Глава 2

Я упирался трясущимися руками в мягкую, теплую массу, миллиарды мельчайших частиц которой стремительно уносились невесомой россыпью от то затихающего, то вновь обезумевшего потока ветра. Свет ближайшей звезды жег мне кожу, и, впиваясь, пытался расплавить меня. Словно став прозрачным, я был убит им.

Материя обнимала, наваливаясь на меня, подминая под своей тяжестью. Как давно я не чувствовал это. Она сжимала меня в своих ладонях как ничтожную букашку, уже мысленно предпринимающую жалкие попытки высвободиться из под ее власти. Что мог бы я сделать еще, как не копошиться между ее пальцами? Давление нарастало, и я, словно косточка, был скован весом ее сочной мякоти, желая вырваться на свободу. Но ни назад, ни вперед… Она не давала мне сделать даже вдох. Но я выдохнул… И проиграл сражение, так как с жадностью вдохнул распирающий уже изнутри воздух с приторно-невыносимым запахом всего, что лежало предо мной. Даже проникнув, и нащупав меня, она разрывала последние мечты о свободе, безжалостно придавливая к земле. Поистине великая… Мне не найти красноречивее слов поклонения ей. И как оказалось — вынужденного. Также мне не были знакомы слова, в полной мере раскрывающие мою ущербность. Мне пришлось принять из ее рук свое поражение.

Она обнимала меня, давая такие ощущения, от которых моя голова разрывалась под гнетом ее величия. Слишком много всего из моего окружения врывалось мне в уши: шум копошащегося вдали города, шорох травы, каждый взмах крыла пролетающих птиц, мое собственное биение сердца и даже пролетающий над головой белой маленькой точкой самолет, прочерчивающий пока еще тонкую белую линию, медленно растворяя ее в голубом, — все это разом оглушало меня, становясь невыносимым. Я зажмурился и прикрыл уши руками, но они по-прежнему были на своих местах, пусть и молчаливые, но от этого их присутствие не умаляло дерзкого назойливого существования, объемного, слишком близкого, сбрасывающего с пьедестала мое право на личное пространство. Материя толкала меня со всех сторон. Не один теперь, а один из многих элементов ее бытия… Ритм учащался, отдаваясь глухими ударами в голове, даже движение собственной крови снова и снова… Кругами в 4 секунды… Невыносимо...

— Как интересно наблюать за тобой! Пытаешься сопротивляться?

Даниэль с улыбкой протянул мне руку. Хоть и возник он внезапно, но пыль на ботинках выдавала невозможное, словно он пришел ко мне совсем как человек.

— Ты привыкнешь, и она не будет так сильно резать слух.

— Я наказан? — спросил я, вспоминая о своем добровольном желании уйти из жизни.

Он нарушил не столь длительное молчание, начав легким наклоном головы и совершенно отрешенным взглядом.

— Не думаю… Идти или не идти той или иной дорогой — дело твое. Все же я думаю, Он слишком любит вас, незаслуженно даровав вам свободу выбора. Но этого вам мало… Вы так трогательно топаете ногами, выпрашивая любимую игрушку, будь то желанная работа, любовь земная или небесная. Но вы настолько слабы, что даже держать в руках столь увесистый подарок не в состоянии. Он даже прокладывает вам дорогу к вашей мечте, но вы, дойдя до середины останавливаетесь, а то и того хуже возвращаясь на стартовую линию, перетирая Его труды в песок, и все, что уже в той или иной степени виднелось на горизонте, безжалостно отброшено в мусорную корзину. Настолько ты хотел этого, что отказался? Или болезнь у вас у всех такая? А может на самом деле вы сами не знаете, чего хотите? Все, что требуется от вас — ответить себе на вопрос: "Это действительно что нужно тебе?" Вы просто сами себя не знаете… Мечта, желание, цель… Или как вы еще называете это странное происшествие, рождающееся в вашей душе? Она должна всегда держаться в голове, вростая в вас, словно третья нога, или шестой палец на руке. Закрывая глаза — видеть ее и не сворачивать с пути. Идти во что бы то ни стало.

Я не совсем понимал, каким местом все сказанное Даниэлем относилось ко мне, но стыд напал на меня независимо от моего понимания.

