5

На одной из дальних плантаций это произошло….

Сначала Ишачки стали поплясывать. Один, другой, потом ещё…. Погонщиков не слушаются, разбредаются кто куда, лапками на ходу кренделя выписывая. И понукали их, и манили, ни какого толку.

Хотели на них плюнуть…. Оклемаются, может? Ну а если и подохнут, чего уж…? Всякое бывает. Так нет. Хозяин, Утробой которого все звали, раскричался: «К чему скотине зря пропадать?!». Велел всех не годных Ишачков сборщикам на прокорм пустить.

Что ж, так и сделали….

А потом случилось это…. Чуть ли не все сборщики разом, работу свою побросали и по домам пошли…. И не просто так, а с плясками. Те, кто свидетелем этому был, просто диву давались, как мужики да бабы, да и детки тоже, отплясывают лихо.

И дед мой видел….

— Стоим, — говорит. — Гадаем. Что случилось…? Праздник, может, какой?

И уже разговоры пошли, что, мол, Утроба опять жениться надумал. Старых-то жён уморил. Вот и нашёл себе новую. И гуляния в честь этого устроил.

Ну…, разговоры-то разговорами…. А глаза видят другое: «Что за гуляния такие? Ни музыки, ни песен? Ни выкриков пьяных? Топот только на всю округу».

Да и пляшут они как-то невпопад, кто на что горазд. Пихаются, толкаются, на тех, кто на землю повалился, внимания не обращают, прямо по ним скачут. Руки, ноги, головы притаптывая….

Многие тогда неладное заподозрили. А когда в глаза плясунам посмотрели, уловив их отрешённые бегающие взгляды, то поняли, что заподозрили не зря. Беда с людьми случилась. Обезумели разом….

Бабы первыми заблажили…. Деток похватали и бежать. Остальные, кто как, или вслед за бабами, или от страха застыли на месте. Никто ведь не знает, может все в процессии этой от самой плантации прыгают, а может по пути кто присоединился, устоять не смог. А вдруг коснётся тебя безумец и безумие его через прикосновение передастся…?

И даже когда плясуны по углам разбрелись, скрючились и затихли, мало кто решался приблизиться к ним. И уж знахари шум подняли, убирать, мол, мёртвых надо…. А куда их девать? История о том, как пляшущая болезнь от Ишачков к людям передалась, по округе распространилась быстро. Даже за гроши отказывались на удобрения плясунов брать. А те уже каким-то мехом белёсым покрываться стали….

Пришлось Утробе нанимать людей за большие деньги, за малые-то даже самая последняя беднота не соглашалась, чтоб тех дохлых плясунов в пещеру дальнюю стаскивать и всяким мусором засыпать, а то ему уже судом грозили и расправой.

А потом ещё и глумились над ним….

Соберётся молодёжь лихая у жилища Утробы и давай отплясывать безумцев изображая. А тот орёт, прислужников своих на молодёжь натравливает. Прислужники набегут, и начинается драка. Деду моему в одной из таких драк здорово бока намяли….

А пляшущей болезнью ещё не раз заражались люди, но только по одному или по двое, а чтобы так помногу сразу…, такого больше не бывало….

Хотя, люди всегда много болеют и много мрут…. Мой дядька говорил, что самое сложное в жизни — это оставаться живым. Для того чтобы подохнуть не надо ни ума, ни ловкости, ни упорства…. А чтобы жить, надо. Да и этих-то качеств маловато бывает. Не повезёт разок и привет…. И будут все вокруг, потом, головами качать и перешёптываться: «Ну и дела…. Если уж такого человека смерть забрала, то нам и рассчитывать не на что».

Вот и этим людям не повезло наверно. Смотрю я на них и думаю: «Может, и храбрые они были, и сильные, и ловкие, но не хватило им этого. Лежат они теперь кучей друг на друге костями объеденными наружу, и волосатые мокрицы облепили их, да и кроме мокриц ещё полно всяких трупоедов вокруг».

