Продолжение суррогатной девственницы, глава третья

Глава третья

СУРРОГАТНАЯ ДЕВСТВЕННИЦА

***

Ну так вот… Трудно начать такой разговор. Таких откровений ты от меня ещё не слышала. И хоть они будут не обо мне, но я в них присутствую и прямо, и косвенно как рассказчик и как один из не самых главных персонажей. И начну я свой-чужой рассказ с себя.

Начало моего флирта с подержанной суррогатной девственницей случилось в конце 1958 года… Жутко представить, как долго я живу!

— Ты — без лирики. Ближе к тексту.

— Ах, тут без неё не обойтись. От начала до конца в этих воспоминаниях будет торжествовать сплошная лирика. И ты всё время держи в уме, что я ничего не знал наперед из того, о чем буду рассказывать. Моя новая знакомая открывалась мне постепенно, и, как я теперь понимаю, дозировала информацию выверенными порциями, чтобы не отпугнуть меня, не вызвать во мне чего-то вроде отторжения к самой нашей дружбе.

Конечно, и до неё у меня были девчонки, с которыми я дружил, которых целовал, провожая до дома, но чтобы жениться на какой-нибудь, мне тогда такое и в голову не приходило.

А на момент знакомства с ней, мне был всего двадцать один год. Я был чист в помыслах, и ничего такого, связанного с женитьбой, не держал в уме. Случалось иногда я даже домой девчонок приводил. Но это были всамделишные девчонки, а не какие-то непотребные девки. Так во всяком случае я думал. До поры до времени. И вот однажды я пришёл домой с новой подружкой, папаша которой напоил меня «сучком».

Ты конечно, в силу своей исторической отсталости, не знаешь, что такое «сучок». Ведь ты младше меня на семь лет.

— Сучок я ещё застала. Высоцкий ещё о нем пел: «Ах, если б водку гнать не из опилок, чтоб сталось с нами с трех… четырёх… пяти бутылок!..»

— Когда я лакал дармовой «сучок» в гостях у той девицы, Высоцкий вообще ничего такого не пел, но уже пил… А впрочем, может быть уже и пел, только тогда у него, как у всех нас, живущих в первой стране победившего социализма, не было магнитофона. Магнитофон сделал из Владимира Семёновича непревзойдённого самиздатовца и великого барда.

А меня от той гадости стошнило. Поблевав в тазик под умывальником, я рухнул на диван и тут же уснул.

Ещё во сне до моего сознания дошёл какой-то шорох вперемешку со странным хихиканьем. Я проснулся и увидел нечто такое… Сначала думал это эротический сон. Они, что ж тут скрывать, нередко снились мне...

Но всё происходило наяву. На диване племянник моего отчима обжимал приведённую мной девицу. Ничего такого я со своими подружками не делал, и был в общении с ними куда скромнее. То есть я отвечал им взаимностью, полагая, что каждая из них — прирождённая скромница, и не спешил развенчать свой идеал.

Увиденное не возмутило меня. Я уже был достаточно трезв, и холодный рассудок восторжествовал над моими эмоциями.

Взмахнув ногами, я легко, прямо с кровами, вскочил на ноги и пошел вон из дома, буркнув перепуганной паре: «Иду за вилами!»

Мы жили в частном доме, и они не сомневались, что вилы у нас есть, так же, как не усомнились и в моих намерениях.

Вслед за мной они вылетели из дома, протиснулись вдвоём в калитку, покосив её столбики и, очевидно, ободрав свои бока, и рванули в разные стороны.

С тех пор я зауважал вилы, которых, кстати, в нашем дворе никогда не было, и до конца года подписался на журнал «Крокодил».

— А каков был парень?

— Если я правильно понял вопрос, однозначно отвечаю тебе: ты сделала правильный выбор.

— Я просто хотела узнать, какой у неё вкус.

— Ну, не смущайся. У шлюх не бывает вкуса. На сближение таких дам подталкивают какие-то скрытые пружины их психологии. Вернёмся в 1958 год. Время я обозначил неслучайно. Ведь многие из нынешнего поколения всерьёз думают, что и тогда всё было, как сейчас. А если чего-то и не было, то в этом были виноваты коммунисты.

