Глава 3

— Не спеши!

Схватив за руку, я резко притянул ребенка к себе, пресекая наивные попытки вырваться.

— Твой путь заканчивается здесь… — прикрывшись маской хладнокровия выдал я, не узнавая даже свой собственный голос, старательно завуалировав горечь равнодушием.

Недолго сопротивляясь, она все же сдалась, трогательно сжав холодными пальцами обнимающую ее руку, и, повернув голову, посмотрела слишком смиренным взглядом. Она ведь все поняла.

Мы стояли обнявшись, слыша нарастающий шум поезда, что оглушая, перебивал наши собственные мысли. Ненавижу время, за ее блестящее умение растягиваться до бесконечности в такие моменты. Еще совсем немного… Немного, и это еще не успевшее распуститься во всей красе тело разлетится кроваво-красными лепестками, обильно орошая сочный зеленый вокруг. Слишком близко друг к другу… Я чувствовал ее учащающееся сердцебиение, переростающее в трепет крыльев бабочки, которую сам безжалостно сжал в своей ладони, всерьез собираясь наблюдать картину разваливающихся конечностей и высвободившихся внутренностей, отпускающие в небо маленькую жизнь на чуждую ей свободу.

Душа противилась… Не люблю ее за то, что в такие моменты она пытается прогнуть меня под себя. Мы стояли оба в ожидании смерти, одной на двоих: одна для девочки, другая для меня. Боль, не спросив раазрешения, намечала во мне линии разлома, по которым, я так же, как и этот ребенок с секунды на секунду собирался развалиться на части. Я бился в предсмертной агонии...

Кто я такой, чтобы решать, кому жить, а кому умирать? Да, черт! Много, много лет пусть живет… Ведь она любила столь ненавистную для меня жизнь. Я, захлебываясь страхом, который мне никогда не доводилось встречать, оттолкнул девочку.

Поезд, проносясь сквозь меня и исчезая вдали с невообразимой скоростью, осаждал в моем горле вкус железа, заткнув за пояс все, что было вокруг с таким шумом, словно пытался перекричать даже самого себя, и, добившись в конечном счете своего, попрал все окружение, как и саму материю. Хозяин места этого времени… Невиданая дерзость.

Она смотрела на меня неподвижно с недоумением и удивлением, увеличивая эти чувства с молниеносной скоростью, уменьшая на их фоне до точки страх смерти.

Я, обессиленный, упал, закрывая ладонями лицо, от искажающейся картины моего окружения, стекающего в общую цветную массу, что перемешиваясь кружила мне голову. Закрыв глаза, я все равно уже не видел ничего: до неузнаваемости искривленный мир стоял за горько-соленой водой, стремящейся потоками из моих глаз.

Думала ли она тогда обо мне, когда покорно, так же, как и мы сейчас, стояла в ожидании этого навсегда теперь ненавистного мне звука. Асиа… Я так же, как и этого ребенка, хотел обнять ее. Так же, как и она, закончить эту жизнь вместе, покидая землю навсегда безгранично счасливым, не теряя, держа за руку. Вместе...

Уничтоженный и брошенный гнить в суете этого бессмысленного мира, я не понимал: за что? Ведь любил… Любил так сильно, что готов был влачить свою бренную душу следом за ней, куда бы она ни пошла. На край вселенной? Я с благодарностью ступал бы следом, словно тень, безмолвно, если так необходимо. Те чувства, что разрывали меня как атомная бомба… Она ведь знала о них?

Девочка стояла в шаге от меня, наблюдая существо, издалека напоминающее человека, за доли секунды подмятого и похороненного под собственными чувствами и болью от недостижимого рая. Мне нужна была она… И я рыдал, отпуская нахлынувшее на меня отчаяние.

Всего лишь миг, и она прикоснулась бы ладонью к моей голове. Я не хотел этого.

— Иди, иначе передумаю! — гневно вскрикнул я, все так же, оставаясь неподвижным, и не поворачивая головы.

Как я мог передумать? Все что она хотела — жить… Я умереть...

Быть более мертвым, чем в эту самую секунду. Я понял вдруг: свобода никогда не напоит мою жажду, оставляя навсегда скитающимся и голодным. Я съел бы ее… Но Асии не было.

