8. Ат(буква зачеркнута, вписана д)(вставлен пробел)ка(обе буквы перечеркнуты, к чертям)

Выйти из машины? Да идите на хрен! Грубо? Идите всё туда же, пункт назначения не изменился. Максим был уверен, что эти слова, повисшие перед мысленным взором первомайскими транспарантами, полностью отвечают происходящему, и стыдиться их нет никаких оснований. Правда, ничего кроме. А он за правду. Так что, вторя классику — все в сад! Кого что не устраивает. Остальные присоединяются. К идущим в сад. Макс хрюкнул, сглотнув рванувший наружу смешок. Ну и ладно, сам пошутил, сам посмеялся. Учитывая всё, или даже ВСЁ, не за что его осуждать. Осуждать не за что, а выйти из машины придётся. Эй, посланные в сад, меня подождите. Он, имитируя киношное слоумо, выбрался на улицу.

И замер, даже не закрыв дверь. На него как из рога изобилия посыпались штампы, спасибо многолетнему опыту литературного агента. Простая ведь ситуация. Он вышел из машины, ошарашенный рассказом Толика. Его старого друга, подопечного, человека, восхождение которого к славе и деньгам он не просто наблюдал, принимал прямое в том участие! Да, возможно Анатолий Ночной и без него достиг бы успеха. Зачеркните слово возможно. Но как было, так было. И он имеет право судить. Последнее слово перечеркните, добавьте — на приоритет собственного мнения. В библии написано — не суди, да не судим будешь. А Максим хоть и не был религиозен, придерживался однажды услышанного — выгоднее соблюдать установленные богом правила: если его нет, ничего не теряешь, умер и умер, если же он есть, вы понимаете, выгоднее быть паинькой. При этом никто не говорит об аскезе, давайте будем откровенны — надо просто быть человеком, в том понятии хорошего воспитания, что дают в обществе, где вы растете.

А где же тот ливень из банальностей, где лавина штампов? Макс облегченно вздохнул — опасность миновала. Спугнул их религиозный мотив воспоследовавших мыслей, или он, опять же, банально всё пропустил, занятый умствованием — не суть. Ведь и вправду простая ситуация. Он под впечатлением от услышанного. Есть от чего. Его секретарь — тем более должна быть. Нечто в словах и поведении Ночного откровенно вызывает недоверие. Но, выйдя, он видит её подбегающей к писателю. Утешительно кладущей тому руку на плечо. Видит лживость благодарственной улыбки Толика. Настя никогда не была наивной глупышкой. Тем более странно. И оттого Максим с грохотом роняет челюсть.

Ага, один из штампов решил-таки задержаться и попытать счастья. И, конечно, с ним его друг — безумству храбрых поем мы песню. Ладно, ребята, заслужили остаться.

Максим нехотя вынырнул из теплого, доброго внутреннего мирка в реальность, и как можно громче хлопнул дверью.

Инт двадцать один аш. Прерывание.

Прерывание в цепочке происходящего.

Сначала Максим, искренне поражается отсутствию ожидаемого: грохота двери, привлечения внимания Насти, а значит отвлечения её от Ночного, вызова негодования Толика, а значит, да да, он его раскусил, истинного лица его бывшего друга, лица злобного беспринципного подонка.

Потом думает о прерываниях, программистах, их сленге.

А следом просто хмуро сплевывает незаметно скопившуюся слюну. Решает — последнее единственно верно, и спешно догоняет Настю и Анатолия, удаляющихся в сторону входа в автовокзал.

Крайслер довольно жмурится на взошедшем солнышке, он горд качеством своей сборки — при любом усилии двери закрываются аккуратно, без лишнего шума. Ну, он бы мог, будь живым. Эта мысль догоняет Максима, входящего вслед спутникам.

Боясь не сдержаться, он бредёт за ними молчаливой тенью, и только. Анатолий драматичен, говорит с едва уловимым надрывом в голосе. Ему пришлось столкнуться с тем, что да, может написать ужас, и тот воплотится в жизнь. Но, черт возьми, как исправить, если захочет? Как? Если только ужасы становятся реальностью. И это ставит в тупик. Он погрузил весь мир в жидкий ад, и как же всё исправить? Весь грёбаный мир! Понимают они? Весь, до последнего человека. Все теперь варятся в общественном адском котле. Он хочет сказать, это то, что называется хуже некуда! Так что же делать?