А у нас, кроме магнитофонов, не было, ПК, Мобильников. Но их и во всём мире тогда ещё не было. А проволочные телефоны стояли только у большого начальства и у коменданта общежития на случай войны.

Мы были лишены свободного общения друг с другом через эфир и даже посредством проволочной связи. А телевизоры, может быть, где-то уже и работали, но только не в Сибири, и наша пресса ничего об этом не писала, чтобы не раздражать Сибиряков.

Было радио. Оно, доступное для всех, висело в красном уголке общежития и балаболило, как у наших соседей, с раннего утра до позднего вечера. И программа была только одна — правительственная. Но уже совсем скоро заработает музыкальный «Маяк», который теперь изгадили и превратили в прокремлёвскую брехаловку.

Так вот, всё это было 57 Лет назад.Может, я ошибаюсь на год-другой — не столь важно. Главное, что я воскресил в твоей памяти то время.

И уж коль речь зашла о времени, то нужно сказать два слова и о себе, о том, каким был я в те годы.

А календарный год шёл к концу. Мороз лютовал, неукоснительно следуя поговорке: солнце — на лето, зима — на мороз. На улицу без сибирской закалки нос не высунешь, и я, как недавно осевший в Сибири и совершенно неприспособленный к её таким холодам, коротал время возле тенисного стола.

По вечерам мы гоняли ракетками пустой пластмассовый шарик с одной его половины на другую. Прык-скок. Скок-прыг. Пинг-Понг по-китайски. Игра для всех была новая, два-три года назад мы вообще ничего о ней не знали, и игроки были примерно одного уровня.

Но желающих погонять шарик всегда было больше, чем два места у стола, и они, в ожидании своей очереди, подпирали задами подоконники.

Моё мастерство было ничуть не выше, чем у остальных, и сильно посланный в мою сторону шарик часто пролетал мимо ракетки и пускался вскач вдоль длинного коридора.

Желющих сбегат за ним не находилось. Мой спортивный уровень ещё был недостаточно высок, чтобы влюблённые в твоё мастерство фанаты Подвали тебе спортивный снаряд. И когда он в очередной раз пролетел мимо меня, то и в этот раз, как и всегда, никто не тронулся с места, словно задницы зевак примёрзли к подоконникам, насквозь промороженных окон.

Ни на кого не глядя, я лениво затрусил за беглецом… Тут же в конце коридора я увидел незнакомую девушку и замер на месте.

Незнакомка легкой трусцой спешила на встречу шарику, и когда они сблизились, она плавным движением руки подхватила беглеца и, брезгливо держа его тремя пальчиками в слегка вытянутой в мою сторону руке, подошпа ко мне.

Мне показалось, она шла целую вечность и целую вечность, слегка склонив голову на бок, едва заметно улыбалось.

Так вот тогда для меня остановилось время.

При этом она не спускала с меня больших, слегка выпученных глаз и смотрела на меня, с учётом нашей разницы в росте, как бы исподлобья.

— Обячно так ведут себя собаки, поднося хозяину мяч, они с собачьей преданностью заглядывают ему в глаза.

— Тогда я ещё был далеко от собаководства, и естественно, такие сравнения мне не могли придти в голоиу. Но своим благородным поступком она вызвала во мне умиление, не меньше того, которое бывает у владельцев четвероногих друзей человека в подобных ситуациях.

Но не только взгляд, а и всё её естество, манера двигаться, идти, смотреть и улыбаться, привели меня в замешательство.

Она почувствовала произведённый ею эффект, удовлетворенно и теперь уже широко улыбнулась. Молча положила шарик рядом с ракеткой и встала у окна рядом с остальными зеваками.

Игра у меня совершенно перестала клеится. Шарик то и дело перелетал мимо моей ракетки и убегал в коридор, а я бежал за ним и при этом, убегая и возвращаясь, бросал виноватые взгляды в сторону незнакомки.

Игра шла навылет, и очень скоро я вынужден был уступить место другому.

Я то же встал у окна, но у другого, соседнего с тем, у которого стояла она, и уж теперь не смел глянуть на неё.

