6

Не успел я ничего ответить, как вижу, из-за угла вышли ещё двое…. Тоже в доспехах, тоже с дубинами, а у одного даже арбалет из-за спины торчал.

— Эй, Косорыл, — гаркнул один из них. — Ты чего расшумелся?

— Гляди-ка, — сказал Цокалка, которого оказывается Косорылом звали. — Торгась…. Цкотина…. Пока блудил, грибки цожрал мои….

Те двое ближе подошли, и один из них, без арбалета который, прищурившись сказал:

— Нет грибков, пускай даёт другое…. Чего у него там есть?

— Да ни цё нет! Дрянь только эта! — поморщился Косорыл, чешуйки пиная. И добавил ворчливо. — Да и не надо мне другое…! Мне грибки надо….

Тот, что с прищуром, на меня посмотрел….

— Ты с этим сюда явился? — спрашивает. — Торгашить этим хочешь?

Что-то язвительное в словах его было…. Потому как, спутник прищуренного…, что с арбалетом, услышав их, усмехнулся и головой тряханул. Косорыл тоже усмехнулся вроде, а может, просто рожу скривил…, и плюнул с досады.

— Да нет…, — пробубнил я, не понимая в чём подвох, или товар уж больно пустяковый, или торговать им здесь себе дороже…?

Бестолково всё как-то. Я не могу понять этих людей, они меня понять не могут….

— Не собирался я торгашить, — говорю, пытаясь их словечки использовать. — Блудил я по пещерам, блудил и совсем заблудился…. Потом торбу эту нашёл…. Не моя она, нашёл я её…. С собой взял. На ней сидеть хорошо… и спать…. Дрянь всякая по ногам не ползает…. Вот. А торгашить я не собирался, и грибков у меня нет…, и не было….

Высказался я, выдохнул, на этих троих смотрю…. Тот, что с прищуром — прищуривается. Тот, что усмехался — продолжает усмехаться. А Косорыл — как злился, так и злится. Не хотят они, похоже, меня понять….

— Значит, ты не торгашь…, — прищуренный говорит. Он у них за главного был, как я понял. — Слушай слова…. Торгашь ты, не торгашь, нам побоку…. Здесь светло, ты здесь ходишь, значит — плати. Грибками или чем….

Только сейчас я заметил, какие у него глаза. Недобрые они, злые даже. Видно поэтому он и прячет их, прищуриваясь….

— У меня только это…, — сказал я, на кучу чешуек показывая. — А ещё торбу можете взять.

С арбалетом который, торбу подобрал, осмотрел…, плечами пожал….

— Да ничего, вроде…, добрая вещь, — сказал он, прищуренному её протягивая.

Но тот, поморщившись, в сторону Косорыла, махнул небрежно…, и добрая вещь перекочевала туда же…, к Косорылу в объятия.

— Сменяешь на грибки у торгашей, — сказал ему Прищуренный. А мне…. — Ну ладно торба — торбой…, но чую я, есть у тебя ещё кое-что. Ну-ка, Зубзазуб….

Зубзазуб — это который с арбалетом, приказания, видно, привык выполнять расторопно. Дубинку свою подмышку сунул, подскочил ко мне и давай ощупывать….

А я стою и себя ругаю: «Эх, балда я, балда. Надо было сразу Косорыла ножом пырнуть и дать дёру…. Не пришлось бы тогда вот это терпеть…». Морду Зубзазуба, перед глазами маячащую….

Первым делом он кошель мой тощий, что на поясе висел, увидел. Развязал его, три монетки жалкие на ладонь высыпал, поглядел на них с ухмылкой, обратно в кошель стряхнул и мне в руки всучил. Затем ладанка, что мамка мне на шею повесила, когда я к дядьке в услужение уходил, его внимание привлекла. Мешочек он к носу своему притянул так, что мне пришлось шею наклонить, чтобы бечёвка не порвалась, внутрь заглядывает…. А там-то, лишайник в четыре лепестка, да кусочек лапки жука Светляка…. И это Зубзазубу не понравилось.

А вот нож, наоборот, понравился ему очень. Он вскрикнул даже, из-под рубахи моей его выхватывая:

— Оп-па…!

