Глава 61. Локация 13. Первое правило бандитов: главное — «наехать», а если что, извиниться никогда не поздно.

Растворив дверь в локацию величия Александра Сергеевича, Дима от неожиданности сначала испугался представшей перед ним картины. Затем изумился, округлив глаза и отвесив челюсть. И только после того, как полностью отошёл от шока и осознал увиденное, остановил клип, не переступая порог, и закатился в истеричном хохоте, держась за живот. Ржал до слёз.

В проёме портала просматривалась совсем крохотная комнатушка, в которую едва умещалась не то кровать, не то лавка. Но, как выяснил позже, — большой сундук с плоской крышкой, служивший и лавкой, и кроватью одновременно. Окна́ в этой норе не было. Тусклое освещение давали две свечи по обе стороны от входа, вроде бы и восковые, но коптили, словно резину жгли. Низкий наклонный потолок указывал на то, что коморка располагалась под лестницей на верхний этаж.

На заправленном дерюжкой сундуке, на котором подушка и лоскутное одеяло было сдвинуто к стене, сидел маленький чертёнок. С первого взгляда самый настоящий. Чёрный, лохматый, с оплывшим оголённым торсом, в коротких штанишках и ботиночках. Причём если торс чертёнка был у́гольно-чёрным, то торчавшие из-под штанишек голени — белоснежно-белыми.

Вокруг исчадья ада, изначально откровенно напугавшего Диму, копошились две чумазые растрёпанные девчонки. Одна вымазанными ладошками тщательно втирала черноту в плечо подопытного. Другая нагревала на пламени свечи тонкие длинные щипцы. Обе зачем-то высунули длинные языки, которые, как у змей, шевелились, то задираясь крючком кверху, то облизывая подбородок. Видимо, от усердия.

Смех на Диму напал резко, как только он признал в мелкой нежити маленького Пушкина. Саша, довольный, с возбуждёнными глазёнками, словно ему показывали непристойные запретные картинки, сидел как истукан, распустив ручки общипанными крылышками, чтоб сподручней было мазать подмышки. Волосы на его голове местами были завиты мелкими кудряшками, а местами торчали дыбом, напоминая облезлого ежа.

Пока исследователь от души хохотал, уливаясь слезами над стоп-кадром, уморительную картинку перекрыла своим бюстом с вёдро-титьками уже знакомая Маргарита Ивановна. Как оказалось, она и в Пушкинское величие пролезла. Видимо, по блату. Только непонятно, где она в этом чулане умещалась до того, как выскочить чёртом из табакерки. Тётенька объявилась со стороны скоса, а там могла пребывать либо в скрюченном положении, что при её телесной конструкции крайне затруднительно. Либо вторгаться в клиповые текстуры, изображая головой перископ на ступеньках лестницы.

— Здравствуйте, Ди! — задорно и проявляя несказанную радость пропионе́рила она. — Я так рада вас снова видеть на нашей презентации. Сегодня я расскажу вам о великом русском поэте Александре Сергеевиче Пушкине.

Дима, держась за живот, стоял в наклоне, и когда престарелая пионерка при появлении опасно близко от его лица размахнулась увесистым бюстом, был вынужден резко выпрямиться и отшатнуться назад. Её непонятно какого размера титьки аж чуть не вывалились из портала наружу, но, напугав, тётенька быстро ретировалась, качнувшись назад и прикрыв главного героя клипа своей безразмерной юбкой-колоколом. Теперь оставались на виду только две чумазые девки.

— Здравствуйте, Маргарита Ивановна, — поздоровался действительно обрадованный её появлением молодой человек, для пущей демонстрации своей предрасположенности раскинув руки для дружеского объятия.

Ну а что? Тётка прикольная, жизнерадостная. Причём эмоционально заразная. А Дима после долбанутого у́тра с драконьими погромами был не против подхватить от Марго заразу её радости. Не всё же в жизни обломы с экспроприацией законно отобранного. Бывают и вот такие мелочи, которые перебивают своим позитивом даже негативные нравоучения Высших Сил.

— Мы находимся с вами в прекрасном и светлом месте, — продолжала воспитанная в лучших традициях светлого будущего Маргарита Ивановна.

Дима с ехидной ухмылкой всмотрелся в сумрак конуры. Да уж, место — светлее не бывает.

— Мы с вами в святая святых — в знаменитой усадьбе Захарово, где будущий великий поэт провёл своё счастливое детство.

