6. Гараж+

Не считая слабых серых линий, в паре метров от входа частично очерчивающих пару колон, угол стены и пожарный щит, гараж был до краёв заполнен высококачественной, как говорили раньше чернильной тьмой.

— М-м-м, Настя, у тебя ведь нет машины, — начав с вопроса, Максим закончил утверждением.

— И у тебя нет, — подхватила она его мысль. — Как думаешь, у того мальчика, — она прерывисто, как ребенок после долгих рыданий, вздохнула. — У Славы, или его родителей, у них есть? Была.

— Да, Слава, точно, конечно. А может кто и на время отпуска оставил. Ну, — он попытался прогнать страх темноты, стоящий во весь рост, и невозмутимо смотрящий прямо на него. И ещё сделал попытку вытащить из дальнего пыльного угла своего внутреннего мира, решимость, забившуюся туда, едва вошли. Пришлось признать поражение. — Ладно. Ладно, бояться же это нормально, да, Настя? Да. Здесь обязана быть хоть какая-то машина. Что стоять, обойдем всё потихоньку.

Медленно, и натужно, как сталкивая с горы огромный валун, Максим сделал шаг вправо, потянув за собой девушку. В следующую секунду оба превратились в зайцев на ночной дороге. Из дальней части гаража по ним ударили два луча света. Спустя вечность раздался звук мотора, и желтые глаза приблизились, остановившись в десятке метров. И вдруг погасли.

Зажглась лампочка, осветив салон подъехавшего Крайслера, и водителя. Опустилось стекло, прозвучал мужской голос:

— Садитесь, и быстрее, новые твари должны вот-вот появиться. Ближайшие дома уже зачищены. — Снова загудел стеклоподъемник, и сквозь шуршание стекла, Максим расслышал тихое: — Там не такие удачливые люди как вы, были.

Это, к его неверию, голос Ночного. И лицо Ночного. Определенно, по каким-то непонятным и, определенно, пугающим причинам к ним явился Анатолий. Настя, не разделяя удивления, и опасений Максима, дёргает его за рукав, и бежит к машине. Он следует за ней. Они садятся, и Ночной, резво стартуя, резко выворачивая руль, резко тормозя и так же резко снова газуя, вывозит их на улицы города, где покрутившись по второстепенным, наконец-то выезжает на главную дорогу.

Всё это время, бросив, что ему надо сосредоточиться, Толик молчит. Лишь ещё добавив, что объяснит всё, когда на трассу вырвутся, там спокойнее должно быть, он поднимает перегородку, разделяющую водителя и салон, как в лучших лимузинах, и Максим с Настей опять одни.

Пока едут, сквозь тонированные, заляпанные подозрительным стекла, они видят на улицах города неясные тени множества невообразимых чудовищ, силуэты мечущихся людей, отсветы начинающихся и уже бушующих пожаров.

Звукоизоляция у машины классная, и Максим это подмечает, говорит Насте. Говорит, что со школы мечтал об автомобиле с такой шикарной шумоизоляцией. Ибо весь этот окружающий гам, эта вечная какофония города, это так выматывает. И он привык ходить с плеером, всегда музыка в ушах. И всегда лично подобранная, никогда радио, оно тоже ведь разновидность шума. Но с личным транспортом все как-то не складывалось, по разным причинам. Поэтому до сих пор выручает плеер. Да. Но сейчас, сейчас хотелось бы слышать всё то, что творится там за стеклом, на улицах города. Он не понимает почему, хотя нет, нет, он думает, что все же понимает. Он думает, что хотел бы слышать весь этот шум, потому что именно сегодня тот имеет смысл. Шум больше не шум, но коллективный вопль города, полный сожаления, что раньше был тем самым бестолковым шумом. И еще в нем звучит отчаяние осознания — время потеряно, все, конец, звучат последние аккорды и дальше будет уже песня чужая.

Потянувшись, Максим вжал стеклоподъемник. Ничего. Заблокировано. Он уронил руку обратно на колени, откинулся на сиденье.

— Сильно. Глубоко философски, но жизненно, — уставшим голосом прошептала Настя.

— Я всегда был неплохим философом. Гораздо лучшим, чем бойцом. Я плохо дрался, ты понимаешь, даже секции, куда только не ходил, не смогли меня изменить. Поэтому, как правило, отговаривался в конфликтных ситуациях. Ну, — он усмехнулся, — или ходил с фингалом, и парой синяков.

— У-у-м-мгм-м.

Глядя в окно, Максим плечом почувствовал тяжесть, скосил взгляд — Настя, придвинувшись, привалилась на него, и успела задремать. Сначала накатила волна усталой нежности, а потом мелькнувшие ассоциации притащили за собой воспоминания о раздвоении секретарши. Медленно, стараясь не потревожить девушку, он, скривившись, весь дернулся от омерзения, вышло похоже на кривляние ребенка от всунутой заботливым папашей ложки салата из морской капусты.

Снова уставившись на серые силуэты пролетающих всё реже и реже домов за окном, подумал, что будет правильным последовать примеру Насти, поспать, набраться сил перед — он умостил голову на подголовнике, закрыл глаза, и подумал — а перед чем? Перед разговором с Ночным хотя бы, проваливаясь в сон, ответил сам себе.