шестая глава

6. Дни становятся реальней.

Уснул я мгновенно. Только моя голова коснулась подушки и всё, я провалился в сон. Снился дом, весна, пение птиц. Я с женой и дочкой иду в парк, кататься на роликах. Вокруг зелень, трава, листья на деревьях, заборчики, наконец. Смех детей на площадке. Пение птиц. Мелкая скачет козлом, непоседливая, смешная. Мы с женой смеемся. За спиной рюкзак, в нем три пары роликов и защита, бутылка воды для дочки и термос с чаем для нас, несколько бутербродов и пакет со смесью орехов и сухофруктов. Солнце жарит город, только ветерок спасает от жары и тень деревьев. Асфальт еще не раскалился после дождика, но от него уже веет жаром. Ярким, красно-розовым пятном, скачет впереди нас дочка, мы с женой идем, обняв друг друга за талии. Вдруг малышка останавливается, оборачивается и смотрит на меня, будто запоминает.

— Папа, ты ведь будешь всегда? — спрашивает это создание, серьезно, как умеют говорить только дети — ты всегда-всегда будешь рядом? Даже, когда будешь уезжать, ты же всегда вернешься?

На глазах у нее появляются слезы, и она бежит на меня… сквозь меня. К маме с плачем и всхипами. Вокруг все становится всё более и более бесцветным, чей-то голос шепчет непонятные слова, деревья теряют листву, втягиваю ее в себя, небо становиться ярко голубым с желтым диском солнца, асфальт покрывает изморозь, меня крутит, крутит, будто я являюсь центром вьюги. Звуки стихают, и остается только завывание ветра на морозным зимним утром. Что-то толкает меня, вихрь тянет, не выпуская, тянет к непонятному сооружению, где группа наемником режет горла людям и рисует их кровью непонятные знаки. Кажется, глаза жертв пристально следят за мной, затягивают меня в себя, в свои бездонные колодцы, оставленные им смертью. Меня рвет на части, я буквально утекаю в них, слышу их голоса, они шепчут, шепчут. Мужик, типичный пьяница-рабочий шепчет: Уроды! Сволочи! Вы еще заплатите. Молодая женщина боится за своего ребенка, девушка зовет любимого. Старик интеллигент молчит, его губы шевелятся, но звуков не издают, вместо звуков появляются буквы, огромные, эти буквы начинают кружить вокруг меня, задвигая вьюгу, и постепенно складываясь в слова — "Прерви цепь, освободи душу и иди за ней, вольная душа укажет путь", эти буквы завораживают меня, и лишь голос пятого приносимого в жертву перекрывает их своим криком, не шепотом, а истошным визгом из надорванной глотки.

— Вы что, пацаны, я же свой, что вы делаете, за что? Давайте я вам приведу кого надо, меня-то за что? Пощадите, я же свой, я же… — голосит непонимающий наймит, спеленатый как баран, принесенный на заклание. Хотя почему как? Он и есть баран. Меченый, для получения силы предал свой народ, свою религию-партию и принес в жертву свою семью. А эти бандиты для своего ритуала просто обязаны предать кого-то из "своих" для ритуала.

Последнее что я слышу во сне, это голос дочурки:

— Папа, ты такой сильный, ты самый сильный, ты всегда будешь рядом, всегда.

И эти слова звучат не вопросительно, это утверждение, серьезные слова маленького человека, для которого папа и мама это, пожалуй, самое главное в мире, остальное потом главное что бы папа и мама были рядом и не ругались.

Я проснулся и полез в рюкзак, в книжке лежал рисунок, нарисованный дочкой для меня еще в три ее годика. Я всегда его возил с собой. В тот день мы поругались с женой, крепко поругались. Причину я уже не помню, но мы были готовы разводиться. Помирила нас наша мелкая. Она пришла с листочком бумаги и карандашами, и пока мы молчали, не желая ругаться на глазах у дочки, нарисовала эту картинку. Три человечка из палочек и кружочков стоят у домика и машинки. У самого маленького в руках шарик и мороженое, а два побольше держаться за руки. Под человечками корявыми детскими буквами написано "ПАПА", "МАМА" "R". Протянула рисунок нам и сказала:

— Это наша самая лучшая семья собирается в зоопарк, вы ждете, пока я доем мороженое.

— С мороженым же нельзя садиться в машину? — добавило наше чудо, и мы уже не могли ругаться. Все споры не могут стоить радости ребенка. А наш ребенок хотел иметь лучшую на свете семью. Разве можно отказать собственному ребенку в том, чего ты и сам хочешь.

Я чуть не расплакался, я домой хочу. Как они там? Что с ними? Я хочу домой.

Ладно, в сторону сантименты, домой на них не доедешь. Пока единственное что я могу сделать, это последовать совету Ежова, добраться до "Красносельской" или "Сокольников". А для этого надо встать и одеться, как минимум. Продрав глаза, я увидел Глеба Васильевича. Он вышел будить меня, и был удивлен своей неудачей. Я-то уже встал, как меня будить?

— Доброе утро — добродушно, и немного даже весело сообщил он мне — выспался?

Выспался ли я? Наверно да, но вот сон. Сон был слишком ярким, и самое гадкое, я его помнил лучше, чем события вчерашнего дня. Для меня этот сон был реальнее, а события в нем важнее, чем поход от "Пролетарской" до "Спартаковской". Машинально я стал вспоминать вчерашний день. Четко я помнил два, нет три момента. Перестрелку с наемниками на строящейся марьинской линии, поиск тела нацбола и его нахождение, и, наконец, двух демонессок. Остальные события были блеклыми, причем не из-за уровня адреналина, а из-за сложности воспоминания. Их приходилось выстраивать, восстанавливать по кусочкам, основываясь на логике и тех фрагментах, которые я помнил лучше. А сон я помнил досконально, лица принесенных в жертву я представлял настолько же хорошо, как лица своих коллег по работе, или, например, тех же "вольных", встреченных вчера. Не простой выходит сон, не простой.

— Выспался, спасибо Глеб Василич — проговорил я потягиваясь — но пока спал, пара вопросов нарисовалась.

— О, как — удивился он — ну проходи в кабинет, поговорим перед твоим отбытием, поговорим, время есть.