Дима огляделся по сторонам. Портальный предбанник стерильно пуст. Входная дверь за его спиной закрыта. Но тем не менее света в тамбуре наблюдалось значительно больше, чем в открытой локации. А смотреть из света в полумрак — это ещё то издевательство над зрением. Войти туда в данный момент не давала ликующая Маргарита Ивановна, полностью перекрыв собой вход, которая, кажется, не обращая внимания ни на что, самозабвенно вела прописанную в её искусственных мозгах лекцию.

— Саша Пушкин впервые приехал сюда, в уютную усадьбу своей бабушки, Марии Алексеевны Ганнибал, вместе со своими братьями Лёвушкой и Николенькой в 1805 году и бывал тут каждое лето до отбытия его на обучение в Царскосельский лицей. Здесь он подружился с простыми деревенскими мальчишками, купаясь с ними в пруду, играя в рощах, и был безмерно счастлив, проводя почти по полгода в гостях у бабушки в деревне.

— Кон, — обратился вполголоса к пустоте Дима параллельно её тираде, — будь добр, составь компанию, — и, обернувшись через плечо, понимая, что ангельская энциклопедия в лице деда профессорской внешности постоянно появляется сзади, спросил материализовавшееся Господство: — Как мне эту виртуальную ширму отодвинуть? Мало того, что она меня сейчас тут агитационными лозунгами забросает по самую маковку, так ещё и войти не даёт. Она же, как понимаю, для меня материальна? Или нет?

— Нет, — скрипучим голосом уставшего от жизни дедули обнадёжил его Кон, обходя спросившего и протискиваясь в чулан прямо сквозь говорливую Маргариту Ивановну.

— Мля, — выругался молодой человек своей тупости, шагнув следом в уже переполненную кладовку.

Тем временем нематериальная, как оказалось, пионерка-пенсионерка продолжала свой идеологический культпросвет:

— Бабушка стала его первой учительницей. Именно она приобщила будущего поэта к родному языку и русской культуре. Мария Алексеевна запретила говорить в усадьбе на французском. Удалила из имения иноземных гувернанток, приехавших с детьми, и доверила старшего внука Сашу крестьянке Арине Родионовне и дяде Никите Козловскому.

— Правда, что ль? — недоверчиво вопросил Дима, уставившись на Кона.

— Не совсем, — тут же ответил дедок, поглаживая бритый подбородок. — В 1804 году бабушка Пушкина по материнской линии Мария Алексеевна Ганнибал купила небольшое поместье. Барский дом, хозяйственные постройки, несколько гектаров земли на берегу пруда примерно в 40 километрах на запад от границ современной Москвы. Здесь юный Саша провёл летние месяцы с 1805 года. А в 1811, после отъезда внука на учёбу в Царскосельский лицей, дом в Захарове продала. Историческое здание, в котором Пушкин провёл часть детства, не сохранилось. Ещё в начале двадцатого века на его фундаменте построили новый деревянный особняк. А в 1990 уже заброшенное к тому времени строение сгорело. И только в 1999 году, к 200-летию со дня рождения поэта, о Захарове вспомнили и построили новый двухэтажный дом: а-ля особняк начала девятнадцатого века. В приказном порядке объявили его Пушкинским музеем. Благоустроили парк, почистили пруд. Ни одной вещицы из пушкинского детства в экспозиции музея нет. Историческими остались только ландшафт и пруд, в котором дядька Никита учил Сашу плавать.

— Как всегда, — обречённо протянул Дима, залезая в текстуры сундука и стараясь разобраться, что это дворовые девки с молодым барином делают.

Тем временем Маргарита Ивановна не успокаивалась ни на секунду:

— Особую роль в обучении Александра сыграла крепостная няня поэта Арина Родионовна. Она научила его говорить, читать и думать на русском языке.

— Ну это уже бред сивой кобылы, — не удержался Дима от несоответствия реалиям, продолжая осмотр. — Мы уже знаем, кто его учил русскому языку и на каком уровне.

— Но это вы знаете, — поддержал его Кон. — Она — есть транслятор писаной истории. Той, какой она должна быть, а не той, что была на самом деле. У историков всегда будет много работы, потому что требуется постоянно переписывать то, что было понаписано до них.

— Да это понятно, — согласился с ним молодой человек, стараясь на глаз определить состав краски, которой девки мажут Сашу Пушкина.