После встречи с танцующей уховёрткой я долго бродил. Жрал всякую дрянь, спал урывками сидя на торбе, душу себе бередил воспоминаниями, рану на ладони лечил лишайником жёваным, пока не наткнулся на закуток, заваленный дохляками. Штук десять их, может…, а то и больше. Как попало, валяются….

Но не от этого зрелища перехватило дыхание у меня, не от смрада невыносимого, и не от того, что среди мокриц две огромные жужелицы ползают, сердце моё бешено застучало, а просто вижу я, как через щели в стенке, которая за кишащим зловонием находится, свет пробивается. Тусклый правда, но всё-таки….

Если свет, значит, люди. Значит, радоваться я должен. Отчего же меня трясёт-то так…?

Вот он выход, стенка хлипкая, из панцирей жуков выложена. Ерундовая стенка, для видимости только, ну и от насекомых ещё, может…. А если я навалюсь на неё изо всей силы, думаю, не выдержит она, рухнет. Или с разбега…. Тогда, и кучу проскочу быстро, и жужелицы меня цапнуть не успеют.

Отдышался я, набрался решительности, торбу перед собой, как таран, выставил и вперед ринулся…. Да только одного не учёл, что не успею на бегу разглядеть, куда ступать надо, и споткнусь. Хорошо, не упал ещё…. Но и стенку разрушить не получилось. Не навалился я на неё, а прислонился лишь. Пришлось поработать локтями и плечом, и в дырочку между делом дышать, чтоб не так мутило.

Каким же облегчением было высунуться в пробитое отверстие и вздохнуть полной грудью, да и видеть дальше трёх шагов тоже здорово. Хотя темновато ещё всё же, свет-то он из-за поворота струится….

Торбу я через дыру перекинул и сам следом за ней, не мешкая, а то мне показалось, что те две жужелицы на меня внимание стали обращать.

Заложил я кое-как дыру, огляделся получше…, за угол завернул, иду…. Светло. Почти, как у нас…. Ну, конечно, мелькнула мыслишка, что я домой каким-то чудом вернулся. Но не такой я наивный, отогнал её тут же. Просто в этом месте тоже живёт кто-то. Может такой же, как и я, а может, и нет…. Но если и не такой, то совсем немного. Приходили ведь люди из других мест на рынок, и довольно из далёких. Так, говорят чуть-чуть иначе, а в остальном, обыкновенные люди.

И уж, наверное, не похожи они на тех, о которых Хайло рассказывал….

Когда устаёт он в бубен стучать, приплясывать и песенки петь похабные, начинаются тогда разные россказни и небылицы. Помню, как-то говаривал он про народец странный, живущий в дальних краях. Всё, мол, у них шиворот-навыворот. Когда они здороваются, говорят «до свидания», а когда прощаются — «здрастье». Когда им радостно, они плачут, когда грустно, смеются…. На свадьбе они горюют, на поминках веселятся…. Того, кого в воровстве уличили, они награждают, а честных людей бьют. На рынке за прилавком у них покупатели стоят и выкрикивают: «Куплю обувку! Куплю одёжку!». А продавцы мимо них ходят и выбирают, кому что продать…. И у них, когда любовник к бабе приходит и её вместе с мужем застаёт, то он имеет право мужа этой бабы поколотить…. Вот такие странные вещи творятся в тех краях….

В сказку эту, конечно, не верит никто, посмеиваются только. А Хайлу и не надо, чтобы верили. Посмеялись, значит, развлеклись, значит, деньги давайте. Звона пройдётся, ей в передник монеток накидают…. И это всё, что Хайлу нужно….

Кто-то из особо привередливых слушателей крикнет:

— Что-то сказка у тебя какая-то пустая…!

А Хайло рот скривит….

— Какое брюхо, такая и сказка…, — ответит он и пойдёт к Плюхе за грибами хмельными….

