Глава 63. Локация 16. Главный парадокс доминантности: понты дороже денег, но приобретаются за те же деньги.

Локация «Величия Пикассо» встретила троицу домашними пенатами безоблачного детства художника. По звуковому сопровождению действие в клипе напоминало истерику фанаток при ощупывании звезды всей их жизни. Быстро наслушавшись восклицаний и восхвалений, исследователи первым делом чуть ли не хором заорали: «Стоп!» Клип замер на паузе, но только не для вездесущей Маргариты Ивановны, выскочившей из-за спины наблюдателей.

— Добрый день, товарищи! — как всегда по-пионерски задорно воскликнула жертва всего сладкого и вкусного, сияя от счастья. — Сегодня я расскажу вам о великом, не побоюсь этого слова, художнике двадцатого столетия, чьи работы сформировали всё современное искусство. Это гениальный художник Пабло Пикассо.

В небольшой комнатке было достаточно людно, и Марго со своей юбкой колоколом явно не вписывалась по габаритам. Но, не имея возможности от неё избавиться, Дима командой лишь приглушил торжественную реляцию экскурсовода. И, чтобы уж вообще дышать было нечем, вызвал Кона, который на этот раз материализовался не сзади, как обычно, а за скопищем галдяще-за́мерших тёток у противоположной стены.

Пройдясь с помощью дедка́ профессорской наружности по присутствующим, абитуриентам удалось определить, кто есть кто. В центре спонтанного митинга торжественно корчил из себя «пуп земли» задравший нос щуплый пацан лет восьми от роду. В руках маленький художник держал небольшую картину, на которой наивно по-детски был изображён мальчик на лошадке. После короткого пояснения ученики звёздного образования усвоили, что данное нетленное полотно носит название «Пикадор» и является одной из первых работ будущего мастера, написанных маслом.

Среди восторженных фанаток, окружающих гениальное дарование, отметились: его мама Мария, пара её сестёр — тётушек: Элодии и Элидоры, бабушка Пабло донья Инесса и две его маленьких сестрички: Лола и Кончита. Всё окружение маленького Пикассо находилось в состоянии восторженного экстаза, доходящего до умопомрачительного эмоционального оргазма.

— Вот теперь понятно, откуда Люк Бессон своровал эпизод облизывания фанатами звезды эфира в «Пятом элементе», — неожиданно выдала Вера, ехидно пялясь на толпу женщин и девочек, а затем гротескно принялась парадировать, вскидывая руку то ко лбу, то зажимая ладошками щёки и прочие кривляния. — Это просто шедеврально! Умопомрачительно! Бесподобно! Это лучшая ваша работа!

Дима хмыкнул, растягиваясь в улыбке, вспомнив данный эпизод.

— Действительно похоже. Кон, прибавь чуть-чуть громкости Марго. Послушаем, чего это она так глазки пучит.

— С самого рождения, — заливалась престарелая пионерка, — все помыслы мамы Марии были подчинены только одному — её Пабло станет великим. При этом она с грудным молоком привила сыну осознание, что он неизбежно взойдёт на вершину вершин мирового величия. «Если выберешь карьеру военного, — говорила она, — то обязательно станешь генералом, а если пойдёшь в монахи, то в будущем станешь Римским папой!»

— Но это же полный капец, — ни с того ни с сего запротестовала Вера. — Что она творит с ребёнком? Ещё мать называется. Она же культивирует в сыне нереально завышенную самооценку, — но тут же пресеклась, скривилась, словно что-то неприятное вспомнила, и уже тише закончила: — Спрашивать, что из подобного ребёнка вырастет, не имеет смысла. Выросла из него последняя сволочь, изувер и моральный самовлюблённый урод.

— Как вы можете столь нелицеприятно высказываться о гении современного искусства? — тут же закудахтала Маргарита Ивановна с выпученными глазками, уме́ньшенными очками до двух круглых окуляров видеокамер с чёрными визорами зрачков, как у терминатора. — Да, гении сложны в быту. С ними тяжело, но ведь они гении! Им простительно. Пабло Пикассо — человек не от мира сего. Он другой, более возвышенной формации.

— Ой, Кон, — взмолился Дима, видя, что и Вера начинает в ответ заводиться, — выключи у Марго звук. Пусть просто помаячит, раз совсем убрать её нельзя. И поясни: это был единичный случай или такова была основа его воспитания?