— Вдохновлённый её рассказами, — продолжала с завидным энтузиазмом вещать неугомонная тётенька-экскурсовод, — будущий поэт впитывал каждое слово, и русская речь стала для него не просто языком, но и музыкой. Источником глубоких образов, сказочных персонажей и богатой символики.

Неожиданно в Диминой голове что-то щёлкнуло, и он, обратившись к Господству, попросил:

— Кон, выключи у неё громкость, пожалуйста.

Тётка моментально затихла. В смысле по громкости. А так, вовсю продолжая извиваться, в экстазе шевеля губами и задирая маленькие глазёнки в стёклах очков к небесам в эйфории восхищения великим Сашей Пушкиным.

— Мля, — облегчённо протянул Дима, упиваясь тишиной. — Давно надо было.

Маргарита Ивановна, когда входила в раж планового повествования, обретала свойство глухаря на току. Поэтому можно было, не обращая на неё внимание, спокойно заниматься своими делами. В том числе и вести разговоры на интересующие темы. Маячивший без звука экскурсовод, продолжая колыхаться, отодвинулась в сторону, освобождая входную дверь, что наполовину была «съедена» портальным проходом, и Дима увидел лежащую на коленях мальчика раскрытую книгу.

Книга была довольно увесистая, судя по объёму, но что поразило исследователя — она оказалась рукописной. Причём лежала открытой на развороте, где одна из страниц была занята карикатурной иллюстрацией. Почему карикатурной? Да потому что подобный рисунок по-другому назвать было сложно. На картинке гротескно был изображён кудрявый негритёнок с пухлыми губами, словно ботоксом накаченный. С круглыми ушами, как у макаки. И таких же коротких штанишках, как у державшего книгу Саши.

Маленького негритёнка за руку держал длинный мужик, вроде как в военном мундире, в сапогах с высоким голенищем, треуголке и усами, как у таракана. Диму озарило.

— Я так понимаю, — весело проговорил он, — наслушавшись баек о своей родне, Саша в одночасье решил стать отпрыском Ганнибала? Так вот откуда рыжий пухляш взял образ кудрявого арапчонка. Ему же здесь лет одиннадцать? Как раз перед поступлением в лицей?

— Абсолютно верное предположение, — поддержал его развеселившийся Кон. — Да хоть клип просмотри до конца. Сейчас будет самая веселуха.

Дима запустил воспроизведение. Маргарита Ивановна, безмолвно размахивающая до этого руками, словно рассыпая блёстки перед собой в разные стороны, резко встрепенулась и хотела было протиснуться к двери, закрыв собой обзор, но, как оказалось, её виртуальность для клипа являлась материальной, и она просто не смогла втиснуться между главным героем и резко ворвавшейся в чулан бабулей, судя по одеянию — хозяйкой усадьбы.

Несмотря на запуск демонстрации, клип замер. Саша на появление бабушки никак не отреагировал. Дима не видел его лица полностью, так как стоял чуть сзади и сбоку, но, судя по профилю, как сидел с улыбкой идиота, так и продолжил сидеть.

Девки, распахнув рты и выкатив глазищи, замерли в ступоре. На лицах испуг, как всегда бывает, когда застают за каким-либо непотребством. Бабка в дверях продемонстрировала весь тот набор эмоций, что был у Димы при первом знакомстве с клипом.

Сначала — неподдельный испуг, словно набожная Мария Алексеевна в чулане девок самого настоящего чёрта застала. Затем на её лице проступила злость, в отличие от Диминых эмоций. Она явно желала наподдать двум шкодницам за издевательства над молодым барином. Но в заключении увидела раскрытую на картинке книгу.

Её злость плавно перетекла в недоумение. В глазах набухли слёзы. И только после того, как одна покатилась по щеке, Мария Алексеевна закатилась в истеричном смехе, хватаясь за косяк. Она хохотала так, что Дима даже подумал о «Скорой». Ну прям припадок чистой воды. Тут клип начал двоиться, и Кон, пользуясь служебным положением, остановил видео, давая понять, что у него есть дополнение по этой теме.

Маргарита Ивановна продолжала изображать рыбу на воздухе. Вот только вид её был жалостный. Словно она извинялась за случившееся либо уговаривала всех присутствующих, что всё, что они видят, — недоразумение. Кон оправдал Димины предположения, начав свою лекцию.

