Пролог

Слишком много лет минуло,

В прошлое мечта ушла,

Все было вдруг заснуло

Думы гонит от чела.

Нет желанья обернуться

Чтобы посмотреть назад

Годы эти не вернуться

Только слезы застят взгляд.

Так не стану свою душу

Старым зельем я поить,

Правил жизни не нарушу —

Ничего не изменить.

NN.

Как правильно назвать в ХХ веке молодого парня в шестнадцать лет? Мальчик или все=таки уже юноша? Классическая литература однозначных ответов не давала, даже лежащая на обтянутых джинсовой тканью коленях книжка Луи Буссенара «Капитан Сорвиголова» порой называла Жана Грандье то так, то эдак, а действие-то происходит аж 1900-м году… зато сейчас Наташа Стреленко видела словно бы воплощение героя своих грез наяву.

В физкультурном зале четырнадцатилетняя девочка откровенно скучала, и, хотя дверь и была открыта, и можно было сбежать в школьный двор минуя холл, а оттуда выскочить на улицу, примерная ученица так никогда не делала, у нее совесть есть. Вот и сидела освобожденная на всю школьную жизнь от физкультуры девочка на скамейке, читала очередную книжку и ждала следующего урока, а все вокруг, если не сдавали зачеты, не тренировались и не играли в вышибалу, просто-напросто бесились. На русоголовую дурнушку, вечно стягивающую волосы в хвост или заплетающую косу, носившую стильный джинсовый сарафан и модные туфельки из черной замши (с ремешком, с золотистой пряжечкой) никто внимания не обращал — зубрила, ботанка, вечно в очередную книжонку пялится, даже ресницы не красит, а глазки голубенькие, как у котенка, вечно наивно распахнутые, да и толстая, что сейчас не модно, скукота с ней.

А вот мальчик, похожий на воображаемого капитана, явно так не думал, он на девочку посмотрел довольно пристально, затем птицей взмахнул на брусья, сверкнув серебристыми полосками на черном костюме, который предавал ему сходство не то с инопланетянином из советской фантастики, не то с персонажем японского мультика, ибо юноша был высок и великолепно сложен, словно невзначай ожила в музее статуя Аполлона. Девчонки так и пялились на блондина, пока тот выполнял упражнения, особенно когда блеснул на турнике, прокрутив «солнце»; даже отстраненная от реальности девочка в сарафане и то не сводила с него глаз.

— Видала красавчика? — пихнула ее одноклассница. — Американец!

Читательница равнодушно пожала затянутым в оранжевую ткань тонкого свитера плечиком — ей-то что? Если бы это совершенно обычные подростки знали, чего она навидалась в Спецтайме за два года стажерства, желчно обзавидовались бы: такое даже любимой героине широких масс лейтенанту Эллен Скотт Рипли не снилось, а обалденный красавец Мак-Лауд и мечом бы не отмахался. Да уж, жизнь интереснее кино, но скажи она что-то подобное, все равно одноклассники пропустят мимо ушей, больно уж умная, за что девочку не любят. Наташа Стреленко была застенчивой, а от того замкнутой, предпочитала молчать, чувствуя себя порой Белым Клыком, потому что драки в школе неизбежный, а описанный Джеком Лондоном закон дубины и клыка везде одинаковый — если собьют с ног, ты труп.

Наконец урок окончился, можно было пойти в библиотеку, затем на литературу, а после биология и домой; самые любимые уроки, да еще в пятницу, которая, как и всегда, закончится просмотром «Вавилона 5», были просто кусочком тихого и спокойного счастья. Еще расписание надо не забыть сверить.

Уроки пролетели незаметно, но спокойно уйти домой не получилось — ее, как всегда, подстерегали на крыльце, а запасной выход, через который можно сбежать, был закрыт, как и физкультурный зал. Может, проскочить получится? Увы, ничего не вышла: сумка полетела на асфальт с такой силой, что пенал выскочил, а поднимать сейчас нельзя, не то пинка получишь; вот и камешек свистнул совсем рядом… надо же, темпорал, а так бездарно попалась! Вспыхнула зависть к персонажам любимого сериала, в «Пси-корпусе» на все золота были теки-убийцы, но ей и обычный телекинез бы не помешал.

Внезапно ближайший к ней враг огреб по уху от высокого блондинистого парня, одетого в стильные джинсы цвета индиго, рыжевато-коричневую кожаную куртку и такие же мокасины (или как там такие ботинки называются?), на ярком сентябрьском солнце сверкнули его темные очки в золотой оправе. Парень, почти не целясь, взмахнул сумкой типа планшет, только несколько большего размера, огрев ею по спине еще одного нападающего, а третьему от души дал пинка — вся банда тотчас понеслась прочь на мега-скорости.

— Ты в порядке? — спросил он по-русски, но с едва уловимым акцентом.

Девочка всхлипнула:

— Спасибо…

— Да не за что, — парень сверкнул улыбкой, сняв очки — глаза у него оказались карие, длинные темные ресницы такие густые, что обзавидуется любая девушка, — я Мэтт.

— Как? — переспросила растерянная спасенная, хлопая не менее темными и длинными, но не настолько густыми ресницами.