— Женская часть семьи, кто непосредственно формировал личность Пикассо как человека, в нём души не чаяла, — устало ответил Искусственный Разум. — Это, в свою очередь, сформировало у будущего художника ощущение безоговорочного превосходства. Мама считала, что талантливому ребёнку больше всего необходим «Витамин П» — Поклонение, Признание, Поощрение. Так вот, этим витамином маленький Пабло был с детства основательно перекормлен.

— Я всегда знала, что чрезмерная вседозволенность порождает моральное уродство, — удручённо констатировала Вера.

— А что ты хотела, — подала голос Танечка, — любой росток имеет корни, и эти корни — детство. Именно то окружение, что нам показывают, заложило в ребёнка неимоверное тщеславие и честолюбие. А без этих качеств царём горы не станешь, подруга. Чтобы стать первым, нужны зашкаливающие амбиции.

— Да, — задумчиво согласился с ней Дима, — амбициозность — обязательное качество для достижения первенства по принципу «Пищу́, но лезу».

— Без амбиций ни богатым, ни знаменитым не станешь, — продолжила Танечка излагать прописные истины.

— В детстве он не хотел быть ни богатым, ни знаменитым, — вклинился в их диалог Кон. — Мама императивно прописала ему иную цель: быть первым. А так как во всём быть первым невозможно, то те области жизни, где он отставал, игнорировались. Например, общее образование. Так как обучение в школе ему не давалось, то Пабло, с помощью мамы, эту школу благополучно забросил. Зачем травмировать талант неуспеваемостью и понижать его чувство собственного величия? Мальчик станет гениальным художником, а подписывать чеки и считать деньги со временем сам научится.

С первым клипом долго не заморачивались. Всё всем стало понятно. Но и перематывать не стали, досмотрев истечение розовых соплей в полном объёме. Второй клип, в отличие от первого, был тих и статичен.

На двухспальной кровати в пижаме и ночной сорочке готовились ко сну Пикассо и Фернанда. Женщина, сидя, уверенными, до автоматизма отработанными движениями заплетала косы. Мужчина с папиросой во рту, полусидя, опираясь на подушку, просматривал на сон грядущий то ли тонкий журнал, то ли толстую газету. Он быстрым взглядом проскакивал по заголовкам, после чего с шелестом перелистывал страницу.

Как диктор в телевизоре с экстренными новостями нарисовалась Маргарита Ивановна. Но так как звук ей никто не включал, то осчастливленная и крайне подвижная тётка демонстрировала беззвучную пантомиму, размахивая руками, колыхая безразмерной юбкой и закатывая глазки, находясь в очередной любовной эйфории к очередному главному герою.

Ученики, не сговариваясь, переглянулись и без единого звука пришли к общему решению: Маргариту Ивановну не включать!

Неожиданно грустно заговорила Фернанда, не прекращая при этом процесс ловкого плетения косичек:

— Луи Воксель опять написал про тебя гадость.

— Молодец, — равнодушно буркнул Пикассо, пыхнув папиросой и перелистывая очередную страницу. — Надо будет как-нибудь ещё раз плюнуть ему в морду, чтобы ещё больше на меня обозлился.

Женщина резко перестала теребить волосы и с непонимающим видом обернулась на сожителя.

— Девочка моя, — лишь мельком взглянув на подругу, продолжил Пабло, — если бы я хотел, чтобы обо мне написали лестно, то должен был бы ему заплатить. Все восторженные отзывы оплачиваются. Это основной доход любого критика. А вот для того, чтобы он вылил на меня ведро помоев, достаточно просто было его обидеть, наступив на тщеславие, бросив ему в лицо, что он ничего не соображает в современном искусстве.

— Я тебя не понимаю, — с горечью выдохнула Фернанда, вновь отворачиваясь и принимаясь за волосы.

Пикассо с тяжёлым вздохом свернул бумажный источник информации и, уставившись в спину женщины в затасканной ночной сорочке, принялся пояснять. Хотя, судя по интонации и довольной мимике, он, скорее, проговорил сам себе суть собственной концепции, родившейся в его испорченном сознании и которой он очень гордился.

— Если бы про меня написали, — расплылся в хищной улыбке Пабло, — что я молодой художник, подающий надежды, то меня бы никто не заметил. Подумаешь? Сколько таких вокруг? А вот обозвав меня «убийцей искусства», моё творчество моментально заметили. Только за сегодня ко мне обратились представители трёх галерей с просьбой об экспозиции. Скандал, дорогая, — это лучшее из реклам. А самое главное, что подобная услуга не требует капиталовложений. Я просто использую низменные качества тех, кто этот скандал создаёт и делает меня знаменитым на весь Париж.

