Глава 5

Я, невидимый ни для кого, сидел в укромном уголке зала на кожаном диване, который с каждым моим движением издавал скромный, чуть слышный хруст.

Все дышало роскошью и пафосом: монотонная музыка, слишком отглаженные официанты, даже их манера держаться была заутюжена без единого изъяна. Хотя здесь не только официанты были такими. Думаю, это заразно… Потому, что чувствовал, как эта болезнь подбиралась ко мне, насильно зазывая в свою секту. Все так напыщено, что хотелось смеяться или просто уйти, но мне негде было переждать до утра. Все, что нужно было, так это покой в скрытом от всех глаз месте. Осмелюсь поспорить, что мир даже никогда не замечал моей семнадцатилетней жизни в нем никогда. Место, где всегда можно было найти меня — это там, где нет никого. Мне всегда было трудно в обществе. Даже в классе, когда все галдели и поднимали все вверх дном, я сидел тихо, со свойственным мне напряжением, как колючка. Но стоило всем уйти, и колючки вновь вростали в меня, разглаживая и успокаивая слегка сдвинутые брови. Друг у меня был только один, который сейчас, как и прежде, в моем сердце. С ее появлением весь мир прекращал свое существование, так же как и я сам; оставались только глаза и стучащееся в душу сердце.

Мое вдумчивое погружение в ушедшее безвозвратно прошлое, с особым нахальством нарушил парень, устало усаживающийся напротив, даже не поднимая глаз, убедительно показавший всем своим видом пример тяжелой ноши — взгроможденного на его плечи мира. Он чего-то ждал, изучая в стакане свое искаженное отражение, с отчужденностью, свойственной людям равнодушным и скупым на эмоции. Словно что-то неживое сидело предо мной, и я не отрицал возможности, что выглядел в эту минуту абсолютно также, равно как и те жители этого города, возвращающиеся домой после изнурительной и монотонной работы изо дня в день.

— Меня зовут Мэт, — выдал вдруг он, облокотившись как и я на спинку дивана, не замечая даже порядком охмелевшего мужчину, самодовольно отдающего приказы и без того обескураженному официанту.

Его личная жизнь, которая была мне без надобности, лежала перед моим взором как на ладони: проигрался… И деньги были не его… Агент по недвижимости — Али Раис не нашел ничего лучше, как справиться со стрессом именно таким образом, заливая алкоголем то ли собственный страх от содеянного, то ли свою совесть. Что толкает людей на такие необдуманные поступки как этот? Даже продав свою небольшую квартирку в центре Чикаго, доставшуюся после смерти родителей, он не смог бы погасить и половины своей задолженности. Хорошо, что ни жены, ни ребенка у него не было, иначе они были бы просто никому не нужной жертвой.

Когда стол ломился от изысканных деликатесов, сотрясаясь от его кулаков, которыми он колотил по столу, требуя особый сорт виски, названия которого я даже не разобрал, он, наконец успокоившись принялся за свой последний в жизни ужин.

— Так и будешь смотреть? Приступай! — меланхолично скомандовал Мэт, подвинув ко мне креветки в соусе, головокружительный аромат которых в секунду доплыл до моего носа, напоминая мне о длинном голодном дне, — Не беспокойся, он уже не замечает ничего вокруг...

Наш разговор, едва завязавшись, закончился сразу, как Мэт услышал мое имя. Он не испытывал ни любопытства, ни сожаления ко мне, даже моя личная жизнь не вызвала его интереса, да и просмотреть последние дни моей жизни он не мог, так же, как и я его. Мы сидели равные друг перед другом, со все той же проблемой: жизнь между. Всего лишь мое имя, и больше ничего. Он даже понравился мне своей тактичностью и особой недоступной и независимой аурой. Возможно первое могло быть просто равнодушием.

История Али подходила к концу, он и сам, без помощи Мэта стремился приблизить его как можно скорее.

— Не стесняйся… Это ведь тоже твое! — с игривой язвительностью прошептал ему на ухо Мэт, поставив перед жертвой бутылку Дункан Тейлор со слегка промелькнувшим отвращением во взоре.

Наблюдать процесс обезумевшего поглощения он отказывался, разочарованно отведя взгляд на сверкающие за окном огни ночного города, иногда преключая внимание на отражение, выжидая заключительную сцену. По лицу Мэта было нетрудно догадаться о том, что он сыт всем этим уже по горло.

Опустошив бутылку, жертва, размахивая руками, хваталась за последнюю тонкую нить, совершая пару бесполезных попыток спасти свое заступившее уже за черту тело. Глухой удар опустившейся на стол головы все таки привлекло всеобщее внимание, вызывая уже никому не нужные суету и хаос.

Глаза удивленные, испуганные и с осуждением, — такие разные взгляды и так мало сочувствия, точнее ни одного. Мир окончательно прогнил до самого основания. То, что минуту назад говорило, дышало, выполняло пусть и не самую полезную функцию в обществе, теперь представляло для них лишь омерзительный остывающий труп. Всматриваться в глаза дольше, чем предполагалось — моя ошибка: так как я пришел к неутешительному знанию, почему-то задевающему меня: будь он жив, он вызывал бы абсолютно такие же чувства в них. Ведь араб в Чикаго всегда являет собой не более, чем кусок движущегося мяса. Среди людей высшего сорта слишком много расистов. Не будь араб, был бы афроамериканец. Не будь этого, был бы коренной американский житель, еврей, азиат или русский.

— Где ты остановился? — спросил меня Мэт.

— Нигде, — ответил я, пожав плечами.

Он бесцеремонно схватив меня за руку и раскрыв ладонь, ответственно и с нескрываемой заботой старательно выводил адрес, несколько раз обводя его, делая более понятным.

— Девятнадцать дробь шесть, а не сто девяносто шесть, — сказал он, бросив попытку оттеснить девятку от шестерки, делая цифры еще более неузнаваемыми, — Лучше прибиться к нам, чем болтаться одному.