Глава 2

«- Я не принадлежу ни к одной из религий. Я – атеист.

 — Атеизм – это тоже религия.»

Ток-шоу «Две стороны», 1998 год

Первую официально зарегистрированную Искру звали Вероника Кахал. 12 марта 1999 года во время утреннего служения в небольшой церкви Сан-Морено сорокалетняя аргентинка вдруг воспарила над полом и, находясь в состоянии религиозного транса, левитировала на протяжении трех часов. По словам очевидцем все это время глаза Вероники были широко распахнуты, с блаженно улыбающихся губ срывались слова молитвы.

Еще не минул первый час «вознесения Вероники», как в церковь прибыла группа репортеров местного телеканала. Споро расставили камеры, настроили свет, дежурно улыбнулись. И пустили прямой эфир.

Съемка шла прямо с места событий. Фоном служила парящая в разноцветных лучах светящихся витражей фигура скромно одетой женщины с раскинутыми в сторону руками. Плачущая, смеющаяся и поющая толпа благоговейно касалась ее ног.

Трансляция велась до самого конца, до того момента, как Вероника Кахал разом утратила способность находиться в воздухе и упала в заботливые руки новоиспеченных почитателей. На тот момент маленький зал церкви оказался забит под завязку, под сводами стоял оглушительный шум. Тем, кому не хватало места внутри, располагались во дворе, на подоконниках, в проемах открытых окон.

Священник срывающимся голосом объявил, что имело место Чудо. Божья Искра загорелась в истово верующей Веронике и Бог явил себя через нее.

Эта история могла остаться достоянием маленького аргентинского городка. Могла затеряться среди статей на схожую тему, которыми с завидной регулярностью потчуют легковерных читателей со страниц «желтой прессы». Чудо могло предаться забвению, если бы не одно «но».

Через несколько дней Вероника Кахал повторила сеанс левитации прямо в студии телеканала, куда ее пригласили для интервью.

Спустя сутки о ней узнал весь мир.

А спустя еще несколько дней подобное чудо проделал молодой человек в эфире британского ток-шоу. Пришедший вместе с ним араб силой молитвы крошил камень и расщеплял доски.

Уже через неделю практически каждая страна могла похвастаться открытыми дарованиями. Так началось время Искр.

До сих пор ученые ломают копья в попытке объяснить причину возникновения аномальных способностей у никак не связанных друг с другом людей. До сих пор историки копаются в архивах и биографиях, стараясь найти закономерности и тот фактор, который дал толчок новой эре. До сих пор не изучена природа тех сил, которые используют Искры для своих Чудес.

Единственным условием проявления Дара было наличие Бога. Только верующие становились Искрами. Только молитвы могли творить Чудеса.

Первыми о своей богоизбранности заговорили признанные мировые религии. Их представители, имеющие более широкий доступ к средствам массовой информации, объявляли о том, что именно их Чудеса – истинные. Призывали народ не верить шарлатанам и мошенникам. Громогласно заявляли и разоблачали. Потрясали кулаками и призывали к совести.

Но вскоре стало ясно, что Дар не делал разницы в каноне или ереси, в клире или отшельничестве. Не имело значения имя Бога и количество демиургов, различия обрядов и ритуалов, нюансы в трактовке и язык проповеди. Каждый верующий любой захудалой секты мог стать Искрой.

И этот факт породил новый виток религиозных отношений. Этот факт породил религеров.

 «Городок в табакерке» — гласила надпись над потертой металлической дверью входа. Егору подумалось, что чем чаще он сюда приезжает, тем больше название детского дома наполняет неким внутренним протестом его собственное миропонимание. Ну не мог комплекс из четырех полуразвалившихся строений именоваться столь мило-аристократичными словами как «городок» и «табакерка». Возможно следовало просто принять во внимание приземистость и скученность построек, нагроможденных на небольшой территории детдома.

Это был один из нескольких детских домов, с которыми работали многие конфессии города. Здесь, среди брошенных и забытых детей, набирались послушники и ревностные продолжатели традиций. А если повезет, то и потенциальные Искры.

Здание центрального корпуса «Городка», как и сотни ему подобных по всей стране, несло на себе печать обшарпанности и казенности. Покрашенные дешевой краской стены, неаккуратно залитая гудроном крыша, угрюмо-бордовые рамы окон с неизменно забеленными блеклой краской стеклами туалетных комнат.

Егор поправил жесткий ворот одетого по случаю пиджака, вошел внутрь. Привычно прошелся по коридору, соединяющему два крыла корпуса. Мимо поздравительной доски со свежими детскими фотографиями, мимо акварельных рисунков, мимо рядов синих шкафчиков для верхней одежды. Яркие творения воспитанников «Городка», помимо выставочной деятельности, служили еще и отвлекающим фактором от серых разводов на штукатурке и на потрескавшихся стенах. Скрипели под ногами вздувшиеся от влаги половые доски.