Фернанда вновь перестала плести ко́су и обернулась на Пабло, но уже со смесью некого интереса. Несколько секунд подумала и как бы в противовес поинтересовалась:

— Но есть и восторженные отзывы?

— А вот это ещё один плюс скандала «непонимания», — продолжил плавиться в довольной улыбке Пикассо, отбрасывая журнал-газету и принимая горизонтальное положение на подушке и закладывая руки за голову. — В общей массе хулителей непонятного обязательно найдётся умник, который этим воспользуется в собственных интересах. Критиковать искусство — это тоже искусство. И эти писаки так же, как и мы, между собой дерутся за признание и собственную значимость. Ничего удивительного, что на фоне общего негодования нашёлся знаток в кавычках, который принялся утверждать о своём понимании непознанного в отличие от недалёких коллег. Да, это всего лишь выпендрёж. Он, противопоставляя себя остальным, начинает восхищаться, находя в моих картинах то, о чём я и не думал, когда писал. Этот выскочка сам придумывает какое-то скрытое значение, сакральную составляющую, мистическую подноготную, замаскированную силу воздействия и прочее, и прочее, и прочее. Ничего этого на полотне нет, но это и не важно. Его лозунг прост: вы все слепы, один я зрячий. Подобный критик, в первую очередь, работает на чувство собственной важности, но и подспудно рекламирует меня. А ни один дурак, как известно, не желает слыть дураком. Поэтому многие читатели его опусов начинают делать вид, что тоже что-то понимают такого-эдакого.

Клип на этом стал заканчиваться, и Дима поспешил его остановить, тут же обращаясь к Кону за консультацией. Тот артачиться не стал.

— После появления «Авиньонских девиц» на публике их автор подвергся массовым нападкам критиков. Общественность буквально лавиной обрушилась на Пикассо с осуждением «непристойности» и «неправильности» его работы, но сам Пикассо отреагировал на все эти выпады весьма неординарно — он начал их дразнить, продолжая писать в ещё более извращённом стиле, вызывая бурю негодования у одних и неожиданный восторг у других.

— То есть, — в недоумении прервал его Дима, — ты хочешь сказать, что Пикассо сделали знаменитым критики?

— Их обвинения и нападки, — спокойно продолжил Искусственный Разум, — привлекали к его творчеству общественное внимание. При этом среди публики нашлись те, кто делал на раннем Пикассо собственный пиар. Особенность современного искусства заключается в том, что, изображая непонятное, его можно трактовать как угодно. Фантазия не имеет ограничений. Хаос на то и хаос, чтобы в нём можно было найти всё, особенно то, чего там нет. Задавали ли вы себе вопрос: что в ваших головах порождает мысль?

Несмотря на общность вопроса, Кон уставился конкретно на Диму, в результате чего последнему пришлось отвечать.

— Понятия не имею, — уверенно отчитался ученик с гордым видом отличника, словно так и было написано во всех учебниках. — Просто появляется не пойми откуда. Где-то в голове шарики сталкиваются, в результате что-то генерируется.

Господство с грустью несколько секунд смотрел на бе́здаря, будто бы жалея убогого, а затем пояснил, как особо тупому:

— Хаос порождает мысль, — он выдержал приличную паузу, видя непонимание в глазах ученика, а затем добил его следующим утверждением: — А упорядочение хаотичной мысли делает её логичной. Поэтому, чем больше беспорядка на холсте, тем больше мыслительного хаоса он порождает. А грамотное и с виду логичное словоблудие, помноженное на чувство собственной значимости, делает из любого мошенника знатока современного искусства. Благодаря этой мешанине нападок и выдуманной восторженности у Пикассо стали появляться покупатели картин и заказчики. Он начинает прилично зарабатывать — и всё это не только благодаря скандальной репутации.

На этих словах он вытянул руку, как бы приглашая проследовать в следующий клип, так как этот заканчивался. Команда исследователей оказалась в прихожей старинного дома. Площадка примерно шесть на три метра. Слева несколько ступенек к массивной входной двери. Справа широкая мраморная лестница с колоннами, уходящая ступенями на второй этаж. Прямо перед абитуриентами закрытая дверь. В прихожей полумрак и ни единой души.