Я оделся, не полностью, не стал напяливать свитер и тем более куртку. Теплое белье, штаны, ботинки и, машинально, кепку. Подумав, я надел пояс с револьвером и сунул в карман штанов, на бедро, четыре строенных патрона. Ну и наконец, я достал из рюкзака пару шоколадок и пачку печенья. Хозяина кабинета я застал за приготовлением места для завтрака, его секретарша стояла с подносом, на котором шкворча стояла сковорода с чем-то аппетитно пахнущем беконом и черным хлебом, пара тарелок, пара чашек, опять разномастных, чайники и сахар. Слюна заполнила мой рот со скоростью реки прорвавшей плотину, мгновенно. К счастью Глеб Васильевич быстро закончил освобождать место и его помощница ловко расставила немудреный сервиз, выложила на тарелки что-то среднее между гренками и омлетом с беконом, разлила чай по чашкам и ушла, пожелав приятного аппетита. Мне удалось перехватить ее в дверях и вручить плитку шоколада "альпен гольд", чему девушка была рада, даже немного смутилась. Ее личико, со смущенной улыбкой и яркими глазами, лицо подполковника, довольное, выражающее радость за нее, взбодрили меня, и я с аппетитом принялся уничтожать завтрак. Правда начался он с курьеза.

Поделав друг другу приятно аппетита, как было заведено в любом обществе, мы сели, придвинули тарелки, а дальше произошел небольшой конфуз. Глеб Васильевич, машинально, открыл ящик стола и достал свой нож и вилку, отрезал себе кусок, назовем это блюдо омлетом всё же, поднес его ко рту и так и замер. Он осознал, что у меня прибора нет, и хотел было уже извиниться и попытаться найти мне вилку. Я понял это примерно в тот же момент, до того я спокойно снял нож с пояса, разложил его, взял чайную ложку, перевернув, прижал ею "омлет" к тарелке и спокойно нарезал его на кусочки. Так как блюдо поданное нам состояло на пятдесят процентов и кусков черного хлеба, то оно было довольно плотным. И я спокойно наколол его на нож и замер с куском у рта так же как и хозяин кабинета. Мы оба были крайне смущены. Он — тем, что не позаботился о приборе для гостя, а я своей невоспитанностью. Привык в походных условиях обходиться тем, что есть под рукой. Так и замерли оба в немом смущении, посидели и рассмеялись.

— Извините, но прибор я вам забыл попросить, хотя вижу, вас это и не беспокоит — улыбаясь, извинился хозяин стола.

— Да чего там — махнул я свободной рукой, отметая всякие попытки извиниться вновь — я даже как-то и не подумал о них, видимо стресс.

Проглотив завтрак, мы придвинули кружки, и я залез в карман свомих штанов.

— Глеб Васильевич, я тут печенья у себя в рюкзаке обнаружил, вот вспомнил, дай думаю, прихвачу к чаю — я, улыбаясь, положил пачку "юбилейного" на стол, присовокупив и плитку шоколада — но еще я к чаю вопросы принес, если не возражаете.

Не услышав возражений, я начал.

— Глеб Васильевич, я не в жизнь не поверю, что все партизанские отряды собрались исключительно в метрополитене, ведь наверняка есть и на поверхности группы?

Мой собеседник с огромным удовольствием окунул печенье в чай и откусил в момент размокший кусок. С умиротворенной улыбкой он соизволил ответить.

Разумеется, на поверхности, как вы это назвали, есть группы бойцов, в основном. Недалеко от станций метро или каких-либо выходов — запив печенье чаем, начал он свой ответ.

— Как вам наверно уже говорили, демоны, как простые, так и вольные, не могут проникать в "культовые" места, в Москве это в основном постройки коммунистического строя и действующие храмы, каких крайне мало. Чтобы здание было недоступно для демонолога, требуется выполнение нескольких условий. Первое, здание должно обладать атрибутами культа или строя. Второе. Это здание должно было быть действующим на момент пришествия Иммира, или хотя бы храниться в памяти жителей окрестностей как объект необходимого типа. И наконец, третье, а наверно первое даже, просто вспомнилось третьим, здание должно быть построено именно теми кому оно посвящается. Именно в силу невыполнения этого условия гнездом демонологов стал Кремль, казалось бы, в изобилии имеющий как атрибуты советской власти, так и посещаемость-действенность, но построен он был не нами, а при князьях-царях, и символизирует их власть, а на нее демонам плевать с высокой колокольни. Вот действующие храмы им недоступны, дворцы пионеров, "сталинские" дома.театр советской армии.и много другое. Хотя недоступны, это не точно. Некоторые демонологии, особенно Иерархи, могут входить в них, правда, с чувством дискомфорта. Во всяком случае, так говорят люди, которым можно верить. Но, к сожалению. Почти все наземные постройки подобного типа заняты наемниками. Исключение наверно высотки у Баррикадной и Смоленской, сталинский дом на около станции "Электрозаводская", Казанского направления, и еще несколько подобных домов. Остальные высотки заняты наемниками, самыми сильными бригадами. Храмы все ими заняты, кроме оскверненных. Кстати, многие дома никем не заняты, неудобно расположены, особенно жилые дома, предназначенные для определенного типа людей, офицеров, например, или писателей. Такие дома имеют символику и недоступны большей части демонов. Именно в таких домах советую устраивать привал, если придется. В домах, куда есть доступ Иммиру и его спутникам согреться невозможно, именно поэтому наемники гнездятся подобно нам. Поэтому и из страха перед "вольными" — продолжение явно высушило его глотку, и он жадно припал к кружке чая. Я же осмысливал сказанное. Меня привлекло одно слово — оскверненный. Если это оговорка, метафора, так сказать, то оно ничего не стоит, а если нет, тогда что выходит, храмы кто-то оскверняет? А только ли храмы?

— Глеб Васильевич, вы вот сказали "кроме оскверненных", оскверненных кем и когда? — сформулировал я свою мысль.