— Всем в поместье так понравился новый образ Саши, и его вы́купали в таком объёме восхвалений, что он со своим оголтелым самолюбием решил: эпатаж — это его конёк.

— Ну правильно, — подхватил Дима его мысль. — Первая и обязательная ступень величия — это всеобщая узнаваемость.

— Верно, — подтвердил Кон. — Мальчик неосознанно понял очевидную вещь: чтобы тебя заметили, надо выделяться из общей серой массы. Именно с такой установкой он и отправился в Царскосельский лицей. А в самом лицее, кроме эпатажного внешнего вида, Пушкин стал главным разносчиком матерщины и знатным гулякой по проституткам. Учась уже в старших классах, свёл знакомство с офицерами гусарского полка и лично с Чаадаевым — философом и вольнодумцем. Его влияние на Пушкина оказалось значительнее, чем вся учеба вместе взятая. Именно Чаадаев познакомил молодого Пушкина с неумеренными попойками и публичными домами Царского Села. Завсегдатаем проституток Саша будет до конца своих дней. Любопытна характеристика надзирателя по учебной и нравственной части Царскосельского лицея Мартына Пилецкого Пушкину: «Крайне честолюбив и самовлюблён, но при этом по-детски наивно добродушен». А господин Булгарин, один из первых профессиональных русских литераторов, добавил: «Скромен в суждениях, любезен в обществе и дитя по душе, но гусары его испортили в лицее, а Москва добаловала окончательно».

— Хм, — хмыкнул Дима, рассматривая наполовину окудрявленного Пушкина. — А чем, кстати, они его намазали?

— Сажей, — усмехнулся Кон. — На постном масле.

— Так он что, смуглость тоже искусственно наводил?

— Зачем? Смуглость у него была от природы. Он довольно быстро загорал.

— Понятно. В лицее — обезьянка, а после?

— И после лицея среди друзей за ним закрепилось прозвище «обезьяна». Его это нисколько не коробило. И уже выпустившись из светского учебного заведения, продолжал обезьянничать. Особо любил дурачиться, что называется, на людях. В 1819 году из-за лечения венерической заразы лечился ртутными препаратами и был вынужден побриться налысо. Носил парик. Никто, кроме своих, не знал. Однажды во время одного из спектаклей он сорвал парик с головы и начал им обмахиваться, как веером, доведя зрителей до слёз, а артистов до истерики, чем чуть не сорвал спектакль. И это был не единственный случай. Общество того времени однозначно считало, что этот мало кому известный «сочинитель» просто беспринципный паяц, и каждое его появление в театре ожидало от него очередной выходки. Саша старался их не разочаровать.

— Ну правильно. Для него главное, как и для многих творческих личностей вплоть до сегодняшнего дня, — это известность, а каким образом она достигается — не имеет значения.

— И подобное он позволял себе не только в театре. Ему было наплевать, где — лишь бы была публика, которая будет создавать ему славу, пусть и дурную. Так, например, следуя в ссылку, на званном обеде местного бомонда в Екатеринославле Саша заявился с любезной улыбкой, одетым по последней, как он заявил, столичной моде. Всё бы ничего, но вот только панталоны поэта были пошиты из сильно просвечивающей ткани — кисеи. И надеты были безо всякого исподнего белья. Местным аристократам пришлось срочно уводить незамужних дочерей с обеда, от греха подальше.

— Шут гороховый. Пушкин — наше всё, называется. Вот теперь я понимаю, откуда пошло: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын».

Кон никак не стал комментировать высказывание. Маргарита Ивановна уже давно сдулась и теперь стояла неприкаянная, согнув голову под скатом потолка и отчего-то дуясь на всех, как мышь на крупу. Словно её кто обидел своим невниманием. Ну подумаешь, у неё звук выключили. Ничего, переживёт.

В следующем клипе экскурсия оказалась в каком-то питейном заведении. Дима сразу опознал довольно приличный кабак. Чистые столы, приличные стулья, подобие барной стойки в углу. У стены напротив входной двери — небольшая сцена, где под аккомпанемент мужика-гитариста распевала дородная тётенька потасканной наружности.

Отличительной особенностью общепринятого питейного заведения стал бильярдный стол у противоположной стены от стойки у распахнутого настежь окна, за которым два верзилы в военной форме с умным видом, но при этом изрядно пьяные, расхаживали вокруг, как два гордых гуся. Кителя распахнуты. Рукава закатаны. Игроки с усилием делали вид, что перед ними не шары на сукне, а шахматные фигуры, и они думают.