Первой обернулась назад Вера. Результат — взвизг ужаса, словно очередную мышь увидела. Она со шлепком сама себе заткнула обеими ладошками рот и резко отскочила назад. Естественно, на это отреагировали все, обернувшись.

Танечка, как и подруга, скакнула назад, только молча. Глаз не выпучивала, бить себя по лицу не стала. Она выставила руки перед собой в защитной стойке какого-то рукоприкладства. Дима даже отскакивать не стал, но сильно вздрогнул, округлив глаза от ужаса, при этом затаив дыхание. И только через пару секунд тяжело выдохнул, начав дышать заново, сопроводив отходняк шёпотом:

— Мля, прости Господи.

После чего с перепугу даже перекрестился, чисто на автомате, продолжая как загипнотизированный таращиться на стену. А причиной подобной реакции стала всего-навсего небольшая картина, висевшая на уровне глаз.

— Стоп-клип, — почему-то тоже шёпотом скомандовала перепуганная Вера.

Она в панике принялась осматривать тёмные углы помещения. Причём внимание её было направлено на пол, словно и в правду ожидая появления страшных и ужасных мышей. Танечка же, наоборот, задрала голову к высокому потолку и особо задержалась на верхних ступенях мраморной лестницы, всматриваясь, а не идёт ли кто к ним сверху.

Дима, схватившись за грудь, шумно выдохнул и принялся ходить туда-сюда, успокаиваясь, и только когда решил, что достаточно пришёл в себя, подошёл к картине вплотную и зло выругался, глядя на страшный портрет изуродованной тётки:

— Пикассо, сука. Так и энурез заработать можно на два пальца, — после чего отступил на шаг и громко затребовал: — Кон, ты где?

Господство на этот раз не материализовался за спиной, как обычно, а, подражая Царевне-Лебедь, вышел из двери, что находилась напротив картины. Причём не один, а сопровождая под ручку Маргариту Ивановну. Неспеша, прогулочной походкой они подошли к висящему на стене шедевру. И если Марго цвела и пахла от мужского внимания, то Кон демонстративно внимательно всматривался в картину, словно первый раз увидел.

Тут бойкая и задорная псевдопионерка отстыковалась от провожатого и в полнейшей тишине принялась беззвучно излучать счастье, тыкая руками в разные стороны и практически не закрывая рот. Минуты две гримасничала, после чего радостная до невозможности уставилась на членов экскурсии в ожидании вопросов.

Всё это время Кон простоял спиной, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок, строя из себя прожжённого знатока живописи, того самого, которого минуту назад разносил в пух и прах. Когда Маргарита Ивановна закончила свой бесшумный спич, дедок профессорской наружности с чувством непогрешимости произнёс:

— Картина Пабло Пикассо «Женщина с веером». Однозначно подлинник.

— Мля, — растянулся Дима в улыбке, в очередной раз удивляясь способности Искусственного Разума с удивительной быстротой усваивать человеческую артистичность. — Ты прям совершенствуешься день ото дня.

— А где это мы? — влезла с левым вопросом Танечка, обрывая Диму.

— Вы не поверите, — продолжил консультант свою манерную форму общения, — мы в Москве. В гостях у Сергея Ивановича Щукина. В его особняке в Большом Знаменском переулке, который он купил у князей Трубецки́х. Да вот и сам хозяин уж на подходе.

С этими словами Кон самостоятельно, никого не спрашивая, запустил клип, указывая на входную дверь и увлекая абитуриентов назад, давая простор для разворачивания действия в клипе. Только обделённая вниманием Маргарита Ивановна с места не сдвинулась. Надув губки и сузив глазки, она осталась стоять рядом с картиной, порождая в паре с «Женщиной с веером» стерео-образчик вселенского зла.

За дверью послышалось приближающееся пьяное караоке на последней стадии эстрадного загула, когда необоримое желание петь уже не может утопить даже безмерно выжранный алкоголь. Мелодия песни была неопределима, как сорт вина после бутылки самогона. Слова, видимо, шли под закусь и невнятно пережёвывались.

Массивная дверь распахнулась, и на пороге предстал во всей красе солидный господин преклонного возраста с седыми усами, в собольей шубе, небрежно наброшенной на плечи, и высокой шапке-папахе набекрень, из-под которой пробивались такие же седые волосы, как и усы. Сергей Иванович был навеселе во всех отношениях.