Напротив двери с надписью «Директор» Волков остановился. Привычным жестом поправил повязку на глазу, прошелся ладонью по короткой прическе. Удобнее взял кожаную «старорежимную» папку с личным делом ребенка. Решительно постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь в кабинет.

 — Доброго дня, Антонина Рудольфовна, — учтиво поклонившись, произнес Егор.

Тучная женщина средних лет, с высокой, закрученной спиралью прической свекольного цвета, оторвалась от чтения глянцевого журнала и, поверх очков, посмотрела на вошедшего. Водянистого цвета глаза, выглядывающие над холмиками напомаженных щек, пробежали по фигуре мужчины, остановились на лице. Строго-безразличный взгляд профессионального воспитателя, привыкшего давать оценку человеку еще задолго до того, как он откроет рот.

 — Егорушка! Здравствуй, — Антонина Рудольфовна отложила чтиво в сторону, ее объемное тело в просторном цветастом платье качнулось вперед, когда женщина сделала приглашающий сесть жест.

Из породы идущих грудью напролом и никогда не снимающих в помещении лохматых зимних шапок, директор детского дома считала себя дамой целеустремленной и умудренной жизнью. Не привыкшая церемониться с воспитанниками подведомственного ей заведения, Антонина Рудольфовна и в жизни старалась давить авторитетом и не терпела мягкотелости. Особенно в мужчинах, к которым, впрочем, питала нескрываемый интерес.

 — Присаживайся, Егорушка, — и эта ее привычка всех знакомых именовать уменьшительно-ласкательными именами, — А я только вот на днях тебя вспоминала, думала, почему не заходит? Богатым будешь.

Религер опустился на стул с резной спинкой, доброжелательно улыбнулся, кладя папку на стол.

 — Да как-то дела все, Антонина Рудольфовна, некогда было…

 — Да-да, у всех дела, — утвердительно кивнула женщина с ярко выраженной горестной интонацией в голосе, — Ко мне, видать, тоже не на чаек заскочил?

Одноглазый уклончиво кивнул,  подтолкнул пальцами принесенные документы. Антонина Рудольфовна сразу посерьезнела, ее пухлая ручка с двумя массивными браслетами выпросталась вперед, холеные коготки царапнули красную фактуру кожаной папки. Толстые пальчики задумчиво постучали по толстому досье, вжикнула молния.

 — Ну-ка, кто у нас тут? — директор без особого интереса достала листок биографии с маленьким черно-белым фото в уголке, блеснула очками, вчитываясь в строчки.

Волков молча ждал, разглядывая репродукцию Айвазовского над рабочим столом. Репродукция была пыльной и потускневшей, носила скорее образовательный характер для малолетних посетителей этого кабинета, чем указывала на художественный вкус Антонины Рудольфовны. На вкус Антонины Рудольфовны указывал настенный календарь с изображением участников популярной поп-группы.

 — Ну что ж, — женщина сняла очки и постучала дужками по листу, — Как всегда, хороший выбор. Мальчик здоровый, активный, сообразительный. Немного хулиганистый, но это возраст, — лист лег поверх папки, — Егор, как долго мы уже с тобой работаем?

 — Пять с половиной лет, — Волков подался вперед и облокотился локтями о стол. Исходя из опыта, подобные слова из уст Антонины Рудольфовны можно услышать лишь в одном случае. И этот случай возникал раз в несколько месяцев.

 — Вот, Егорушка, пять с половиной лет, — директор откинулась на спинку мягкого кресла и улыбнулась, -  Время-то как летит, господи  боже мой. Как один день. А я ведь старею, Егорушка. Вот, думаю, годик-два еще поработаю – и на покой…

 — Ну что вы такое говорите…

 — Ох, так и есть, — отмахнулась Антонина Рудольфовна, — Пора уже и собой заниматься, своей жизнью. А то все тут, всю красоту свою положила на этих вот питомцев, — дужка очков в очередной раз припечатала к столу листок с данными ребенка, — А жизнь какая, Егорушка, сам знаешь. Цены растут, кругом ворье, бандиты. Страшно жить, Олежек. Это вы, рыцари без страха и упрека, божье воинство, а я – одинокая женщина. Обычная одинокая женщина.

Религер дежурно кивал, уставившись на свои сложенные на столе ладони. О, где-то край манжета испачкал.

 — А я на юг хочу, Егорушка, — женщина мечтательно вздохнула, провела рукою по волосам, — К воде соленой, к белой пене прибоя. Отдохнуть, устала.