— Оскверненных, именно оскверненных, я сам видел такой — подполковника, мужчину явно повидавшего многое передернуло от воспоминаний — где это было не важно, когда, думаю тоже. МЫ с отрядом пробивались к отделению милиции, нас интересовали документы, хранящиеся в нем, и возможно, если повезет, оружейная комната. Само отделение было расположено в неприметном здании и для демонов не было проблем входить и выходить оттуда. Зато возле него была церковь, прямо напротив. Красивая. Высокая, с хорошим забором, последние годы в ней проводились службы, Меченный ослабил гайки и православная церковь договаривалась с организациями, занимающими храмы о предоставлении этих площадей им. Я решил, что в храме можно устроить пост и осмотреться. Как я ошибался. Прямо при входе в храм, в его алтаре, и в остальных помещениях мы обнаружили принесенных в жертву Иммиру людей. В нарисованных синей краской кругах с руничискими символами лежали тела. Мужчина, женщина, девушка, старик и, как не странно, наемник. У всех было перерезано горло, а в груди торчал кусок льда. Один из наших бойцов выдернул сосульку из тела женщины и тяжело за это поплатился. Труп тот час же встал и набросился на нас. В первую очередь на того самого бойца. Пули вырывали куски плоти из мертвого тела, но женщине было все равно, он рвала орущего парня и купалась в его крови. Подставляя струям бьющим из его тела свое лицо, руки, грудь. Лишь когда один из нас снес ей голову ударом лопаты, случайно замеченной у стены, монстр перестал шевелиться и замер, не падая, но и не колышась. Она превратилась в ледяную скульптуры. Как и умерший боец. Два промерзших насквозь тела остались стоять в храме, а на выстрелы вбежал "вольный". Это был молодой пацан, со странной стрижкой, вроде как у индейцев Гуронов, кожаной жилетке поверх майки, в напульсниках, ошейнике, рваных штанах и кедах. Вся одежда была покрыта клепками и значками. А том числе трудовыми орденами и медалями, пионерским и октябрятским значком, знаком ГТО. Храм, совсем недавно бывших вполне безопасным, стал нам ловушкой, и только чудо спасло нас. Пока мы отстреливались от "вольного", откидывая его пулями, боец, удачно поработавший лопатой, полез в карманы. Чем-то набив свой обрез, он навел его на демона и выстрелил. Получив множество мелких и, казалось бы, не серьезных повреждений демон осел и покинул тело парня. Оказалось, Вахтанг, так звали того бойца, забил в ствол серебряную мелочь с символикой советской власти, решив рискнуть. С тех пор, каждый из нас носит с собой серебряные пули, с выгравированными на них звездой и серпом с молотом, раскрашенными, в соответствующие цвета, эмалью. Правда этот заряд никто еще не проверял.

— Мда, мистика какая-то — протянул я — не хотел бы верить даже, но сам вижу, без нечистой силы тут дело не обошлось.

— Знал бы ты, что наши умники в других городах думают, какие теории стоят — на лице военного появилась грустная улыбка — от нашествия инопланетян, до применения психотропного оружия и новейших технологий со стороны американцев. Дескать, демоны не демоны, демонологии просто обладают какими-то устройствами, а одержимые накачаны наркотиками, а мороз, это применение погодных установок.

Я задумался, в этих гипотезах был свой смысл, был бы, если бы не я и остальные "провалившиеся". Никаким психотропным оружием и погодными установками наше появление не объяснить, если только не считать нас частью эксперимента. Но у меня есть подтверждение моей подлинности, паспорт и предметы более высоких технологий, чем есть в этом мире. Тот же фотоаппарат и ноутбук, например. Нет, господа ученые, события, происходящие тут, материалистам трудно объяснить. Ладно, вернемся к нашим баранам.

— Сон у меня был — тихо сказал я подполковнику — приснилось жертвоприношение, Глеб Васильевич, причем жертвы подходят под увиденные вами. Мужик, явный пролетарий пьяница, Женщина, похожая на домохозяйку или учительницу, молодая девушка, старик интеллигент и наемник, вопящий не хотящий умирать. Такие вот дела.

Глеб Васильевич почесал у себя в затылке. Встал, сделал несколько шагов по комнате, потом со словами "Посиди здесь, сейчас вернусь" выбежал в коридор, буквально снося двери на своем пути. Через пять минут он вбежал обратно с тремя телефонами и парой ребят.

— Знаешь, ты меня прямо носом в мои ошибки ткнул, последними словами — с какой-то злостью признался подполковник — ведь рассказывали Горьковские про жертвоприношения, но описывали иначе, там больше жертв находили, а своих-то я не опрашивал. Ни "Соколов" ни соседей. Сейчас обзвоним, поговорим, сходи пока на станцию, там тебя искали. Ты же Юрий с Пролетарки?

Я кивнул. Кто это мог меня тут искать? Я и знать то тут никого не знаю, тем более, мало кто знает обо мне. Надо сходить, посмотреть, кто это. Уходя, я услышал:

— Да, медленнее, записываю, адрес и описание — голос принадлежал одному из пришедших парней, и уже тише, явно не в трубку — Глеб Васильевич, около "Автозавода" было обнаружено похожее жертвоприношение, в одном из сталинских домов.

— И они молчали!?! — голос начальника гремел и дрожал от праведного гнева — хотя и я сам не сообщил никому про само жертвоприношение, про монеты отзвонился всем, а про жертвы нет, старый козел. Ребятки, звоните всем, записывайте, я сейчас пришлю еще двоих, все телефоны займем, вы будете звонить и писать, а я на карте буду отмечать, где-то была нетронутая карта с указанием жилого и не жилого фонда. Кажется, кое-что наклевывается.

Я спустился на станцию, и тут же наткнулся на сотрудника НКВД ( я успел заметить корочку на столе у их поста, странно но Народные Комиссариаты тут еще не сменились Министерствами, или сменились не все?). Это был именно тот мужик, который рассказал про шахту. Он был крайне смущен, и сам подошел ко мне.

— Извини, товарищ, в слепую тебя посылал, но так было надо — проговорил он — я бы тебя предупредил о "вольных", хотя я и предупреждал, хоть и размывчато, но было очень надо проверить там ли они, а про вас, "провалившихся", ходили слухи. Дескать, на вас "вольные" не нападают.

Я зло посмотрел на мента, вроде не врет.

— И как вы хотели проверить? — сквозь зубы спросил я, постепенно злясь, странно только что был совершенно нейтрален к нему — "вернусь — не вернусь"? Так я тебя огорчу, вернулся, но мог и слечь, там не только "вольные" но и отряд наемников был.

Тот сжался, втянул голову. Плохо быть совестливым человеком. А еще хуже, когда не по совести поступаешь. Он замялся, явно думая над оправданием, потом махнул мне рукой в сторону дверцы у их поста.