Тут уж мне было не удержаться. Когда Зубзазуб ножик мой в руки Прищуренному перекинул, рванулся я за ним следом….

— Отдай! — кричу…

И под дых получаю….

Повалился я на землю, прямо на чешуйки медного жука. Корчусь, ртом воздух хватая, а вздохнуть не могу…. Хорошо ещё сволочи дубинками вдобавок не отоварили. А то бы совсем беда…. Ну а так ничего, покорчился немного, отпустило, дышать начал. Думаю: «Не буду пока вставать. Вдруг ублюдки эти вещи мои поделят да уйдут?».

И вроде всё нормально…. Лежится мне неплохо, удобно даже. Только чешуйка одна в висок мне впивается краем. Хоть и не хотел я привлекать к себе внимание лишними движениями, но слишком уж острая она, чешуйка проклятая, мочи нет терпеть. Пальцем я её из-под головы выковырял. Смотрю. Что за чудеса? К этой чешуйке какой-то комок прилеплен….

Разглядеть толком его у меня не получилось, слишком близко он к носу лежал, и в глазах расплывался. Понятно только, что в тряпку завёрнуто что-то…. А на ощупь…. Где-то твёрдое, где-то нет. Где-то круглое, где-то нет…. Не поймёшь, что за штука….

Некогда мне было, с ней возится. Отцепил я её и в ладанку спрятал. Туда, где лишайник о четырёх лепестках и кусок лапки жука Светляка…. Мешочек потуже затянул и лежу себе дальше, слушаю, как сверху говорят….

— Это мой нотць… мог быть, — Косорыл цокает. — Коцти кидали…. Я выиграл…. Другой рац кинули, цкотина эта, Цлизень, его обратно отыграл….

— Так это что, Слизня нож? — Прищуренный спрашивает.

— Не отыграл бы в другой рац, был бы мой, — Косорыл отвечает. — А так…?

«Вот, Слизень…, — думаю я. — И здесь побывал, и здесь-то его знают…».

— Да и торба Цлизня… вроде, — продолжает цокать Косорыл.

— Слушай-ка, Щур, — голос Зубзазуба слышу. — А ты Хлюпа знаешь? У него ещё в башке трещина…. Тоже думали сперва, что он сам подох. И Келявеля, дурачок этот, говорил, что шмотки снял с дохлого уже…. А потом Хлюп приполз живой едва. Не добил его Келявеля…. Они, вон, тоже, как Косорыл, играли в кости. Хлюп выигрывать стал. Ну, и Келявеля по башке ему дубиной саданул за это…. И если б он не был дурачком, то проверил бы, живой ли Хлюп или нет…. А раз он дурачок, то правильно его стрелами истыкали….

— Так ты думаешь…? — Прищуренный говорит. — Слизня тоже…?

— А чё тут думать? — Зубзазуб усмехается. — Вон и на ножике кровь….

После слов таких безмолвно лежать уж я не мог….

— Не убивал я никого! — ору вскакивая. — Слизень мёртвый был уже…! И кровь эта не его, а крота!

— О…. Очнулся дохлый таракан, — скалится Щур.

И Зубзазуб тоже, зубы кривые показывает….

— Ты из нас дураков-то не делай, — говорит. — Чтоб крота убить и лишь ладошку себе поранить? Да ещё дрищу такому. Не пудри….

— Не убил я его вовсе…, — начал, было, я… и замолчал….

А что ещё скажешь тут…? Неужели они поверят что я смог сквозь землю провалился? Прямо не знаю, что и делать. Голова кругом….

И Щур этот…. Совсем меня добить решил.

— Знаешь, что с бандючинами такими у нас делают? — почти шипит он, в глаза мне глядя. — Брюшко ему распорют, червей напихают внутрь, а потом отпускают…. Там уж сам решать будешь, что делать. Или в кишках ковыряться, червей вылавливать, или глотку себе перерезать…. Ножик тебе дадут….

Когда я такие слова услышал, холодный пот выступил у меня на лбу, и в глазах потемнело. Понял я, что ублюдки эти и в самом деле могут со мной такое сотворить…. Не потому что я бандюк и человека убил, а потому что они так решили…. И никак мне теперь их не переубедить.