Она замолчала, словно текст дочитала. Егор еще раз понимающе кивнул, поднял взгляд.

 — Как я вас понимаю, Антонина Рудольфовна, — наступил его черед сотрясать воздух, — Но вы не поверите – как раз на днях вопрос возник о том, что нужно хороших людей как-то отблагодарить за дела их добрые. А я сразу о вас вспомнил, — Волков многозначительно поднял бровь, — Так что, думаю, с морем проблем не возникнет. Более того, — быстро опередил готовый вопрос директора Егор, — Я думаю, что вам нужно счет в ячейке проверить. Что-то мне подсказывает, что там сумма несколько выше той, что вы ожидали увидеть.

 — Ой, да что ты, Егорушка, — кокетливо хохотнула Антонина Рудольфовна, — Я про море то так, к слову.

 — А почему к слову? Езжайте, отдохните, — одноглазый указал на принесенную папку, — Так с мальчиком-то что?

 — А что с мальчиком? – удивленно переспросила женщина, — Документы все в порядке, разрешения на месте. Ребенку, опять же, все лучше у хороших людей, чем все детство в детдоме провести. Мы же обеспечить его будущим не сможем, практически на улицу выходят детишки. А у вас хоть человеком станет, не в голоде и холоде жить будет. И потом, организацию ты представляешь авторитетную, уважаемую, с устоявшейся репутацией, так что причин отказывать у меня нет.

Пухлая ладошка легла на стол, завершая разговор:

 — Забирай мальчика, Егорушка. Я распоряжусь, его в течение получаса подготовят.

В ожидании мальчика Егор вышел на улицу, закурил. Выпустил вверх длинную струю дыма, некоторое время наблюдая сквозь сизую дымку кроны деревьев. Зажал в зубах сигарету, достал из внутреннего кармана телефон. Два нажатия кнопок, быстрый набор. На другом конце ответили почти сразу.

 — Алло, Николай, — произнес Волков и медленно пошел по узкой дорожке вдоль детского дома, шурша опавшими листьями, — Рудольфовна опять прибавки просит… Да… Да… Нет, проблем не было… Хорошо, думаю, не помешает…Устрой ей поездку на море, как в прошлый раз… Да, в дом отдыха… Да… Хорошо. Увидимся.

Одноглазый отключил связь, вернул телефон в карман пиджака. Хмуро усмехнулся, разрешая внутренний спор с самим собой – как долго директор не будет просить прибавки к сумме взятки. Выходило, что желание получать все больше и больше приходило к Антонине Рудольфовне все чаще и чаще. И без того, ведя двойную бухгалтерию, «почетный педагог» отстроила себе неплохой коттедж в центре города за счет денег, отведенных на ремонт детского дома. Что уж говорить о махинациях с продуктами и имуществом в стенах «Городка».  Все это Егор знал и нисколько не обвинял Антонину Рудольфовну – в конечном итоге именно эта коррумпированность и позволяла религерам получать липовые разрешения на попечительство. А возможность забирать к себе детей в ученичество являлась для всех конфессий залогом уверенного будущего, необходимым условием выживания. Потому работа с детскими домами и интернатами продолжалась в том объеме, в котором деньги итогом окупались сторицей.

Потому и увеличивающиеся вливания в карман Антонины Рудольфовны не было чем-то из ряда вон выходящим. Конечно до тех пор, пока ее запросы находятся в пределах разумного. Но стоило опасаться того, что после первого же отказа женщина пойдет на шантаж. Зная характер директора, Егор не сомневался, что жадность победит здравый смысл.

Он бросил в один из стоящих у дорожки мусорных бачков окурок, взглянул на часы.

 — Молодой человек, — окликнул одноглазого испуганный старушечий голос.

В дверях входа в детский дом стояла пожилая женщина в мятом белом халате, надетом поверх драпового пальто с торчащими из пол нитками. Вязанный платок на шее, седая копна кое-как уложенных волос. Тревожно-изучаюший взгляд выцветших глаз.

 — Доброго вам дня, Зинаида Александровна, — Егор позволил себе улыбнуться, — Как здоровье?

Одна из нянечек детского дома, Зинаида Александровна дико боялась приходящих религеров. Считала себя очень набожной, часто причитала и охала. Обычная сердобольная старушка, истово заботящаяся о детдомовцах и стоически терпящая унижение от них же. Волков знал и ее – служение обязывало знать тех, с кем имеешь дело.

 — Митенька одет, ждет вас в коридоре, — не обратив внимание на вопрос, еле слышно проговорила няня, отступая вглубь здания.

-Хорошо, — Егоро протиснулся мимо старушки, — Не болейте.