— Пойдем, покажу тебе и всё объясню — сказал он, открывая дверь в подсобку.

В подсобке стояло несколько мониторов, на которые были выведены три камеры, все они стояли во дворе, одна была направлена на шахту вентиляции, стояла на арке качелей, судя по ракурсу. Вторая стояла в квартире дома, на подоконнике и показывала проход к перекрестку. Именно к тому, на который я пошел. Третья смотрела практически от этого перекрестка, установленная, как мне пояснил оператор, в подъезде, и показывала проход к Красносельской улице. Я стоял столбом. Пять ЖК мониторов, LG, семнадцати дюймовые, ноутбук и провода идущие от квадратера.

— Это откуда? — я ткнул вовсё богатство пальцем — что это я знаю, но откуда и кто настроил?

Мент присел, кивком показав на оператора. Тот не был похож на моего современника.да и не оказался им. Сержант просто показал на того, кто будет говорить.

— Парень был, очнулся в тоннеле между нами и "Курской", в том, что заставлен поездами. При нем были все эти устройства. Экраны были в коробках, камеры тоже, только вот это — он показал на ноут — было в сумке и явно не новое. Он прожил у нас с неделю, потом предложил установить камеры наблюдения и подключить их. Он как раз вез всё это в дачный поселок, там надо было установить сторожам. Мы обсудили, что да как, и он с нескольким нашими выбрался на поверхность. Как видишь успешно.

— И где он сейчас — я был ошарашен — где?

— Не знаю — оператор пожал плечами — он с каждым днем был сам не свой. Метался, на пятый день ходил на "Курскую", купил там ствол и повязку поменял. Потом уже, на восьмой день, под вечер, пришел, посмотрел по камерам, их восемь было тогда, увидел что-то и сказал что уходит.

— Трясло его, как тебя вчера, даже сильнее — высказался из своего угла сержант — как алкоголика без бутылки. Каждый день сильнее и сильнее. Тоже приговаривал, надо на "Беговую". На восьмой день заявил, что или он сегодня на "Беговой" будет, или свихнется от бессонницы.

Сменил повязку, уж не тот ли это мотоциклист, так и не уехавший отсюда? Уж очень похоже.

— Мужики, а как он выглядел?

— В смысле, одет? — вопрос был задан нквдешником, а после моего кивка он и ответил — кожаная куртка, кожаные штаны, сапоги, летный шлем, кофта с капюшоном, сапоги ковбойские ...

— Он — вырвалось у меня, и я был вынужден пояснить обернувшемуся оператору — не далеко он ушел. На Спартаковской улице стоит мотоцикл, он сидит около него с несколькими дырками в груди. Походу крыша у него поехала, раз решил по снегу на мотоцикле рвануть. Ладно, с камерами всё ясно, а я-то тут причем?

Сержант встал, показал на камеры и начал объясняться.

— Мы следили за двором, с самого начала. Как только камеры поставили. И три дня назад две "вольные" зашли в подъезд за каким-то мародером. Они и раньше крутились тут рядом, попадая в поле зрения камер, и иногда входили в дома, но как они их покидают, мы не знали. Если они были в подъезде, то должны были выйти сразу, но на вас они и в правду не обращают внимания. Если бы они появились, тебя бы тут же втащили назад. За тобой я лез.

Я с сомнением посмотрел на милиционера. Всё казалось шитым белыми нитками. С другой стороны, он мне говорил о "вольны"? Говорил. Про "вымороженных" говорил? Говорил. Про то, что "вольные" ДОЛЖНЫ быть во дворе умолчал? Ну, умолчал, и что с того. Я ему кто? Сват-брат? Нет. Ладно, проехали.

Хлопнув встающего милиционера по плечу, я проворчал:

— Ладно, мужик, проехали, не предупредил о "демонессках", на твоей совести будет, я на тебя зла не держу, но с тебя выпивка.

Тот кивнул, было видно, даже при слабом свете мониторов, что ему полегчало.

— Кстати, ты не в курсе, а меня кто искал сегодня? — я посмотрел на лицо сержанта, вспоминающего происходившее на станции — мне Глеб Васильевич сказал, что кто-то меня ждет, ты случаем не в курсе?

К сожалению, сержант был не в курсе, что ж, пусть будет сюрприз.

Сюрприз удался. За столом сидела знакомая мне парочка. Кукольник и Могила. Среди гражданских, составляющих основную массу "спартаковцев", во всяком случае, по одежде, они выделялись как два героя гражданской войны. И оба были навеселе. Могила, увидевший меня первым, радостно поднял руку и замахал — мол, тащись сюда. В его второй руке была зажата бутылка, сильно напоминающая коньячную. Кукольник обернулся позже, черт лица я с такого расстояния не разглядел, но жесты были эмоциональными и выразительными. Он тоже был, вроде, рад мне и звал присоединяться. Я неторопливо подошел к ним. Теперь мы втроем были просто пятном на станции. Я в камуфляжных штанах, армейских ботинках, кепи и свитере, я его всё же накинул, выходя от Барского (такая была фамилия у подполковника, на его двери висела табличка с надписью "подполковник Барский Г.В., НКГБ", вот тебе и "сапер&quot. На поясе револьвер, на груди пистолет, одетый вместе со свитером, мало ли, кто меня ждал внизу? И эти двое, летчик и чекист. А кругом костюмы, свитера, олимпийки, меховые жилетки. Пистолеты, правда, почти у всех. Но только у нас троих портупеи с патронташами, забитые боезапасом. И запасные обоймы на видных местах.

За столом сидело двое. И еще двое лежало. Один лежал под столом. Лежащими были горьковские челноки. На столе было изрядное количество алкоголя, и простая закуска. Тушенка, сельдь, черный хлеб, шоколад. Могила. Уже изрядно набравшийся, разлил нам по одной, не обратив внимания на мой протест и протест Кукольника. Пришлось пить.

— Повод? — спросил я у Кукольника, Могила самозабвенно поглощал тушло, и явно не ответил бы — За что пьем?