Тут откуда ни возьмись объявился Саша Пушкин. На вид лет двадцать. Пьяный в хлам. Дима даже не сообразил, откуда он материализовался, ведь только что оглядывал зал. Не было Саши нигде. Главный герой, отчаянно стараясь сохранять равновесие, добрался до бильярдного стола. Вцепился в него обеими руками и, нагнувшись, закрыл один глаз, скорчив на лице моську, будто прицеливается.

— Мля, — растянулся Дима в улыбке, оценивая выпивоху.

Но тут же скривился. Обзор закрыла всклокоченная Марго. Она, радостно поблёскивая очками в металлической оправе, что-то беззвучно декламировала, как обычно проявляя пионерский задор и всячески демонстрируя беззаветную любовь к очередному главному герою.

Дима запоздало повинился сам себе за то, что, лишив тётку голоса, не соизволил его включить обратно. Но, подумав немного, решил оставить как есть. Уж больно ему стало интересно, как и чем сейчас офицеры будут бить великого гения и как он сможет это пережить. А то, что его будут бить, Дима не сомневался. Это буквально было написано на морде верзилы, что стоял к Саше ближе.

Но Димины предположения не оправдались. Офицер с недоумением осмотрел присутствующих болельщиков, как бы спрашивая: «Это кто, мать вашу?». Затем аккуратно положил кий на стол, стараясь не задеть расставленные шары. После чего одной рукой ухватил кудрявую пьяную обезьяну за шкварник, второй — за штаны и, не особо напрягаясь, вышвырнул Пушкина в распахнутое окно. Раздался пьяный смех собутыльников, аплодисменты и пару выкриков «Браво!».

Дима, мало чем отличаясь от скотины Пушкина, самым беспардонным образом шагнул прямо сквозь распинающуюся перед ним женщину и с любопытством заглянул в окно. Лететь Саше оказалось недалеко. Кабак был утоплен в землю, подобно цокольному этажу, а прямо перед окном располагалась цветочная клумба. Именно в ней, стоя на корячках и стараясь подняться на ноги, оказался выкинутый Пушкин.

Штормило его не по-детски. Поэтому поднимался долго, прикладывая к этому неимоверные усилия. Наконец встал и бестолково принялся оглядываться, явно не понимая, как он здесь оказался. Только заприметив открытое окно, понял, что ему надо именно туда. Пока пробирался сквозь цветы, опять чуть не упал, но, слава тебе яйца, добрался до окна без членовредительства.

Долго и неуклюже залазил обратно в питейное заведение. Благо окно было невысоко от пола. Выровнял вертикальное положение. Сделал вид, что отряхнулся, и петляющей походкой «обман снайпера» направился на второй заход. Но до стола ему не дал дойти всё тот же верзила, уже бросивший играть и с минуту весело разглядывающий, как выкинутый лезет обратно.

Как только Саша зигзагами попытался его обойти, чтобы добраться до игрового стола, тот вновь схватил неубиваемого пьянчужку за воротник. Зацепил второй ручищей за брюки и, протащив его по залу, на этот раз выкинул великого Пушкина в дверь, притом закрытую. Благо Саша ещё на весу вытянул перед собой руки, так как потерял ориентацию и явно не понимал, что с ним происходит, поэтому выбил дверь не кучерявой головой, а протянутыми руками.

Дверь с лёгкостью выпустила наружу летящий предмет. Громко стукнула о стену и с ещё большим грохотом захлопнулась обратно, сделав вид, что ничего не было. В зале раздался дружный гогот офицерья, сдержанные смешки гражданских господ за столами и попискивания их дам. Бесплатный аттракцион пришёлся всем по душе. Даже тётка на сцене петь перестала, растянувшись в очень некультурной улыбке.

Но Саша Пушкин проявил неслыханную настойчивость. Дверь с силой распахнулась, и на пороге появился разъярённый величайший поэт современности. Он чуть ли не бегом, то и дело спотыкаясь о собственные ноги, целенаправленно подскочил к обидчику, на ходу вопя во всё горло, срываясь от обиды на фальцет:

— Дуэль! Вы оскорбили дворянина древнего боярского рода! Да мой род старше рода Романовых!