Тут откуда ни возьмись, из-под лестницы выскочил, судя по виду, слуга. Заспанный и помятый. Группа исследователей машинально сделала ещё пару шагов назад, давая дополнительный простор пополнившейся труппе. Слуга не кланялся, не растекался в раболепии. Наоборот, он посмотрел на господина, как уставшая от его запоев жена, только скалки в руках не хватало.

Щукин, расплываясь в пьяной улыбке, поднялся в прихожую, с трудом одолев три ступеньки, ехидно поглядывая на встречающего его человека. Затем мельком глянул в другую сторону, словно заметил там движение, и резко вздрогнул, перестав радоваться жизни. Да так сильно его торкнуло, что на пол с грохотом выпала трость из руки, шуба с плеч и шапка с головы.

Слуга тяжко вздохнул и неспеша принялся поднимать барские вещи, ценой в его пожизненное жалование. Встряхнул шубу, брякнул об ногу шапку, якобы отряхивая. Всё это время хозяин дома стоял как парализованный, уставившись с распахнутым ртом и глазами на творение испанского гения. После чего смачно сплюнул, размашисто перекрестился и чуть ли не молитвенно пропел:

— Сука! Вся пьянка коту под хвост, — после чего отвернулся, тяжело вздохнул, держась за грудь, и добавил, ещё раз перекрестившись: — Прости, Господи. Только бы не приснилась.

И с этими словами, уже практически протрезвевший, тяжко побрёл по мраморной лестнице наверх. Но поднявшись на несколько ступеней, неожиданно громко хмыкнул, дёрнув плечами и головой, и что-то весело пробурчал себе под нос. Ну, видимо, ещё не всё из головы вылетело.

Слуга, держа шубу в одной руке, шапку в другой и повесив трость крючком себе на шею, смотрел вслед господину, скосив при этом глаза на страшную картину, и не менее зловеще, чем тётка на ней, скалился. Он всем своим видом показывал: так тебе и надо, пьянь кабацкая. Молодец, баба. Так его.

На этом Кон, как включил демонстрацию без спроса, так её и выключил. Шагнув обратно к картине с противоположной стороны от Марго и приняв образ уставшего лектора, приступил к комментариям только что просмотренного эпизода.

— Сергей Иванович Щукин, 1854 года рождения, уроженец города Москвы. Купец древнего старообрядческого рода. Благотворитель и коллекционер. После покупки этого особняка устроил в нём личную экспозицию.

Кон замолчал, делая вид, что внимательно рассматривает картину, которая в тусклом свете прихожей действительно казалась как минимум сатанинской. По крайней мере одним видом отпугивала любого здравомыслящего.

— И с какого перепугу этот степенный московский купец, да ещё и старообрядец, ударился в никому не ведомый кубизм? — непонимающе поинтересовался Дима.

— С перепугу и ударился, — хитровато ответил ему Господство. — Это, кстати, первая картина Пикассо, которую он купил в Париже. Она ещё на выставке произвела на него неизгладимое впечатление. Но так как она никоим образом не гармонировала с остальной его коллекцией, то он не нашёл ничего лучше, чем повесить её отдельно вот здесь в прихожей. «Женщина с веером» его провожала каждый раз, когда он покидал дом, и каждый раз встречала, когда он в него возвращался. Со временем он настолько привык к её взбадривающему эффекту, что проникся ко всему современному искусству в целом, полога́я, что есть в нём какая-то чертовщина неведомая.

— Нормальная замена кофе, — съязвил Дима.

— Ну а что, — ожила Вера, наконец-то пришедшая в себя от первого впечатления от картины, — неплохой энергетик. Только вместо инородного кофеина всплеск родного для организма адреналина.

— Кстати, — поддержал их Искусственный Разум, — подобная реакция прослеживалась у всех посетителей и гостей особняка Щукина. Некоторые даже от неожиданности падали на этих ступеньках, что изрядно веселило хозяина. С этого момента он принялся скупать картины бунтарей живописи по принципу: увидел и испытал шок — купил. В следующую свою поездку в Париж коллекционер приобретёт у Пикассо практически всё, что будет выставлено: более двадцати картин, в одночасье сделав художника богатым. Примеру Щукина последовали его друзья-конкуренты братья Морозовы. В общем, московские коллекционеры стали для Пабло Пикассо основными спонсорами вплоть до революции в России.

— Прикольно, — подала голос Танечка, — скандалил в Европе, а финансировался из Москвы. Сегодня бы это звучало крайне политизированно.