— Повод есть, Юр, как не быть — голос Льва был довольным и внятным, хоть и захмелевшим — эта троица (кивок на челноков), притащила Курским пулеметы, и совместно с парнями с "Площади Ильича" и "Серп и Молота" они выбили наемников с подземной части курского вокзала, а потом и из всего здания. Теперь наемники остались только в нескольких поездах и в дальних зданиях вокзала. Подкрепление, рванувшее из области, было расстреляно на перегоне около Серпа и Молота партизанами тамошних отрядов. Кстати, группа "курских" тоже там была, они отбили транспорт, который мы слышали. Так что, считай праздник и мы на нем герои, и не последние.

С этими словами Могила разлил еще по одной, мы выпили, закусили. По телу пробежала волна алкогольного жара, по небу, горлу, упала в желудок и, слегка потухнув, расползлась по конечностям, даря тепло и умиротворение.

"Еще одну и я буду пьян, а мне нельзя, у местных ко мне дело какое-то вроде" — промелькнуло в моей голове. Пить больше не стоило.

— Лев, у меня тут еще дела остались, кажется, так что я покамест пасс с выпивкой, обожду короче — я перевернул стаканчик, взял кусок копченой колбасы с тарелки и принялся его обсасывать. — Вы-то меня искали зачем?

Парочка переглянулась. Могила выпил еще коньяка, прямо из горлышка, и немного невнятно проговорил громким шепотом.

— Мы разговор один услышали. Тебя касается напрямую. Кукольник сказал, что тебя надо предупредить и побыстрее, вот и пришли сюда.

— Новость — я был озадачен, оба партизана выглядели несколько удрученными, что же за новость такая?

— К Курским приходили ребята из "Красной Бригады", это те, что на "Комсомольской" сидят, говорили о чем-то связанным с наемниками и жертвоприношениями. Мы это плохо разобрали, во всяком случае я — это уже Кукольник, голос какой-то убитый — а потом сказали, цитирую: " Скоро тут может объявиться "провалившийся", он полюбому будет к "Сокольникам" прорываться, или к "Красносельской", менее вероятно, что к "Преображенской", но тоже возможно. Как он будет выглядеть неизвестно, но в течении недели может объявиться, если объявится, пришлите весточку, наши будут квартироваться в переходе в комнатах с шестой по одиннадцатую, в долгу не останемся. А потом еще добавил: " А сдашь его в безсознанке, ну пьяным там или еще чего, или травонёшь, совсем замечательно". Такие вот пироги, товарищ.

— "Красные" с наемниками не знаются, это железно — подхватил эстафету повествования рыжий комиссар — значит чем-то вы "провалившиеся" им сильно мешаете, раз вас решено отстреливать. Не советую тебе с ними пересекаться, Наемник, ой не советую. Серьезных бойцов, если по чести, у нас было по началу не много, я про всех партизан говорю, у Меченого правда примерно так же было. Так вот у "Красных" изначально самые серьезные были, бывший ОМОН, разные спецы из разведок и десанта, в общем, те еще башибузуки. Это потом уже народ и пристрелялся, и специалисты подтянулись в столичные подземки и укрепленные точки.

— Что же это они тогда вокзалы то не удержали? — с ехидцей спросил я — такие сурьёзные дяденьки, а на вокзалах демоны с наемниками обитают.

— Да они и не пытались, из вокзалов только Курский и Ленинградский остались недоступными для демонов и их хозяев, остальные вполне ими посещаемы, хотя нет, вру, не совсем так. Рижский и Павелецкий вокзалы были доступны демонам сразу же, такого количества жертв как там практически нигде не было, порождения мрака порезвились там во всю, впервые дни. С Киевского вокзала наших выбили быстро, но примерно месяца три там обитали наемники, никаких демонов, а потом появились демонологии. Белорусский вокзал и сейчас частично недоступен Демонам, а с Казанским и Ярославским не понятно. Первые дни там было всё нормально, демонам хода не был, а потом резко появились они, и бойцов выдавили тут же.

— А Савеловский? — меня удивило не упоминание об этом вокзале, хотя я его и не любил — с ним что?

— Савеловский? Ты это о чем? А, понял, ты, наверно, о Бутырском? Да какой это вокзал, он, конечно, был вокзалом, когда-то, до войны, но потом его перевели в другой фонд, а направление прикрутили к "Белорусскому", проведя несколько дополнительных полотен пути. Так что там нет вокзала, в здании было устроено главное отделение наркомата внутренних дел на железных дорогах, и оно остается под контролем партизанского отряда. К ним почти сразу пробились еще бойцы из бутырского изолятора, и часть контингента с ними. В изоляторе как раз сейчас наемники базируются. Не, там станция Бутырская, а не вокзал — пояснив мне расклад сил на вокзалах, Могила приложился к бутыли и долго не отрывался от нее, потом продолжил — короче, старайся не попадаться на глаза "красным", и не свети своим происхождением и намереньями на линиях метро, да и наверху тоже.

— "Соколы" тебя не сдадут, это понятно — увидев возмущенный взгляд Кукольника поспешно произнес Вася — но красные договариваются с торговцами и частным общепитом на станциях, думаю еще с верхолазами тоже договариваются, так что информацию лучше при себе держать, или сообщать только бойцам. Тут у тебя какие дела остались?

Для изрядно выпившего голос Могилы был слишком тверд, да и построение предложений не хромало из-за алкоголя, сказывался опыт или дело было в другом? Сдается мне этот комиссар был внутренней разведкой своей группировки. И именно распитие пойла в кабаках со всеми подряд было его работой. Возможно, и Кукольник был таким же, кто знает.

— Да пока не знаю, но Барский сказал подождать, спорить с ним неохота — уклонился от прямого ответа, переведя стрелки на подполковника, заодно увидим как вы, товарищ Могилатов, относитесь к представителю НКГБ на этой станции.

— С Барином лучше не спорить. Сказал ждать, жди — согласился со мной Могила — Он знает кто ты?

— Да, то, что я "провалившийся", знает, про то, что иду к "Красносельской", тоже знает — я насторожился, действительно, Барский знал кто я, НКВДшники знали, пусть и не все. Не мало, если знают больше двух, значит, знают все вокруг.

— Ладно. Полковник тебя не сдаст, сто пудово, он кремень, да и не любит "красных", по каким-то скрытым причинам. "Красные" и "Краснопресненские", что станционные, что из высотки, ему не по душе, насколько я знаю. Думаю это еще из прошлой жизни у него. Наверно, конфликт с кем-то из их верхушки.