Рассказать ему о своей родословной не дали. Обидчик вновь ухватил его за шкварник и в очередной раз запустил в окно. Офицер явно был собой доволен. Эта игра ему нравилась, похоже, больше, чем бильярд. А вот Саше эта игра совсем не нравилась. Он как-то быстро протрезвел, почти мгновенно оказавшись в распахнутом окне, но на этот раз, видимо поняв, что имеет дело не с дворянином, а быдлом, не стал призывать его к чести, а с достоинством, поставив руки в распорки рам, обматерил мерзавца. Да так, что через минуту матерного монолога в питейном заведении наступила звенящая тишина.

Все замерли, словно по команде в детской игре «Море волнуется раз». Вот кто в какой позе прибывал, в той и замер. Только рты почему-то у всех без исключения распахнулись. Пушкин стоял, уперевшись в рамы, и ехидно зубоскалил, уподобляясь прожжённому уголовнику. По крайней мере, вот тут дворянином не пахло ни из одного места.

Первым из всех отмер обидевший его офицер:

— А ну-ка повтори, — пробасил он, набычившись.

Ну он и повторил. Вернее, не повторил, а завернул нечто новенькое. Да так витиевато и унизительно, что гитарист на сцене даже гитару выронил. Но даже её бряканье об пол статичную картинку не разморозило.

И на этом, как ни странно, клип начал заканчиваться. Дима тут же его остановил и вопросительно уставился на Кона.

— Ты только что прослушал ещё один пожизненный пушкинский бзик.

— Отборный мат?

— Мат он себе позволял только в кругу друзей, а фишка его заключалась в другом: Саша кичился древностью своего рода до конца жизни при любой возможности. А когда бывал пьян, то по нескольку раз за вечер. Со временем эту особенность Пушкина знало всё светское общество и воспринимали его хвастовство как визитную карточку поэта. И даже порой подыгрывали ему, чем очень льстили. А до лести Саша был падким.

— Ну да, ну да. Самовлюблённость, честолюбие, — покивал Дима, задумавшись, но тут неожиданно поинтересовался: — Так чем эта сцена закончилась? Дуэль была?

— Нет, — усмехнулся Кон. — Офицеры гусарского полка признали в нём родственную душу. Закончилось это отвратительной попойкой. Пушкина унесли без сознания.

— Понятно, — улыбнулся Дима в ответ. — Обошлось по-пацански. Не исключаю, что расстались друзьями. И включи, пожалуйста, звук Маргарите Ивановне. Неудобно как-то получилось. Тётка старается, а мы её игнорируем.

Включили, но престарелая пионерка словно в рот воды набрала. Видимо, выдохлась, выложившись полностью в беззвучном режиме. Но как только клип сменился, тут же, как заведённая, принялась излагать лозунги текущего момента.

— Коронация императора Николая I, — звонко воскликнула она, словно это не очередного царя на трон сажают, а закончили электрификацию всей страны за пятилетку в три года. — Николай Павлович, как только взошёл на трон, первым делом вызволил из ссылки Александра Сергеевича и имел с ним долгую беседу с глазу на глаз, после чего заявил во всеуслышание: «Я нынче долго говорил с умнейшим человеком в России».

Перед Диминым взором предстал большой зал с кучей явно привилегированной касты аристократов российской империи. Это можно было определить и по одеяниям присутствующих, и по их манерам держаться. Элитарность из них так и пёрла.

Напротив этой своры парадно одетых господ в стойке «лом проглотил» стоял высокий молодой красавец в чёрном мундире, расшитом золотом, с видом чрезмерного довольства. Дима сразу предположил, что это император Николай. Рядом с ним зашуганно стоял щупленький, даже не достающий ему до плеча Саша Пушкин Диминого возраста. Император, кстати, возрастом был чуть постарше Саши с Димой.

Эмоции на лице поэта выражали как-то всё и сразу. С наскока даже не определить, что в них доминировало. Исследователь по временам и весям, заинтересовавшись данным феноменом, нырнул в его чувственную составляющую и похвалил себя за наблюдательность. Там действительно была каша-мала.

В голове кудрявого сочинителя клокотал фейерверк: самодовольство до состояния эйфории, тщеславие с мурашками по спине, ликование своим триумфом и опьянение славой до головокружения.

— Господа, — торжественно провозгласил император, с широкой улыбкой обращаясь к придворным, — теперь это не прежний Пушкин, а мой Пушкин. Отныне он первый поэт империи.

