СВАДЕБНЫЙ СТРЕСС, глава седьмая

Твоя навеки 21 декабря 2013

Глава седьмая

свадебный стресс

***

Сима вскочила на ноги. Нервно прошлась по комнате. У окна заломила руки, прошипела:

— Шизофрения!

Семён не дрогнул. Ни малейшим движением он не отреагировал на злостный выпад супруги.

— Шизофрения? Экая штука! Забавно...

— Меня она ничуть не забавляет!

— А меня забавляет, как ты могла рассмотреть и каким зрением то, что вообще физически не существует?

— По косвенным признакам! — холодно обронила Сима.

— И у кого же ты нашла эти косвенные признаки? — произнёс Семён все тем же ровным голосом рассказчика с едва уловимыми в в нём еотками иронии.

Такая манера разговаривать с ней особенно бесила Симу.

Она вперила в супруга гневный взгляд.

— Перестань паясничать! У тебя ерундиция не ниже моей.

— Вот поэтому-то я и удивлён. Жизофрению, как и глупость, увидеть невозможно. Она, как и глупость, физически не существует.

— Но у неё, как и у всякой глупости, есть косвенные признаки, говорю тебе!

— Ох, уж эти мне косвеные признаки. Чёрные дыры реально никто не наблюдал, но с карандашом в руке, на промакашке, любой астроном, знакомый с начальной арифметикой, докажет их существование даже в стакане воды.

— А, это когда мозга за мозгу заходит! И мозги дали крен, а крыша поехала набекрень! — скороговоркой выпалила Сима.

— Да, в таких случаях косвенные признаки налицо, — охотно согласился Семён.

— Совсем не так. — Сима нервничала, но, в общем-то, говорила правильно. — Это когда одна рука не знает, что делает другая, и личность раздваивается...

— У кого?

— У шизофреника.

— Так это же не обо мне! Облегчённо вздохнул муж. — Чаще всего шизофрения бывает у людей, обличённых властью. Это у них чаще всего одна рука не знает, что делает другая, и на ровном месте возникает культ личности и связанные с ним революции и государственные перевороты. Это недуг всех царствующих особ и наших монархов, начиная с царя Гороха.

— Не будем так далеко вдаваться в историю.

— Не будем. Я тебе, в своё оправдание, напомню только ту её малую толику, невольными свидетелями которой мы были.

*

— Такая ночь! Такая ночь! Вторая в новом году ночь, прелесть которой ничуть не меньше предшествующей ей новогодней. Неужели ты не можешь из того хлама, что навалом навален в твоих мозгах, выбрать что-нибудь животрепещущее, чтоб за душу брало, а не клонило ко сну?

— Я к этому как раз и клоню. Но давай сначала разберёмся с шизофренией, уж раз ты зацепила моё самолюбие. Я не могу оставить без внимания затронутую тобой тему и должен снять с себя всякие подозрение на счёт раздвоения. А к затронутой мной теме, к событиям пятидесятилетней давности, мы ещё вернемся. Ведь ради чего мы не спим? Мы не спим ради лучших воспоминаний тех дней.

— Так я почему шизофрению вспомнила? Мне упорно кажется, эти воспоминания тех дней никакого отношения к тебе не имеют.

— Стал бы я вспоминать то, что не касается меня! Уж тут ты могла бы меня без всякого послабления маразматиком обозвать, и не было бы у меня адекватного ответа.

— Так, за кого она замуж выходила? За тебя, и ты тут перевоплотился в деревенского парня? Но я ведь точно знаю, что никогда ты не был деревенским.

— Ты опять бежишь впереди паровоза.

— Да никуда я не бегу, в кресле сижу!

— Вот сиди и слушай, в какую историю попали мы с тобой не по своей, а божьей воле. Твоё терпение будет вознаграждено.

— Я поехала!

— Куда? Посерёдки ночи, и одна!?

— На нашу чвадьбу. Там сейчас гуляют вовсю.Ни одного трезвого!