Кукольник встал и мотнул головой приятелю, то, покачиваясь, принял относительно вертикальное положение.

— Мы на "Электрозавод" идем, там будем до завтра. Потом переползем на отдых на "Сталинскую". Я на дома, на сталинской, буду с недельку, плюс-минус два дня — Лев протянул мне фотокарточку. На ней был он, в летней одежде, на фоне резиденции американского посольства, под цветущими каштанами. Рядом с ним, каким-то совсем молодым, сидела симпатичная, хотя и полненькая девушка в усыпанном маками сарафанчике. Перевернув, я увидел схему станции "Сталинская", нарисованную химическим карандашом и отметку на одной из отчерченных клетках. На краю карточки было написано. "Сталинская 22, Лев-Кукольник".

— Это я и моя девушка, хотели расписаться… Это 86 год, лето. Прошло чуть меньше года, и она пропала безвести. Вот так вот. Боюсь даже думать что с ней.

Кукольник отобрал бутылку у приятеля и отхлебнул почти половину оставшегося. Я его понимал. В какой-то мере я находился в том же положении, я тоже не знал что с моей семьей, только безвести пропал для них я. На душе стало тошно, опять полезли дурные мысли. Страшно, страшно не за себя, за своих близких. Родители люди уже в возрасте, молчу про бабушек, жена, у нее кроме меня никого из родных и нет, дочка, ей в школу скоро. Ну как скоро, через год другой, но с детьми время летит. А жизнь в Москве жестокая штука. Надо вырываться из этой западни, надо, любым способом, хоть по трупам, хоть сквозь землю. Если есть хоть один шанс что я могу вернуться, надо его использовать. Я не заметил, как бутылка оказалась у меня в руке, понял это, только почувствовав жжение на языке и небе. Лев с Могилатовым пожали мне руку на прощанье, взяли свои ранцы, автоматы, и утопали в тоннель. Я проводил их взглядом, допил остатки, взял со стола сморщенное яблоко и кусок сыра, и пошел наверх.

Подполковник меня еще не ждал, он разложил на полу вестибюля станции свежее размноженные, или отпечатанные карты, выкладывая из листов формата А1 огромную карту Бауманского района. То там, то тут он делал пометки цветными карандашами, что-то бормотал себе под нос, спрашивал у парня стоящего в дверях его закутка, тот смотрел в кабинет. Или спрашивал у сидящих там. В какой-то момент он поднял голову и заметил меня. Махнув рукой, он предложил подойти.

— Вот, смотри что получается. Институт имени Баумана. Одно из немногих дореволюционных зданий полностью недоступных для демонологов, одержимых и вольных. Вся территория "бауманки" закрыта для них, засевшие там бойцы, довольно успешно удерживают территорию от наскоков банд наемников. Зато несколько зданий вокруг утеряли свою защиту, которую давали ранее. Например, здание "школы трудовой молодежи" на Разгуляе. Там ранее была одна из баз наемников, а теперь здание, как и расположенная недалеко комендатура, отдано одержимым. Точно известно, там постоянный гарнизон из десятка одержимых и пары демонологов, а комендатура является резиденцией одного из иерархов, Масленко, был такой гад в погонах, отвечал за призыв. Принес в жертву несколько сотен молодых парней ради власти над низшими демонами. Его охраняет целая свора обращенных, а в здании НКПС, около "Красных Ворот" базируются его наемники. Масленко, между прочим, и сейчас занимается рекрутированием войск, рассылая своих поверенных за желающими по всему Союзу. Смотрим далее, вот сюда и сюда — подполковник начал указывать на ряды значков, раскиданных по карте — те которые отмечены "$" это базы наемников, о которых точно известно, базы и посты. Те, что обведены черным, потерянные для всех, на них пропала защита. Из них некоторые проверенны, и все, заметь все, имеют следы жертвоприношений, причем некоторые не единичные. Так, то же самое с нашими потерянными постами и базами. Это одно, выходит жертвоприношения совершаются с целью ослабления защиты, как блин ее там называли… сакральной что ли?

Оглянувшись, он нашел пачку листков, исписанных текстом. Бормоча под нос, он сверился с картой, кое-где добавил символы, и начал проставлять числа, поглядывая в календари.

— Так, зачем они делают, понятно, они "вымораживают" территорию вокруг своих маршрутов — вынув желтый карандаш, Барцев провел несколько линий с его помощью — и у нас есть неплохая возможность им навредить. Благодаря тебе мы узнали о группе бандитов в церкви. Ранее мы считали ее незащищенной, и пробовали выставить пост в доме напротив, над "Электротоварами". Теперь понятно почему нам это не удавалось. Но если мы собьем их с колокольни, то единственный нормальный маршрут к следующему логову иерарха, не Преображенку, будет крайне опасным для демонологов.

Я посмотрел на его отметки. Вроде логично, хотя я не военный, мне не понять, да и местные реалии всё еще остаются загадкой. Зато кое-что бросилось в глаза. На отрывном календаре валяющимся около одной из пометок был "красный день", я присмотрелся, "7 мая", "День Радио". А я знал эту дату еще по другому поводу, и именно потому она меня и привлекла. Именно 7 мая 1917 года католической церкви было разрешено вести агитацию на территории Российской Империи. А меточка была именно на храме, правда православном, и по адресу улица Радио. Совпадение? Возможно, но либо одно, либо другое вполне могло быть причиной жертвоприношения. Я стал присматриваться. Подполковник не возражал, он сам что-то увлеченно высматривал, делая пометки в блокноте. Несколько зданий потерянных для людей имели похожие отметки в календаре, новолуния и полнолуния. Совпадения? Парочка меток были просто говорящими. Например, улица Фридриха Энгельса, жертвоприношение в одном из домов в конце ноября, а что у нас там есть? 28 число, день рождения Фридриха. Опять совпадения?

Заметив мои изыскания, Барский хмыкнул.

— Вот то-то и оно. Пока нет общего взгляда, нельзя понять — он явно думал о чем-то своем — "Красная Бригада", сволочи, могли бы и раньше поделиться своими догадками. Они явно всё это уже поняли, кое-какие слухи от них ходят. Если бы внимательнее порыться в библиотеках, календарях и подшивках газет. Но нет возможности. Совершенно понятно, что все жертвоприношения проводятся не случайно, все они строго приурочены к числам, причем для каждого места это свой день. Но это наемники имеют под рукой ленинскую библиотеку, а у нас крохи. Но это всё сейчас не важно. Это я непонятно зачем занялся. Просто уж пошла информация, так надо систематизировать, ищу теперь порядок. А к тебе будет просьба.