И что делать мне? Бежать бесполезно, они здесь все пещеры знают, а я сверну не туда и всё, поймали меня. Ещё и дубинками отделают….

Не знаю почему, вспомнился мне тот бандюк, которого на моих глазах казнили…. Мелькнула мысль в голове, что может он, как и я, не бандюк вовсе? Так, бродил человек, увидел бойню, испугался, в углу затаился, а его схватили, не разобравшись, и на казнь повели….

Никогда бы не подумал, что на его месте так просто оказаться…. Я даже представил себя, вместо него, там….

И вдруг, меня будто шандарахнуло чем-то…. Глаза я вытаращил и вскрикнул от отчаяния:

— Мертвен я…!

Сквозь поволоку смотрю я на упырей этих…. Смотрю и вижу, как с рож их ухмылочки сползают, как наглость их и уверенность удивлением сменяется и где-то страхом даже…. Рты они свои пораскрывали…. Не ожидали видно такого.

А я им ещё…:

— Мертвен я! Мертвен…!

Косорыл первый из них очухался. К прищуренному подскочил….

— Счуря…, Счуря…, — запричитал он. — Ты цё? Не верь ему…. Врёт он, цкотина такая. Врёт!

И мне кулаком грозит:

— Цкотина ты такая…!

Ну а я в раж вошёл. Голову запрокидываю и блажу, как ошалелый:

— Мертвен я! Мертвен! Взор Мертвен…!

— Умолкни! — заорал Косорыл и на меня с кулаками бросился.

Но всё же ударить не решился. Перед носом моим помахал ими и только…. И снова к Щуру…. За плечо его схватил….

— Врёт цкотина, вцё врёт…, — голосит, слюну разбрызгивая. — И Цлизня он…, и грибки он цожрал, и не мертвен он…. Не отпуцкай его Счуря….

А Щур от хватки Косорыловской освободился и на Зубзазуба поглядывает, как морщится тот и плечами пожимает….

— Так-то так…, — говорит Зубзазуб неуверенно. — Видел я мертвенов. Не похож он на них…. А по-другому…? Как он в пещерах тёмных бродил? Ни факела у него нет, ни светляка ручного…. Значит, в темноте видит. А мертвены…, сам знаешь…. Смотри. Тебе решать.

«Вот так дела, — думаю я. — И в самом деле факелок-то мой куда делся? Видно я выронил его, когда дыру в стенке закладывал…. Вот так свезло…. Может, отпустят теперь-то?».

— Не буду ничего я решать, — сказал Щур, к моему сожалению и, к сожалению, Косорыла тоже. — Биток пусть решает. Ведите бандючину эту к нам. В клетушке посидит пока….

И повели они меня по проходу освещённому…. Недолго шли. Жилища стали попадаться, люди тоже…. Мужиков мало, всё бабы, старики да детки больше. Подходят, интересуются, кого, мол, ведут. Когда узнают от Косорыла, что я бандючина, интерес начинают проявлять, разглядывают, ругаются, а кое-кто и плюётся даже или палкой в меня тычет, но стоит им услышать вопли мои: «Мертвен! Мертвен!», тут же шарахаются как от чумного….

Но не поведение людей меня больше всего беспокоит, а то, что в животе моём ноет, когда вижу я, и носом чую, как бабы готовят, как улитки вялятся, как сушатся тараканы…. Да и во рту пересохло. Вот иду и думаю: «Дадут, пожрать мне или нет? Или, может, воды глоток…? А вдруг мертвены не пьют и не едят? Чёрт его знает…». И спросить-то нельзя. Сразу поймут, что притворяюсь….

Так и зашёл я в клетушку с пересохшим ртом, пустым брюхом и без всякой надежды кинуть хоть что-нибудь на зуб….

А клетушка, это закуток тёмный с дверями плетёными. Свет только через щели между прутьями проникает, на пару шагов, а дальше тьма…. Хотелось мне послушать шепчет ли ветер за стеной, но из глубины закутка шорохи послышались, будто зашевелилось что-то. Что, во тьме не видно. И не решился я туда соваться. Уселся на свету, к плетёнке поближе, беспокойно прислушиваясь и с опаской в темноту вглядываясь.