Никто из них не отвечает.

— Там комната матери и ребенка, — Ночной указав на второй этаж, ведет их к лестнице слева. — И кафе рядом. До завтра тут будем.

В безлюдной тишине вокзала, шаги по лестнице нагоняют жути. Максим пристально всматривается в каждый темный закуток. Усердно крутит головой, стремясь охватить всё сразу, не выпустить из лап внимания ни единой детали. И естественно упускает начало Настиного монолога.

Смышленой секретарше, кажется, есть, что предложить Ночному. Она говорит, что у Толика была правильная идея. Отдельно взятый человек, вот ключ. Анатолий всего-то не туда свернул на пути к выходу. Надо написать так, что отдельно взятый человек попадет в ещё более ужасное положение. У него всё наладилось, он уже спасся, всё позади. Но случается нечто, он попадает в передрягу. Почти выбирается, или даже полностью выбирается из неё. И узнает, вдобавок, что всемирный абзац закончился и осталось всего лишь разгрести последствия. Он рад. Он воодушевлен. И он попадает под раздачу, его цепляет хвостом уходящих всемирных неприятностей. Он погибает, прекрасно осознавая — всё кончилось, он всё пережил, но он погибает, он погибает после всего произошедшего, после того как всё закончилось. Это же, так вас, не справедливо! Вот эта личная несправедливость и есть то ужасное, что ужаснее происходящего во всем мире.

— Личная трагедия всегда больше общей, — заканчивает Настя, возле входа в кафе.

— Должно сработать, — говорит Ночной в задумчивости, ни капли доверия не вызывающей у Максима. Но, думает он, и вправду может сработать.

Анатолий, толкая дверь, та открыта, предлагает перекусить и выпить кофе. Первое что бросается в глаза — большая профессиональная кофемашина. Скорее ожидаешь тут шакаф-холодильник с тремя сортами пива, двумя водки. А кофе по сюжету должен быть растворимым, в жестяной банке. Для тех, кто попроще — чай, в пакетиках, огромная пачка, дно которой плотно устилает чайная пыль.

— И не говорите, что чудес не бывает! — Писатель в долю секунды преображается. На него как ведро счастья выплеснули. — Только не разочаруй меня, — он жмет кнопку включения, секунда, зеленый огонек, вспыхнув, вызывает ликующий возглас Толика. — Кофе! Сейчас у нас будет кофе! Садитесь, я всё сделаю.

— Я могу приготовить бутерброды. — Настя, в отличие от Максима, опасливо занявшего место за угловым столиком у окна, спокойно обследовала холодильники, витрины и полки. Получилась огромная гора ингредиентов для закусок на любой вкус.

— Шикарно, кофе и сэндвич, мечта. Мечта! — потерев ладони Ночной, достал чашки, потратил минуту на понимание, куда что нажимать и запустил наконец-то чудо-машину.

Со своего места Максиму казалось — из неё льётся самая настоящая нефть. Долетевший запах отличнейшего напитка, мигом прогнал наваждение.

— Вот, вот почему я говорю, что на кофе экономить нельзя. Разве дешевая домашняя кофеварка может дать такую густоту и аромат? Никогда! — Писатель расставил посуду на столе, помог Насте перенести еду.

Первый глоток сказал Максиму — не спеши мучить рецепторы, обжигать до бесчувствия. Второй, немного припозднившийся, мягко добавил — уже почти, но обождать ещё придётся. Третий же, доброжелательным, услужливым швейцаром молча распахнул двери, рванувшей вперед толпе оттенков запаха и вкуса. И вслед им втянулся, стремительно, но с королевским достоинством, шлейф наслаждения, вкрадчиво, но громогласно заявив — кофе, вашепревосходительство.

Так по-женски — зажмурить от удовольствия глаза. И так наплевать, что — по-женски. Максим согласен с Анатолием — на кофе экономить нельзя. Стесняться любви к нему — преступно. Стыдиться выражения чувств к нему — глупо. По-женски? Хорошо. Ведь женщины гораздо эмоциональнее мужчин, не так ли? Значит, правильно, вот так сидеть, прикрыв блаженно глаза, и впитывать вкус кофе без остатка, всему отдавшись процессу пития амброзии.