Она сама подошла ко мне через некоторое время и, тряхнув копной волос, перехваченных голубой лентой, сказала:

— Мне показалось, ты хочешь знать, как меня зовут?

В горле был какой-то комок, из него не могло вырваться ни одно слово.

Я только кивнул.

— Анастасия! — выпрямившись, как бы увеличившись в росте, с великим достоинством произнесла она.

— А меня — Сеня.

Как тут же оказалось, мой голос пролрезался некстати.

— Я знаю, — сказала она.

— Откуда? — невольно вырвалось у меня.

— Пока ты гонял шарик, твои общежитейские тысячу раз назвали тебя по имени.

Я смущенно закивал головой, в знак того, что так оно и есть, и я — придурок из придурков, винюсь и каюсь.Ты, наверное, спишь?

— Какой тут сон! Я — в бешенстве! Ты хоть понимаешь, чем она занималась?

— Теперь понимаю. А тогда мне не до понимания было.

— Нет, я не должна была выходить замуж за такого недотёпу!

— Это что ещё! Слушай дальше. У неё были высокие груди, которые хорошо просматривались под белым свитером грубой деревенской вязки. На его пличах лежал синий платок. Он соответствовал тому времени и моде того времени. Вспомни Шульженко. Так вот, она сделала тот последний шаг и своими мощными грудями слегка коснулаксь моей груди. Всё вскипело во мне, и я совсем обалдел.

— Да, может быть там, под свитером, не груди были, а паралон!?

— Паралона тогда и в помине не было. Насосы, воск и паралон — суета распущенных баба сегдняшних дней. Груди у неё, как потом я определился, были натуральные и вполне комфортные.

«Тебе надо причесаться, — шёпотом сообщила она. — Расчёска у тебя есь? Расчёски у тебя нет, и неудачники мучатся, когда-то у них получится. И ходят они взъерошенными, и отпугивают своим неопрятным видом молоденьких дур. У тебя же, точно, не одной нет. Вот поэтому ты шарики гоняешь по вечерам, то здесь, у стола, то возле окон — в карманах. Ситуация из рук вон плохая. Ситуацию нужно исправлять. Жаль, что я расчёску дома оставила. Не думала, что встречусь со столь запущенным и одичавшем кавалером. А впрочем… Она руками пригладила мои волосы, и вдруг её влажные губы коснулись моих, давно пересохших. Я протянул было руки вперёд, чтобы схватить её в охапку. Она тут же отпрыгнула и, и убегая, и оставляя меня в растерянных чувствах, громко крикнула: «Жди меня, и я вернусь с расчёской»

Сима встала с кресла, подошла к мужу и кончиками пальцев пошерстила его волосы чуть повыше висков.

— Мягкие они у тебя, — сказала она. — Очень мягкие.

— У меня волосы и тогда были такие же, как теперь. Только тогда я был сивый, а теперь седой. И ты напрасно думаешь, что она мониторила мой характер? Увы. Волосы дают первую и самую точную информацию о загрязнении человеческого тела. Она пыталась определиться: чистый я или грязный?

— Но это возмутительно!

Сима плесканула в рюмки обоих немного коньяка и села в своё кресло.

А Семён оправдывался:

— Если бы я сразу это понял, я плюнул бы в рожу ей!

— Сколько же лет ей тогда было?

— Двадцать три года.

— И откуда такая проходимость? А ты ведь тоже хорош, в двадцать один год позарился на старуху! Что меня и возмущает. А рядом росла девочка, милая, наивная и прекрасная душой и телом, и было ей всего пятнадцать лет.

— Её возраст я узнал в ЗАГСЕ. Точнее, даже после загса, когда с телячьими восторгами просматривал наше свидетельство о браке, и любовался гербовой бумагой.

— Какая яростная атака! Я уже почти восхищаюсь ею. Ты хоть понял, что ей нужен был наездник, и не когда-нибудь, а именно той ночью?

— Понял, конечно… через годы, когда на досуге, после очередного скандала с ней, прокручивал в уме события тех дней.

— Ты хоть сказал ей, что был девственником?

— Развенчать себя. Ведь у неё уже сложилось особое представление обо мне, иначе бы она не подошла.