Изможденный самим собой и измученный купанием в отсутствующем, я упал в траву, желая спрятать как самого себя, так и опозорившие меня слезы. Я словно спрятался от всех, устремляя свой взор в ослепительно голубое свечение над головой, по настоящему свободное и пустое: если лететь немного выше — исчезнешь. Что угодно, будь даже самолет — лишь точка, а затем — ничто. Хоть небо и лежало на ладони, голое, не прикрываясь ничем, оно поглощало все, что попадало в него, но не возвращало. Кто возвращается тем же путем? Все после полета появляются в другом месте. Небо — лучший иллюзионист.

Всплески тонких пальцев по-прежнему сочно-зеленого моря, заслоняя обзор, угрожающе размахивали острием, рассекая небо в наказание и сражаясь за мое внимание. Я устало закрыл глаза, утопая в осторожно подкрадывающемся успокоении, жаль, что только временном.

— Джон, смотри! Ты можешь так? — возбужденно вскрикнула Асиа, разбавляя свое удивление безграничной детской радостью.

На сцене под несмолкающий шум аплодисментов, весьма уверенный собой фокусник держал в руках пустую шляпу, нагло требуя все новых и новых рукоплесканий.

Крики недоумения и возбуждения смешиваясь в один белый шум со всполохами над ее поверхностью детских возгласов и смеха.

Я так давно не видел ее лица… Теперь она сидела рядом, сияющая счастьем на губах и в уголках ее глаз. Переполняющее меня чувство, достигнув предела, лавинообразно обрушилось мне на голову, увы, не принося прохлады. Она по-прежнему не смотрела на меня, находя что-то более важное на сцене.

Я не хотел, чтобы она исчезла также, как этот кролик. Хватая ее за руку, я поспешил к выходу, увлекая за собой вверх по лестнице.

— Что с тобой? — удивилась Асиа, заглядывая в мое лицо с уже проигранным сражением со слезами, что держались до последнего за мои глаза, — Не переживай ты так! Кролики не исчезают насовсем, они всегда где-нибудь появляются.

"Удивительно, шляпа совсем как небо, которое я только что видел! Оно всегда забирает их… Людей, что мы любим или любили когда-то. Мы теряемся… Это жестоко. Если бы оно могло протянуть хоть одну тонкую нить" — подумал я.

Проследовав в конец коридора с бесчисленным количеством стремительно проплывающих мимо нас дверей, я, отыскав самую неприметную, отворил ее, толкая Асию в маленькую темную комнату и повернув ключ в замке, спрятал его в кармане.

— Я приду завтра, — кричал я ей в ответ и, прикрыв уши руками, не желал слушать болезненные оскорбления, наполненные до отказа остротой ее возмущений.

Но ни завтра, ни послезавтра я не находил ее. Иногда мне снилось, что по-прежнему совершаю все те же бесполезные попытки найти ее в бешеной пляске насмешливых дверей, которые были молчаливы и безучастны к моему горю.

Я вновь шел все той же знакомой дорогой, которую сумел изучить до малейшего изъяна за столько лет. Глухой звук моих шагов по серым ступеням, отколотых кое-где в уголках и осыпающихся. Еще две… И я, не останавливаясь, повернув наугад — мне было уже все равно: длинный коридор, в конце которого все четче проявлялась железная дверь, с облупившейся за давностью лет краской, которая осыпалась с легкостью. Распахнув дверь с отвратительным скрипом, я вглядывался в темноту на удивление маленькой комнаты. Что я надеялся увидеть? Ее уже давно разложившийся труп? Или мечтал застать Асию по-прежнему цветущей и улыбающейся?

Комната была пуста. Войдя и остановившись по середине, я задумался. Ни окон, ни дверей, кроме той, что я открыл не было. Как она могла исчезнуть? Я долго простоял бы в недоумении, если бы не скрип половиц позади и ее легкое дыхание. Она закрыла мне глаза руками.

— Как? — спросил я.

— Секрет! — ответила Асиа и развернув меня к себе, хлопнула ладонями по щекам, заканчивая мой бесконечный сон.