Я про странных людей из далёких краёв тоже не особо верил. Думаю и здесь, где я иду, такого не бывает. Всё примерно, как и у нас, должно быть здесь…. Стоп! А если тут и рынок есть, и деньги, и стража…, вдруг они посмотрят, что в торбе у меня и решат, что я фальшивомонетчик? А вдруг у них за это тоже смертная казнь? Вот я дуралей…. Обрадовался светлым стенам, побежал…, а торбу не спрятал. Вечно я так, думаю о всякой ерунде, а о главном подумать забываю….

Надо поскорей назад вернуться, к той дыре, через которую я сюда попал. Пока я никого не встретил, пока меня не увидел никто….

Развернулся я, но не успел и десяти шагов сделать, как услышал сзади:

— Эй! Торгася…!

Честно говоря, я сперва даже не понял, что это за крики и к кому так обращаются необычно. Только после второго окрика оглянулся.

— Стой торгася! Стой! — орал с присвистом чёрт знает, откуда взявшийся человек, и орал именно мне, это я знал уже точно.

Вон он стоит в доспехах, дубиной вооружённый, на меня смотрит и машет….

— Эй! Торгася! Ходи цюда! Ходи, ходи!

Что ещё делать оставалось? Пришлось идти…. Не бежать же от него к этим жужелицам…?

Подхожу я ближе, а он ладонью манит и с ухмылочкой говорит:

— Давай…, давай…. Доцтавай….

И на торбу глазами показывает.

Тут внутри у меня всё так и оборвалось…. Неужели конец? Сейчас он чешуйки увидит, подмогу позовёт, схватят меня, свяжут, на помост заведут, поставят на колени, голову мою в клеть с жуком Дрыгалкой засунут, и увижу я его челюсти…. А дальше…. Дальше не знаю, что будет…, некому было рассказывать.

Занемевшими руками я торбу с плеча снял. Человеку с дубиной её протягиваю…. А тот, дубину подмышку, торбу у меня выхватил, заглянул внутрь, и ухмылка сползла с его лица….

В чешуйках он поковырялся немного. А потом, недоумевая и даже злясь, вытряхнул их на землю….

— Это цё!? — гаркнул он, разведя руками. — Цё это!? Грибки где!? Ты цкотина! Где грибки!? Куда дел!?

За грудки он меня схватил. Трясёт…. А у меня в голове туман, челюсти жука Дрыгалки ещё не развеялись, и никак я в толк не возьму, что он от меня хочет.

— Нету у меня ничего…! — ору я в ответ. — Нету грибков! Нету! Всё что есть, в торбе! Больше ничего!

Руками закрываюсь. Боюсь, как бы дубинкой не схлопотать….

А этот, меня оттолкнул, исподлобья глядит зло и рычит:

— Куда ходись? Цкотина торгась….

Понятно, что он спрашивает меня, куда я иду, но почему он от меня «грибки» требует, и откуда знает, что я торгаш? И зачем он злится так? Может, я обидел его и не помню? Да нет, я б такого «цокалку» ни в жизнь бы не забыл….

— Я заблудился просто, — отвечаю я невпопад…. — Я не знал, что грибы нужны….

— Как это не знал? — продолжал злиться Цокалка. — Ты, торгась…, не пудри….

— Нет…, это правда, — говорю я, понимая что Цокалка мне не верит. — Я заблудился…. Долго бродил. Сюда вышел. Я не знаю где я….

— Ты блудил? — спросил он уже задумчиво. — Ты долго блудил? Ты цожрал мои грибки…?

Не успел я ничего ответить, как вижу, из-за угла вышли ещё двое…. Тоже в доспехах, тоже с дубинами, а у одного даже арбалет из-за спины торчал.

— Эй, Косорыл, — гаркнул один из них. — Ты чего расшумелся?

— Гляди-ка, — сказал Цокалка, которого оказывается Косорылом звали. — Торгась…. Цкотина…. Пока блудил грибки цожрал мои….