумно подбиралась к моим пальцам, вызывая до боли знакомое чувство.

Поднеся окровавленные руки ближе, я уже не мог самостоятельно бороться с паникой, вновь охватившей меня. Я задрожжал, задерживая дыхание. Я ведь тоже так делал...

— Когда-нибудь он простит тебя, — прошептал я.

Мне было больше нечего сказать.

— Как и она себя, — ответил Даниэль, вовсе не пытаясь меня успокоить, ведь мы оба понимали, что и не нужно.

— Если бы я только мог тогда что-то исправить… — не унимался я, прочерчивая параллели.

— Что ты собрался исправлять? Все, что сделано, было правильным. Каждый унес с собой свой урок. Это трудно для понимания, но тебе я попробую объяснить… Незнаю, научила ли Сайли его любви и верности? Да, возможно слишком жестокий урок. А вот последнему таких людей как он учат с темной стороны медали, так как к белой его глаза почему-то неприспособлены. Ведь он будет жить, постоянно наблюдая в глазах дочери немой вопрос: "Папа, почему?" Иногда люди не видят урока "как надо", поэтому приходится показывать им противоположное. Чет-нечет — все просто… На земле все друг другу учителя и ученики. И только влюбленные усваивают уроки намного быстрее — это их особое преимущество.

— Любовь как орудие познания?

— Да, верно.