Николай, милостиво улыбаясь, благосклонно повернулся к скукоженному Александру. Тот пребывал в блаженном ступоре. В таком же ступоре, но недоумения, прибывали высокочтимые гости императора, явно составляющие ближнее окружение новоиспечённого царя. Дима остановил клип, заодно лишив голоса Маргариту Ивановну, потому что мешала сосредоточиться.

Молодой человек находился в странном состоянии непонимания происходящего. Вернее, как он выразился себе под нос:

— Что-то здесь неправильно. Какое-то несоответствие.

С одной стороны, картинка вроде понятна: ничего сверхъестественного. Император с царского плеча чествует величайшего поэта современности, как заявила пионерка-экскурсовод. Решил, так сказать, примазаться к народной любви посредством выражения своего восхищения гениальному русскому поэту. Но с другой, судя по лицам присутствующих, эта выходка помазанника божьего была воспринята не более как эпатаж, сродни доссылочного пушкинского шутовства в императорском театре.

Обходя выстроившуюся полукругом аристократическую элиту, даже не залезая в их мозги, Дима однозначно констатировал по мимике, что, если бы мысли были слышны, то хором или вразнобой во весь зал прозвучал вопрос: «Ты кто, чучело? Откуда, мать твою, ты взялся в нашем царском дворе?» Складывалось полное ощущение, что великого Пушкина эти люди видят впервые, чем поспешил поделиться с Коном.

— А чего ты хотел? — удивился дедок-консультант. — Эти люди его не знают и не могут знать. Николай Павлович сам увидел Александра Сергеевича сегодня впервые.

— Ты хочешь сказать, — продолжая обход, уточнил Дима, — что ближайшее окружение императора стихами не увлекается?

— Перед тобой свет российского общества, — недовольно укорил его Кон. — Великолепно образованные люди, и не только в российских высших учебных заведениях. И, представь себе, начитанные и прекрасно разбирающиеся в литературе. Они знакомы с разными культурными пластами Востока и Запада, причём знакомые по оригиналам, а не переводам.

Дима тем временем, медленно обойдя всех, задержался на последнем. Сухопарый мужчина точно в таком же мундире, как и император, с пышными аксельбантами и кучей наград. Сановник стоял ближе всех к Николаю и явно был приближен к венценосной особе более, чем остальные. Этот мужчина не задавался вопросом: «Это кто такой?», а просто выглядел удивлённым. Причём, судя по всему, приятно удивлённым. Под вскинутыми бровями играла лёгкая улыбка. Дима, заинтересовавшись военным, вообще-то не собирался спрашивать Кона: «Кто такой?», тот сам его представил:

— Граф Александр Христофорович Бенкендорф. Один из главных приближённых императора. Шеф Отдельного корпуса жандармов и одновременно главный начальник Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Сблизился с Николаем I, будучи ещё генерал-адъютантом, после его активного участия в следствии по делу декабристов. Начиная с этого момента производил личный надзор за Пушкиным вплоть до его смерти. Являлся своеобразной прокладкой между императором и поэтом. Все контакты шли через него.

— Тайная канцелярия? — постарался перевести для себя Дима все его звания в более понятное.

— Политическая контрразведка, — уточнил Кон. — Он до мозга костей военный. Кавалерист. Начинал службу с прапорщика лейб-гвардии Семёновского полка. Для характеристики — одна деталь: отличился во время петербуржского наводнения в ноябре 1824 года. Стоял на балконе вместе с императором Александром I. Сбросил с себя плащ. Нырнул в ледяную воду. Доплыл до лодки и спасал весь день людей вместе с губернатором города Милорадовичем.

— Уважуха, — кивнул Дима удивлённому Бенкендорфу и, подойдя к Николаю, попросил: — Кон, будь добр, дай небольшую историческую и личностную справку по этому царю. Честно говоря, я о нём знаю только то, что он царствовал во времена Пушкина. И всё.

— Не удивительно, — недовольно пробурчал консультант. — Подавляющее большинство даже этого не знают. Николай Павлович был третьим сыном Павла I. На престол его не планировали изначально. Поэтому управлению государством не обучали. Да и на армейской муштре папа не настаивал, хотя он и стал военный, но лишь по инженерной части. Когда в Таганроге скончался его старший брат Александр, он один из первых со всеми своими подчинёнными присягнул своему среднему брату Константину. А вот тот был до мозга костей военным. Прошёл суворовскую школу. Участвовал в знаменитом переходе через Альпы. Участвовал в войне с Наполеоном, начиная с Аустерлица. Под Смоленском в пух и прах разругался с командующим Первой армией Барклаем де Толли и, обозвав последнего дураком, бросил армию и уехал в Санкт-Петербург.