— Мэттью Кавано, — он снова улыбнулся, — а ты Наташа, я знаю.

— Мама меня Натой зовет, — пробормотала, потупившись, современная тургеневская барышня, — мне так больше нравится.

— Ната, — послушно повторил Мэтт, — красиво… Ничего не бойся, больше они тебя не тронут… извини?

Он перехватил узкое запястье, мельком отметив, какая у нее красивая рука: тонкие аристократические пальцы, длинные наманикюренные ноготки, лишенные лака, но отполированные до блеска, кожа цвета слоновой кости такая нежная и прозрачная, что видно не только венки, а даже косточки. На руке были часы с эмблемой Спецтайма.

— Я тоже стажер, — понизив голос, сказал Мэттью, — Ураган.

Это прозвище носил один из самых лучших наставников стажеров-оперативников, он даже Проникателей готовил, а те очень круты.

— Ведун, — немного засмущалась Ната.

Карлик был очень мощным псиоником, учеников брал крайне редка, а без способностей — почти никогда; он решил, что из дочери оружейника Сергея Стреленко выйдет хороший аналитик, и сообщил остальным членам бессменной пятерки лидеров, которых прозвали Неизвестные отцы, что Наташа — эмпат, пусть и слабенький, но ничего, остальное умом доберет.

— Я был бы рад дружить с тобой, — снова улыбнулся американец, — и домой провожу, чтобы эти заразы больше не пристали.

— Ты так хорошо говоришь по-русски, это же гипнометод, да? — спросила она.

— Частично, — кивнул Мэтт, — сейчас меня приучают сопротивляться гипнозу.

— А мне не надо, я и так не внушаема, — похвасталась девочка.

За разговором они и не заметили, как добрались до ее дома, он же все-таки был только через два двора, и впервые в жизни скромная, прилежная и послушная Наташа домой не пошла, она даже потянула Мэтта в соседний двор, на лавочку возле голубятни, там их никто не найдет, зато поговорить они точно смогут. Осень еще теплая, много разноцветной листы — есть как канадские клены, так и японские, и родные тоже тут, — а завтра выходной, уроки можно сделать и позже.

Плеера у Наты не было, и она пожалела, что не может включить для нового знакомого любимые песни, все-таки пластинки-то дома, и пусть все вопят, что это старо и не модно, зато как они звучат… романтика. Повезло, что рядом притормозила машина, из которой донеслась красивая песня, музыку к которой, кажется, написал сам Давид Тухманов (если она правильно помнит):

Мы повстречались сегодня, и для двоих

Все изменилось, и мир другим стал в тот же миг.

Мир отчего стал другим, догадаться несложно,

Но невозможно об этом сказать напрямик.

Так не должно, не должно быть!

Нет, нет, никогда!

Чтобы любовь захватила нас, ждать нужно года.

А от внезапной любви, что приходит мгновенно.

Жди — непременно какая-то будет беда.

Прекрасные голоса Михаила Боярского и Ольги Зарубиной так чудесно вливались в музыку, что казались ее естественной частью. Наташа очень любила именно это, а бесподобный вокал, увы, был только в СССР, потому пластинками она очень дорожила, обожая заводить их каждый выходной и наслаждаться часами. Белокурому рыцарю, что спас ее от хулиганов, песня тоже понравилась.

Мэтт улыбнулся, слушая второй куплет.

Так не должно, не должно быть!

Нет, нет, не должно!

Но если любишь, сказать "Люблю!"

Разве грешно?

Миг промелькнет над землей или век бесконечный.

Это для вечной и мудрой любви все равно.

Юноше показалось, что песня сейчас о нем и этой красивой девочке, которая, похоже, так мало осознает, насколько она прелестна, и не может увидеть глубину и блеск своих светлых почти что аквамариновых глаз, красивых от того, что она умна, ведь не могут глупые глаза быть красивыми. Брови у нее соболиные, как в русских сказках, а их форма наверняка свела бы с ума какого-нибудь восточного поэта типа Омара Хаяма, что запросто мог бы перепутать девочку с гурией. Неяркие полные губы показались Мэтту созданными для поцелуев, хотя, впрочем, ее руки тоже созданы для поцелуев, как и отливающие золотом волосы — даже сейчас заметно, по выбившимся из школьной прически височным прядкам, что они вьются локонами. Положительно, в Америке нет таких красивый девушек.

— Знаешь, а мне шестнадцать, — вдруг ни с того, ни с сего сказал он, — а тебе?

— Четырнадцать.

Ого, прямо как Ромео и Джульетте! Сказать кому, так не поверят.

Было шестнадцать Ромео,

Было четырнадцать лет Джульетте.

Песню любви пропел им ветер,

Песню любви пропел им ветер.

Это случилось не в сказке,

Это случилось на белом свете:

Сердце Ромео отдал Джульетте,

Сердце Ромео отдал Джульетте.

Тогда мальчик и девочка ничего не знали о легендарной группе «Синяя птица», хотя когда-то у отца Наташи был плакат с ее лидерами — братьями Болотными, — а если бы знали, решили бы, что песня про них.

Увы, они еще понятия не имели о том, что им предстоит в жизни.

Хотя что изменилось бы, если бы они хоть что-то знали?