— Она играла с тобой, как кошка с мышкой.

— Теперь мы оба крепки задним умом. А что тогда мы знали о сексе? Мы даже слова такого не знали, и секса, как выяснилось недавно в телевизоре, у нас не было. Даже «В мире животных» нам не показывали любовные игры животных, чтобы не развращать нас. Из эротики что-то у Пушкина я читал, вроде:

«Ах, боже мой, перенесла же я тревогу!

— И как им только всем не лень! —

Досталася в один и тот же день

Лукавому, архангелу и богу».

Есенин, которому стыдно было, что он в бога верил, был ближе к реалиям нашего животного мира.:

«Да, есть горькая правда земли!

Подглядел я ребяческим оком:

Лижут в очередь кобели

Истекающую суку соком.»

Это писал он почти про меня. Я ещё не знал этого, я позже это пойму, но она уже знала, что настала моя очередь, и заводила меня.

На общежитейской кухне, в темноте, куда свет проникал только с улицы сквозь замороженные стёкла, она далеко за полночь шёпотом рассказывала мне о потерянной девственности, о жестокости грузчиков, изнасиловавших её, в общем, всё то, о чём я тебе уже поведал, и что у благородных девиц предшествует первому половому сближению с уже не первым половым партнером.

— Первому половому сближению у нормальных людей с любым по счёту половым партнёром всегда предшествуют поцелуи.

— Не волнуйся. И у нас всё было, как у нормальных людей, и поцелуи были. Я уже понимал, что она — первая моя половая жертва и что именно с неё я начну утверждаться среди женщин, как половой разбойник. Сознание этого воодушевляло меня на половой подвиг. Я весь кипел внутри, и поцелуи мои были горячими и страстными.

Но вскоре мне пришли на ум стихи Есенина:

«Ты целуешь, а губы, как жесть.

Знаю, чувство твоё перезрело,

А моё не успело расцвесть...»

Что-что, а целоваться я умел. Я ещё в детстве освоил частушки, которые во дворе барака распевали молодые бабы, оставленные войной без мужей. Самой правильной, на мой взгляд, была такая:

«Мой милёнок, как телёнок, —

Только веники ломать!

Провожал меня до дому —

Не сумел поцеловать!»

Крик женской души прочно засел в моих мозгах, и я быстро, задолго до зрелого возраста, научился распознавать девчонок: какая из них — сластёна, а с которой можно ограничиться дежурными поцелуями. А тут я находился в полной растерянности. Ведь мы целовались не ради того, чтобы расстаться.Наоборот, поцелуи у нас должны были быть, как у выпивох первая рюмка, — для разгона.

Я думал, у меня нет комплексов, а комплексы, оказывается, были и у неё.

— Приходилось ли тебе, дорогая, говорить целующим тебя мужикам «Ну-ну! Без рук!»

Сима надменно хмыкнула:

— У меня не было целующих меня мужиков.

— Прекрасно! — весело отозвался Семён, — Значит, ты никогда не говорила очередному нахалу: «Без рук!» А мне девушки моего времени говорили это… иногда. Ну, это те, которые ещё были скромнее теперешних и при любых обстоятельствах пытались оставаться целомудренными.

Пошевелив мозгами, я понял, холостые поцелуи мою будущую половую партнёршу не впечатляют. Она наверняка требует более интимных ласк, которые в кино нам не показывают, и полез свободной рукой под свитер грубой деревенской вязки.

Вскоре наш интим полностью наладился и дальше было всё так, как потом напишет Василий Фёдоров:

«Я не знаю сам, что делаю!

Красота твоя, спроси её!

Ослепили груди белые

До безумия красивые...»

— Я пошла спать!

— Не горячись. На это у нас ещё будет время. Я не рассказал тебе самое интересное, как суррогатная девственница выходила замуж. Подкрепимся и продолжим мои воспоминания. Ты не забыла, чем я закусываю коньяк?

— Ты же только что внушал мне, что коньяк не закусывают.

— Ах, вечно ты всё передёргиваешь. После первой стопки не закусывают. Ну, после второй. А я какую пью? То-то и оно, голубушка!

Продолжение следует

—