Как бы ни хотелось раствориться в наслаждении, но нельзя. Чуть затянешь и всё испортишь. Поговорка "Хорошего помаленьку", здесь подходит как нигде. Надо возвращаться в действительность. Максим открыл глаза. Свыкся с окружающим. И напоследок, как скользя пальцами по шелку ночной рубашки любимой девушки, ускользающей после чудных совместных мгновений, устремил взгляд в никуда и вдохнул глубоко-глубоко пленяющий аромат вьющийся над чашкой. Довольно. Пора подумать о насущном. Он поставил её, и ненароком взглянул на глянцево-чёрную гладь.

—… ть.

— Максим!?

— Что? Настя, — он указал на чашку, — мой кофе на меня пялится!

Три взгляда сошлись на одном кофе на одну секунду.

— Вот же, забыл про них, — успел сказать Ночной, резко наклоняясь в сторону, исчезая за краем стола.

Окруженные чернильным ореолом на Максима из сосуда перед ним взирали глаза. Зрачки, с наркотически ярко-голубой радужкой, и белок склеры, посечённый лопнувшими сосудами. И более ничего, но взгляд, неоспоримо — злобноподозревающий. Настя сидела застыв, лишь смотря то на Максима, то в свою чашку. Анатолий выдавал характерные звуки исторгаемой пищи. Максим обхватил голову руками, и зашептал:

— Всё это кончится когда?!

Злой насмешкой в черноту, окружающую их, те глаза исторгли слёзы, цвета крови — начерталось "Никогда".

— По…

Он осекся, испуганно вскочив — Толик неожиданно всё стоящее на столе смёл рукой. Под грохот и звон писатель дернул за руку Настю, подтолкнул в сторону выхода, крикнув Максиму, что надо убираться. Сам же, резво перепрыгнул прилавок, вывернул ручки плиты на шестерку, побросал на конфорки из попавшего под руку то, что могло гореть. Крутанувшись на месте, метнулся с радостным восклицанием и сорвал шторы, выгоревшего зеленого цвета, старые, но с претензией на стиль. Ткань полетела в будущий костер. Ночной, с отчаянным возмущением вопрошая чего медлят, вытолкал Максима с Настей прочь. Задержавшись, невесть откуда взявшимся ключом запер кафе, и они опять побежали сломя голову. Только выбравшись на улицу и перебежав дорогу, остановились.

У Максима кололо в боку, Настя дышала шумно и с присвистом. Ночной же выглядел бодро. И не стоял на месте. Вышагивая туда-сюда, крутил головой, как будто что-то высматривая. Вдруг, оттащив Макса в сторону, заставил сунуть в глотку два пальца, приговаривая, что нельзя дать той дряни закрепиться. Странная муть в голове, незаметная дотоле, рассеялась, поразив Максима проступившей ясностью мышления. И сразу, перебивая друг друга, в нём заголосили вопросы.

— Ох, — он снова склонился в позе вежливого японца, упершись руками в колени. — И ещё восемь ох. — Утерев губы рукавом, повернул голову и уставился в глаза Толику. — Откуда у тебя ключи? Где все? Какого чёрта неведомая хрень испортила мой кофе? — с каждым вопросом накатывали новые волны облегчения. — И что за ритуал у плиты?

— Наш кофе, — расслабленно похлопал его Ночной по плечу. — Эти уроды запороли кофе и мне.

— Так, стой. Стой! Где мой топор, дай его мне. Срочно. Прямо! Сейчас! Дай мне топор!

— Макс, тихо, успокойся, у...

— Толя, меня успокоит топор! — поняв, что сказал, замолк, насупившись, но не выдержал и скривил губы в улыбке. — Я успокоюсь, когда буду держать топор в руках.

— Ладно, ладно.