— Голубушка, на наше торжество мы можем приехать только вместе. Стоит тебе заявиться одной, и ты испортишь гостям настроение. Они не будут знать, что думать обо мне, и думать будут всякие гадости. А что-то объяснять пьяным, сама понимаешь: бессмысленно. Уверяю тебя, они быстро слиняют, недопив, недокурив и контакт с чужими бабами недоустановив. Это с того у тебя такая неуравновешенная нервозность, что ты все время пытаешься пристягнуть меня к тем событиям. А я рассказываю тебе со слов Насти, а сам к ним не имею никакого отношения. Я никогда не был в тех краях. Я даже не знаю, где те края и что за люди там жили. За что купил, за то и продаю. Я всего лишь рассказчик с чужих слов, а не очевидиц, и никакого раздвоения личности тут быть не может. Если ты, наконец, это поймёшь, у тебя появится интерес к тому, что я говорю.

***************

Итак, Настя дома и сидит на кухне за столом со скучающей физиономией.

Мать раздражена.

Глядя на постную физиономию дочери, спрашивает, не скрывая раздражения:

Яичко облупить?

И слышит в ответ:

— Зачем?

— зачем яички облупляют? Для того, чтобы съесть. Ты в городе отвыкла есть. Уезжала — кровь с молоком. Ямочки на щеках были. А приехала — одни живые мощи: кожа и кости.

— Это хорошо. Хуже, когда нет ни кожит, ни рожи. А мне все-таки замуж надо выходить.

— Не издевайся над матерью! Что, в городе совсем плохо с яичками?

— С яичками везде хорошо, даже в деревне. А в городе яички по нынешним временам редко бывают. А как выбросят, так очередь за ними — с километр. И не успеешь занять, а продавщица уже кричит: « Касса, не отбивай яйца!». И это-то при том, что в одни руки дают только пять штук, да и то половина битых.

— И битые берут?

— Не нравится — не бери, других предложений нет.

— Ну вот, а ты ещё капризничаешь… Бери за кого выдают. Знаешь, чем выбраковка кончает?

— Знаю. Насмотрелась в городе.

Мать резко переменила тон, зашипела:

— Тут тоже других предложений нет… Дуй за печку! Быстро облачись во всё городское. Сваты в конце деревни обозначились. Слышь гармонь? С песнями идут под градусом крохоборы деревенские! И Борьку заберут.

Она прильнула к окну.

— Столько за тебя запросили — ужас! А жениха нет! Так и полагается… И сиди за печкой, пока я не скомандую: «Выходи, красавица! Покажи этой сволочной деревне красоту городскую! Выйдешь, подбоченясь. Да туфли-лодочки на босые ноги не одевай и улыбку на лице изобрази!..

Когда Настя с дедом ехала домой, он ей заметил:

— Ты вся в меня уродилась, а не в этих твоих беспутных родителей.

— Дедуля, моя мать — твоя дочь. Отчего же ты так не любишь её?

— А от того, милая, что в семье не без урода...

Он дёрнул вожжи, и Чапай ускорил шаг.

………………………

Разговор со сватами был шумным и бестолковым. Настя прислушивалась к нему, но когда мать позвала её, не шелохнулась.

Мать ещё раз крикнула… В конце-концов не выдержала, заглянула за печку.

Дочь вроде бы дремала на скамье в полумраке.

— Ты уснула здесь, что ли? Я тебя дозваться не могу!

— А я не могу к ним выйти. Чулки куда-то потерялись. Не на босую же ногу выходить замуж.

Туфли стояли рядом с ней, на скамье.

Схватив туфлю, родительница гневно зашептала:

— Давай хоть на босую ногу! Выходить надо! А чулки — в носках туфлей! Господи, какая же ты несобранная, вся в деда. Это он пять раз пытался жениться и холостяком остался бы навечно, если бы я его не женила.

— Облагодетельствовала, в общем. то-то он так тебя и не любит.

……………………………

Гармонист оставил инструмент на лавке, а сам храпел под лавкой.

— Пни его, Фоевна! — кто-то крикнул из гостей, приподняв голову со стола. — Пора музыку давать!

— Да разве пинком его раскачаешь! А деньги за музыкальное оформление взял сполна. Паразит!

— И с меня трёшку взял! — воскликнула мать Насти. — Бесспорно — паразит несчастный.

— Убить такого мало! — вторила ей Фоевна.

Но тут дед Насти подал голос:

— Мужики, поднимите головы со стола! Я сейчас расскажу, как чапаевцы казнили беляка, убить которого мало было. Налей, Фоевна, в наши кружки из твоего бездонного ковша!