Мы шли вдоль путей, утопая по пояс в расходящейся волнами траве, которую больше беспокоил ветер, чем наше неторопливое движение.

— Ты всегда портишь сюрпризы? — не оборачиваясь спросил он.

— Я не люблю сюрпризы. Напрасные надежды, потом разочарование...

— И кто научил тебя этому?

— Жизнь.

— Жизнь, говоришь… — повторил он вполголоса, и, неожиданно остановившись, задумчиво изучал неподвижным взглядом раскаленную красно-желтую звезду, слишком медленно прожигающую своей массой дорогу к горизонту.

Я тоже остановился, и, задрав голову, пытался расмотреть то, что приковало его внимание, но ничего кроме солнца не нашел, заслоняясь рукой от его ослепляющих лучей, что все же сбегали сквозь пальцы.

Опустив голову, он продолжил путь, так же, как и шел до этого, не обращая внимание на мой нетерпеливый и пристальный взгляд. Зато теперь его лицо смягчилось, принимая более спокойное выражение, и опустив глаза, он явно смаковал увиденное, расплываясь слегка заметной улыбкой. Он явно что-то знал. Но что? Я ненавижу находиться в неведении.

Наш шаг ускорялся. Неведомая сила влекла меня вперед, и я, не замечая бьющих хлестких ударов, сопротивляющейся по-прежнему материи, ее стремительно рассекающих воздух ветвей, ударов по лицу и рукам, оставляющие мелкие царапины, бежал туда, куда схватив за руку, вела немая душа.

Влечение вдруг исчезло так же внезапно, как и появилось. Пытаясь остановить дыхание, я опустился на дорогу, смахивая стекающие со лба капельки пота.

— Твоя работа! — кивнув в сторону девочки лет двенадцати, сказал Даниэль, с вызовом или с усмешкой взглянув на меня, — Свобода… Ты этого хотел? Так докажи, что твоя любовь к ней не пустое место.

— Как просто… Ведь не только она? Скольких мне нужно проводить?

— Сколько не знаю, но пока в твоих глазах не померкнет любовь жизни. Когда убив, не содрогнешься. Тогда я поверю тебе и дарую свободу, о которой ты мечтаешь. Хотя, возможно, когда сделаешь выбор, материя сама тебя отпустит. Свобода — это то, что ты хотел. Или есть что-то кроме свободы, что нужно тебе? Ведь на самом деле ты лжешь сам себе. Докажи мне свою ненависть к той, что сковала тебя сейчас.

Я смотрел на игриво ступающую босиком по пыльной дороге девочку, небрежно откинувшую рукой цепляющиеся ее еще наивного детского лица назойливые мокрые пряди, выбившиеся из уже порядком растрепавшейся косы. Удачно изловчившись ее щенок со звонким лаем увел мяч из под ее ног, который устремляясь своей собственной дорогой, вприпрыжку бросился прочь ото всех.

Еще такая юная...

Подул ветер с запахом, который мне не забыть никогда — запах мокрого речного песка.

В голове зазвучало страшное слово — "Убить"...

Так ли важно было мне знать, почему такая короткая жизнь у таких, как она? Предполагала ли сама, что в один прекрасный день все может закончиться еще не успев начаться? Ах, да, день действительно прекрасный. Никогда дня лучше, чем этот я не видел. Вокруг все такое маленькое: камни у дороги, сочные пики травы, сбившиеся друг к дружке, как одна большая масса, возомнившая свое величие, заполонившая собой все доступное взору пространство, по сути лишь один элемент, окруженный милиардами подобных ему, раскидывающий свое тонкое тело, в своем собственном направлении со звуком, знакомым только ему; облака, исчезающие и появляющиеся, умирающие и рождающиеся из ничего по сто раз на дню; птицы, свободные, далекие, от сюда такие маленькие, но и видящие с величия своего полета нас, не больше, чем мы их. Зато Земля всегда большая, как высоко не подпрыгивай, насколько высоко не взлетай. Ах… Завидно… Мечтаю чувствовать прикосновение ветра к крыльям. А может мечтаю заставить его самого почувствовать мое прикосновение.

Девочка не хотела умирать. Кто хочет смерти наблюдая свой собственный рассвет?

Я слышал сладкое слово "Свобода"...