— Что было, то было, — пожал плечиками дедок-консультант профессорской наружности. — Кстати, Пикассо впоследствии стал членом Коммунистической партии. Правда, коммунистом он был своеобразным, но тем не менее.

Наступила пауза. Кто-то обдумывал политические взгляды художника, кто-то прокручивал в голове схемы финансового обогащения. Кто-то, как Дима, например, грыз ноготь, рассматривая сатанинскую мазню на стене, бессовестно сравнивая её с ликом Маргариты Ивановны, стоящей рядом. А вконец распоясавшийся Кон, в очередной раз никого не спрашивая, взял и перешёл на следующий клип, словно его кто-то гнал по учебной программе, и он отставал от графика.

От плавной смены контента с тёмной прихожей на светлую театральную ложу в головах участников обучения зародился позитив. Но как только пришло осознание происходящего в зале, все мыслительные процессы тут же впали в ступор. Притом настолько, что исследователи опешили до состояния оцепенения. Сегодня в театре давали Армагеддон. Причём Конец Света наступил не на сцене, а в зрительном зале.

Понятное дело, когда со сцены профессионально шутят — зал хохочет. Понятно, когда искусно давят слезу, вызывая сострадание — зал рыдает. Но когда, мать вашу, театральная публика превращается в неадекватных футбольных фанатов, собственноглазно наблюдающих, как их любимая команда изображает использованных кондомов, которые по одному круглому презервативу попасть не могут — это уже перебор.

Ор, свист, душераздирающие вопли, словно их весь тайм режут тупыми пилами, всеобщая нерегламентированная движуха. Полный пипец. Какой-то плешивый театрал тифозного телосложения в непосредственной близости от вышедших из портала людей, вскочив и приплясывая, чуть ли не на пределе своих жалких возможностей фальцетом орал: «Долой Сати! Долой Пикассо!»

Светская львица приятной наружности, раскрасневшаяся до состояния переспелого помидора, свистела в четыре пальца, как залихватский боцман свистулькой. При этом, набирая воздух для очередной трели, лицо её выражало полное удовлетворение происходящим. Вернее, своей выходкой.

Какой-то рассвирепевший боров в приличном костюме, вскочивший на кресло ногами, смачно плюнул на бушующую впереди публику, тоже что-то яростно бася в сторону плевка. В трёх рядах от него в бешеном негодовании подорвался степенный господин со слюной на лысине и тут же устремился прямо по головам разбираться, какая сволочь ему причёску попортила. Не добрался. Застрял на промежуточных рядах, потому что его там без каких-либо церемоний начали бить.

В воздухе летали дамские шляпки, сумочки, туфли. До нижнего белья не дошло. Консультант, сволочь, остановил клип, а ведь путешественники в пространстве и времени только вошли во вкус.

— Ну Кон, — тут же заканючила Вера. — На самом интересном месте.

Но Искусственный Разум, не обращая внимания на протесты, перевёл почтительный взгляд на Маргариту Ивановну, как бы показывая пример необходимого для учеников поведения. Даже без разрешения слушателей включив ей голос, что вообще уже ни в какие ворота не лезло. И та на радостях запионерила от всей души, позвякивая задорным дисконтом:

— 18 мая 1917 года состоялась знаменитая премьера балета «Парад». Гастроли «Русского балета» Сергея Дягилева произвели фурор на европейских сценах ведущих театров. И примой его гастролей стал великий Пабло Пикассо, которого Сергей Павлович пригласил в качестве художника-оформителя. Причём Пикассо не только нарисовал декорацию и создал гениальный реквизит для спектакля, но и принимал самое действенное участие в его постановке.

— Так, — вполголоса буркнул Дима, глядя на захлёбывающуюся пафосом пионерку-пенсионерку, — с этой всё понятно. Кон, а с чего это ты нарушил команду на её молчание? Мы лучше тебя послушаем.

Марго резко затихла.

Старичок-профессор тяжело вздохнул, типа жаль, что фокус не удался. Прошёлся по проходу между рядами несколько шагов по направлению к сцене, и все ученики с удивлением обнаружили, что в этом театре абсурда ещё, оказывается, и сцена имеется. Да ещё какая! На одни гигантские шторы на заднем плане в апокалиптическом стиле глянешь — и в экстаз самоубивания войдёшь. Хотя балеринки были зачётными, пусть и непонятно во что полуодетые.