— Да пусть на завтра, на опохмелку останется.

При этих её словах разнополые гости встрепенулись и завопили:

— А мы хотим сегодня! А мы хотим сейчас!

— Опохмелка, — сказал дед, — дело святое. И вот вам истинная правда. Поймали чапаевцы беляка и стали думать, какую бы казнь пострашнее найти для него.

Много было предложений. От самого примитивного — расстрелять и саблями зарубить до варварского, языческого. Это когда к деревьям привязывают и наразрыв деревья отпускают.

— Ужас один! — вздохнула Фоевна.

— Вот именно! Но Петька ещё дальше пошёл. «А я, Василий Иванович, предлагаю напоить его в усмерть, и утром не дать опохмелиться.»

«Ну, ты, Петька, даешь, — возмутился командарм. — Что ж, по-твоему, мы звери какие-то?»

— А мы хотим сегодня! А мы хотим сейчас! — вопили гости, которые не без интереса слушали рассказчика. Наполняй, хозяйка, кружки. Буди гармониста! Петухи ещё не пропели!

— Вчера я напился и до утра страдал и думал: «Почему я не умер вчера?» — развыступался подзабуревший за свадебным столом жених. — А утром опохмелился и думаю, как хорошо, что вчера я не умер.

— Клин клином вышибают, — заметила Настя со знанием дела.

— И то верно. И у меня есть сегодня день для свадьбы и брчная ночь для удовольствия.

— А вот с удовольствием ты не спеши, — сказал дед. — Надо всё это хорошенько осмыслить, чтобы баба тобой не понукала.

— Женила, это ещё не значит, что запрегла! Правильно, дед, говоришь,

Дед пропустил слова бывшего солдата мимо ушей и продолжил углубляться в свою теорию:

— Вот, к примеру, возвращаюсь я намедни из леса. Смотрю на крыльце большой бачок стоит. Ну, я и спросил супругу: «Что в нём?»

А она мне с гонором отвечает; «Борщ! На неделю наварила!»

«Так он же тут прокиснет за неделю!» — Возмутился я.

А она опять всё с тем же гонором говорит: «Не волнуйся! Постоит — не испортится! Нонечь время такое.»

…………………….

Легли мы вечером спать, я и думаю: «Откуда бабы такие берутся?»

Извечный вопрос, который мучит не одно поколение мужиков от женитьбы до самой смерти.

Столько было в девках очарования! И куда оно деётся с возрастом?

Стал я вспоминать, как и что у меня было с теми, которыми был по счастливой случайности обласкан...

А супруга провела рукой под одеялом, одеяло хотела поправить, и ненароком задела мою память.

«Слышь! — радостно восклицает. — Ведь стоит же он у тебя!»

«Ну и что?» — спрашиваю.

«Так, давай!»

«Э, нет! — Завозражал я. — Постоит — не испортится. Нынче время такое, и напрасно не волнуйся.»...

— Уж полночь наступила! — взвыл молодожён. — Пора! Пора уединиться и ложе брачное опробовать со всех сторон. Уж третий раз предлагаю. Ну, что ты жеманишься? Ты целка, или как и все городские?

— Я в городе была без году неделя, и не успла утратить скромность простой деревенской девушки.

— Тогда пошли! А то они сейчас, глотнув из кружек, будут кричать «горько!», а мне уже это порядком поднадоело, и втягость стало мне такое пиршенство. Он у меня, не то, что у деда, стоит с того самого дня, как я увидел тебя. Невтерпёшь мне, понимаешь!

— Понимаю. Сухостой, значит.

— И дед твой врёт, что постоит — не испортится. Может так скопытится, что уже ни одна бабка его не поднимет.

— У тебя, солдат, и такой опыт есть?

— Ах, не досаждай! Какие бабки в деревне! Знахарки, повитухи-старухи. Вот и прикинь своё будущее.

— Ну, уж коль так приспичило — вставай. Тем более, что им сейчас не до нас. Пошла пьянка по новому кругу.

…………………

Она вела его под руку. Он то и дело проваливался, словно на каждом шагу попадал в глубокую яму. Приходилось поддерживать, и она была довольна, что силы в ней куда больше, чем в нём.