Добежав до Крайслера, из багажника забрали топор и три бутылки воды. Опасливо поглядывая на злосчастный дом, вернулись к Насте. Спокойствие в самом деле окутало Максима, стоило рукам почувствовать теплое, гладкое дерево рукояти. Взяв у Толика бутылку, сделал огромный глоток, смывший окончательно тревогу. Следующим в обойме эмоций оказалось уныние. Максим добрел до подъездного крыльца жилой пятиэтажки, около которой они стояли, и сел на ступеньки. Получить ответы на заданные писателю вопросы отчего-то расхотелось. Вяло порадовался дыму, сочащемуся из верхних окон автовокзала. Здравствуй постапокалипсис. Странно чувствовать себя у черты, разделяющей старый и новый миры. Не хочется. Тянет назад в уютное прошлое. И не хочется делать шаг в новое будущее. Шаг необходимый. Не сложный. Но пугающий. Не хочется. Принять действительность, смириться с предстоящей жизнью выживальщика? А отказаться, можно? Да, безусловно. Отказаться и умереть. Свобода принудительного выбора.

— Господи, я как шизофреник в сезон обострения. — Он спрятал лицо в ладонях.

— Это как? — заинтересованно спросил Толик, стоя рядом и засунув руки в карманы брюк.

— Весёлый, и сразу печальный, — пришлось выбраться Максиму из укрытия. — И тут же злость переполняет. Эмоции, ага. И имя им...

Его перебил громкоговоритель с ближайшего столба. Подражая радиоприемнику, на полной громкости прочищающему горло, пока его настраивают, ища нужную волну, в первые пять секунд он обрушил на них какофонию хрипов, металлического писка, и космического завывания. Потом, оборвав звуковой хаос, зазвучал чистый, без помех мужской баритон:

—… во избежание ареста, запрещается выходить после двадцати двух часов на улицу. Повторяем. Пока действует комендантский час, в целях вашей безопасности, и во избежание ареста, запрещается выходить после двадцати двух часов на улицу. Главное не волнуйтесь, ситуация под контролем. Мы работаем над устранением последствий случившегося инцидента. В скором времени будут организованы пункты сбора и помощи, куда вы сможете обратиться для получения всего необходимого.

Речь закончилась. Но спустя долгие три секунды тишины, тот же голос, но звучащий по-другому, просто, обывательски, с нотками теплоты, надежды, что всё будет хорошо, добавил:

— Не падайте духом. Худшее позади, а с последствиями справимся. Храни вас бог.

— Слышали? Слышали? — Настя, переполненная радостью, чуть не подпрыгивала на месте. И Максим её понимал. Как же он её понимал! Да чёрт возьми, ну а кто бы не прыгал после такого? Да сам готов скакать малолетним пацаном. Он встал и порывисто шагнул к девушке. Многие порывы угасают быстрее спички на ветру, и этот не стал исключением. Краем глаза Максим заметил движение со стороны Ночного, и если б не извиняющееся выражение на лице писателя, не придал значения. Враз вернулась подозрительность, и недоверие к его речам. Друг снова обернулся коварным подонком. Изнутри затопило вопящее чувство грядущей трагедии. Столь сильная смена настроения заставила насторожиться и Настю. Она, обхватив себя за плечи, шагнула назад и напряженно замерла.

Привлекая внимание, Анатолий прокашлялся. В руках появилась большая записная книжка. Он открыл её ближе к концу, перелистнул страницу и стал читать:

— Мы работаем над устранением последствий случившегося инцидента. В скором времени будут организованы пункты сбора и помощи, куда вы сможете обратиться для получения всего необходимого. Речь закончилась. Но спустя долгие три секунды тишины, тот же голос, но звучащий по-другому, просто, обывательски, с нотками теплоты, надежды, что всё будет хорошо, добавил: не падайте духом. Худшее позади, а с последствиями справимся. Храни вас бог. — Дочитав, Анатолий стоял и просто молча смотрел на них.

Новогодним салютом в голове Максима выстрелила мысль "Я был прав!" Не к месту, излишне, но не удержаться от возможности, такой сладостной, потешить гордыню сказав — я же говорил! И следом озарение — вот шанс показать себя настоящим мужчиной! Времени терять нельзя. Пока ещё Настя не опомнилась, не остановила его, в себе заглушив правильные мысли, попытками разума сберечь её от падения в пучину безумия. Ведь как же так — переживала, поддалась лжи чудовища с личиной человека. Сочувствовала ему, жалела, искала способ всё исправить. А он! Он! Вёл их как скот на бойню. Они и есть тот отдельный человек, чья личная трагедия должна всё прекратить. Овцы на закланье! Лучший друг! Предатель, тварь!

Резко, молодецким движением, с поворотом всего корпуса, Максим всадил топор в грудь писателя.