— Дезертировал? — удивился Дима.

— Типа того, — с неохотой подтвердил Кон. — После того, что произошло под Смоленском, Барклая де Толли вслед за цесаревичем идиотом стало называть всё руководство страны. Но это не суть важно. Дело в том, что, несмотря на то, что вся империя, кроме столицы, присягнула Константину как будущему императору, последний от короны отказался. Причём сделал это не официально путём отречения, а просто прислал письмо, в котором уведомил всех, что царствовать не желает. Возникла престолонаследственная коллизия. На 25 декабря 1825 года была назначена присяга столичных гарнизонов, вот только вместо Константина неожиданно императором назвался Николай. Это, кстати, и была основная причина мятежа. Определённая часть войск отказалась присягать узурпатору, каким они посчитали Николая Павловича. Восстание на Сенной площади жестоко было подавлено, а самих бунтовщиков будущий император записал в личные враги.

— Но насколько я помню, почти все декабристы были друзьями Пушкина, — в недоумении прервал его Дима и, указав на императора с поэтом, стоящих чуть ли не в обнимку, спросил: — И как тогда это понимать?

— Мало того, — хмыкнул Кон, — при расследовании декабрьского мятежа при обысках бунтовщиков у всех до единого были найдены рукописные стихи Пушкина, в том числе и крамольные.

— Тогда я вообще ничего не понимаю, — Дима вновь указал на парочку.

— Да никто ничего не понимает. Ни историки, ни тем более пушкинисты. Предположений и гипотез много. Ещё больше политических клише, которые Маргарита Ивановна вон уже минут пять беззвучно озвучивает. Царь Николай I был далёк от поэзии. Я бы сказал, вообще ни у́ха ни рыла. Как политик — без каких-либо серьезных собственных идей, неспособный ни к предвидению событий, ни к их предупреждению. Как полководец — полный ноль. Но, тем не менее, было одно поле сражений, где он считался непревзойденным, — он был великолепен на любовном фронте. Вот, пожалуй, самая точная его характеристика.

При этих словах Кон махнул рукой, и в стороне возник портал или объёмная голограмма с размытыми краями. Ощущение было такое, словно в дырку подсматриваешь. Небольшая тахта у роскошной портьеры. На ней двое. Статный худощавый мужчина в мундире и обворожительная женщина за 30 в бальном наряде в золоте и бриллиантах. Улыбаясь друг другу, они беседовали. Причём делали это по-французски, отчего Дима тут же включил понимание языка. Говорила женщина.

— Царь-самодержец в своих любовных историях, как и в остальных поступках. Если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем; родителей, если она девушка, о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет ещё примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестья.

— Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его прихоти? — поразился мужчина.

— Никогда! Как это возможно? — взаимно удивилась дама.

— Но берегитесь, — тут же перешёл на заговорщицкий тон собеседник, — ваш ответ дает мне право обратить вопрос к вам.

— Объяснение затруднит меня гораздо меньше, чем вы думаете, — легко и непринуждённо рассмеялась женщина. — Я поступлю, как все. Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы я ответила отказом.

Видиопортал закрылся.

— Кроме всего прочего, — продолжил тем временем Кон, — император Николай был очень живого и веселого нрава, как характеризовали знающие его люди, а в тесном кругу приближённых даже шаловлив, — растянулся в хитрой улыбке консультант, сделав в воздухе жест «кавычки» пальцами обеих рук. — Хотя по шалостям до Пушкина ему было ой как далеко.

Старичок профессорского вида замолчал, давая понять, что окончил с изложением материала. Дима перевёл взгляд на Маргариту Ивановну. Та тоже стояла столбиком, сцепив руки спереди, и рта не раскрывала, что говорило об окончании и её лекции. Молодой человек ещё раз оглядел застывший зал. Громко выдохнул и подытожил:

— Ладно. Понятно, что ничего не понятно. Идём дальше?

— Это был последний клип, — равнодушно остановил его порыв Кон.

— Вот как? Тогда я пошёл на выход. И включи звук, Марго, — после чего по-доброму улыбнулся престарелой пионерке-экскурсоводу и вежливо с ней распрощался.