И всё же для хохмы заметила:

— А ты мог бы нести меня на руках?

Он мгновенно протрезвел.

— Ещё чего нехватало! — сердито воскликнул он. — Чтобы потом вся деревня надо мной гоготала. И что у тебя за семенящая походка? Задницу, что ли, отсидела?

— Видел, небось, в кино, как у них там, в заграницах, фортово бабы ходят?

— Здесь не кино и не заграница. Здесь к девицам совсем другие требования, чем у них там. Вот ты тут не сделай промашки.

— Не боись.

………………………

Русский, если он, конечно, наш человек, раздевать даму начинает с трусов.

Тем более тогда, как утверждали те, которые разваливали Державу, когда у нас не было секса и никакой сексуальной культуры.

Да и бескультурье ли это, когда по обоюдному согласию с разогретой жертвы половой разбойник стаскивает трусы. А с того ли начал и так ли — это уже капризы неспециалистов.

…………………………….

К своему удивлению он увидел ноги невесты, спутанные выше колен.

— А верёвка-то тут зачем?

— Для безопасности, — хохотнула она. Дёрни верёвочку за кончик, и она развяжется.

Он дёрнул, и ноги невесты разъехались. И когда он стал стаскивать с неё трусы, в ладони посыпалось что-то вроде варенного гороха. Тёплое и влажное. Он в ужасе отдёрнул руки от трусов.

Он не был девственником, и, опасаясь шельмования, включил свет.

То, что он увидел, ошеломило его.

В одних солдатских подштанниках он вышел к гостям с протянутой рукой.

— Вот! — забормотал он, прислонясь к косяку.

Те ещё не зная, что у него в раскрытой ладони, зааплодировали и загоготали.

Но свекровь усомнилась в пьяных восторгах. Её смущал трагизм сына, который он изобразил и мимикой, и всей своей фигурой, обнаженной до солдатских кальсон.

Она подскочила к нему и, глянув в ладонь, остолбенела.

Несколько секунд она тупо рассматривала то, что было в ладонм сына.

И вдруг истошный вопль всколыхнул души подзагулявшей публики:

— Люди! Да это же клюква!

Они не очень хорошо понимали, что означал этот крик души, а когда наконец разобрались, бросились к брачному ложу бить Настю.

Но той и след простыл.

*********************

И не так уж бледно она выглядит. В белом свадебном платье, увешанная золотыми игрушккми, она походила на заснеженную новогоднюю елку. И красные рубины в серьгах только усиливали это впечатление.

Да, у безымянного портного, который в отличие от французских кутерье наверняка не был голубым, был хороший вкус, и платье, сшитое когда-то для бабушки, переходило в их семье от невесты к невесте.

Она тут же, в поезде, решила продать свадебное платье, а взамен него на себя одеть что-то попроще.

Дома переодеваться она не решилась, и из тряпок взять с собой ничего не смогла. Как была на свадебном пиру, так и сбежала, оставив разъерённым гостям на брачном ложе клюкву россыпью.

Бесспорно, надо было продать обручальное кольцо, чтобы не отпугивать мужиков и иметь на первое время какую-то наличность.

Ну, а серьги и цепочку с медальоном она решила оставить себе на всю оставшуюся жизнь. Впереди ещё было много праздников, а золотые украшения не ржавеют и всегда будут ей к лицу.

Казалось, во всём определилась, и она выглянула в окно: как там Чапай, домой ушёл или мнётся на дороге в ожидании неизвестно чего.

И увидела деда. Он вёл Чапая под узцы к поезду и сразу же заметил её в окне вагона.

— Дедудя! — невольно произнесла она, довольная его сообразительностью.

Нет, не зря он служил у героя гражданской войны оруженосцем!

А поезд уже гуднул и дёрнулся, грохоча буферами вагонов.

— Когда вернёшься? — крикнул дед.

— Никогда! Слышь, дедуля? Никогда! Ты уж прости.

— Да уж чего там… Только не продешеви! Знай себе цену! И не стремись к большему, чем ты того стоишь.

Она кивнула, помахала рукой, а про себя подумала: «Какая золушка не мечтает стать принцессой.»

Поезд уже набирал скорость, и расстояние между ней и дедом стремительно увеличивалось.

************

Продолжение следует