Я напрягся, слово просьба было чуждо этому человеку, он его выговорил даже как-то не так. Нет, произнес он его легко, не мучаясь, но он было как-то отдельно от всего текста. Словно человек знает его значение, знает, когда его следует использовать в предложениях, но понимает, что это только слово, не более чем речевой оборот.

— Я весь внимание — стараясь говорить как можно спокойнее, ответил я — чем могу помочь?

— Можешь, Юрий, можешь — улыбка у подполковника вышла немного кривовато, но вполне искренно — и я тебе смогу помочь, в ответ. Тебя ищут "красные", именно тебя, и судя по всему не совсем с добрыми намереньями. Я их недолюбливаю, и сдавать тебя не собираюсь, но мне необходимо отрезать Масленко от Брыля, сидящего на Преображенской. Чертов бульбаш, постоянно мешает "Соколам", а отрезав его от "Хозяина Отрядов" мы сильно ослабим его. На Преображенке мало наемников, больше одержимых и демонологов. Убивать их посложнее, зато они не везде пролезут.

— Глеб Васильевич, давайте сразу к делу — мне, от чего-то, становилось дурно, было ощущение, что не хватает воздуха, или сильно упала температура — и не боец, стреляю плохо, опыта боевых действий у меня практически нулевой, реальных боевых точно нулевой. Чем я могу помочь? Говорите, хватить тянуть кота за лапку.

Подполковник осмотрел меня с ног до головы.

— Тебе надо первым покинуть колодец шахты и проверить подъезды на наличие в них "вольных". За тобой пойдут опытные бойцы, кто-то из наших, кто-то из "соколов" и несколько "верхолазов". Если "вольные" будут в подъездах, ты должен будешь закрыть его, забив клинья. Это даст немного времени бойцам на подготовку. Если демонов нет, то мы довольно легко должны выбить ослабленных гарнизон Елоховки. Готов?

Я был именно что готов, потихоньку теряя сознание. Пара шагов, стенка. Опереться. Держаться, держаться. Подполковник удивленно смотрит, медленно, будто сквозь тягучий кисель, идет ко мне, преодолевая сопротивление ставшего осязаемым воздуха. Стоять! Стоять! Нет. Не могу. Падаю.

Красный смерч тянет вой взгляд куда-то вверх. Я парю над Москвой. Над городом, знакомым мне по фильмам. Полупустые автодороги, единичные автобусы с округлыми формами, редкие машины, по большей части грузовые. Люди, одетые легко, ищущие тень. Им необходимо убежище от необычной для начала мая жары. Я не чувствую жара, но понимаю, им всем очень жарко. Моим вниманием полностью овладевает маленький мальчик. Я вижу его четко. Каждую складку на его шортах, царапины на сандалиях. На левом застежка пришита, он где-то потерял родной ремешок, и теперь обувка крепилась ремешком от часов. Красная пилотка. Майка с октябрятским значком. На носу очки. Сжимая подмышкой шахматы, мальчик спешит. Он торопливо перебегает улицу, я ее не узнаю, останавливается посмотреть на часы, висящие на столбе. Облегченно вытирает лоб рукой. Видимо успел. Куда? Непонятно. Малец лезет в карман, пересчитывает мелочь. На ладошке маленькие желтые монетки, копейки и двушки. Юркнув в магазин, он покупает стакан томатного сока. Добродушная, но уставшая от жары, тучная продавщица, наливает ему полный стакан из большого стеклянного конуса, и протягивает солонку. Я прямо ощущаю облегчение, которое подарил этот стакан парнишке. Силы восстановлены, можно бежать дальше, на день рождение к своей подружке.

Опять красный смерч. И вот я вижу подростка. Короткие волосы, выгоревшие на солнце, очки блестят на носу, отражая яркие лучи солнца. По улице идет первомайская демонстрация. Опять жарко, но выходной день, и все рады, никого не гнетет духота города. Оправив легкие штаны, подтянув узелок на галстуке, мальчик радостно машет рукой. К нему идут его одноклассники, такие же белобрысые, весело щебечущие подростки.

Опять краснота. Парень, сидит над какими-то эскизами. За окном зима, у него скоро день рождения. Надо придумать, как угостить друзей, зарплата не особо позволяет, но день рождение должен быть запоминающимся для всех. Улыбка касается губ юноши. Его взгляд упал на фотокарточку, стоящую на столе. Там, в легком ситцевом платье стоит его любимая. Девчонка, с которой он дружил еще в первых классах. Потом она переехала в другой район Москвы, в Новые Черемушки, но они остались друзьями. Постепенно их дружба переросла в более сильно чувство, в котором они пока боялись признаться даже себе. Я слышу голос, как будто записанный на старую пластинку. Такой, с шуршащим фоном и несколько искаженный:

— Лева, начальник просил передать тебе заказа, у тебя же день рождение скоро, а ты как всегда забываешь о нем.

Я смотрю вслед за юношей. В дверях кабинета стоит дядечка. Затасканный костюм аккуратно выглажен и идеально чист, рубашка со стоячим воротничком, одета навыпуск и перехвачена пояском, на ногах сапоги из мягкой кожи. Лицо, напоминающее сморщенное яблоко. Улыбка, глаза, сияющие из-под очков. В руках картонная коробка с продуктами и даже бутылка "шампанского". За спиной, в коридоре, стоят еще несколько человек, так же застенчиво улыбающихся. Юноша понимает, никакого заказа на его день рождение не было, это коллектив, состоящий из более старших товарищей, купили ему продукты на праздник, но стесняются то сказать. Они опекают его с самого прихода в Союзмультфильм. То "забудут" у него коробку карандашей и купят себе новую, то принесут пирог " ко мне внук приезжал, жена напекла, а мы всё не съели, внук уехал, а мне сладкого много нельзя", то подскажут где можно хорошо подлатать одежду, дадут почитать книг. Помогают и словом и делом. Лёва постоянно ощущает их опеку, и Лена, его девушка, тоже сразу заметила ее.