— Сергей Дягилев неслучайно привлёк к работе именно Пикассо, уже получившего к этому времени изрядное скандальное портфолио, — приступил к лекции чем-то недовольный Искусственный Разум. — Он хотел создать нечто вызывающее, провокационное, а потому понимал, что испанский мастер здесь впишется наилучшим образом. Для Пикассо работа с Дя́гилевым тоже была вовсе не напрасным трудом. Его участие в постановке балетов привлекло к художнику ещё больше внимания. Одни его боготворили, другие ненавидели — словом, Пикассо получил то, чего всегда добивался: стал первым среди равных. Хотя бы на слуху.

— А кто такой Сати? — неожиданно спросила Танечка, уставившись на консультанта.

Тот взаимно вытаращился на спросившую с таким видом, мол, стыдно не знать таких людей. Но тем не менее через пару секунд ответил:

— Композитор.

Танечка растерялась.

— А там ещё и музыка была? — подивилась она, вспоминая бардак трибун зрительного зала.

— Такая же своеобразная, как и живопись Пикассо, — развеселился Кон. — Вот, к примеру, выдержка из рецензии на эту премьеру ведущего театрального критика Парижа того времени. Кстати, его знаменитый спич облетел весь мир ценителей искусства, — в руках консультанта материализовался ветхий журнал, раскрыв который, Кон с интонацией негодования артистично продекламировал: «Антигармоничный, психованный композитор пишущих машинок и трещоток Эрик Сати ради своего удовольствия вымазал грязью репутацию «Русского балета». А геометрический мазила и пачкун Пикассо вылез на передний план сцены, в то время как талантливые художники смиренно ждут, пока их выставят».

— Браво, — манерно похлопал Дима, отдавая дань то ли артистизму Господства, то ли находчивости деятелей искусства начала двадцатого века, строящих карьеру на антирекламе.

— Обалдеть, — выдохнула Вера, — неужели на этом можно заработать больше, чем, ну, например, на проплаченном восхвалении. Я согласна, что антиреклама тем и хороша, что ни средств не требует, ни административного ресурса. Но всё-таки неужели Пикассо всю жизнь играл роль изгоя общества?

— Нет, конечно, — улыбнулся Кон. — Ещё при жизни ему в Барселоне был открыт музей его имени. Он стал обладателем нескольких за́мков, скопил многомиллионное состояние. Пабло Пикассо стал одним из самых востребованных художников своего времени. Его ненавидели и ему завидовали коллеги во всём мире. Но всё же главное искусство, с его же слов, которым он овладел в совершенстве, было не рисование. Пабло научился себя продавать. Он не считал себя выдающимся живописцем, но утверждал, что является по-настоящему успешным коммерсантом. Пикассо сумел обернуть всё так, что на него «работали» даже его недоброжелатели и откровенные враги. «Художник, — говорил он, — это человек, который рисует то, что может продать. Я же продаю всё, что рисую. Я всего лишь бизнесмен, который понимает свое время и использует в своих интересах глупость, тщеславие и жадность людей».

— Это всё понятно, — заговорил Дима, когда консультант остановился, давая понять, что закончил с изложением вопроса. — Но кто его сделал великим? Не искусствоведы же будущего с его-то личностным реноме. И тем более не его враги. Когда и кто впервые назвал Пикассо великим?

Молодой человек пристально уставился на Господство, ожидая чуть ли не конкретной даты и имени.

— Величие, — с неохотой принялся отвечать Искусственный Разум, — как это всегда и бывает, пришло к нему уже после смерти. И тут всё до банальности просто. Газета The Times уже в начале двадцать первого века назвала Пикассо лучшим художником столетия. Почему? Да потому, что эта газета — рупор мира бизнеса, а картина Пикассо «Алжирские женщины» была продана на аукционе за 179 миллионов долларов. В мире капитала успешен только тот, кто богат. А если учесть, что картины, как и хороший алкоголь, с возрастом только дорожают, то Пикассо в этом отношении вне конкуренции. Говоря языком бизнеса: при себестоимости картины не больше доллара, прибыль получилась в 179 миллионов процентов. Подобная бухгалтерия вызывает завистливое уважение у состоятельных людей. Сегодня картины Пикассо стали твёрдой валютой, и благодаря процветающей у человечества доминантности цены на него постоянно растут. Владеть полотнами Пикассо — это престиж, а понты, как известно, дороже денег.