И, уже удаляясь по коридору, услышал дрогнувший от нечаянной смелости голос Зинаиды Александровны:

 — Вы хоть в бога верите, нелюди?

И лишь дверь захлопнулась, когда Волков обернулся.

Мальчик Дмитрий Беляков, одиннадцати лет от роду, оказался худ и как-то, по ощущениям, колюч. А так же взлохмаченный, злой и хамовитый.

Явно прошедшая через десятки рук, затертая до белесых пятен дутая куртка с надписью «Булз» на спине, висела на Митеньке пузырем. Спортивные штаны китайского пошива, с цветными вставками на голени, не вязались с осевшими гармошкой, грязными полусапожками с разошедшейся молнией. От мальчика пахло влажной тканью и прелостью.

На узком лице мальчика угрюмо горели крупные глаза, смотрящие на мир сквозь призму личной обиды. Митенька был одним из тех, от кого любое учебное учреждение старается избавиться в первую очередь – заядлый хулиган с бурной фантазией.

Ехали молча. Егор уверенно вел джип по скользкой от дождя трассе, изредка бросая взгляд в зеркало, на сидящего на заднем сиденье мальчика. Митенька заинтересованно пялился в окно, беззастенчиво ковыряясь пальцем в носу и вытирая его о кожаный салон.

 — Ноздрю не порви, хулиган, — посоветовал ему Волков. Подросток поймал взгляд в зеркале, но даже не смутился. Палец от носа убрал, но с кривой ухмылкой парировал:

 — А ты, дядя, вижу, даже мимо носа промахиваешься. Вон, даже глаз себе выбил.

Егор усмехнулся, утвердительно кивнул. Мальчик насупился и вновь уставился на пролетающий за окном пейзаж.

Джип следовал по дороге в аэропорт. Черным болидом пролетал автобусные полустанки с одинокими людьми под железными козырьками. Шелестя шинами обгонял длинные автопоезда с огромными колесами. Мимо деревенек, мимо заправок и придорожных кафе.

Не все претенденты на послушничество становились адептами. Не все послушники становились служителями. И уж совсем мало кто из служителей достигал высот религиозной иерархии. Но практика набора последователей веры из числа неблагополучных слоев населения пока оправдывала себя, давая наивысший процент результата. Сложно было сказать, кто выйдет из бывшего теперь уже детдомовца Белякова, но то, что спустя полгода парня будет не узнать, Волков знал точно – в Школах умели говорить так, чтобы донести смысл слов даже до самого трудного подростка. А потому воспитывать сейчас Митеньку, вступая с ним в перепалку, не входило в обязанности религера – он должен был просто доставить его наставнику.

 — Дядя, а ты ждал, что я брошусь к тебе с криком «папа»? – скучающий мальчик вновь решил попробовать на толерантность своего сопровождающего, — Ведь ждал же?

Волков удостоил его лишь взглядом в зеркало.

 — Ждал, — ответил за него Митенька и удовлетворенный откинулся на сиденье, — Музыку поставь, папанька. Я тебя это… люблю тебя я. И пожрать купи.

Одноглазый даже бровью не повел.

Свернули на дорогу к аэропорту. Мимо пронеслась стоявшая на обочине фигура в желтом жилете патрульного постового. Проехали отметку «Аэропорт – 10 км».

 — Я все равно сбегу, — вдруг угрюмо сказал парень, — Потому, что ты меня в секту везешь, для жертвы.

 — Почему сразу для жертвы? – Егор вдруг поддержал разговор, почувствовав, что за словами мальчика что-то кроется, — Может, на органы сдам. Печень здоровая?

Митенька подался вперед:

 — Вы нас своим богам приносите в жертву. Вон, Колька рассказывал, Маринка тоже. Увозите и заставляете на себя работать. Там нас таких много. Вечерами книжки всякие учить заставляете. Это…зомбируете. А потом кого-то уводят. И все, только его и видели. Вон, у Маринки даже наколка осталась на спине, ей в такой вот секте сделали…

 — Какая наколка? – перебил поток информации Егор.

 — Татуировка. Звездочка, типа как на картах рисуют, только лучей побольше.

Волков перестроился в правый ряд, сбросил скорость. Щелкая камушками гравия по днищу, джип прижался к обочине и встал.

 — Дядя, ты чего, — испуганно проговорил мальчик, — Я…

 — Ну-ка, босота, рисуй, — блокнот и карандаш, извлеченные из бардачка, упали на колени Белякова, — Рисуй пока есть чем.

Художественный талант у подростка присутствовал – через пару минут Волков разглядывал аккуратную звезду c девятью лучами и похожим на паука символом внутри.