"Лёва, только не говори, что ты сам тут всё время порядок наводишь — как-то раз заявила она — ни в жизнь не поверю".

Лева и не стал врать. Он снимал комнатку у подруги одной из коллег, и та убиралась у него, готовила ему обед, помогала со стиркой. Как и несколько коллег, знакомых с ней и часто приходящих в гости на чай. Без них Леве было бы сложнее, попросту не хватало бы времени на всё, на работу, учебу и быт. А про встречи с Леночкой, и так не частые, можно было бы и не думать.

Мысли пролетающие в его голове, оседают в моей памяти, будто мои собственные. Напоследок передо мной промелькнуло его лицо. Ожесточенный парень стреляет в группу одетых в военную форму людей. Стреляет неумело, торопливо, но ему везет. Он разживается оружием посерьезнее дедовского нагана, и друзьями, пришедшими на выстрелы. Кукольник, принявший привычный для меня вид, уходит в партизанский отряд "Сталинских Соколов". Вихрь тянет мое сознание вдаль, дальше и дальше от Электрозавода. Подомной пролетают заснеженные улицы бауманского района. Среди сугробов то и дело видны слабо шевелящиеся тела выморозков. Вот глыба льда, на месте входа в метро. Вот Ехоловский кафедральный собор. Даже мотоцикл у кукольного театра, и тот вижу. А тела возле него нет. А падаю, падаю вниз, быстро несясь к земле. Лечу прямо на двух молоденьких девушек. Вот они стоят, около зоомагазина, на перекрестке. Стоят, любуются своими отражениями в витрине. Крутятся, кокетничают. Им не мешает пурга, не смущает лютый мороз. Они порождения нового мира, духи стихии, обретшие плоть. Со смехом они начинают скакать вокруг меня, хлопая в ладошки.

— Поймай нас! Хватай нас! Обними нас! Мы тебе рады! Пойдем с нами! — звенят в голове их голоса.

Два юных создания, беззаботно чувствуют себя среди мертвого города. Им тут комфортно, но немного скучно и не хватает сил для поддержания полюбившихся тел.

Я взмываю ввысь. Красная пелена застилает взор. Меня тянет в сторону Сокольников. К ледовому дворцу спорта. Тянет к Лене. Она там, я это знаю, она там.

Резкий удар по щеке вернул меня в реальный мир. Я судорожно втянул в себя воздух. Отдышавшись, попробовал встать, вполне успешно. Огляделся. Рядом стоял Барский и его секретарша, а так же пара парней. Барский потирает ладонь. Девушка смотрит на меня и держит нашатырь в руках. Судя по ее глазам, нашатырь мне не помогал. Парни сжимают в руках обрезы. В моей руке тоже что-то есть. Опустив глаза, я вижу фотографию, оставленную мне Кукольником.

— Очнулся? — голос подполковника был спокойным, и только глаза выдавали не слабое волнение — Ты тут дышать перестал почти. Осел и начал хрипеть. Вдох минуты на три растягивать и потом не выдыхать еще минут пять, а потом выдох, долгий и со стоном. Болеешь что ли?

Я отрицательно покачал головой, говорить я не мог, пересохло во рту и горле, будто по морозу пробежку устроил. Правильно истолковав мой взгляд, девушка протянула мне чашку чая. Полегчало.

— Глеб Васильевич, тянет меня иногда из-за предметов, тянет то в прошлое этих вещей, то к их владельцам. Уже второй раз такое — я выпил еще чаю, набирая сил с каждым глотком — вы хотели, что бы я вам помог? Я помогу, мне от вас нужна будет в ответ помощь в достижении Красносельской. Организуете?

Полковник замялся.

— Гарантировать не могу. До станций, подконтрольных "Соколам", доставим, там ребята проводят до своих границ, но это только до Матросской Тишины — он пожал плечами — дальше редко выходят, и не могу обещать, что они пойдут.

Честный ответ, хоть и неприятный. Надо думать. В любом случае мне придется помогать. Барский просто преподнес мне это в форме предложения, от которого отказываться нельзя. Вроде как я сам решил им помогать. Страшно? Разумеется, страшно. Не в кино же пригласили. Идти под пули очень страшно. Но гораздо больше меня волнует эта ненормальная ситуация с видениями и чувствами. Никогда не любил мистику, а тут стал частью чего-то потустороннего. С сегодняшнего дня всё подозрительное, все предметы могущие оказаться такими вот носителями памяти — не брать в руки без перчаток. А еще лучше вообще не брать. Карточку в карман рюкзака, от греха подальше. Видения, пусть и страшные, а в какие-то моменты трогательные оставили неприятный осадок. Я очень отчетливо осознавал — Кукольнику нельзя в Сокольники, и при этом подозревал, что он-то как раз и пойдет меня провожать, переплелись наши дорожки.

— Когда выходить? — я постарался придать своему голосу бесстрастное выражение, вроде удалось.

— Выходим через час сорок, "Бауманские" протелефонированы, сразу после проверки подъездов они выдвигаются на перекресток, мы ожидаем их под прикрытием общаги — подполковник говорил быстро, но четко, указывая на упомянутые точки на карте района — После одна группа выдвигается по Спартаковской, отвлекая засевших в церкви, а вторая двором на Красносельскую, и с той стороны атакует. В идеале посадить пару стрелков в дом.

Мне не оставалось ничего другого как, вздохнув, начать готовится. Термобелье, свитер, камуфляжные штаны, берцы, куртка. Маскировочные белые штаны и куртку, выданные Барцевым, удобнее чем пошитое на Пролетарке. Теперь разгрузка, черное пятно, блин. Ремни, портупея, кобуры, чехлы. Шарф, заправим под белую куртку, шапочка-маска, пока скатанная, шлем в руках. К шлему прикреплю налобный фонарик, пригодится или нет, не знаю, но пусть будет. Боезапас распихаем по жилету и подсумкам. О, от Барского еще очки перепали, пусть будут, глаза тоже мерзнут, особенно на ветру. Вроде готов, так, еще подгон. Пришлось снять ремень и подвесить на него крепления для молотка, не своего, а масонского. Этим инструментом можно дверцу проломить, или снять с петель. Удобно. Не удержался, глянул в темное стекло будки, сошедшее за зеркало. Мда. На террориста похож. Натянув перчатки, я пошел к шахте, дожидаться боевые группы.